Глава девятая
На следующей неделе, во вторник, папа получил заказное письмо. Его доставили, когда я вышел из кухни, чтобы посмотреть, сколько было заказано столиков. Тетя делала маникюр, нанося на ногти темно-красный лак, а потому пододвинула ко мне гроссбух локтем. Дело было плохо. Из тридцати семи столиков заказаны только три.
Папа сидел у стойки, одной рукой потирая босую ступню, а другой перебирая почту.
– Тут чего написано?
Я перебросил кухонное полотенце через плечо и прочел письмо, которым он потрясал в воздухе.
– Тут пишут, что мы нарушаем городские правила относительно шума. Мы должны закрывать ресторан в саду в восемь вечера.
– Чего?
– Если мы не будем закрывать ресторан в саду, нас отведут в суд и заставят платить штраф, десять тысяч франков в день.
– Эта женщина!
– Бедный Майюр, – сказала тетя, помахивая рукой, чтобы свежий лак на ногтях быстрее высох, – ему так нравится обслуживать столики в саду. Пойду скажу ему.
Она пошла искать мужа, по коридору прошелестело ее желтое шелковое сари. Когда я обернулся, отца у бара уже не было. Свет лился сквозь украшенные витражами окна холла, в его лучах танцевали пылинки. Я слышал, как папа в глубине дома кричит в телефонную трубку. Кричит на своего адвоката. И тогда я понял: добром это все не кончится.
Нет, не кончится это добром.
Папин ответный удар воспоследовал через несколько дней. Перед «Плакучей ивой» припарковался официального вида фургончик «рено», принадлежавший люмьерскому филиалу департамента окружающей среды, дорожного движения и обслуживания канатных дорог. Было нечто от высшей справедливости в том, что сидел в машине именно тот чиновник, который заставил нас закрыть ресторан в саду и снять уличные динамики.
– Сюда, сюда, Аббас! – закричала тетя, и все семейство в предвкушении выбежало из парадного входа на подъездную аллею, чтобы поглядеть на сцену, разворачивавшуюся перед домом напротив.
Из фургона появились двое мужчин. В руках у них были бензопилы. Не выпуская изо рта папирос, они перебрасывались фразами на местном наречии. Папа довольно причмокнул губами, как если бы только что сунул за щеку самосу.
Мадам Маллори в наброшенной на плечи кофте открыла входную дверь ресторана. Перед ней стоял чиновник департамента. Он искоса поглядывал на Маллори и протирал очки белым носовым платком.
– Зачем вы здесь? И они?
Чиновник вынул из нагрудного кармана рубашки письмо и передал его мадам Маллори. Она молча прочла его, поводя головой справа налево.
– Это невозможно. Я запрещаю!
Маллори яростно разорвала письмо.
Молодой человек медленно выдохнул.
– Сожалею, мадам Маллори, но все совершенно однозначно. Вы нарушаете параграф 234-БХ. Его надо срубить. Или, по крайней мере…
Маллори подошла к своей древней плакучей иве, высокие ветви которой так изящно опускались к изгороди, нависая над тротуаром.
– Нет! – с вызовом сказала она. – Нет. Ни в коем случае.
Маллори обняла ствол и села на него верхом, непристойно обхватив его коленями.
– Сначала вам придется убить меня. Это дерево – достопримечательность Люмьера, это символ моего ресторана, все…
– Не в этом дело, мадам. Пожалуйста, отойдите. Местное законодательство однозначно запрещает, чтобы деревья так нависали над тротуаром. Это опасно. Может отломиться ветка (ведь дерево такое старое) и упасть на ребенка или пожилого человека. И нам подавали жалобы…
– Это просто смешно. Кто мог пожаловаться?..
Но, уже задавая этот вопрос, Маллори знала ответ. Она бросила исполненный ненависти взгляд на нас, стоявших на другой стороне улицы.
Папа широко улыбнулся ей и помахал рукой.
Именно этого и ждали рабочие. В тот момент, когда Маллори переключилась на нас, эти два крепких мужика схватили ее за руки и ловко отцепили от дерева. Я помню ее крик, похожий на крик разъяренной обезьяны, огласивший всю улицу, и то, как картинно она упала на колени. Дальнейшие ее крики уже нельзя было расслышать, они потонули в реве циркулярных пил.
К этому времени на улице уже собрались несколько любопытных. Всех нас словно пригвоздил к месту пронзительный звук работающих пил. Ветви с треском валились на землю. И вот все закончилось так же внезапно, как и началось. Небольшая толпа молча, в шоке, созерцала получившуюся картину. Мадам Маллори, все еще стоя на коленях, прятала лицо в ладонях. Наконец, не в силах больше выносить эту тишину, она подняла голову.
Добрая треть изящных ветвей ивы, жестоко обрубленная, валялась на мостовой беспорядочной кучей. Спилы сочились соком. Ее дерево, когда-то такое изысканно-красивое, символизировавшее все, чего она добилась в своей жизни, теперь выглядело нелепой приземистой пародией на самое себя.
– К несчастью, это надо было сделать, – сказал чиновник, явно потрясенный тем, что натворил. – Параграф 234-БХ…
Маллори бросила на него взгляд, полный такого омерзения, что молодой человек оборвал себя на полуслове и шмыгнул в фургон, знаками показывая рабочим побыстрее все убрать.
На дорожку, ведущую к ресторану, выбежал Леблан.
– Господи, какая трагедия! – воскликнул он, ломая руки. – Ужасно. Но пожалуйста, Гертруда, встаньте. Пожалуйста. Я налью вам бренди – вы в шоке.
Мадам Маллори не слушала его. Она поднялась с колен и не отрываясь смотрела на отца, на нашу семью, собравшуюся на каменных ступенях. Папа смотрел на нее уже холодно, и так они и стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза, пока папа не велел нам идти в дом. Работа не ждет, сказал он.
Маллори вырвала свою руку у суетящегося Леблана. Затем пересекла улицу и забарабанила в нашу дверь. Тетя приоткрыла дверь, только чтобы увидеть, кто стучит, и тут же попыталась захлопнуть ее, но шеф-повар «Плакучей ивы» все же протиснулась внутрь и пошла через обеденный зал к моему отцу.
– Аббас! – кричала тетя. – Аббас, она здесь!
Мы с папой были на кухне и не слышали ее предупреждения. Я стоял у плиты, готовя к обеду шахи-корма. Папа сидел у стола и читал мне индийскую «Таймс», старые выпуски, которые присылал ему один владелец газетного киоска из Лондона. Я вывернул газ на полную мощность, чтобы обжарить баранину, когда Маллори ворвалась в кухню.
– Вот ты где, мразь!
Папа отвлекся от газеты, но оставался спокоен и продолжал сидеть.
– Вы находитесь в моем доме, – сказал он.
– Кто ты вообще такой?
– Я Аббас Хаджи, – тихо произнес он, и от угрозы, звучавшей в его голосе, по спине у меня побежали мурашки.
– Я вас выживу отсюда. Ты все равно проиграешь.
Папа встал, всем своим огромным телом возвышаясь над этой женщиной.
– Я уже встречал таких, как вы, – с внезапным жаром сказал он. – Я вас знаю. Вы дикари. Да. Несмотря на все эти культурные манеры, в глубине души вы просто варвары.
Мадам Маллори еще никто никогда не называл дикарем. Напротив, во многих кругах она считалась воплощением изысканной французской культуры. Выслушивать, что она варвар, да еще и от индийца – это было для нее уже слишком. Она с кулаками бросилась на папу и ударила его в грудь.
– Как ты смеешь? Как… ты… смеешь?!
Папа был крупным мужчиной, но мадам Маллори была в ярости, и этот удар заставил его в изумлении отступить. Он попытался удержать ее за запястья, но она продолжала размахивать руками, как боксер, работающий с грушей.
В кухню, вся растрепанная, вбежала тетя.
– Ой-ой-ой! – закричала она. – Майюр, Майюр, скорее!
– Животное! – ярился папа. – Посмотрите на себя. Вы просто дикарка. Только слабые… мадам, да хватит уже!
Проклятия и удары все не прекращались.
– Ты дрянь! – кричала она. – Дерьмо. У тебя…
Папе пришлось отступить еще на шаг. Тяжело дыша, он пытался ухватить ее за руки.
– Вон из моего дома! – заорал он.
– Non! Нет! – кричала ему в ответ Маллори. – Это ты убирайся! Убирайся из моей страны, ты, грязный иностранец!
И тут мадам Маллори толкнула папу.
Это изменило всю мою жизнь. Папа, пошатнувшись, отступил еще на пару шагов и, не видя, куда идет, толкнул меня всем своим весом так, что я с размаху упал на плиту. Вокруг кричали и размахивали руками. Только много дней спустя я понял, что желтое, плясавшее у меня перед глазами, было пламенем, охватившим мой халат.
