Книга: Шок от падения
Назад: Вехи
Дальше: Что мы можем для тебя сделать

Та же история

Сегодня только пятнадцать минут, а потом — на укол. У меня проблемы с таблетками, и поэтому меня ждет длинная, острая игла.
Каждую неделю стороны чередуются.
Но сейчас я не хочу об этом думать. Лучше не думать до тех самых пор, пока тебя не поведут на укол.

 

Все, задолбали.
Я возвращаюсь домой.

 

ЧУВСТВУЙТЕ СЕБЯ КАК ДОМА

 

Я вам еще не сказал, где я живу.
Наверное, это неважно. Но я расскажу, потому что по ходу чтения у вас в голове складываются какие-то картины. Чтение — это вроде галлюцинаций.
Представьте:
Пепельно-серое небо над многоэтажным домом, выкрашенным в зеленовато-желтый цвет. Поднимаемся. Нам на шестой. Квартира 607. Заходите. В узком, темном холле валяются старые кроссовки, бутылки из-под кока-колы, бумажные стаканчики и бесплатные газеты.
Налево — кухня, извините, что не прибрано. Чайник выдувает пар на ядовито-зеленые обои. На подоконнике стоит пепельница, и если открыть жалюзи, половина Бристоля будет у вас как на ладони.
Ну, и вы тоже будете на виду.
Туалет прямо по коридору, но задвижка плохо закрывается, придется подкладывать под дверь клинышек. На потолке — паутина с засохшим в ней пауком. Бритвенные лезвия затупились, зубная паста — кончилась.
У меня маленькая спальня, с матрасом на полу и пуховой подушкой, купленной в шикарном универмаге «Джон Льюис» почти за пятьдесят фунтов. В комнате пахнет бессонницей и марихуаной, и посреди ночи можно услышать, как соседи переругиваются прямо у тебя над головой.
В гостиной парочка половиков прикрывает дыры в ковре. Я провожу тут большую часть своего времени и поэтому стараюсь поддерживать порядок, но комнатка такая маленькая, что все равно выглядит захламленной. У меня нет ни телевизора, ни радио. На деревянном столике у окна лежит книга под названием «Жизнь с голосами» и листочки с моими набросками и прочей писаниной.
В дальнем углу, вдоль задней стены, за креслом и занавесками, — спутанная масса из пластиковых трубок, перепачканных бутылок и банок. Это все, что осталось от моего спецпроекта.
Сегодня у меня тепло, потому что я включил газовый калорифер. Обычно я этим не заморачиваюсь, но сегодня четверг, и, значит, ко мне придет бабушка Ну. Честно говоря, я бы не хотел, чтобы она приходила, потому что боюсь, как бы она не поскользнулась на льду. За последнее время у нас выпало много снега, как никогда раньше, и там, где он уже начал подтаивать, свежая белизна сменилась грязной слякотью.
У меня нет телефона, поэтому с утра я первым делом побросал в пакет всякое разное барахло для Свиньи, натянул пальто, вышел на улицу, к телефонной будке, и набрал номер бабушки Ну.
— 9598326. — Так говорит мой дед, когда снимает трубку. Он сообщает вам номер, который вы только что набрали. Довольно глупо.
— Привет, дед. Это Мэтью.
— Алло? — Дед плохо слышит, поэтому надо говорить громко.
— Это Мэтью.
— Мэтью, бабушка уже едет.
— Лучше бы она осталась дома. На улице скользко.
— Я говорил ей, что скользко, но она упрямая.
— Понятно. Пока, дед.
— Алло?
— ПОКА, ДЕД!
— Бабушка едет. Она только что вышла.
Я не стал сразу возвращаться, а зашел в ближайший магазин и купил две картошки и банку пива «Карлсберг».

 

Не знаю, были ли вы когда-нибудь в Бристоле, но если были, вам, возможно, знаком треугольный островок травы и битого стекла в том месте, где Джамайка-стрит выходит на Челтнем-роуд. Это рядом с приютом для бездомных и массажным салоном, где с клиентов берут плату за полноценный секс, даже если они просят лишь материнской ласки и кормления грудью. Там поблизости всегда ошивается несколько бомжей, убивающих время. Мне больше всех нравится Свин.
Нехорошее прозвище, но он сам так себя называет. Он и выглядит как свинья. Ноздри у него вывернуты наружу, наподобие рыла, и маленькие свинячьи глазки за толстыми стеклами очков. Он даже похрюкивает. Честно говоря, он немного подыгрывает.
Вообще-то, мы незнакомы, просто постоянно наталкиваемся друг на друга. Каждое утро, когда я иду в дневной центр, и каждый вечер, когда я возвращаюсь домой, он всегда здесь. Я обычно не обращаю на него особого внимания, но вчера вечером я не мог отделаться от мыслей о том, каково это — быть бездомным в такую погоду. Но если ты знаешь, что с этим надо сделать, то уснуть гораздо легче. Поэтому я решил, что утром отнесу ему парочку свитеров и термос с куриным супом из пакетика.
— Порядок, парень?
Он всегда называет меня «парень». Думаю, он просто не помнит, как меня зовут. Мы с ним не друзья, просто иногда нам случается посидеть рядом.
— Все нормально, Свин. Холодно на улице?
Я открыл банку пива. Свин — алкоголик, поэтому я чувствую себя немного виноватым, когда пью с ним. Он попытался всучить проходящей мимо женщине в меховых ботинках журнал «Биг иссью». Она вежливо улыбнулась и перешла на другую сторону улицы.
На самом деле он не продает «Биг иссью». Он просто сует его прохожим, чтобы привлечь внимание, и если кто-то хочет купить, Свин спрашивает, не могли бы они просто дать ему денег. Я все время собираюсь принести ему последний выпуск. На прошлой неделе один дядька с рыжими дредами в дафлкоте прочитал ему целую лекцию о том, что так он порочит тех, кто торгует честно. Он даже остановился прямо на улице, чтобы устроить Свину выволочку. Потом протянул ему восемь пенсов медью и скрылся в баре напротив. Возможно, он в чем-то и прав. Но все равно придурок.
Я допил остатки пива. На вкус так себе, но дело не во вкусе.
— Ты забыл пакет, парень.
— Нет, это тебе.
Он открыл термос и втянул воздух, как свинья, учуявшая трюфели. Наверное, он надеялся найти там чего покрепче.
Я уже подходил к дому, когда из-за угла показалась машина бабушки Ну. Она немного испуганно помахала мне рукой, как будто не ожидала увидеть меня или боялась оторвать руку от руля. Я подождал, пока она припаркует машину, и помог ей выбраться.
— Я не хотел, чтобы ты приезжала, — сегодня скользко.
— Ерунда. Помоги мне донести сумки.
Она очень щедрая. Я вам уже говорил. Когда она ко мне приезжает, привозит еды нам на обед и еще чего-нибудь для меня, чтобы я мог поесть на неделе, и бутылку или две газировки. Это она ее так называет. Газировка.
— И этот тоже, — говорит она, указывая на кремового цвета пластиковый пакет с коричневыми ручками.
— А что там?
— Он тяжелый. Ты донесешь?
— Да. А что в нем?
— Увидишь.
Лифт не работает. Он почти все время не работает, но даже когда он в порядке, мне обычно не хочется, чтобы бабушка Ну им пользовалась. По разным причинам: то в углу нассали, то на стенке написали про меня какую-нибудь гадость. Я живу здесь уже почти два года, с тех пор как мне исполнилось семнадцать, и мне кажется, за все это время бабушка ни разу не поднималась на лифте. Я боюсь, как бы она не упала, поэтому иду следом за ней. Она говорит, что я — джентльмен.
— Ну у тебя и беспорядок!
— Извини, ба. Я все собираюсь прибраться.
В семнадцать еще рано жить одному, я знаю. И, наверное, мне бы не хватило смелости, но в самом начале я был не один. Я еще об этом расскажу.
На кухне мы ставим сумки с продуктами на стойку.
— Я купил пару картошин, — говорю я. — Думал, мы запечем их в мундире.
В голове у меня немного шумит после пива, и мне не хочется, чтобы она оставалась надолго. Иногда я бываю жутким эгоистом.
— Молодец. Но нет. Этого мало. Я сделаю макаронную запеканку.
С бабушкой Ну лучше не спорить. Она бывает ужасно упрямой. Поэтому я слонялся вокруг и помогал ей резать овощи. Что в бабушке Ну хорошо, так это то, что она не пристает к тебе с разговорами и расспросами. Но в этот раз она спросила:
— Ты маму давно видел?
Я промолчал. Бабушка Ну улыбнулась и накрыла ладонью мою руку.
— Ты хороший мальчик, Мэтью, мы просто беспокоимся о тебе.
— Кто «мы»?
— Я. И твоя мама, и твой папа. Но если бы ты виделся с ними почаще, им, наверное, было бы спокойнее.
Она сжала мои пальцы, и я подумал, что ее рука похожа на мамину: холодная, с тонкой сухой кожей.
— Как дедушка? — спросил я.
— Стареет. Мы оба стареем, Мэтью.
Надеюсь, она никогда не умрет.
Потом мы ели макаронную запеканку. Я сидел на деревянном стуле, бабушка — в кресле с обивкой в пестренький цветочек и мягкими подушками. Она провела ногтем про вспучившемуся участку на подлокотнике, куда я иногда кладу сигареты, и стала думать о том, что мне надо бы быть поаккуратнее. Потом она посмотрела на остатки моего спецпроекта, на банки и трубки, которые я никак не заставлю себя выкинуть, хотя прошло уже так много времени. Она стала думать об этом, но сказала только:
— Рада тебя видеть, Мэтью.
— Спасибо. К следующему твоему приезду я обязательно приберусь.
Она улыбнулась, потирая руки, и спросила:
— Отдать тебе твой подарок?
— Ты мне что-то купила?
Я оставил пластиковый пакет в гостиной, поэтому сходил за ним и положил на ковер перед бабушкой Ну.
— Открывай, — сказала она.
— А что там?
— Открой и увидишь. Нажми на защелки по бокам.
Думаю, в наше время такого уже никому не дарят, но бабушка нашла это в антикварном магазине и вспомнила обо мне.
— Для твоих сочинений, — сказала она мне.
Возможно, это все из-за пива, но я едва не закричал от радости.
— Это, конечно, не компьютер, — продолжала она. — Я знаю. Но мы на таких печатали, когда я была в твоем возрасте, и нас они вполне устраивали. Но к ней надо приноровиться. Если нажать две клавиши одновременно, то рычаги зажмутся. И клавиши Delete тоже нет. Но, думаю, она вполне подойдет для твоих историй.
Иногда бывает трудно найти слова, когда кто-то делает тебе такой подарок. Даже не знаешь, куда смотреть.
Мы отнесли тарелки на кухню, и я начал мыть посуду, а бабушка Ну достала из ящика припрятанную пачку сигарет с ментолом. Я единственный из всей семьи, кто знает, что она курит. И она курит только у меня. Я говорю об этом не для того, чтобы похвастаться, хвастаться тут нечем. Но почему-то это возвышает меня в собственных глазах. Не знаю, как объяснить.
Она выпустила дым в окно и сказала:
— Ужасный день, правда?
— Нет, хороший, — ответил я, отмывая испачканный в краске большой палец. — Очень хороший день.
Почти сразу после этого бабушка Ну уехала. Я держал ее под руку, когда она спускалась по лестнице. Перед тем как сесть в машину, она дважды поцеловала меня: один раз в лоб и один раз в щеку. Потом я курил, стоя рядом с большими желтыми контейнерами, и смотрел, как мой сосед пинает свою собаку.
В общем, я просто подумал, что надо бы рассказать, где я живу. Не бог весть что, конечно, но это мой дом. И еще о том, откуда у меня пишущая машинка. Я пока не собираюсь никуда переезжать.

 

Мэтью Хомс,
Кв. 607
Каролина Хаус
Кингсдаун

 

5 февраля 2010

 

Дорогой Мэтью!

 

Я зашла удостовериться, что у тебя все в порядке. В среду ты внезапно исчез из Хоуп Роуд, и сегодня тебя тоже не было.
Я дежурю до пяти, но вечером возьму домой свой рабочий мобильный, поэтому, как только сможешь, позвони мне по номеру 07967 728934. (Я кладу в конверт 50 пенсов на тот случай, если у тебя не окажется мелочи на телефон.)

 

С наилучшими пожеланиями,
Дениз Лавелл
Методист Центрапсихического здоровья Бранел, Бристоль

 

И НИ СЛОВА ПРО УКОЛЫ. Вот видите, она даже не упомянула уколы. Заглянула убедиться, что все в порядке. Так я и поверил. Открой я дверь, она бы сказала, что раз уж она все равно здесь, то сделает мне укольчик.
Нет, спасибо.
Не сегодня, Дениз Лавелл. На сегодня у меня другие планы: я намерен рассказать свою историю.
Она простояла под дверью целую вечность. Стучала, ждала, снова стучала… Наверное, минут десять прошло, прежде чем она наконец сдалась и бросила записку в ящик для писем. И все это время я ждал, не издавая ни звука.
Но надо быть осторожным. Я душевнобольной, и со мной уже случались разные неприятные вещи.

 

СИМПТОМЫ УХУДШЕНИЯ
1. Голос: Нет.
2. Атомы: Нет.
3. Отказ от медицинской помощи: Есть.

 

Два из трех — неплохо.
Так о чем это я? А вы, вообще-то, что хотите узнать? Я представляю, как вы держите в руках мою книгу. Возможно, вы читаете ее в постели, пока вам не надоест, и тогда вы кладете ее на тумбочку, засыпаете и смотрите сны о чем-то своем. Но я по-прежнему там. Смотрю, как вы спите.
Ха.
Шутка. Это я валяю дурака. Не надо относиться ко всему слишком серьезно. Я не психопат. У меня другая болезнь.
Это была идея Джейкоба Грининга — после окончания школы снять квартиру на двоих. «У нас будет своя собственная квартира», — сказал он. Это круто. Я тоже так думал. Тогда мне было легко себе представить, что мы всегда будем вместе.
Я забегаю вперед?
Для начала нам надо было найти работу, но это оказалось совсем нетрудно, потому что мы не искали ничего особенного. Сначала Джейкоб пристроился в круглосуточный кебаб-хаус. А потом я пошел на собеседование, чтобы получить работу санитара в доме престарелых. Менеджер спросил, есть ли у меня опыт ухода за больными, и я ответил, что есть. Я помогал Джейкобу и поэтому знал все про пролежни, судокрем, подъемный механизм, уход за полостью рта, гигиену лежачих больных, утку, катетеры, скользящие простыни, жидкую пищу и тому подобное. И мне это нравилось.
Менеджер улыбнулся и спросил, могу ли я работать в ночную смену.
Конечно, могу.
«Ты там свихнешься, — сказала мама. — Это все равно что разговаривать с кирпичной стеной», — сказала она. Она никак не могла успокоиться и все говорила об оценках, о колледже. О том, как хорошо я подготовлен к экзаменам, хоть я даже и не пробовал их сдать, хоть я и отказался бросить курить эту ЧЕРТОВУ ТРАВУ.
Она говорила о моем потенциале.
Я никогда не понимал, почему так важно раскрыть свой потенциал. В доме престарелых я познакомился со многими его обитателями. Я знал о них больше, чем они сами. У каждого, кто там жил, была своя папка, которая хранилось в закрытом ящике рядом с кроватью. Там спереди, на внутренней стороне обложки скотчем была приклеена короткая записка, написанная самим пациентом. То есть не в буквальном смысле, потому что большинство из них уже и не помнили, как держать в руках ручку. Но это было написано как бы от их лица, чтобы получалось не так безлико.
Ну, вот, например:

 

ПРИВЕТ, меня зовут Сильвия Стивенс. Но я предпочитаю, чтобы ко мне обращались «миссис Стивенс». Я работала секретарем и очень горжусь своими пятью внуками. Еду мне надо нарезать помельче, но есть я предпочитаю сама, поэтому прошу вас проявить терпение. По ночам я предпочитаю слушать Радио-4, это помогает мне уснуть.

 

Или:

 

ПРИВЕТ, меня зовут Терри Арчибальд. Можете звать меня Терри. Я был моряком торгового флота и историком. Я даже написал книгу по истории, она стоит у менеджера в кабинете. Только, пожалуйста, поосторожнее с ней, осталось всего несколько экземпляров. Я иногда забываю, где я и что со мной, а если мне почудится угроза, то могу и ударить. Поэтому, пожалуйста, говорите со мной, когда занимаетесь моей личной гигиеной, чтобы я не разволновался. Моя жена навещает меня по средам и субботам.
Или:

 

ПРИВЕТ, меня зовут Уильям Робертс, но все обычно обращаются ко мне просто по имени — Билл. Я совершил несколько чудовищных сексуальных преступлений в отношении несовершеннолетних, в том числе обеих своих дочерей, но к суду меня так и не привлекли. Я могу принимать только жидкую пищу. Перед сном мне позволено выпить стаканчик портера.

 

Или:

 

ПРИВЕТ, меня называют вашим потенциалом. Но вы можете называть меня недостижимой целью. Я — упущенные возможности. Я — ожидания, которые никогда не воплотятся в жизнь. Я всегда буду далеко впереди, как бы вы ни старались и как бы ни надеялись. Пожалуйста, когда будете меня мыть, припудрите мою задницу тальком и учтите, что дерьмо всегда пахнет одинаково.

 

Не обращайте на меня внимания. Сегодня я не в настроении. Что эта Дениз Лавелл себе думает, когда приходит ко мне домой и пытается меня подкараулить? Почему бы ей не оставить меня в покое?
Не обращать на меня внимания.

 

ТЫ ПРОСТО НАХОДКА ДЛЯ НАШЕЙ КОМАНДЫ, говорил менеджер.
Я всегда первым вызывался заменить кого-то из заболевших сотрудников. И никогда не жаловался, если он ставил меня на дополнительное ночное дежурство. «Не знаю, как мы без тебя справлялись», — говорил он.
В три часа ночи я мог подремать часок, перед тем как начинать готовить завтрак. Но вместо этого я садился на велосипед и ехал по пустынным улицам в парк, к нашей скамье под деревом. Иногда Джейкоб приезжал раньше и ждал меня, а иногда я добирался туда первым и смотрел, как он проскакивает в ворота, пересекает дорожку и мчится по траве с такой скоростью, что его велосипед дрожит и трясется, пока наконец не подъезжает к скамейке, где резко жмет на тормоз, взрывая влажную почву колесами.
Он обычно привозил из кебаб-хауса чизбургеры и жареную картошку, и мы вместе сидели на скамейке, глядя в ночь. За едой мы говорили о квартире, которую снимем, как только накопим достаточно денег. Эта квартира, наша квартира, наша жизнь. Казалось, все так легко.

 

МЫ МОГЛИ БЫ ТЕБЕ ПОМОЧЬ, говорила мама, стоя в дверях моей комнаты.
Она не спала всю ночь. Я слышал, как она рылась в чулане, разбирая всякое барахло, которое им подарили на свадьбу: фаянсовые сервизы, столовые приборы, чайник, тостер… При этом она как будто поскуливала. Наконец отец сказал:
— Ладно, милая, хватит. Ложись, уже поздно.
Вокруг нас, в аккуратно запакованных коробках, стояла первая глава моей самостоятельной жизни.
— Отец приедет через пару часов, — сказала она. — Мы можем отвезти несколько ящиков. Пожалуйста, позволь нам помочь.
— Все будет в порядке. Мы уже обо всем договорились.
Джейкоб подружился с одним парнем в этом кебаб-хаусе. Хамедом. Кажется, так его звали. Сыном хозяина или вроде того. Хамед, который был старше нас на пару лет, уже владел собственным грузовым фургоном с низкой подвеской и затонированными стеклами. Половину кузова занимала мощная стереосистема, от звука которой, когда он подъехал к нашему дому, задрожала земля.
Он выкинул в урну сигаретный окурок и через открытое окно протянул руку моей матери.
— Так, значит, ваш повзрослевший птенчик вылетает из гнездышка?
Она уставилась на него.
Хамед потер затылок и, прищурившись, посмотрел на небо:
— Самый подходящий день для такого дела.

 

Сейчас я понимаю, что у Джейкоба осталось множество вещей, которые он даже не удосужился упаковать. Ну, типа постеров, зимней одежды и тому подобного.
Миссис Грининг с самого начала поддерживала его решение.
— У тебя должна быть своя жизнь, Джейки, — сказала она. — Я горжусь вами, мальчики.
Но ее голос слегка дрожал. Было ясно, что она боится. Теперь к ним ходили люди из социальной службы, но очень многое по-прежнему делал Джейкоб.
У нее был специальный пластиковый зажим, который она надевала на ручки и карандаши, чтобы их легче было держать. Наверное, миссис Грининг рисовала эту открытку целую вечность. Она изобразила домик, как его рисуют дети, с дымом, идущим из трубы, пушистыми облаками и солнышком с большой кривоватой улыбкой на лице. Она немного стеснялась этой картинки, потому что знала, что я хорошо рисую. Это она сказала, когда дарила ее нам. И еще она извинилась за то, что у нее нет даже конверта, и добавила, что нам не стоит выставлять открытку на видное место.
— Очень красиво, — сказал я.
Я и вправду так думал. Она напомнила мне что-то такое, в чем я не мог до конца разобраться, но мне было радостно и грустно одновременно.
Уже в квартире Джейкоб прилепил ее на холодильник магнитом. ПОЗДРАВЛЯЮ С НОВОСЕЛЬЕМ. А до тех пор она была вставлена в щель на приборной панели фургона, и он смотрел на нее, не говоря ни слова. Он тоже боялся.
Думаю, мама боролась с желанием забраться в картонную коробку, надеясь, что я аккуратно заклею ее с другого конца.
— Нет ничего стыдного в том, чтобы вернуться домой, если из этого ничего не получится.
Мама произнесла это не своим обычным голосом. Она старалась говорить как можно громче, чтобы и Джейкоб услышал, несмотря на грохот музыки.
— Все получится, — огрызнулся я, сердито глядя на нее.
Я послал ей воздушный поцелуй, типа: «Пока и счастливо оставаться». С моей стороны это было нехорошо, но мама не умеет читать между строк. Она сделала жест, как будто его ловит и прижимает к сердцу.
Такие минуты запоминаются до мельчайших подробностей, а все остальные просто заполняют пустое место.

 

Мы просигналили и отчаянно рванули с места.
Откуда ни возьмись на дорогу выбежал маленький мальчик и кинулся наперерез машине.
Он был одет в оранжевую куртку, и я не смог разглядеть его лица, потому что его закрывал капюшон. Но мне кажется, мне кажется: это был я. Я пытался убежать, но мама поймала меня на глазах у всей школы. Она несла меня к врачу, и сквозь дурацкий капюшон я слышал биение ее сердца.
Глядя в зеркало, я думал, что увижу, как она бежит следом.
Детка, подожди. Пожалуйста.
Нет.
Моя мать не двинулась с места. Она стояла, не шевелясь и прижав к груди мой поцелуй. Она так и будет стоять до тех пор, пока отец не придет с работы. Тогда он отведет ее в дом и даст таблетку.

 

Пока и
счастливо оставаться.

 

В ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР у нас обоих был выходной.
У нас не было нормальной мебели, поэтому мы кинули на пол в спальне свои матрасы и уселись на них сверху. От предыдущих жильцов осталась одна-единственная лампочка — в прихожей. Пришлось вывернуть ее оттуда. На кухне, чтобы можно было готовить, я включил свою старую настольную лампу.
Мы поужинали жареной картошкой и фасолью, обильно полив их кетчупом, и запили трехлитровой бутылкой сидра на двоих.
В моем пересказе это выглядит убого. Но на самом деле было здорово.

 

Во второй вечер мы оба работали.
Поэтому в три часа ночи мы приехали на велосипедах к нашей скамье под деревом и смотрели, как потихоньку начинает светлеть.
Джейкоб говорил о сумеречных животных. Он недавно узнал это слово и теперь выпендривался. Он говорил, что мы с ним — сумеречные животные, потому что наиболее активны на рассвете. Его волновали самые неожиданные вещи. Людей это немного пугает. Джейкоб из тех, о ком за спиной перешептываются. Говорят: «Похоже, у него не все дома». А им отвечают: «Да, какой-то он странный».
— Ты мой лучший друг, Джейкоб.
— Хотелось бы верить.
Я почувствовал, как его рука скользнула по моей. Нет, не то чтобы мы взялись за руки. Не совсем. Мы оба крепко сжимали в руках планки скамейки.

 

В третий вечер я был дома один.
Перед тем как лечь, я принял душ. Вытираясь, я мельком глянул на себя в запотевшее зеркало.
Ха.
Вы не знаете, как я выгляжу.
Я только сейчас сообразил. Я ведь не говорил, как выгляжу. Лишь однажды упомянул, что я высокого роста и толстею. Это все, что я сказал, но вы, возможно, не запомнили. Толстею я, потому что это побочный эффект лекарств.
Дениз Лавелл однажды дала мне листок, где все они были перечислены микроскопическими буквами, чтобы я ознакомился.

 

ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ, и дальше перечислялись:

 

— треваожность;
— сонливость;
— проблемы со зрением;
— дрожь или термор;
— потоотделение;
— тошнота;
— головокружение;
— депрессия;
— головная боль;
— рвота;
— повышенное слюновыделение;
— нарушение — аппетита;
— беспокойство;
— помутнение создания;
— сыпь;
— боль в желудке;
— боль в месте укола;
— усталость;
— бессоница;
— набор веса.

 

Приятно, ничего не скажешь. А хотите знать, что бывает в редких случаях?
Пожалуйста:
Тяжелые аллергические реакции; перебои сердечного ритма; недержание мочи; панические состояния; судороги; тремор; мысли о самоубийстве; невозможность сосредоточиться; непроизвольные сокращения мышц, снова убийство брата.
Но я забегаю вперед.
Тогда меня еще не пичкали лекарствами. В зеркале в ванной промелькнуло смутное очертание здорового молодого человека, у которого была новая работа, новый дом и целая жизнь впереди. Стоило бы протереть запотевшее зеркало и рассмотреть его получше.
Жалко, что я этого не сделал.
Но теперь уж ничего не изменишь.

 

Мэтью Хомс,
Кв. 607
Каролина Хаус
Кингсдаун

 

8 февраля 2010

 

Дорогой Мэтью!
Я начинаю немного беспокоиться. Я надеялась, что ты проявишься в выходные, но от тебя ничего не было слышно. А сегодня ты опять не пришел в дневной центр.
Я знаю, ты не хочешь, чтобы мы подняли шум, и я тебя понимаю, но для этого нам нужно, чтобы ты поддерживал с нами контакт. Также очень важно, чтобы ты получал инъекции замедленного всасывания. Ты сам дал на это согласие, когда поступил в наш центр. Мы можем это обсудить.
Пожалуйста, позвони мне по телефону 07967 728934 или в офис по номеру 01173 334763 как можно скорее. Надеюсь, ты хорошо провел эти выходные?
С наилучшими пожеланиями,
Дениз Лавелл
Методист Центрапсихического здоровья Бранел

 

P. S. Я заполнила свою часть новых анкет на пособие по нетрудоспособности, и теперь нам надо будет просмотреть их вместе. Думаю, ты станешь получать немного больше.

 

ТУК ТУК ТУК ТУК тук тук тук тук тук. Она снова простояла под дверью не меньше десяти минут, приоткрыв почтовый ящик, заглядывая внутрь. Тук тук тук. Привет, Мэтт. Ты дома? Тук ТУК ТУК.
Я чувствовал ее дыхание.
Она меня не видела, потому что я сидел, прижавшись спиной к двери, внимательно прислушиваясь. Ну и если уж вас, Дениз Лавелл, это так интересует, могу ответить, что выходные я провел не слишком хорошо. Дело в том, что у меня случился приступ жалости к себе.
Бабушка Ну меня за это ругает. Она говорит, что пользы от этого никакой. Надо быть благодарным за самые простые вещи: за вкусную еду или прогулку на свежем воздухе. Она, конечно, права, я знаю. Но гораздо легче радоваться вкусной еде, если есть кого попросить передать тебе кетчуп. Несмотря на все наши планы Джейкоб прожил со мной очень недолго. Месяца четыре или пять.
Мы не встретили вместе Рождество и не отпраздновали наши восемнадцатые дни рождения. Я знаю, глупо придавать значение таким вещам. Я сам во всем виноват.
Я должен написать, почему он съехал.
Но у правды есть много разновидностей. Если мы встречаем человека на улице, отводим взгляд, а потом снова смотрим на него, он может выглядеть точно так же, чувствовать то же, думать о том же, но субатомные частицы, составляющие наши тела, уже разлетелись прочь со скоростью света. Теперь это совсем другой человек. Все постоянно меняется.
Правда меняется.
Вот три разных правды.
Тук
ТУКТУКТУК

 

Правда № 1

 

У меня тогда не было кресла. Без него гостиная казалась просторней, а Джейкоб, скрючившийся на ковре в пыльном свете под окном, наоборот, выглядел очень маленьким. Он зарылся лицом в ладони. Не могу сказать, как долго он так просидел, но мне кажется, что довольно долго.
Я отсыпался после ночной смены и все еще прижимал к себе свою подушку. Это был подарок бабушки Ну и деда, они купили ее в дорогом магазине «Джон Льюис». Она помогала от плохих снов, которые стали преследовать меня наяву, так что иногда мне приходилось специально отрезать кусочек кожи ножом или совать руку в пламя зажигалки, чтобы убедиться, что все происходит в реальности.
Я не могу говорить за Джейкоба, но когда я вспоминаю это сейчас, мне кажется, дело было не только в его маме. Ему стало трудно со мной.
Мы не разговаривали. Был слышен только проникавший в окно шум уличного движения. Обычно его замечаешь лишь тогда, когда в комнате висит молчание, которое надо чем-то заполнить.
Казалось, он меня не замечает, но через какое-то время он сказал:
— Ее снова усадили так высоко, что она не смогла держать голову.
— Надо попробовать с ними поговорить.
— Да не в этом дело.
Каждый раз к ней присылали разных людей, и из-за этого возникали проблемы. Никто из них не знал миссис Грининг и как за ней ухаживать.
— А хуже всего — волосы, — сказал он.
Я прокручивал разговор в голове много раз. Я представлял, что ответил как-то по-другому, и тогда его слова тоже менялись. Я перемещал память по квартире, как мебель или картину в раме.
— Как называются эти штучки, как у маленьких девочек?
— Что?
— Ну, прическа такая.
— Не знаю. Косички?
— Да, точно.
Обычно волосы миссис Грининг расчесывал я, а в это время Джейкоб заваривал чай или готовил лекарство. И мыл ей голову обычно тоже я. У нее была для этого специальная подставка, как в парикмахерских, но с мягкой обивкой по краям. Она почти не ощущала руки и ноги, но голове было очень приятно, когда я втирал шампунь. Это она так говорила. И еще она говорила, что я лучше Джейкоба, потому что он трет слишком сильно, но чтобы я ему не передавал, потому что мы оба — ее ангелы.
— Чему ты ухмыляешься?
— Я вовсе не ухмыляюсь.
— Тут нет ничего смешного, Мэтт…
— Я улыбался совсем по другому поводу…
— Ты всегда такой. Думаю, в своем доме для престарелых ты тоже обращаешься с пациентами, как с детьми.
Он сказал это ненарочно, но мне до сих пор обидно.
— Нет, неправда. Ты сам знаешь, я бы не…
— Тогда прекрати ухмыляться. Она все утро пыталась их распутать. Но чем больше она нервничает, тем хуже ее руки. И вот теперь три пальца…
Его голос пресекся. Он не плакал. Я никогда не видел, чтобы он плакал. Но, думаю, он был на грани.
— Три пальца почти совсем не работают.
Я уронил подушку на ковер и сел с ним рядом. Пока мы учились в школе, все лицо его было в прыщах, но теперь оно почти очистилось. У него начала расти борода, только по бокам оставались два неровных островка розовой кожи.
Он пах так же, как всегда: дезодорантом Lynx и кулинарным жиром из кебаб-хауса.
— Я даже не знаю, что сказать, Джейкоб.
Он засопел и вытер нос рукавом.
— Ты не понимаешь, — сказал он негромко. — Она там одна-одинешенька.
Это был странный момент. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, как он на меня посмотрел. Я уже видел у него этот взгляд раньше. С тех пор прошло много времени, но взгляд был точно такой же. Я знал, что нужно делать, но мне не хотелось. Поэтому я снова прокручу это воспоминание. Теперь по-другому.

 

Правда № 2

 

Я помещаю нас на кухню и, поскольку не хочу говорить ничего, что может ухудшить дело, я споласкиваю наши грязные кружки, чтобы заварить чай. Неприятности легче переносить за чашкой чая, так считает бабушка Ну.
Я заметил, что открытка «Поздравляю с новосельем», которую подарила нам миссис Грининг, все еще висящая на дверце холодильника, засалилась от жира. Когда она нам ее подарила, я не совсем понимал, какие чувства она у меня вызывает.
Но сейчас мне стало понятно.
На десятый день рождения моего брата наша мама устроила большую вечеринку. Наше местное кафе «Бобровая хатка» было украшено воздушными шариками и перетяжками с надписями. На длинном столе стояли блюда с картофельными чипсами, печеньем и бутербродами с колбасой на шпажках. Были еще ананасы с сыром, тоже на шпажках, но кто-то из Саймоновых друзей почти сразу до них добрался и обкусал все ананасы, так что остался только сыр.
Пришло много народу, потому что Саймону разрешили позвать всех своих школьных друзей и даже мне разрешили позвать моих.
Были бабушка Ну с дедом и тетя Мел, которая специально приехала из Манчестера с дядей Брайаном и их тремя детьми, и другая тетя, Жаклин, которая живет гораздо ближе, но видим мы ее нечасто, потому что они с мамой не ладят. Тетя Жаклин одевается во все черное и постоянно говорит о магии и духах, и еще постоянно курит, даже на детских праздниках.
Мы играли в игру, когда надо надеть шапку и шарф и толстые шерстяные перчатки, а потом попытаться съесть плитку молочного шоколада с помощью ножа и вилки. Но самое замечательное было в конце: мы бегали по залу и наступали на воздушные шарики, а они с шумом лопались.
Саймон назвал это своим лучшим днем рождения.
Я подарил ему открытку, но не забывайте, что я тогда был совсем маленький. Я нарисовал домик с улыбающимся солнышком наверху, в точности такой же, как у миссис Грининг, но самое главное — я провел диагональные линии, так что картинка получилась объемной. Никто меня этому не учил, я сам придумал.
Это была одна из нескольких сотен открыток, которые ему тогда подарили. Мама разрешила их сохранить, и они еще долго потом валялись в гостиной, загромождая каминную полку и журнальный столик. Я даже не знал, понравился ли ему мой подарок или он его не заметил. До того самого дня, когда мама сказала, что открытки нужно выкинуть.
Она была в плохом настроении и отругала меня за беспорядок в моей комнате, заявив, что я ей все нервы вымотал и что она ждет не дождется, когда же наконец каникулы закончатся и я отправлюсь в школу и перестану путаться у нее под ногами.
Наверное, я зря принял это так близко к сердцу, мамы иногда теряют терпение, особенно во время летних каникул, когда парочка мальчишек переворачивает весь дом вверх дном. Это нормально. Она не била нас, не оставляла без ужина, поэтому я напрасно так переживал. Но к тому времени, как ее внимание переключилось на открытки и наступила очередь Саймона, я уже рыдал, как младенец.
Саймон решительно направился к подоконнику и взял мою открытку. Он так старался сосредоточиться, что даже сморщился и прикусил язык. Потом он заявил мне, что я должен стать профессионалом. Только он не мог выговорить это слово. Оно у него получилось с пятой или шестой попытки. Саймон попросил меня показать, как я это сделал, и весь вечер мы вместе просидели за обеденным столом в кухне, рисуя картинки. Я сказал ему, что он тоже должен стать профессионалом.
Он покачал головой и отвел глаза.
Моя открытка, единственная из всех, перекочевала в его дурацкую сокровищницу, и когда после его смерти я нашел ее там, и когда я думаю об этом сейчас, мне грустно и радостно одновременно.
Джейкоб облокотился на прилавок. Возможно, он чувствовал то же, что и я, но по своим собственным причинам. Но наружу прорвался только гнев. Я бросил пакетики в кружки и налил воды в чайник. Он не ждал от меня никаких слов. Он мог сердиться и без этого.
— Она даже не хочет об этом говорить. Она попросила меня больше не обсуждать эту тему.
Я достал из холодильника молоко и налил немного в чашки. Джейкоб — один из тех, кто предпочитает сначала наливать молоко и класть сахар. Когда чайник закипел, он тоже раскипятился.
— Кто так делает? Кому пришло в голову сделать взрослому человеку такую прическу? Она им не девочка. И не кукла.
Мои мысли были уже далеко.
Меня отвлекают связи. Я нахожу их повсюду, потому что мы все сделаны из одного теста, одной и той же звездной пыли, маленькая девочка и кукла, соль в воздухе, дождь, пропитывающий мою одежду. Он умоляет меня: хватит, перестань. Перестань. Его руки, держащие факел, дрожат. Он пытается убежать, как обычно, по-дурацки наклонившись вперед и широко разведя ноги в стороны. Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.
Джейкоб саданул кулаком по столу так, что задребезжали груды грязных тарелок и ножи с вилками попадали на грязный линолеум.
— Ты даже не слушаешь. Ты никогда не слушаешь.
— Я просто…
— Да что с тобой такое?
— Ничего.
— Тогда выслушай меня.
— Извини…
— Она им ничего не сказала, потому что ей было неловко, и она боялась, что им тоже будет неловко. А им вообще плевать. Она сидит, уставившись в стену или в окно, а в это время они делают все, что им вздумается.
Он вдруг резко замолчал.
Я хотел хорошенько его встряхнуть. Хотел ему напомнить, что когда-то он все равно должен будет ее оставить, что это была его идея — снять квартиру на двоих. Он не может бросить меня сейчас.
Но я этого не сделал. Я слушал, как кипит чайник. Наблюдал, как пар конденсируется на обоях и стекает по стене. Я чувствовал на себе взгляд Джейкоба. Однажды он уже смотрел на меня так.

 

Правда № 3

 

Мы почти не разговаривали.
Он не из тех, кто говорит о таких вещах, как мать или брат, или о всяких там душевных переживаниях. Он не станет сидеть, сгорбившись, за пишущей машинкой, марая бумагу своими семейными секретами.
Мы сидели в моей спальне. Мы поставили какой-то диск, и я не помню, что мы слушали, а только то, что его все время заедало, и наконец Джейкоб его выключил. Мы были укурены, я помню.
Джейкоб добывал у Хамеда отличную траву, и мы использовали уже не самодельную бутылку, а высокий стеклянный бонг, который купили на рынке Сент-Никс на новоселье.
Теперь я почти не курю, но в то время у меня уходило примерно пол-унции в неделю. Дениз Лавелл считает, что это многое объясняет. Когда я рассказал ей о картинках, которые тогда рисовал, и как я при этом чувствовал, что мои руки движутся сами по себе, она сказала, что, скорее всего, я уже тогда был психом, просто в то время этого никто не знал.
Джейкоб бубнил что-то неразборчивое. Что-то про свою мать и про то, как ее причесали.
Он держал мою подушку, прижимая ее к себе.
Передо мной лежал блокнот, и я смотрел, как карандаш движется по бумаге.
Я даже не знал, что конкретно я рисую, просто рисунок появлялся у меня на глазах. В середине была коробка, но не плоская, а трехмерная, как на той открытке, которую я нарисовал для Саймона много лет назад.
— Прекрати.
Из нее тянулись трубы, похожие на щупальца, которые соединяли ее с другими коробками, поменьше. Скорее не коробками, а цилиндрами.
— Что ты делаешь, ты можешь сказать?
Они образовывали кольцо вокруг центра. Другие трубы, в свою очередь, соединяли их со вторым кольцом цилиндров, а потом с третьим.
Он вырвал у меня блокнот.
— Это идиотизм! Хватит уже!
Это был не единственный такой рисунок. Я рисовал эту картину раз за разом. Наверное, я целыми днями этим занимался.
Джейкоб уничтожал их, разрывая каждый листок на мелкие кусочки.
— Это мое, — сказал я.
— Чувак, ты уже не соображаешь, что делаешь.
— Это был мой блокнот.
— Давай займемся чем-нибудь еще. Поиграем в приставку, к примеру.
Я встал и пошел к дальней стене. Я не водил ручкой, я просто следил, как она движется.
— Мы потеряем залог, — напомнил он.
— Я не собираюсь никуда уезжать.
— Пожалуйста…
— Ну что тебе от меня нужно? Не видишь, я занят? Занят!
Я сорвался на крик. Не нарочно, просто так получилось. Он, похоже, испугался, и тогда мне стало стыдно. Я отвернулся к стене и смотрел, как передо мной материализуется очередной цилиндр.
— Извини. Просто я занят. Мне надо кое-что доделать.
Сквозь открытое окно долетал шум уличного движения и еще какой-то звук, которого я не мог разобрать. Джейкоб выкурил две сигареты, прежде чем снова заговорил.
— Помнишь школу? — спросил он наконец. Он говорил так тихо, словно боялся, что память его подслушает и сбежит. — Первый день, когда ты одолжил мне свой галстук?
Ручка выскользнула у меня из пальцев и упала на ковер.
— Это было очень давно.
— Да, но я никогда не забуду.
Я дал ему галстук, и он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня.
Даже не глядя на него, я знал, что он сейчас смотрит на меня точно так же. Я передвигаю память, как мебель, но все равно прихожу к одному и тому же. Ему был нужен не только галстук. Ему был нужен я, чтобы его завязать.
Мы с моей болезнью эгоистичны. Мы думаем только о себе. Мы преобразуем мир вокруг нас в сообщения, в тайные послания, звучащие только для нас.
В последний раз я позаботился о ком-то кроме себя.
— Все нормально, — сказал я. — Ничего не поделаешь.
Джейкоб не мог остаться, было бы нечестно, если бы я стал на него давить.
— Прости, Мэтт.
Я не плакал. Он никогда не видел моих слез. Но я был на грани.
— Тебе надо заботиться о маме, — сказал я. — Ей без тебя плохо.
Я связал нас с Джейкобом в аккуратный узел. Разрешил ему съехать. Он сказал, что будет заходить.
Думаю, теперь мы с ним друзья.
Тук
ТУКТУКТУК

 

МЕРТВАЯ ПТИЦА. Она валяется на земле у желтых помойных ящиков, и от этого мне немного не по себе.
Я сначала ее не заметил, потому что озирался по сторонам на случай, если Дениз в своей машине прячется за углом и мне придется убегать. У меня кончились сигареты, и я курил ментоловые, из бабушкиной заначки. Поэтому я заметил мертвую птицу, только когда выкинул на землю окурок и собирался на него наступить.
Это был птенец. Не знаю чей, но очень маленький и еще совсем без перьев и даже без глаз. Он лежал на грязном талом снегу, и я подумал, что надо бы бросить его в бак. Плохо оставлять его лежать на холоде. Но я не мог себя заставить. Сегодня я вообще ни на что не способен.

 

КОГДА ДЖЕЙКОБ СЪЕХАЛ, я решил, что тоже вернусь домой.
Я принял решение, когда он скрылся в фургоне Хамеда, а я стоял на мостовой и, как идиот, махал ему рукой. Поднявшись по лестнице, я был совершенно без сил. Мне совсем не улыбалось жить тут одному. Я даже думал позвонить маме и спросить у нее разрешения вернуться. Но я знал, что в этом нет нужды. У меня остался ключ. Я бы мог войти через заднюю дверь, и она бы бегом спустилась по лестнице.
— Ты была права, — сказал бы я. — У меня ничего не получилось. Я еще маленький. Мне надо жить с родителями.
Она бы улыбнулась, закатила глаза и разразилась истеричным смехом.
— Проходи, проходи.
Она обхватывает меня руками. Я зарываюсь лицом в ее халат.
— Извини, мам.
— Ах, малыш, малыш.
— Я очень старался.
— И что нам с тобой делать?
— Наверное, поступать в колледж уже поздно, как думаешь?
Она целует меня, и я чувствую, что изо рта у нее исходит слабый запах разложения. Я пытаюсь отодвинуться, но она держит слишком крепко.
— Мне немного больно.
— Тише, тише.
— Правда. Пусти.
— Что нам с тобой делать?
— Перестань так говорить. — Запах становится сильнее, заполняет всю комнату. Это не у нее изо рта. Что-то лежит на кухонном столе. Я вижу поверх ее плеча.
— Что это там? Мам, не надо.
— Тише, помолчи.
— Не надо. Ты меня пугаешь.
— Что нам с тобой делать?
— Да что же это такое?
Кукла вся голая, вымазанная липкой грязью. Ее бледные руки вытянуты на скатерти, а личико наклонено в нашу сторону. Глаза-пуговки смотрят прямо на меня.

 

Ха.

 

Это все фантазии и больше ничего.
После отъезда Джейкоба я представил, как возвращаюсь домой. Но на самом деле я даже не пытался. У меня было другое занятие — я сходил с ума.
У этой болезни есть рабочая этика.
— Ты просто находка для нашей команды, — сказал менеджер. Он откинулся в кресле и похлопал по своему галстуку с оленем Рудольфом. Я отработал всю рождественскую неделю и теперь интересовался, нельзя ли поработать в Новый год. — Продолжай в том же духе, и мы выдадим тебе свидетельство о профессиональной квалификации. Ты можешь улыбнуться, Мэтт. Я сделал тебе комплимент.
— Могу я работать в ночную смену?
— Я ведь уже сказал, что ты можешь работать в ночную смену.
— И сверхурочно?
Он сморщился, как будто тужится, и уткнулся в график дежурств.
— Надо только следить, чтобы у тебя не было переработки. Закон запрещает…
— Мне нужны деньги.
Он всегда отдавал мне свободные смены. Я работал столько, сколько мог, чтобы заплатить за квартиру, и еще потому что не хотел оставаться дома. Если честно, я тогда чувствовал себя очень одиноко. И когда я не был занят в доме для престарелых, я работал над своим специальным проектом.
Можете мне поверить, эта болезнь не знает отдыха.

 

Мэтью Хомс,
Кв. 607
Каролина Хаус
Кингсдаун

 

10 февраля 2010

 

Дорогой Мэтью!

 

Пожалуйста, как можно скорее свяжись со мной (07967 728934) или с кем-нибудь из персонала «Хоуп Роуд» (01173 334763).

 

Надеюсь, у тебя все в порядке.

 

Дениз Лавелл
Методист Центра психического здоровья
Бранел, Бристоль

 

настырная, зараза
здоров
я здоров
отвяжись
отвяжись
отвяжись
Я УЖЕ ПРОВОДИЛ ДЛЯ ВАС ЭКСКУРСИЮ.
Вы заметили какой-то странный хлам, валяющийся в углу и тянущийся вдоль дальней стены, но из вежливости не стали задавать вопросы. Разбросанные трубки и грязные банки.
Странно ведь?
Сначала я не знал, что это такое, потому что я не сам рисовал наброски. Он водил моей рукой, двигал ручкой по блокноту и стене спальни.
Его межзвездная пыль.
Его атомы.
Я просыпался в своей гостиной, одетый во вчерашнюю одежду: серые брюки и мятый белый халат, весь пропахший потом. Во рту у меня было сухо, спина и шея болели. А вокруг валялись новые материалы. И так повторялось изо дня в день: я заваливал комнату все новым и новым барахлом. Однажды, сунув руку в рюкзак, я поранился осколком стекла. Боль прорезала туман: я рылся в мусорном контейнере. Мне нужно было ядро, банка из-под мороженого. Стеклянные банки и бутылки для движущихся по орбитам электронов. Я набрал в полиэтиленовые пакеты сырой земли, просыпав на ковер. Еще были пластиковые трубки, которые я украл с работы. Трубки для отсасывания воздуха из резервуара и отвода влаги в баллон.
И скотч. И пластилин.
Может получиться прикольно.
Когда острая боль сменилась монотонной пульсацией, я почувствовал, как руки начинают двигаться. Я мог работать часами без перерыва на еду и питье. По шесть, семь, восемь часов я протыкал швейцарским ножом измазанные джемом крышки банок, засовывал в дыры трубки и аккуратно запечатывал щели.
— Ты дома?
Я не слышал, как она стучала. До меня донесся только ее голос. Почтовый ящик захлопнулся.
Бабушка Ну стояла в коридоре, в синем свете лампы, и держала в каждой руке по пакету из «Теско». Она улыбалась.
— Мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я тебе не помешала? Просто проходила мимо…
— Я не могу тебя впустить.
— У меня тут кое-какие продукты, я думала, мы…
— Я не могу тебя впустить, ба.
— Но…
— Я опаздываю на работу.
— Уже поздно, пора обедать.
— Я работаю в ночную смену.
— Тогда давай я тебя подвезу. Мы можем быстренько засунуть продукты в холодильник, на это у нас уйдет всего пара минут.
Она потянула за дверь, чтобы войти. Но я преградил дорогу.
— Что случилось?
— Ничего.
— Мэтью, милый. У тебя все штаны в грязи.
— Где?
— Сверху. Вот здесь.
— Я порезал палец.
— Дай я посмотрю.
— Мне надо идти, ба. Я опаздываю.
— Ты даже пластырем не залепил. — Она поставила на землю пакеты и начала рыться в сумочке. — У меня здесь где-то был. Никогда не знаешь…
— Пожалуйста, не суетись.
— Я не суечусь. Вот, нашла. Дай…
Она потянулась за моей рукой, я отпрянул.
— Я серьезно. У меня дела. Я не могу тебя впустить по первому требованию. У меня дела.
— Да. Конечно. Конечно, дорогой. Извини.
Кажется, бабушка Ну немного обиделась. Она положила пластырь обратно в сумочку и защелкнула застежку. Она начала что-то говорить, но я захлопнул дверь.

 

Я подсматривал за ней в замочную скважину.
Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.
Ха.
Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.
Я скажу ей это, когда увижу в следующий раз. Ей понравится. Она приезжает раз в две недели, по четвергам, но сегодня не мой день. Придется приберечь шутку про вампира до следующей недели. Я нечасто придумываю шутки, ей должно понравиться.
А вот что ей определенно НЕ ПОНРАВИТСЯ, так это мое нынешнее поведение. Что я отлыниваю от дневного центра, не отвечаю на письма Дениз Лавелл и не принимаю лекарство. И честно говоря, из-за этого я чувствую себя немного виноватым. Если бы не бабушка Ну, я бы на все наплевал, но когда кто-то беспокоится о тебе так сильно, как она, то нехорошо заставлять их волноваться. Она будет огорчена и расстроена, в точности как тогда.
Это называется генограмма.
Врачи обычно рисуют фамильное дерево. Так им легче понять, какая из ветвей приносит гнилые плоды.

 

В рамочке — это я, машу вам рукой. Я мужского пола, поэтому я нарисован в квадратике. И поскольку это моя генограмма, мой квадратик обведен жирной чертой. Саймон рядом со мной, и он тоже в квадратике, но перечеркнут крестом: это значит, что он уже умер.
Выше на этой ветви, слева от меня, — мой отец.
Привет, пап.
Рядом с папой — дядя Стью, он умер от рака поджелудочной железы, когда ему было 38 лет. Все говорят, очень жаль. Все говорят, такой молодой. Все говорят, такова наша жизнь. Еще выше располагаются папины родители — два креста. У папы в роду все умерли.
Мама в кружочке, и с ее стороны чуть больше жизни. Рядом с ней тетя Жаклин, потом тетя Мел, которая замужем — обозначено горизонтальной чертой — за дядей Брайаном. У них трое сыновей — моих двоюродных братьев: Сэм, Питер и Аарон. Продолжаем взбираться вверх. Но осторожнее. Питер однажды упал с дерева. Он так расшибся, что почти неделю лежал в реанимации, и все боялись, что он умрет. Но он не умер.
Видите, он не зачеркнут.
Выше бабушка Ну и дедушка. А на самом верху прабабушка и прадедушка. Они умерли один за другим в течение месяца, когда я был еще совсем маленький. Где-то есть фотография, на которой они держат меня на руках и дедушка состроил смешную гримасу, потому что я наложил в штаны.
Если вы уже освоились на дереве, теперь можно оглядеться по сторонам. Это дерево похоже на миллионы других, но мы пока так и не нашли гнилой плод, поэтому спускаться рано.
— Это газировка?
Я заглянул в один из пластиковых пакетов, которые бабушка Ну оставила у моей двери. Она уже дошла почти до самого конца коридора и поворачивала на лестницу. Бабушка остановилась и обернулась ко мне.
— Там всего понемножку, — сказала она. — Обязательно съешь овощи.
Я припал к бутылке с кока-колой: с самого утра у меня во рту не было ни капли.
— Не буду мешать тебе, милый.
— Помнишь, я жил у вас с дедушкой? Ну, еще когда был маленький. После того как… Как Саймон…
— Конечно, помню. А почему ты спрашиваешь?
— Дедушка брал меня на свой участок, чтобы я не путался у тебя под ногами. Ты помнишь?
Она снова вернулась к двери, но я по-прежнему не приглашал ее войти.
— Мэтью, да от тебя остались одни глаза. Ты выглядишь очень усталым.
— Дедушка помогал мне поднимать тяжелые бетонные плитки, чтобы я мог посмотреть на муравьев.
Бабушка улыбнулась.
— Он говорил, тебе это нравилось. И еще играть в компьютерные игры.
— Да, правда.
— Может быть, выпьем чашечку…
— Мне это нравилось, потому что напоминало о том, как мы играли вместе с Саймоном. У нас дома, я хочу сказать. В нашем саду. Я думал о том, как мы с ним хотели устроить муравьиную ферму. Ты это знала, ба?
— Нет, милый. Память у меня…
— Не важно. Мама нам не разрешила. Но это, конечно, ерунда, и даже если Саймон расстроился, то через секунду он об этом уже забыл. То есть я хочу сказать, он никогда не дулся из-за такой ерунды.
Бабушка снова улыбнулась, но улыбка вышла печальной.
— Да, правда. Он был хороший мальчик.
— Он был лучшим! — рявкнул я.
Она немного удивилась: раньше я никогда не повышал на нее голоса. Я не сердился, не в этом дело. Если уж на то пошло, я испугался: адреналин может захватывать слова, и тогда они вылетают громче и быстрее, сбиваются в кучу.
— Он был самым лучшим, ба. Поэтому я решил сделать ему муравьиную ферму. К его дню рождения. Когда он… потому что у мертвых ведь бывают дни рождения?
Бабушка не ответила, лишь погладила меня по голове.
— Но только я так и не сделал. Собирался, отнес в сад пустую банку из-под мармелада, но что-то помешало. Когда я искал муравьев, когда рыл землю. Трудно объяснить. Я чувствовал, что он словно бы рядом со мной. Потом такое тоже случалось, но тогда это был первый раз, и я много об этом думал и о том, что я так и не сделал ему муравьиную ферму.
Я почувствовал бабушкину руку у себя на щеке, она дрожала.
— Ты знаешь, из чего мы сделаны, ба?
Она не знала что сказать и начала говорить какие-то глупости, чтобы сменить тему.
— Из слизняков, улиток, маленьких щеночков и…
— Я серьезно.
— Ты выглядишь очень усталым.
— Мы сделаны из крошечных атомов. Нас этому учили в школе, а потом я сам про них читал. Типа самообразования. Какие бывают атомы и тому подобное.
— Я в этом не разбираюсь, мой ангел.
— В этом никто толком не разбирается. Правда. Это знаю только я один. Как ты думаешь, воспоминания тоже сделаны из атомов?
— Честно говоря, я не…
— Конечно, из атомов. Как и все остальное. Поэтому ты можешь построить их сама, если у тебя будут все нужные ингредиенты. Ну, нужные атомы и тому подобное.
— Может, пойдем подышим свежим воздухом?
— Хочешь, я покажу тебе, что я делаю?
Наверное, для нее это оказалось слишком трудно, и, кроме того, я плохо объяснил. Это все равно что пересказывать сны: они вполне осмысленны, но только до тех пор, пока не сталкиваются с реальностью, а потом вдруг расползаются на клочки.
— Можешь помогать мне, если хочешь.
Бабушка не ответила. Она жутко побледнела и немного нетвердо стояла на ногах.
Бабушка Ну приезжает ко мне раз в две недели по четвергам. А в следующий четверг она навещает Эрнеста. Я никогда его не видел и ничего не знал о его существовании до тех пор, пока тетя Мел и дядя Брайан со своими тремя сыновьями не приехали к нам погостить во время школьных каникул. Мне было семь или, может, восемь.
Взрослые болтали, попивая вино и закусывая сыром, а детям разрешили допоздна не ложиться спать и есть всякие сладости, которые прислали нам дедушка с бабушкой Ну. К тому же оказалось, что наши кузены умеют драться и сквернословить гораздо лучше, чем мы. И хотя Сэм и Питер были одного с нами возраста, я смотрел на них с восхищением. Аарон старший. Это он предложил соорудить в спальне Саймона «логово», чтобы можно было залезать туда с фонариком и поедать там шербет и печенье. Он старался запугать нас историями о старшей школе, о том, что, если ты не впишешься в коллектив или придешь не в тех кроссовках, старшие ребята окунут тебя головой в унитаз.
— Откуда ты знаешь? — спросил Питер. — Ты ведь пойдешь туда только со следующего семестра.
— Это все знают, — настаивал Аарон.
— Ну, тогда ты и бойся. Ведь тебя это касается в первую очередь.
— Заткнись.
— Точно, — сказал Сэм, обрадовавшись возможности поквитаться со старшим братом. — С тобой это первым случится.
— Нет, неправда.
— Правда, правда!
Аарон со всей силы ущипнул Сэма за руку.
— Заткнись. Со мной не случится, потому что, если кто-нибудь попробует подойти ко мне, я натравлю на них дядю Эрнеста. А если вы не заткнетесь, то я натравлю его и на вас.
Двое младших замолчали. Саймон зачерпнул пальцем еще щербета.
— А кто такой дядя Эрнест?
— Что? Вы не знаете про дядю Эрнеста?
Мы оба покачали головами.
Аарон улыбнулся, и Сэм возбужденно прошептал:
— Расскажи им, Аарон. Как ты нам рассказывал, с фонарем.
Аарон велел нам выключить фонарики. А потом пристроил свой себе под подбородок, чтобы мы видели только его лицо, окруженное темнотой, как будто собирался рассказать историю с привидениями. Он заставил нас поклясться, что мы никому не скажем.
— Клянемся.
— Честное-пречестное?
Я торжественно кивнул.
— Дядя Эрнест — бабушкин брат, — объяснил он. — Но мы его никогда не видели, потому что…
— Подожди! — взвизгнул Сэм. — Надо им устроить этот фокус с топором!
— Заткнись, придурок. Ты все испортишь.
— Да, заткнись, — сказал Питер. — Пусть Аарон рассказывает.
Аарон закинул в рот ириску и пристроил фонарь поудобнее.
— Мы его никогда не видим, потому что его держат в сумасшедшем доме: в темном сыром подвале.
— Где-где?
— Вы что, вообще ничего не знаете?
— Это что-то вроде тюрьмы, — пришел на помощь Питер. — Где держат психов.
Саймон с шумом втянул воздух. Я не мог толком разглядеть его лица, но до сих пор очень живо его представляю.
Когда умирает кто-нибудь, кого любишь, особенно если тебе самому еще мало лет, боишься, что со временем забудешь, как этот человек выглядел. Или его голос сольется с другими голосами, и ты уже не сможешь его отличить.
Со мной такого не случится никогда.
Голос Саймона был полон озорства и возбуждения, когда он, подавшись вперед, прошептал:
— А дядя Эрнест — псих?
— Настоящий псих? Скажи честно, Аарон.
Аарон вытер со щеки шарик Саймоновой слюны.
— Когда он был маленький, он был нормальный, как мы.
— Саймон не нормальный, — пробормотал Сэм.
Но Саймон его не услышал, а если и услышал, то промолчал. И не увидел, как я наступил Сэму на пальцы, так, что тот взвыл.
Аарон выключил свой фонарь.
— Ладно, проехали.
— Нет, расскажи, расскажи! Ну, пожалуйста!
— Все, последний раз.
Надо сказать, что история, которую рассказал нам Аарон, была по большей части неправдой. Бабушкин брат никогда ни на кого с топором не нападал. Аарон, конечно, что-то слышал, но не это.
Эту историю он придумал, чтобы напугать Питера и Сэма, а теперь еще и нас с Саймоном за компанию. Я его не виню, он был еще совсем мальчишка. Вот только бабушка Ну очень расстроилась: она как раз поднялась к нам и случайно все это услышала.
— Он был нормальным до тех пор, пока не пошел в старшую школу, где другие дети над ним издевались.
— И макали его головой в унитаз?
— Точно, — сказал Аарон. — И даже хуже.
— И из-за этого он стал психом? — спросил я.
— Нет, психом он стал из-за того, что они сделали с бабушкой.
Я почувствовал, как Саймон взял меня за руку.
— И что же они сделали?
— Если вы помолчите, я вам расскажу. Она училась в другой школе, для девочек. Но домой они возвращались вместе с дядей Эрнестом. А поскольку они жили в деревне, то ходили между полей, где растут всякие высокие растения, в них легко укрыться. И в тот день трое или четверо хулиганов вместе со своими старшими братьями спрятались в поле, поджидая бабушку и дядю Эрнеста. И потом неожиданно выскочили. Они держали дядю Эрнеста.
Аарон остановился для пущего эффекта.
— Расскажи им про топор, — взвизгнул Сэм.
Аарон не мог сказать, что случилось с бабушкой Ну, потому что он сам этого не понял. В разговоре взрослых, который он давным-давно подслушал, эти подробности были спрятаны за незнакомыми словами. Я пытаюсь представить, как тетя Мел рассказывала о семейной трагедии, сделав из нее забавную историю, которой можно поделиться с друзьями. Возможно, она тоже останавливалась, для драматического эффекта, или рассказ бы прерван появлением десерта. Я часто думаю о том, что со временем все события начинают казаться почти что вымышленными.
Аарон шпионил за ними со своего собственного наблюдательного пункта на лестнице, его клонило в сон, а потом услышал какие-то непонятные слова. Такие, как чувство вины, стыд и кошмары — кошмары, которые вырывают тебя из сна, и ты тянешься за чем-то, чего уже нет.
— Он отказывался выйти из комнаты. Так и сидел там целый год.
Аарон произнес слово «год» врастяжку, он был хороший рассказчик. Захваченные историей, мы не услышали шагов на лестнице.
— Когда к нему кто-то входил, он начинал кричать и кричал до тех пор, пока его не оставляли одного. Ночью из его комнаты доносились разговоры и смех, как будто он был там не один. Но как-то утром он вышел к столу в школьной форме, аккуратно причесанный, и спокойно позавтракал с прабабушкой, прадедушкой и бабушкой Ну, как будто ничего не случилось. Он сказал, что ему приснился ужасный сон и что он очень рад, что это неправда. Дядя Эрнест очистил свою тарелку и, поцеловав бабушку в щеку, сказал, что, как обычно, встретит ее по дороге домой из школы, но не сможет проводить ее, поскольку сначала ему нужно сделать одно важное дело. В то же утро прадедушка возился в саду и заметил, что дверь сарая распахнута и хлопает на ветру. И когда он услышал первые…
Аарон остановился, как будто он что-то услышал. Он нагнал на себя такого же страху, как и на нас. Саймон крепче сжал мою руку. Аарон искал нужные слова, чтобы закончить свою историю.
Он был хорошим рассказчиком. Теперь он работает в банке, и каждое Рождество я получаю от него и его невесты, которую зовут, кажется, Дженни или Джемма, открытку. Там всегда написано одно и то же: что неплохо было бы встретиться, и если мне случится быть в Лондоне, надо бы вместе сходить выпить пива. По доброте душевной они делают вид, что считают меня человеком, который может когда-нибудь оказаться в Лондоне. Но даже если бы я был таким человеком, я бы ни за что не стал напоминать Аарону, каким он был хорошим рассказчиком, поскольку, я полагаю, он предпочел бы об этом забыть.
Он медленно обвел нас взглядом, заставляя томиться ожиданием.
— Когда прадедушка услышал первые испуганные вопли, доносившиеся с поля, он заглянул в сарай и обнаружил, что его топор…
Крыша «логова» внезапно взвилась вверх, бабушка Ну стояла и смотрела на нас сверху вниз.
— Ты маленький… Маленький…
Теперь вы уже знаете бабушку Ну, даже если никогда с ней не встречались. Вы знаете, что она добрая, и щедрая, и заботливая, и терпеливая, и что никто никогда не слышал от нее плохого слова.
— Ты маленький засранец.
Аарон пытался извиниться, но бабушка уже тащила его через всю комнату. Он так испугался, что даже не кричал, когда она положила его себе на колени и сняла тапочек. В следующую минуту в дверях появились мама и тетя Мел с разинутыми от удивления ртами.
— Ты можешь мне помочь, — повторил я. — Я покажу тебе, как это должно работать, Ба. Вместе мы закончим быстрее.
Бабушка оглядела гостиную. Она сильно побледнела. Наверное, ей хотелось присесть, но все горизонтальные поверхности: пол, стулья, стол — были заставлены. Я наполнил сотни бутылок и банок землей, соединив их между собой пластиковыми трубками. Атомы водорода были уже в рабочей готовности, их легче всего собрать: один протон и один электрон. Я уже сделал десяток атомов, потому что мы на 10 % состоим из водорода. С кислородом сложнее: два электрона расположены на внутренней оболочке и шесть электронов — на внешней. Но мне надо было сцепить их между собой, столкнув электроны обоих атомов, чтобы создать ковалентную связь. От этого стекло постоянно билось, и большая часть муравьев разбежалась. Ковер просто кишел ими.
Бабушка прижала к губам платок.
— Тебе срочно нужна помощь.
— В каком смысле? Я совершенно здоров. Ты не понимаешь, ба. Я верну его.
— Мэтью, прошу тебя.
— Не говори со мною так.
— Как?
— Как мама, как все вы. Не надо учить меня жизни.
— Я не…
— Нет, учила. Не надо было тебя впускать. Я знал, что тебе нельзя верить. Ты такая же, как все.
— Пожалуйста, я же о тебе беспокоюсь.
— Тогда иди домой. Оставь меня в покое.
— Я так не могу. Постарайся это понять.
— Я опаздываю на работу.
— Мэтью, нельзя же…
— Прекрати. Не надо мне рассказывать, что можно, а что нельзя. Я должен это сделать. Ты просто не понимаешь. Я не хотел тебя огорчать. Извини. Мне не надо было тебя впускать.
Бабушка Ну приезжает ко мне раз в две недели по четвергам. А на следующий четверг она навещает Эрнеста. Иногда она рассказывает о нем. Он хорош собой и с возрастом стал выглядеть еще лучше. Он всегда бреется и причесывается перед ее визитами, и она помогает ему ухаживать за маленьким садиком в больнице для душевнобольных, где он прожил большую часть своей жизни. Иногда с ним бывает трудно, но это обычное дело в любой семье. Так говорит бабушка Ну.
Ей за него совсем не стыдно.
— Мне пора. Я должен идти на работу.
Я не знаю, как долго она еще пробыла. Одна в кухне, когда за окном совсем стемнело. Она убрала все, что могла, чистила грязь, пока не стерла пальцы и пока силы не оставили ее окончательно. Ее брат болен, и его недуг похож на длинную, шипящую змею. Она разлеглась на ветвях нашего семейного древа. Наверное, бабушке Ну было ужасно тяжело, когда она узнала, что я буду следующим.

 

ПОТОМ НОЧНАЯ СМЕНА. ОКОЛО 3 ЧАСОВ НОЧИ.
Когда я не спал, когда работал без перерыва, потому что работников не хватало, а перерывы не оплачивались, я получал лишние $7,40, чтобы заплатить за квартиру.
Я только что уложил в постель нового пациента: наткнулся на него, когда он неуверенной походкой ковылял по темному коридору и пижамные штаны сползали с его костлявых бедер. Мне захотелось узнать о нем побольше, чтобы при случае я мог сказать ему что-то ободряющее, например, когда придет его жена или дети. Я включил лампу на ночном столике, открыл ящик и достал папку. Во внутреннем кармашке лежала записка, прикрепленная клейкой лентой. Она выглядела не так, как остальные, почерк был другой. Это первое, что я заметил. Обычно эти записки пишет Барбара, старшая медсестра, и она даже гордится тем, как аккуратно у нее получается. Но эту записку нельзя было назвать аккуратной. Буквы, написанные тупым карандашом со слишком сильным нажимом, валились во все стороны. Я представил себе, как он это пишет, и его лицо, перекошенное от усилий. Я прочел:

 

ПРИВЕТ, меня зовут Саймон Хомс. Можешь звать меня своим братом. Я боюсь, ты меня забудешь. Такое тут случается почти со всеми. Нас забывают. Это очень грустно. Ты помнишь, что мы делали по утрам? Мы прятались за дверью и ждали папу, а когда он заходил, набрасывались на него и валили на пол. Было весело. Мы жили весело. Думаю, ты никогда не забудешь. В «Оушн Коув» я отнес тебя наверх, на вершину утеса. Было тяжело, но я справился, и ты мной гордился. Я не дам тебе забыть меня, Мэтью. Я никогда не дам тебе забыть меня. Приходи, поиграем.

 

У меня в голове мозаика, составленная из триллионов, и триллионов, и триллионов различных атомов. Поэтому мне нужно время. Старик крепко держал рукав моего белого халата, его ломкие ногти цеплялись за кнопки. Он подтянул меня так близко, что кончик моего носа терся о его щетину.
— Это ты, Саймон? — прошептал я. — Это ты там?
Он уставился на меня водянистыми глазами. Его голос звучал как бы издалека: так бывает, когда не люди владеют своими словами, а слова владеют ими.
— Я заблудился, я заблудился, — повторял он.
Я вырвал у него свой рукав.
— Я заблудился! Я заблудился!
Вторая медсестра стояла во внутреннем дворике, под ярким лучом прожектора, и курила.
— Господи Иисусе, Мэтт, — сказала она. — Что с тобой? Ты словно привидение увидел.
Ее лицо надвигалось на меня, меняя форму. Я оттолкнул ее. Когда я выбегал из ворот, она кричала мне, чтобы я вернулся, что смена не закончилась, что она не сможет одна поднять всех пациентов.
Я заблудился! Я заблудился!
Из переулка вывалилась компания подростков.
— Чего вытаращился?
Их лица были закрыты капюшонами и бейсбольными кепками. Мне пришлось подойти поближе, чтобы я мог разглядеть в их лицах его лицо. Приходи, поиграем.
— Это ты, Саймон?
— Ты чего? Да он явно не в себе. Что надо, чудик?
— Извините. Показалось…
— Эй, приятель, пятерку не одолжишь?
— Что?
— Мы тебе вернем.
— Да. Вот…
Я заблудился. Я заблудился. Я заблудился.
Я ковылял в новое, размытое по краям утро. Улицы под пасмурным небом мало-помалу наполнялись жизнью. Люди указывали на меня пальцами или быстро отворачивались. Внутри каждого из них был он, много, много его атомов, и у каждого было его лицо, его прекрасное, улыбающееся лицо.
Это было совсем не страшно, ни капельки.
Это было великолепно.
Потом все стало гораздо хуже.
ВМЕСТО БОТИНОК у меня на ногах были желтые пенополиуретановые шлепанцы. Мне стоит только подумать об этом — и мысленно я уже там. Есть воспоминания, которые невозможно ограничить временем или пространством. Они преследуют нас, открывают замочные скважины металлическим крючком и подсматривают в дырочку любопытными глазами. Я там. Передо мной огромная металлическая дверь, выкрашенная синей краской, местами уже облупившейся. С этой стороны нет никакой ручки. С этой стороны ее никогда не открывают. Мои карманы пусты, а брюки спадают, потому что из них вынут ремень. Я понятия не имею, где я нахожусь. Закрытая проволочной сеткой белая флуоресцентная лампа над моей головой мерцает тусклым светом. Голые стены, выложенные белой кафельной плиткой. В дальнем углу — блестящий стальной унитаз без сиденья и крышки. Пахнет хлоркой. Тело словно не мое, оно растянуто в окружающем пространстве, и непонятно, где кончаюсь я и начинается остальной мир. Я делаю шаг по направлению к двери, теряю равновесие, валюсь прямо на металлический унитаз. Красные капли падают с моих губ в чашу унитаза и вместе с ними — блестящая белая крупинка зубной эмали. Она медленно исчезает из виду, невесомая в темной воде. Скважина закрывается. Есть воспоминания, которые невозможно ограничить временем и пространством. Они всегда с вами. Кто-то говорит мне, что я не сделал ничего плохого, что меня заперли в камеру для моей же собственной безопасности, потому что я болен, потерял ориентацию, у меня помрачение рассудка, я заблудился. Я все еще там. Во рту у меня вкус ваты, и тот же человек говорит, что мне вкололи снотворное, что я ударился о металлический унитаз. «Ты едва не потерял сознание», — говорят они. Мне делают обезболивающий укол и объясняют, что нужно какое-то время на то, чтобы найти мне место в больнице. Меня положат в ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ КЛИНИКУ. Надо ли кому-нибудь позвонить, будет ли кто-нибудь обо мне волноваться? Я с трудом проталкиваю язык через мокрую вату, и мой рот наполняет железистый вкус крови. Не надо никому звонить. Не сейчас. Сейчас я с братом. Он вернулся.

 

Эйвон и Уилтшир(NHS — национальная служба здравоохранения)
Партнерство во имя поддержания психического здоровья

 

Мэтью Хомс, Центр психического здоровья Бранел
Кв. 607 Группы дневного пребывания «Хоуп Роуд»
Каролина Хаус Клифтон
Кингсдаун Бристоль
Бристоль, BS23JZ BS8 1UU

 

11.2.2010

 

Добровольное согласие на психиатрическую помощь

 

Уважаемый мистер Мэтью Хомс!
Напоминаю Вам о взятых Вами ранее обязательствах в рамках Акта о добровольном согласии на оказание психиатрической помощи. В этом документе Вы выразили готовность пройти полный курс терапевтических мероприятий в группах дневного пребывания «Хоуп Роуд», включая медикаментозное лечение препаратом рисердал конста (25 мг) в форме инъекций пролонгированного действия.
Поскольку в настоящее время Вы уклоняетесь от выполнения взятых на себя обязательств, нам необходимо встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию. Прошу вас прийти ко мне на прием в «Хоуп Роуд» в понедельник, 15 февраля, к 10 часам утра, и мы поговорим о Вашем дальнейшем лечении. Если по каким-либо причинам Вы не можете явиться к указанной дате, пожалуйста, поставьте нас в известность заранее, позвонив по телефону. В противном случае я буду вынужден выписать ордер на принудительную госпитализацию.
В соответствии с подписанными ранее договоренностями копия этого письма будет направлена указанному Вами контактному лицу — миссис Сьюзен Хомс.

 

С наилучшими пожеланиями,
Др. Эдвард Клемент
Врач-психиатр,

 

Центр психического здоровья
Бристоль

 

ТУК ТУК ТУК
Тук тук тук ТУК ТУК Они стоят у меня под дверью, заглядывают в щель газетного ящика, слушают, как я печатаю.
Они знают, что я здесь.
Бабушка Ну будет держать маму под руку и говорить ей, чтобы она не волновалась, что со мной все в порядке, я печатаю свои истории.
Отец будет мерить шагами лестничную площадку, пиная ногами мусор и сердясь, сам не зная на кого. Но мама будет стучать, стучать и СТУЧАТЬ дрожащими костяшками пальцев, пока я не открою дверь. Я открою дверь. Я всегда открываю.
Бабушка Ну кинется меня обнять, но я сначала повернусь к маме. Я знаю, как она волнуется.
— Ты хочешь зайти? — спрошу я.
— Да, если можно.
— У меня кончился чай.
— Не страшно.
— Я давно не ходил в магазин.
— Это не важно.
Я перешагну через пишущую машинку, через груду писем, на которые я не отвечал. Родители и бабушка войдут следом. Мы сядем в гостиной, и только отец останется стоять, повернувшись к нам спиной и глядя в окно, словно изучая город.
— Мы получили письмо от доктора Клемента, — скажет мама.
— Я так и думал.
— Он сказал…
— Я знаю, что он сказал.
— Ты не можешь так себя вести, милый.
— Почему?
— Тебе станет хуже, и тебя положат в больницу.
Я посмотрю на бабушку Ну, но она промолчит. Она не станет принимать ничью сторону.
— А ты что думаешь, пап?
Он не повернется. Он будет по-прежнему смотреть в окно.
— Ты сам знаешь, что я думаю.

 

ТУКТУКТУК Тук Тук Тук тук тук ТУк Тук

 

Я впущу их в дом. Я всегда их впускаю.
И я пойду в центр дневного пребывания, буду участвовать в групповых занятиях и делать, что мне говорят.
Я буду ходить на уколы.
Назад: Вехи
Дальше: Что мы можем для тебя сделать