Глава III
НАБЛЮДАТЕЛИ
Меня поразило то, как обе молодые женщины посмотрели друг на друга. По-видимому, я настолько привык мысленно оценивать личности свидетелей и делать выводы, исходя из их поступков и манеры поведения, что эта привычка стала частью моей жизни. В данный момент меня волновало все, что касалось мисс Трелони, и, поскольку гостья явно заинтересовала ее, я принялся внимательно рассматривать сиделку. Сравнивая их обеих, я каким-то образом больше узнал о той, что занимала мои мысли. У Маргарет была прекрасная фигура, смуглая кожа и тонкие черты лица. Ее глаза просто завораживали: большие, широко открытые, черные и мягкие, как бархат, они обладали таинственной глубиной, напоминая черное зеркало, в которое заглядывал доктор Ди, совершая свои колдовские обряды. Во время пикника один старый джентльмен, известный путешественник по Востоку, сравнил их с сиянием ламп мечети, видимым через открытую дверь. Изогнутые черные брови подчеркивали красоту глаз. Волосы у нее тоже были черными, тонкими как шелк — обычно такой цвет волос говорит о большой энергии, отображает стихию сильной натуры, но в данном случае об этом не могло быть и речи. В Маргарет чувствовались утонченность и хорошее воспитание. В ней не было намека на слабость, но сила ее была скорее духовного, чем физического происхождения. Она была само совершенство и гармония. Осанка, фигура, волосы, глаза, полный рот, словно освещавший своими алыми губами и белыми зубами нижнюю часть лица, подобно тому как глаза освещали верхнюю, длинные изящные пальцы и рука с необычайно гибкой кистью — все это создавало женщину, поражавшую своей грацией, душевностью, красотой и очарованием. Она никоим образом не была застенчивой. Она управляла домом уверенно и спокойно, как подобает высокородным особам, и это было тем более удивительно, если иметь в виду ее нынешнее состояние.
Сиделка Кеннети, напротив, была невысока ростом, плотного телосложения, с полными руками и ногами. Желто-каштановые густые волосы своим цветом напоминали осеннюю листву, а золотисто-карие глаза весело искрились на веснушчатом загорелом лице. Курносый нос и крупный роте широкими белыми зубами говорили о добродушной, неутомимой натуре.
Очевидно, по пути сюда доктор Уинчестер сообщил ей все необходимые подробности, и мисс Кеннети без единого слова занялась больным. Осмотрев постель и встряхнув подушки, она обратилась с каким-то вопросом к доктору, и тот дал ей указания; а затем мы вчетвером перенесли Абеля Трелони с дивана на кровать.
Сразу после полудня, когда возвратился сержант Доу, я поспешил в свое жилище на Джермин-стрит и отправил в дом Трелони с нарочным кое-что из одежды, книг и документов, которые могли мне понадобиться в ближайшие дни, затем поехал на службу.
В тот день суд заседал до вечера, и, когда я оказался у ворот дома на Кенсингтон-Палас-Гарденз, уже стемнело, пробило шесть вечера.
Меня поместили в большой комнате рядом с кабинетом мистера Трелони. Мы еще не распределили очередность наблюдения в эту ночь, и поэтому ранним вечером дежурства были неравномерными. Сиделка Кеннети, продежурившая весь день, легла отдохнуть, договорившись прийти снова в комнату больного поздно вечером. Ее сменили миссис Грант и сержант Доу, пожелавший завершить тщательный осмотр комнаты и прилегающих помещений. Доктор Уинчестер, столующийся у мисс Трелони, после ужина заменил их. В девять часов настал наш черед. Мисс Трелони заверила меня, что спала днем, а ночью намерена не сомкнуть глаз и наблюдать. Мы вошли в кабинет на цыпочках, так тихо, что склонившийся над кроватью доктор не услышал нас и заметно вздрогнул, когда поднял глаза и встретился с нами взглядом. Мне показалось, что Уинчестер несколько сердит на себя за мимолетный испуг, потому что он торопливо заговорил, пытаясь преодолеть свое смущение:
— Я абсолютно не в силах найти малейшую причину для ступора. Похоже, все его жизненные органы не повреждены, нет также наружных признаков какой-либо травмы мозга. Я давал больному пищу, и это пошло на пользу. Дыхание у мистера Трелони сильное и ровное, а пульс стал медленнее, но усилился по сравнению с утренним. Я не могу найти следов каких-то известных препаратов, и его бессознательное состояние не напоминает ни один из случаев гипнотического сна, виденных мною в клинике Шарко в Париже. Что касается этих ран, — он осторожно коснулся забинтованной кисти, лежавшей поверх покрывала, — не знаю, как их объяснить. Пределы вероятности допускают, что всему виной было дикое животное, при условии, что оно имело возможность заточить себе когти. Правда, на мой взгляд, это абсурдно. Но кстати, нет ли здесь в доме каких-либо необычных домашних животных, наподобие выдры?
Мисс Трелони улыбнулась печальной улыбкой, при виде которой у меня сжалось сердце, и ответила:
— Ах, нет! Отец не любит животных, разве что мертвых, то есть превращенных в мумии. — В ее словах прозвучал оттенок горечи или ревности. — Даже мой бедный кот отнюдь не желанный гость в этом доме, и, хотя он самое милое и послушное существо на свете, ему не позволено находиться в этой комнате.
В то время как она говорила, послышался слабый звук: кто-то дергал дверную ручку. Лицо Маргарет мгновенно просветлело, девушка метнулась к двери, сообщив на ходу:
— Это он! Это мой Сильвио. Представляете, он встает на задние лапы и теребит дверную ручку, когда хочет войти в комнату. — Она открыла дверь и обратилась к коту, словно к ребенку: — Хочешь сюда, малыш?
Никогда не видел более красивого «перса», да еще такого редкого шиншиллового окраса! Взяв кота на руки, мисс Трелони вернулась к нам. Это был огромный зверь с надменными манерами и могучими лапами, цепко стоящими на земле. Маргарет стала ласкать его, но Сильвио, завертевшись ужом, вдруг выскользнул из ее рук. Перебежав через комнату, он встал напротив низкого стола, на котором находился саркофаг с мумией кошки, и начал мяукать и рычать. Маргарет поспешила к коту и вновь взяла его на руки, несмотря на попытки «перса» вырваться. Впрочем, он не кусался и не царапался, очевидно, не желая причинить боль прекрасной хозяйке, и даже прекратил громко мяукать.
— Что за несносный Сильвио! Разве можно так себя вести? Пожелай доброй ночи джентльменам и отправляйся ко мне в комнату!
С этими словами она протянула мне кошачью лапу для пожатия. Я не мог не восхититься ее величиной:
— Эта лапа напоминает боксерскую перчатку с когтями.
Девушка улыбнулась.
— Смотрите, у моего Сильвио семь пальцев!
Она раскрыла лапу кота. И в самом деле, на ней было семь когтей. Я осторожно погладил лапу, но один из когтей случайно — потому что кот отнюдь не сердился, а дружелюбно мурлыкал — вонзился мне в руку. У меня невольно вырвалось:
— Э, да у него когти как бритвы!
Услышав мое восклицание, доктор подошел к нам поближе, наклонился и внимательно осмотрел кошачьи когти. От моего внимания не ускользнул его тихий возглас изумления. Уинчестер достал из кармана блокнот, вырвал оттуда лист бумаги и положил его себе на ладонь. Коротко извинившись перед мисс Трелони, он поместил на него кошачью лапу и прижал ее сверху другой рукой. Похоже, коту не понравилась эта фамильярность, и он попытался убрать лапу, проделав несколько прорезей в мягкой бумаге, чего, собственно, доктор от него и добивался. Затем мисс Трелони унесла своего любимца и вернулась через несколько минут.
— Странно! Когда Сильвио оказался в этой комнате впервые, — я принесла его показать отцу, — он, вспрыгнув на стол, также попытался поцарапать или укусить мумию кошки. Отец рассердился и запретил бедняге Сильвио здесь появляться.
Тем временем Уинчестер снял повязку с кисти Абеля Трелони; порезы расчертили ее ярко-красными линиями. Доктор приложил к ним бумагу с разрывами, сделанными кошачьими когтями. Прорези в бумаге соответствовали ранам на кисти! Объяснение было излишним. Долгую минуту в комнате царило молчание, которое неожиданно прервала мисс Трелони:
— Но Сильвио не был здесь прошлой ночью!
— Вы уверены? И смогли бы доказать это?
Девушка, помедлив, ответила:
— Я уверена в этом, но, боюсь, это трудно доказать. Сильвио спит в корзине в моей комнате. Хорошо помню, как положила его туда прошлой ночью, укрыла одеяльцем и подоткнула края. А сегодня утром я сама вынула его из корзины. И конечно, я не заметила его здесь, потому что на самом деле мне было не до того, чтобы уделять внимание Сильвио.
Покачав головой, доктор печальным тоном произнес:
— Во всяком случае, доказать что-либо нельзя. Любой кот на свете уже очистил бы следы крови со своих лап, причем сделал бы это не меньше сотни раз за истекшее время.
Мы снова замолчали, и вновь первой заговорила Маргарет:
— Но, по-моему, Сильвио все же никак не мог поранить отца. Моя дверь была закрыта, когда я впервые услышала шум, и дверь отца — тоже, когда я оказалась рядом с ней. А когда я вошла, отец уже был ранен, значит, это произошло до того, как туда мог попасть Сильвио.
Подобное рассуждение, если рассматривать его с точки зрения барристера, вполне могло удовлетворить присяжных. Хозяйка Сильвио явно обрадовалась моим словам: «Вердикт: не виновен!» Я тоже получил откровенное удовольствие, произнося это, возможно потому, что кот был любимцем мисс Трелони. Счастливчик!
Уинчестер, помолчав, произнес:
— Приношу извинения Сильвио, но я все же озадачен его гневом. А к другим мумиям в этом доме он относится так же? У входа в холле я видел три штуки.
— Здесь их множество, — ответила Маргарет. — Иногда я не знаю, где нахожусь — в частном доме или в Британском музее. Но Сильвио не интересуется ни одной из них — полагаю, из-за того, что это не мумии животных.
— Согласен, — кивнул доктор. — Взгляните, как хороша эта мумия кошки. Не будь она любимицей некой важной особы, ее никогда не удостоили бы такой чести. Она помещена в раскрашенный саркофаг, и у нее обсидиановые глаза — в точности как у человеческой мумии. Но что интересно: мертвой кошке, по-видимому, четыре или пять тысяч лет, и кот, родившийся практически в другом мире, готов наброситься на нее, словно на живую. Мисс Трелони, если вы не возражаете, мне хотелось бы немного поэкспериментировать с этой мумией.
Чуть помедлив, Маргарет ответила:
— Конечно, делайте все, что сочтете нужным, но, надеюсь, это не причинит вреда или беспокойства моему бедному Сильвио.
— О, с ним все будет в порядке.
— Поясните подробнее.
— Просто раздобуду мумию-кошку наподобие этой — полагаю, на Музейной улице их предостаточно — и поставлю здесь. Надеюсь, вы не посчитаете это нарушением инструкций вашего отца. И тогда мы сможем, по крайней мере, узнать, питает ли Сильвио неприязнь ко всем мумиям-кошкам или же именно к этой.
— Не знаю, — неуверенно пожала плечами мисс Трелони. — Инструкции отца не допускают никаких компромиссов. Однако обстоятельства требуют, чтобы было сделано все для его пользы. Полагаю, с этой мумией не может быть связано ничего особенного.
Доктор Уинчестер промолчал. Он застыл на стуле с таким мрачным видом, что в какой-то степени его настроение передалось мне, и я только сейчас начал осознавать необычность дела, в котором принял столь глубокое участие. Надо сказать, окружающая обстановка порождала странные мысли. Диковинные предметы невольно заставляли задуматься о древних государствах и давно прошедших временах. Комната была слабо освещена, поэтому ее углы заполняли причудливые тени. Ощущение чьего-то незримого присутствия порой овладевало мною с такой силой, что я непроизвольно и испуганно оглядывался, и в такие минуты меня не могло полностью успокоить даже присутствие доктора и мисс Трелони.
Стоит ли объяснять, какое облегчение я испытал, когда к нам присоединилась сиделка Кеннети. Несомненно, эта уверенная в себе и такая земная женщина сразу же вернула нас в настоящее из мира иллюзий, принеся с собой ощущение безопасности, едва она только переступила порог таинственной комнаты. Вплоть до этой минуты я так окружил больного своими фантазиями, что в конечном итоге все относящееся к нему потеряло связь с настоящим. Но появление рыжеволосой женщины вновь сделало мистера Трелони ее пациентом, комната стала палатой для больного, а тени перестали пугать. Единственное, что не поддавалось устранению, это необычный запах. Можете поместить мумию в стеклянный футляр и герметично запечатать его, но она по-прежнему будет источать свой аромат. Может показаться, что четыре или пять тысячелетий истощают действующие на обоняние свойства любого предмета, тем не менее, эти запахи живут и тайны их нам неизвестны.
И все-таки, неужели ароматы египетских древностей так подействовали на мои нервы, мою память — и на саму волю? Тогда… могло ли случиться, что Абель Трелони, проживший полжизни или больше в этой атмосфере, медленно, но постоянно допускает в свой организм нечто насыщающее его до такой степени, что это превращается в какую-то неведомую силу или власть над ним?
Мне следовало быть осторожным, чтобы не заснуть, и не мешало бы освободиться от погружавших в транс мыслей. Прошлой ночью я проспал лишь часа четыре и в эту ночь также должен не сомкнуть глаз. Не объявляя о своем намерении, так как это могло добавить огорчения и смущения Маргарет, я поспешно покинул дом. Вскоре я нашел лавку аптекаря, купил там респиратор и вернулся. Было десять часов, и доктор как раз покидал нас. Сиделка провожала его до дверей особняка, выслушивая последние наставления. Я вошел в комнату. Мисс Трелони неподвижно сидела возле постели, неподалеку от нее находился сержант Доу.
Когда к нам присоединилась сиделка Кеннети, мы решили, что она с сержантом подежурит до двух, а затем их сменим мы с Маргарет. Итак, согласно инструкциям мистера Трелони, в комнате всегда будут находиться мужчина и женщина, и каждый из них покинет ее, только дождавшись своей смены.
Я лег на диван в отведенной мне комнате, договорившись с одним из слуг, чтобы он разбудил меня около двенадцати. Через минуту-другую я заснул, а когда проснулся, то несколько секунд приходил в себя, с трудом вспоминая, где нахожусь. Впрочем, даже короткий сон пошел мне на пользу, и теперь ситуация казалась мне не такой затруднительной, нежели раньше вечером. Умывшись холодной водой, я направился в спальню мистера Трелони. Сиделка с невозмутимым видом находилась возле постели, а детектив расположился в кресле на другом конце комнаты, в полутьме. Он не пошевелился, пока я не подошел к нему, и затем глухо произнес:
— Все в порядке, я не спал!
Попробуем поверить, подумал я и сказал сержанту, что его дежурство закончено и он может идти спать, пока я не разбужу его в шесть. Казалось, Доу обрадовался и живо направился к выходу, но у двери замешкался и, обернувшись ко мне, тихо произнес:
— Я сплю чутко и буду держать под рукой свои пистолеты. Надеюсь, тяжесть в голове исчезнет, когда я освобожусь от этого запаха мумий.
На мой вопрос, не нужно ли ей чего, сиделка отрицательно покачала головой. От моего внимания не ускользнул флакон с нюхательной солью на коленях у женщины. Несомненно, и она ощущала воздействие запаха. Мне не хотелось, чтобы она заметила респиратор, поэтому я направился к креслу в углу за ее спиной. Здесь я спокойно надел его и устроился поудобнее.
Некоторое время я сидел, размышляя о странном запахе; кстати, сама мысль о том, что я, благодаря респиратору, не чувствую его, доставляла мне большое удовольствие. Отсутствие тревоги успокоило мой мозг, и случилось так, что во сне или наяву ко мне пришло видение.
Я по-прежнему находился в комнате и сидел в кресле. На мне был надет респиратор, и я знал, что дышу свободно. Сиделка располагалась спиной ко мне; Абель Трелони лежал неподвижно, словно мертвый. Откуда-то издалека доносились звуки города: частый стук колес, выкрики загулявшего кутилы, дальнее эхо свистков. В комнате имелся только один источник света — лампа с зеленым абажуром, поэтому помещение опять наполнили таинственные тени. Спустя некоторое время послышалось слабое мяуканье кошки, затем шорох штор и металлический звон, как при слабом ударе металла о металл. Я сидел как зачарованный, не в силах двинуть рукой или ногой, постепенно погружаясь в трясину кошмарного сна.
И вдруг — возвращение к реальности! Яркий свет на мгновение ослепил меня, в ушах зазвенел отчаянный крик. Послышались пистолетные выстрелы — один, другой… Когда зрение мое полностью восстановилось, я едва не вскрикнул от ужаса при виде того, что предстало моим глазам.