15
Путешествия с антигероем

Я все рассказала Адриану. Мою истерическую историю поисков невероятного мужчины, о том, как каждый раз оказывалась ровно в том месте, откуда начинала: в своем воображении. Я имитировала для него своих сестер, мать, отца, деда с бабкой, мужа, друзей… Мы ехали и говорили, ехали и говорили.

– Ну и как прогноз? – спрашивала я, оставаясь вечным пациентом в поисках идеального доктора.

– Понимаешь, моя прелесть, тебе необходима небольшая перегруппировка, – повторял мне Адриан, – ты должна погрузиться в себя и спасти собственную жизнь – она терпит бедствие.

Разве я уже не сделала шаг? И чем была дурацкая поездка, если не путешествием в мое прошлое?

– Ты еще не достаточно глубоко погрузилась, – сказал он. – Ты должна опуститься на дно, а потом подняться на поверхность.

– Господи милостивый! По моим ощущениям, я уже сделала это!

Адриан ухмыльнулся, не выпуская трубки из искривленных розовых губ.

– До самого дна ты еще не дошла, – изрек он, словно зная, что меня ждут еще кое-какие сюрпризы.

– И ты поможешь мне попасть туда? – спросила я.

– Если настаиваешь, детка.

От его великолепного безразличия я приходила в ярость, заводилась, впадала в бешенство от досады. Несмотря на объятия и похлопывание по заднице, Адриан оставался ужасно холодным. Я все смотрела и смотрела на его красивый профиль, спрашивая себя, что происходит в его голове и почему мне, похоже, никак не удается туда проникнуть.

– Я хочу пробраться в твою голову, – сказала я, – но никак не могу. Отчего схожу с ума.

– Но зачем? Какие, по-твоему, проблемы это может решить?

– Просто хочу почувствовать себя по-настоящему близкой с кем-то, соединенной, хоть немного побыть цельной. Я хочу по-настоящему полюбить кого-нибудь.

– С чего ты взяла, что любовь способна что-то решить?

– Может, и нет, – заявила я, – но мне она нужна. Я хочу чувствовать себя цельной.

– Но ты когда-то чувствовала себя частью Брайана, и от этого тоже было мало толку.

– Брайан чокнутый.

– Все немного чокнутые, если залезть им в голову, – сказал Адриан. – Вопрос только, в какой мере.

– Пожалуй…

– Слушай, почему бы тебе не прекратить искать любовь и не попытаться жить собственной жизнью?

– Что за жизнь, если в ней нет любви?

– У тебя есть работа, твое сочинительство, преподавание, друзья…

«Не вешай мне лапшу на уши», – подумала я.

– Мое сочинительство – попытка найти любовь. Я знаю, это дурь. Я знаю, это обречено на провал. Но так оно и есть: я хочу, чтобы все меня любили.

– Ты проиграешь, – признался Адриан.

– Я знаю, но знание ничего не меняет. Почему мое знание никогда ничего не меняет?

Адриан не ответил. Впрочем, я у него и не спрашивала, а просто обращала свой вопрос к синим сумеречным горам, мы проезжал через Годдардский перевал, опустив крышу «триумфа».

– По утрам, – прервал молчание Адриан, – мне никак не вспомнить твое имя.

Вот какой я получила ответ. Он пронзил меня, как нож. И я лежала без сна каждую ночь рядом с ним, дрожа и снова и снова повторяя собственное имя, чтобы не забыть, кто я такая.

– Беда экзистенциализма в том, – как-то высказалась я, – что ты не можешь не думать о будущем. Действия имеют-таки последствия.

– А я могу не думать о будущем, – улыбнулся Адриан.

– Каким образом?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Просто могу, и все. Вот, например, сегодня я чувствую себя великолепно.

– Почему же я чувствую себя так паршиво, если ты чувствуешь себя так великолепно?

– Потому что в тебе течет твоя чертова еврейская кровь, – рассмеялся он. – Избранный народ. Вы можете быть посредственностью в других вещах, но в страданиях вам нет равных.

– Сукин сын.

– Почему? Потому что я говорю тебе правду? Слушай, ты хочешь любви, ты хочешь глубины, ты хочешь чувства, ты хочешь близости. А чем ты довольствуешься? Страданиями. Но хотя бы твои страдания имеют глубину… Пациентка любит свою болезнь – она не хочет излечения.

Моя беда, что я во всем хотела первенствовать. Быть первой любовницей. Первой в умении вожделеть. Первой в умении страдать. Первой жертвой, первой идиоткой… Если у меня все время была чесотка, то по моей, черт меня дери, вине, из-за желания всегда быть первой. Мне непременно требовалось найти такого мужа, чтобы он был первым из всех чокнутых, второй брак состоялся с самым непроницаемым человеком. Первая книга – самая смелая, паника после выхода книги в свет – самая бескрайняя. Полумеры меня не устраивали. Если уж я вознамерилась выставить себя идиоткой, завязав роман с бесчувственным негодяем, то непременно на глазах всего мирового психиатрического сообщества. Более того, уехать с ним в пьяное путешествие, в котором мы оба вполне могли погибнуть. Преступление и наказание в одной маленькой подарочной коробочке. Если адресат не найден, вернуть отправителю. Но отправитель-то кто? Я. Я. Я.

А потом, ко всему прочему, я вдруг надумала, что беременна. Только этого сейчас не хватало. Жизнь и так превратилась в кошмар. Мой муж находился бог знает где. Я была одна с чужим мужчиной, которому на меня наплевать. И к тому же я, видимо, беременна. Что я пыталась доказать, свою выносливость? Зачем превращать жизнь в постоянное испытание на прочность?

Никаких оснований считать, что я беременна, у меня не было. Месячные начались вовремя. Но те или иные мысли всегда возникали без каких-либо на то реальных оснований. И для паники не было каких-либо реальных оснований. Каждый раз снимая колпачок, я ощупывала шейку матки – нет ли чего. Почему я никогда не знала, что происходит во мне? Почему тело оставалось для меня загадкой? В Австрии, в Италии, во Франции, в Германии – всюду я ощупывала шейку матки и взвешивала возможные варианты. И неизменно обнаруживала, что беременна. Я думала, что буду носить ребенка, не зная, родится ли он светловолосым и голубоглазым, как Адриан, или узкоглазым, как Беннет. Что делать? Кто возьмет меня – такую? Бросила мужа, и он никогда не простит меня и не примет назад. А если родители и помогут, то возьмут за это такую эмоциональную цену, что мне придется снова превратиться в ребенка и во всем полагаться на них. Сестры решат, что так, мол, мне и надо – я получила свое за беспутное поведение. А друзья, выказывая притворное сочувствие, будут смеяться у меня за спиной. Айседора втоптана в грязь!

Или же я сделаю аборт. Халтурный аборт, который убьет меня. Заражение крови. Или же полная неспособность к деторождению. Я всем сердцем хотела родить ребенка. От Адриана. От Беннета. Моего ребенка. Чьего угодно ребенка. Я хотела забеременеть. Я хотела, чтобы у меня вырос огромный живот. Я лежала без сна в маленькой палатке Адриана и плакала. А он все время храпел. Мы в ту ночь поставили палатку недалеко от дороги где-то во Франции – с таким же успехом ее можно было поставить на Луне, настолько усилилось мое чувство одиночества и полной никчемности.

«Никого, никого, никого, никого», – стонала я, обхватив себя руками, как большого ребенка, каким и была. Я думала, что с этого дня мне придется быть собственной матерью, собственным утешителем, самой себе петь колыбельные. Может быть, именно это и имел в виду Адриан, говоря, что я должна опуститься на самое дно, а потом всплыть на поверхность. Научиться саму себя спасать. Научиться выносить собственное существование. Научиться воспитывать себя, а не обращаться постоянно к психоаналитику, любовнику, мужу, родителю.

Я баюкала себя. Я произносила собственное имя, чтобы не забыть, кто я: «Айседора, Айседора, Айседора… Айседора Уайт Соллерман Уинг… Айседора Зельда Уайт Соллерман Уинг… бакалавр искусств, магистр искусств, Фи Бета Каппа. Айседора Уинг, многообещающая молодая поэтесса. Айседора Уинг, многообещающая молодая страдалица. Айседора Уинг, феминистка и будущая свободная женщина. Айседора Уинг, клоун, плакса, дурочка. Айседора Уинг, умница, ученый, разведенная жена Иисуса Христа. Айседора Уинг с ее аэрофобией. Айседора Уинг, секс-бомба, которой не помешает чуточку похудеть и у которой запущенный случай астигматизма мысленного взгляда. Айседора Уинг с ненасытным влагалищем и другими отверстиями в голове и сердце. Айседора Уинг с вечным голодом. Айседора Уинг, чья мать хотела, чтобы она умела летать, но подрезала крылья. Айседора Уинг, профессиональная пациентка, искательница спасителей, профессиональная плакальщица, неудавшаяся авантюристка…

Наверное, я заснула. Проснувшись, увидела солнечный свет, проникающий внутрь сквозь голубоватую ткань палатки. Адриан по-прежнему похрапывал. Его рука, поросшая светлыми волосами, тяжело лежала на моей груди, прижимая ее к земле и затрудняя дыхание. Щебетали птицы. Мы были во Франции. У какой-то дороги. У какого-то перекрестка моей жизни. Что я здесь делала? Почему я лежала в палатке во Франции с человеком, которого едва знала? Почему я не дома в кровати с мужем? Я подумала о муже, и меня внезапно затопила волна нежности к нему. Чем он сейчас занят? Скучает ли по мне? Не забыл ли меня? Не нашел ли другую? Какую-нибудь обычную девушку, которая не будет отправляться в сомнительные путешествия, чтобы доказать свою крутость. Обычную девушку без амбиций, которая будет готовить ему завтраки и растить его детей. Заурядную девушку, как все. Самую заурядную американскую девушку из журнала «Севентин».

Вдруг я захотела стать заурядной девушкой. Стать добропорядочной домохозяйкой, прославленной американской матерью, талисманом из «Мадемуазель», матроной из «Макколс», милашкой из «Космо», девушкой, на заднице которой стоит печать «Хорошая домохозяйка», а мозг запрограммирован на прослушивание рекламных джинглов. Вот оно решение проблемы. Быть заурядной! Никакой экзотики! Удовлетворяться компромиссом, телевизионными обедами и колонкой «Можно ли спасти этот брак?». В моем воображении возникла картинка: я в роли счастливой домохозяйки. Фантазия прямо из маленького мозга какого-нибудь рекламщика. Я в фартуке и дешевенькой блузке обслуживаю мужа и детей, а вездесущий телеящик в это время воспевает добродетели американского дома, американской рабыни-жены и ее крохотного одурманенного мозга.

Я думала о том, какой бездомной и лишенной всяких корней чувствовала себя прошедшей ночью, и ответ на все проблемы внезапно стал совершенно ясен: нужно быть заурядной! Будь счастливой маленькой женой в своем счастливом маленьком доме, и ты никогда не проснешься заброшенной и несчастной у обочины дороги во Франции.

Но тут фантазия взорвалась, как мыльный пузырь, каким она и была. Я вспомнила, как, просыпаясь у себя дома в Нью-Йорке рядом с мужем, чувствовала себя такой же одинокой. Вспомнила одинокие утра, когда мы взирали друг на друга над стаканами с апельсиновым соком и чашками кофе. Одинокие моменты, измеряемые кофейными ложками, счетами из прачечной, рулонами использованной туалетной бумаги, грязной посудой, разбитыми тарелками, погашенными чеками, пустыми бутылками из-под виски. Брак тоже может быть чреват одиночеством. Брак тоже может быть чреват отчаянием. Все счастливые домохозяйки, готовящие завтраки для мужей и детишек, мечтали убежать с любовниками и просыпаться в палатке во Франции! А в головах сплошные фантазии. Они готовили завтраки и бранчи, заправляли постели, а потом отправлялись в магазин, чтобы купить последний выпуск «Макколса» и прочесть о жизни Джеки Онассис. Они постоянно мечтали о побеге, постоянно кипели негодованием. Их жизнь варилась в фантазиях.

Был ли какой-то выход из такой ситуации? Неужели одиночество неизбежно? Неужели от беспокойства никуда не уйти? Может быть, не стоит искать решений, которых не существует? Брак – это не лекарство от одиночества. Дети вырастают и покидают родительский дом. Любовники – не панацея. Секс не является окончательным решением. Если ты превращаешь свою жизнь в хроническую болезнь, то единственный способ излечиться – смерть. Внезапно снизошло озарение. Я лежала в палатке в двойном спальном мешке рядом с храпящим чужим человеком и думала, думала, думала. Что теперь? Как мне жить дальше? Куда двигаться отсюда?

К вечеру мы были пьяны и веселы. Мы были пропитаны пивом. Мы остановились купить персики у фермера, торговавшего у дороги, но обнаружили, что он их продает только ящиками, а потому дальше поехали с полным «триумфом» персиков. Огромная клеть с персиками занимала заднее сиденье машины. Я начала жадно их поедать и обнаружила, что почти все они – червивые. Я смеялась и ела червей. Потом стала выкидывать червивые половинки в окно. Я была слишком пьяна, и ни черви, ни беременность, ни брак, ни будущее больше не заботили меня.

– Я чувствую себя великолепно! – сказала я Адриану.

– Так и задумано, моя прелесть. Теперь ты наконец поняла.

Но к вечеру, когда хмельные пары выветрились, я снова погрузилась в депрессию. В нашем времяпрепровождении, нашей езде, нашем пьянстве была какая-то бессмысленность. Я даже не знала, какой сегодня день недели. После Вены я не видела ни одной газеты. Практически не принимала душ и не меняла одежду. Но больше всего мне не хватало сочинительства. Я уже несколько недель как не написала ни одного стихотворения, и у меня стало возникать ощущение, что никогда и не напишу. Я вспоминала красную электрическую пишущую машинку в Нью-Йорке, и меня пронзала боль. Вот что я любила! Я могла себе представить, что возвращаюсь к Беннету только для того, чтобы восстановить свои права на машинку. Так муж и жена иногда продолжают жить вместе «ради детей» или потому, что не могут решить, кому останется квартира с контролируемой арендной платой.

На эту ночь нам не пришлось разбивать палатку у дороги – мы остановились в настоящем кемпинге. Кемпинг не представлял собой ничего особенного, но там было озерцо, закусочная и душевая. Я умирала – хотела принять душ, и как только Адриан застолбил наш участок, побежала мыться. Соскабливая с себя грязь, я телепатически разговаривала с Беннетом. «Прости меня», – умоляла я.

Когда вернулась в палатку, Адриан уже успел обзавестись другом. Даже двумя. Американская пара. Она – вульгарно хорошенькая, веснушчатая, грудастая еврейка с бруклинским выговором. Он – бородатый, с вьющимися каштановыми волосами, толстоватый, с бруклинским акцентом, классный биржевой брокер, занимавшийся галлюциногенами. Она – классная домохозяйка, занимавшаяся адюльтером. У них был особняк на Бруклин-Хейтс, фольксвагеновский кемпер, трое детишек, отправленных в лагерь, и четырнадцатилетний зуд. Адриан покорял жену (Джуди) своим английским акцентом и теориями Лэнга (на меня все это уже мало действовало), и она, похоже, была готова улечься с ним.

– Привет, – весело обратилась я к своим соотечественникам и единоверцам.

– Привет, – хором ответили они.

– Ну, так что сначала – постель или выпивка? – спросил Адриан.

Джуди захихикала.

– На меня не обращайте внимания, – сказала я. – Мы не верим ни в собственничество, ни в собственность. – Мне казалось, я очень хорошо подражаю Адриану.

– У нас есть стейк – мы его как раз собирались жарить, – нервно предложил муж (Марти). – Хотите присоединиться?

Если тебя гложут сомнения – ешь. Я знала такой тип людей.

– Отлично, – сказал Адриан.

Человек, который пришел на обед. Я видела, его действительно заводит перспектива – трахнуть Джуди на глазах мужа. Это в его духе. Поскольку Беннет исчез со сцены, ко мне Адриан потерял интерес.

Мы сели поглощать стейк и историю их жизни. Они решили быть благоразумными, сказал Марти, и не разводиться, как это сделали три четверти их друзей. Они решили дать другу как можно больше свободы. Они порой занимались «групповухой» (как он это назвал) на Ибице, где провели июль. Бедняга – вид у него был не очень счастливый. Он повторял казавшиеся ему классными словечки из сексуального словаря, как мальчик, проходящий бар-мицву. Адриан усмехался. Эти уже были обращенными. Кушанье подано – оставалось только его съесть.

– А вы? – спросила Джуди.

– Мы не женаты, – ответила я. – Мы в это не верим. Он – Жан Поль Сартр, а я – Симона де Бовуар.

Джуди и Марти обменялись взглядами. Где-то они слышали эти имена – только не могли вспомнить где.

– Мы знаменитости, – ехидно сказала я. – На самом деле он – Р. Д. Лэнг, а я – Мэри Барнс.

Адриан рассмеялся, но я видела, что потеряла Джуди и Марти. Чистая самозащита. Я чувствовала, что финал близится, и должна была бросить на игровой стол свой интеллектуальный багаж. Больше у меня ничего не осталось.

– Отлично, – улыбнулся Адриан. – Так что, может, для начала просто поменяемся?

У Марти на лице появилось удрученное выражение. Для меня сие было не очень лестно, но и я, с другой стороны, не очень-то его хотела.

– Ради бога, – сказала я Адриану. Я хотела увидеть, как он сам наступит в собственную кучу. – А я, пожалуй, эту часть пережду. Если хотите – буду смотреть. – Я решила переиграть Адриана в его игре. Спокойствие. Отстраненность. И тому подобная дребедень.

Но тут Марти принялся защищать свою мужскую честь.

– Нет, я думаю, или обмен, или ничего, – пробормотал он.

– Я прошу прощения, – сказала я. – Не хочу портить вам удовольствие, но я просто не в настроении.

И собралась было добавить: «И потом, у меня, кажется, триппер…», но решила не ставить палки в колеса Адриану. Пусть получит, что хочет. Я готова стоять на своем. И выдержать напор.

– Может, нам тогда лучше принять решение о групповухе? – сказала Джуди.

Ух ты, она наверняка была в отряде девочек-скаутов!

– Я уже приняла решение, – сказала я, ужасно гордясь собой.

Я знала, чего хочу, и не собиралась отступать. Я говорила «нет», и мне это нравилось. Даже Адриан мной гордился. Я видела по его ухмылке. Закалял мой характер – вот что он делал. Он всегда хотел спасти меня от себя самой.

– Ну, так нам что – смотреть или пока посидеть у озерца и поболтать? Я на любой вариант согласна.

– Посидеть у озерца, – с отчаянием в голосе сказал Марти.

Я весело помахала Адриану и Джуди, которые залезли в фольксвагеновский кемпер и задернули занавески. После этого взяла Марти за руку и повела его к озерцу, где мы присели на камушек.

– Ну ты как, расскажешь мне историю своей жизни или просто поведаешь о романах Джуди?

Он посмотрел на меня хмурым взглядом.

– Ты всегда так легко все воспринимаешь? – кивнул он в сторону кемпера.

– Вообще-то я патологическая психопатка. Но друг закаляет мой характер.

– Что ты хочешь сказать?

– Он пытается научить меня не дергаться, и, похоже, ему это удается… только не по той причине, по которой он думает.

– Не понимаю, – сказал Марти.

– Извини. Я наверное, забегаю вперед. Это долгая и грустная история и далеко не самая оригинальная.

Марти задумчиво посмотрел в направлении кемпера. Я взяла его за руку.

– Хочешь, я открою тебе одну тайну? Велика вероятность того, что там ничего не происходит. Он вовсе не такой жеребец, как о себе думает, – съехидничала я.

– Импотент?

– И довольно часто.

– Мне от этого не легче, но благодарю за заботу.

Я посмотрела на Марти. Он довольно красив. Я вспомнила случаи, когда я жаждала незнакомых мужчин, незнакомых мест, незнакомых громадных членов. Но теперь во мне осталось только безразличие. Я знала, что, трахнувшись с Марти, ничуть не приближусь к той истине, которую ищу, что уж это за истина такая. Мне нужен какой-то наивысший, прекрасный акт любви, где каждый из участников становится молитвенной мельницей, тобогганом, ракетой другого. Марти не был ответом на мои поиски. А существовал ли вообще такой ответ?

– Как ты сюда попала? – спросил он. – Разве ты не американка?

– Одно другому не мешает… Вообще-то говоря, я ради путешествия ушла от абсолютно идеального мужа.

Тут Марти воодушевился. Слабая ударная волна прошла по его лицу. Уж не поэтому ли я в конечном счете и сделала то, что сделала, – чтобы потом можно было бесстыдно заявить: «Я ушла от мужа» и увидеть, как ударная волна проходит между мной и незнакомым мужчиной? Это что – круче эксгибиционизма? И уже если на то пошло, довольно сомнительного эксгибиционизма.

– Ты откуда?

– Из Нью-Йорка.

– А чем занимаешься?

Странная близость, возникающая между двумя людьми, которые ждут, когда их пары закончат трахаться в кемпере, требовала известной доверительности, и потому я немного разоткровенничалась.

– Я еврейка, живу в Нью-Йорке, родилась в сумасшедшей семье из верхушки среднего класса, замужем второй раз, теперь за психоаналитиком, мне двадцать девять, у меня только что вышла книга стихов, считающихся эротическими, что дает повод незнакомым мужчинам звонить мне посреди ночи с предложениями и вообще создало вокруг меня много шума – разъезды по университетам с лекциями, интервью, письма от психов и все такое… я потеряла терпение. Начала читать собственные стихи, стараясь слиться с тем образом, который в них возникает. Попыталась воплотить в жизнь собственные фантазии. Поверила, что я – художественный персонаж, который сама и выдумала.

– Чудно́,– сказал Марти, на которого это произвело впечатление.

– Дело в том, что фантазии фантазиями, но ты не можешь день за днем пребывать в экстазе. Даже если хлопнешь дверью и выйдешь вон, даже если будешь трахаться с каждым встречным-поперечным, то не обязательно приблизишься к свободе.

Кажется, моими устами говорил Беннет. Вот ведь ирония судьбы!

– Я бы хотел, чтобы ты сказала это Джуди.

– Никто никому ничего не может сказать.

Позднее, когда мы с Адрианом лежали в палатке, я спросила у него про Джуди.

– Тоска смертная, – сказал он. – Лежит себе, как доска, и даже не поймешь – чувствует она, что ты здесь, или нет.

– Как ты ей понравился?

– Откуда мне знать?

– Тебе все равно?

– Слушай… я трахнул Джуди, как пьют кофе после обеда. К тому же не очень хороший.

– Тогда зачем?

– А почему бы и нет?

– Потому что ты все сводишь до уровня безразличия, на котором все становится бессмысленным. Это не экзистенциализм. Это бесчувственность. А кончается тем, что все теряет и теряет смысл.

– Ну и что?

– То, что ты получаешь противоположное желаемому. Ты хотел накала чувств, а получаешь бесчувственность. Подобное обречено на неудачу.

– Ты мне читаешь мораль, – сказал Адриан.

– Правильно, – ответила я без всяких извинений.

На следующее утро оказалось, что Джуди и Марти уже нет. Они собрались и уехали ночью, как цыгане.

– Я тебе солгал прошлым вечером, – сказал Адриан.

– О чем?

– Я вообще-то не трахался с Джуди.

– Почему?

– Потому что мне не хотелось.

– Скажи лучше – не смог, – злобно рассмеялась я.

– Нет, не это имею в виду. Я не хотел.

– Трахался ты с ней или нет – мне совершенно безразлично, – заявила я.

– Врешь.

– Это твое мнение.

– Ты в ярости, потому что я первый мужчина, которого ты не можешь контролировать, а если ты никого и ничего долго не контролируешь, то у тебя начинается зуд.

– Дерьмо собачье. Просто у меня более высокие требования к тому, что я хочу, чем у тебя. Я тебя вижу насквозь. И соглашаюсь с тобой в том, что касается спонтанности и экзистенциализма… но тут нет никакой спонтанности, одно отчаяние. Ты сказал это обо мне в первый день, когда мы трахались, а теперь я возвращаю твои слова. Только отчаяние и депрессия, маскирующиеся под свободу. Даже удовольствия не доставляет. Смешно. Даже наше путешествие смешно.

– Ты никогда ничему не даешь ни одного шанса, – резюмировал Адриан.

Спустя какое-то время мы поплавали в пруду, а потом повалялись на солнышке. Адриан вытянулся на траве и, прищурясь, смотрел на солнце. Я лежала, положив голову ему на грудь и вдыхала теплый запах его кожи. Внезапно солнце закрыла тучка и начал накрапывать дождик. Мы не двинулись с места. Дождевая тучка уходила, оставив на нас крупные капли. Я чувствовала, как они испаряются, когда выглянуло солнце и снова принялось обжигать кожу. Нечто длинноногое прошествовало по плечу Адриана, а потом – его волосам. Я резко выпрямилась.

– Что случилось?

– Отвратительный жук.

– Где?

– У тебя на плече.

Он скосил глаза и ухватил жука за ногу, приподнял, глядя, как тот молотит воздух лапками, словно плывет.

– Не убивай его, – взмолилась я.

– Мне показалось, он тебя напугал.

– Напугал, но я не хочу видеть, как ты его убиваешь. – Я подалась назад.

– А если так? – сказал он и оторвал у жука одну ногу.

– О, боже… не надо! Я ненавижу, когда люди делают это.

Адриан продолжил отрывать ноги у жука, как лепестки у ромашки.

– Любит, не любит… – приговаривал он.

– Я это ненавижу, – сказала я. – Пожалуйста, не надо.

– Я думал, ты ненавидишь жуков.

– Мне не нравится, когда они ползают по мне, но и когда их убивают, мне тоже невыносимо. Меня тошнит, когда я вижу, как ты его калечишь. Не могу на это смотреть.

Я вскочила и побежала к озерцу.

– Я тебя не понимаю! – прокричал мне вслед Адриан. – Почему ты так чертовски чувствительна?

Я нырнула в воду.

Мы заговорили снова только после ланча.

– Ты все испортила, – зло бросил Адриан, – своими самоедством, беспокойством и сверхчувственностью.

– Отлично. Тогда подбрось меня до Парижа, и я оттуда полечу домой.

– С удовольствием.

– Я могла бы заранее сказать, что ты устанешь от меня, если я проявлю хоть какие-то человеческие чувства. Я не представляю, какая покорная женщина тебе нужна?

– Не будь дурочкой. Я просто хочу, чтобы ты выросла.

– Так, как хочется тебе.

– Так, как хочется нам обоим.

– Ишь, какой ты демократичный, – саркастически сказала я.

Мы стали укладывать вещи в машину, собрали десять колышков и все остальное. Это заняло минут двадцать, и мы за все время не обменялись ни словом. Наконец сели в машину.

– Я полагаю, для тебя не имеет никакого значения, что ты был мне настолько небезразличен, что ради тебя я пустила коту под хвост всю мою жизнь.

– Ты поступила так не ради меня, – сказал он. – Я послужил только поводом.

– Я бы никогда на это не пошла, если бы не питала к тебе сильные чувства. – И тут с дрожью, которая прошла по всему телу, я вспомнила, как томилась по нему в Вене. Слабость в коленях. Пустота в животе. Учащенное сердцебиение. Перехваченное дыхание. Все, что он разбудил во мне и что заставило меня поехать с ним. Я томилась по тому, каким он был, когда впервые увидела его. Нынешнее его состояние меня разочаровывало.

– Человек под кроватью может никогда не превратиться в человека на кровати, – сказала я. – Они взаимно исключают друг друга. Как только мужчина вылезает из-под кровати, он перестает быть мужчиной, к которому ты вожделеешь.

– Что ты несешь?

– Теория молниеносной случки, – сказала я и объяснила ему, как могла, ее суть.

– Ты хочешь сказать, я тебя разочаровал? – спросил он, обнимая меня и притягивая к себе, пока моя голова не оказалась у него на коленях. Я ощутила едкий аммиачный запах его грязных брюк.

– Выйдем из машины, – предложила я.

Мы подошли к дереву и сели под ним. Я легла, положив голову ему на колени, потом автоматически моя рука устремилась к ширинке брюк. Я полурасстегнула молнию и нащупала его дряблый пенис.

– Он маленький, – отметила я.

Я посмотрела в золотисто-зеленые глаза Адриана, на светлые волосы над его лбом, смешливые морщинки в уголках рта, загорелые щеки. Он все еще казался мне красивым. Я вожделела к нему желанием, которое было тем более мучительным, учитывая ностальгические чувства. Мы долго целовались. Его язык совершал головокружительные виражи у меня во рту. Но сколько бы мы ни целовались, член его оставался мягким. Адриан смеялся солнечным смехом. Смеялась и я, зная – он всегда будет привлекать меня. Я знала, что никогда по-настоящему не завладею им, что отчасти и делало его таким прекрасным. Я буду писать о нем, говорить о нем, буду вспоминать его, но принадлежать мне он не будет никогда. Недостижимый мужчина.

Мы подъехали к Парижу. Я объясняла, что спешу домой, но Адриан пытался убедить меня остаться. Теперь он боялся потерять мою привязанность. Он чувствовал, что я отдаляюсь. Догадывался, что я уже делаю заметки о нем в своем блокноте – заметки для будущего. Чем ближе мы подъезжали к Парижу, тем чаще попадались граффити под мостами на шоссе. Одна из них гласила:

FEMMES! LIBERONS-NOUS!