Глава 11

В начале 1970-х годов жизнь моей матери ознаменовалась третьим крупным событием. В 1974 году, направляясь ночью на своей «Мазерати Мистраль» в Нормандию, она попала в аварию (к счастью, обошлось без последствий). Машина вдруг пошла юзом, завертелась и врезалась в дорожное ограждение в том месте, где двумя часами ранее какой-то грузовик оставил на асфальте большое масляное пятно. В результате столкновения «Мазерати» была серьезно повреждена. Мать не захотела рисковать и ездить на автомобиле, у которого вот-вот могла оторваться колесная ось. Отказавшись от «Мазерати», мать положила конец долгой истории своей любви к спортивным автомобилям. С тех пор ее взгляд переметнулся на крупные американские кабриолеты. Они были гораздо удобнее, издавали куда меньше шума и ехали ровнее, так что водитель ощущал себя скорее в корабле, нежели чем в скоростном авто.

Но расставание с любимой «Мазерати» меркло в сравнении с другим несчастьем, случившимся с матерью приблизительно в тот же период. За два года до аварии умерла ее лучшая подруга, Паола, ее милая сообщница во всех начинаниях, с которой они столько лет были вместе. Буквально за несколько недель она скончалась от рака. Немного позднее случилось болезненное расставание с Эльке, которая с тех пор ни разу не появлялась в нашем доме. И даже если она изредка заглядывала к нам, может быть, всего пару раз, это было уже совсем не то.

В довершение ко всему мать начала тяготиться непомерно большими налогами. Разумеется, она не имела ровным счетом ничего против уплаты налогов — просто ее раздражала некоторая несправедливость и очевидное расслоение в обществе, наступившие с приходом к власти Валери Жискар д’Эстена. И ее недовольство привело к тому, что она решила уехать из Франции, предпочитая стать «налоговой изгнанницей». Она решила обосноваться в Ирландии, на лоне дикой природы, вдали ото всех, где местные жители всегда гостеприимны, веселы и мало пекутся о делах насущных. В конечном счете Ирландия оказалась не более удаленной от остального мира, чем Ло, а природа — не более буйной, чем в Нормандии. Тем летом мы были настолько близки к тому, чтобы бросить все и уехать, что даже ездили пару раз на западное побережье, под Килларни. Там мать сняла большой одноэтажный дом с видом на бухту. За исключением долгих прогулок по пустынному пляжу, редких выездов верхом и рыбалки, делать там было особенно нечего. Вечерами, правда, мы наведывались в единственный во всей деревне паб, где часами можно было сидеть у камина. Я до сих пор храню в памяти этот особенный, немного сладковатый запах горящего торфа, разливавшийся над ирландской деревушкой. В итоге мать не купила тот дом в Ирландии, и мы так никогда и не стали «налоговыми изгнанниками».

В том же году она начала жаловаться на продолжительные острые боли в животе. После многочисленных анализов врачи диагностировали панкреатит (боль была настолько сильной, что даже семнадцать лет спустя мать чувствовала ее, в чем и уверяла Пегги Рош, будучи уже практически при смерти). Операция была проведена осенью, и с того дня матери было категорически запрещено употреблять спиртное, вне зависимости от его количества и наименования — будь то вино, виски или любой другой алкогольный напиток. Столь серьезный запрет лишил мою мать извечного «партнера» по празднествам, с которым она «общалась» достаточно долго, чтобы тот стал для нее настоящим компаньоном. «Алкоголь всегда был для меня не только хорошим сообщником во многих начинаниях, но и таким же неотъемлемым элементом дружеского общения, как хлеб и соль». Алкоголь подхлестывает, заводит, располагает к общению и придает жизни нужное ускорение. Мать же всегда питала особую любовь к скорости. У нас дома гости обычно пили виски со льдом, причем прикладывались к стакану и в три часа дня, и в восемь вечера. Профессия гостей не влияла на их предпочтения в выборе алкоголя, виски любили все: журналисты, нотариусы, врачи…

Лично я не помню мою мать пьющей, с шаткой походкой, несущей несусветную чушь или ведущей себя неподобающим образом. Я также ни разу не замечал, чтобы спиртное оказывало хоть какое-то негативное влияние на взрослых. Обычно они становились веселыми, много смеялись и развлекались, но, быть может, причиной тому было их врожденное остроумие, которое алкоголь лишь слегка стимулировал?

После операции на поджелудочной железе мать отправили в клинику в окрестности Монлери, где она должна была лечиться от алкогольной зависимости. В этой клинике не было ровным счетом ничего особенного, кроме разве что тоски и скуки — этого как раз хватало. Бесконечные мысли о том, что ей обязательно нужно перестать пить, смерть Паолы, ссора с Эльке и этот вечный вопрос «может ли женщина после сорока нравиться мужчинам?» — все это разом навалилось на мою мать. В Монлери она чувствовала себя столь одиноко и выглядела такой печальной, что те немногие посетители, которым было разрешено видеться с ней, уезжали после свиданий мрачными и обеспокоенными. Лишенная не только общества друзей и родных, но даже обыкновенного телефона, мать вынуждена была провести в этой импровизированной тюрьме около трех недель. К счастью, ее собеседником (и, похоже, товарищем по несчастью) был Мишель Польнарефф. На первом этаже клиники располагалась общая комната с пианино. По ночам они с матерью встречались здесь, чтобы поболтать, а Мишель обычно садился за инструмент. Досрочному «освобождению» матери из клиники поспособствовала Мэрилен Детшерри — ей удалось убедить всех в том, что матери не только не становится лучше, но даже — наоборот — с каждым днем делается все хуже.

В том же 1975 году мы покинули наш дом на улице Гинемер и переехали в XIV округ на улицу Алезья.