Глава 21
Перелет из Лондона в Нью-Йорк длился шесть часов, и в дьюти-фри я прикупила два романа, где под мягкой обложкой конфетно-розового цвета комически страдали британские героини, а на последней странице их ожидало счастье. Плюс еще четыре глянцевых журнала, три молочные шоколадки «Кэдберри» и маленькую бутылочку красного вина, которую намеревалась выпить в туалете. Еще в наличии имелись шотландские восковые затычки для ушей и шелковая маска на глаза. И, наконец, на случай самой крайней необходимости или непредвиденного приступа рыданий у меня с собой было несколько таблеток сильного обезболивающего средства, которое я припасла с прошлого лета, когда у меня вырвали зуб мудрости.
В самолете я сбросила туфли, натянула плед до подбородка, развернула шоколадку и открыла журнал. И в эту самую минуту рядом со мной сел высокий, сутулый мужчина с приятным узким лицом.
— Привет.
Ему было примерно столько же лет, как и мне, а голос и безупречные зубы были несомненно американскими.
Я отреагировала слабой полуулыбкой, кивнула и отвернулась к окну. Журнал все еще лежал раскрытым на коленях. Заголовок гласил: «Отвечаем на ваши самые интимные вопросы о здоровье». Из содержания явствовало, что, по мнению издателей британского «Космо», большая часть моих самых интимных вопросов о здоровье касалась ситуаций, когда чешется в тех местах, которые нельзя почесать на людях.
Молодого человека не отпугнул мой холодный прием и слово «молочница», напечатанное большими розовыми буквами вверху страницы. Он затолкал ноутбук под кресло и снял кожаный пиджак.
— Что-нибудь полезное? — осведомился он.
— Узнаю много нового.
Я перевернула страницу и подумала, не почесаться ли мне, в самом деле, чтобы он от меня отстал. Он застегнул ремень безопасности.
— Вы из Нью-Йорка?
Я пробормотала что-то неразборчивое. Ну почему? За что это мне? И осторожно извлекла из кармана болеутоляющую таблетку.
— Мне кажется, я вас где-то видел, — продолжил мой попутчик.
Я повернулась и посмотрела на него: карие глаза, близко посаженные под густыми черными бровями. Крючковатый нос на худом лице, приятная улыбка, узкие плечи и шишковатые запястья. Да уж, с поп-звездой его не спутаешь.
— Мне кажется, у меня самое обычное лицо.
Я положила в рот таблетку и запила водой из бутылки.
— Знаете, к чему я никак не мог здесь привыкнуть? Они не кладут лед в воду.
Я кивнула и отвернулась к окну. За десять дней, проведенных с мамой, я приобрела набор новых трюков примадонны — пренебрежительный зевок, отсутствующий взгляд, внезапный переход на другой язык.
— Приходится специально просить, чтобы положили лед в воду, — произнес молодой человек. — Идешь куда-нибудь поесть, а тебе приносят полстакана теплой воды. Да кто же будет это пить?
— Послушайте! — воскликнула я, решив, что, если не приму превентивные меры, то так и буду слушать рассказы этого олуха о том, какие напитки он предпочитает. И так до того времени, пока не начнет действовать лекарство.
Он ошибочно принял мой маневр за проявление дружеского внимания, улыбнулся и протянул мне руку.
— Бен Боровиц.
— У меня есть пистолет, — сообщила я.
Я открыла сумочку, чтобы продемонстрировать содержимое. Он откинулся назад и поднял руки, будто я была копом. Конечно же, как только слова вылетели изо рта, я сразу почувствовала себя виноватой. Я осторожно тронула его запястье. Он подпрыгнул в своем кресле.
— Эй!
Он проигнорировал меня, схватил бортовой журнал и раскрыл его на статье о барбекю в Мемфисе.
— На самом деле, это не пистолет, — объяснила я и открыла сумочку еще шире. — Это просто компактная пудра. Мама купила мне на Портобелло-роуд.
Мы с Рейной провели целый день, занимаясь шопингом. Моя мать, в длинной юбке по щиколотку и в бусах, где каждая жемчужина была величиной с целый леденец, с величественным видом вышагивала по улицам, ожидая, что ее узнают. Я же, в джинсах и объемном дождевике, хвостом тянулась за ней, молясь о том, что, если это произойдет, то она не будет меня представлять.
Молодой человек рискнул взглянуть на меня искоса. Я вытащила пудреницу и показала ему.
— Видите?
— Я вижу, что вы не хотите, чтобы вас беспокоили, — заявил он, уставившись в свой журнал.
— Вы правы, но я не должна была пугать вас. Извините. Просто… — Я почувствовала, что в глазах защипало, а горло перехватило. — У меня был тяжелый период.
Он вытащил из кармана носовой платок. Лоскут настоящей ткани. Когда я прижала его к глазам, то ощутила, что он накрахмаленный и пахнет чистотой.
— Извините, что я вас побеспокоил, но ваше лицо кажется мне знакомым.
Я пожала плечами и шмыгнула носом, изготовившись к игре в еврейскую географию Нью-Йорка: куда-вы-ходите-кого-вы-знаете.
— Я выросла на Верхней Уэст-Сайд и окончила Пимм.
— А вы жили на Амстердам-авеню?
Я кивнула, повернувшись к нему.
— Вы брали когда-нибудь уроки игры на саксофоне?
— Нет. Вокал.
Я снова глотнула воды, и мне почудилось, будто снотворное уже начинает действовать.
— Но в нашем доме жили и преподаватели игры на саксофоне.
— Я ходил на занятия по саксофону, — сказал он. — Наверное, я вас видел.
— Вероятно.
Я попыталась вернуть ему платок.
— Нет, оставьте себе. Он ваш, — улыбнулся Бен. — Но вам все равно придется возвращать его. Поужинаете со мной?
Я кивнула. У него приятная улыбка, подумала я. Потом я закрыла глаза, а когда я проснулась, мы уже приземлились в аэропорту Кеннеди, и моя голова была на плече Бена Боровица. Он завернул меня в плед и тихо консультировался с хорошенькой британской стюардессой, как лучше всего убрать слюни с кожаного пиджака, который он свернул и подложил мне под щеку.
— Извините, — хрипло пробормотала я.
— Ничего, ничего. Не волнуйтесь, — сказал Бен.
Его ждал автомобиль. Мог бы он подвезти меня домой? Я позволила усадить себя в машину. Неделю спустя мы ели суши.
Я задавала правильные вопросы о его жизни, работе, друзьях и увлечениях. Заставляла себя кивать и улыбаться в нужных моментах и всего-то два раза ускользнула в ванную комнату, чтобы проверить, не звонил ли мне Эван на домашний телефон. «Подходящий», — думала я, наклоняясь через стол, чтобы чокнуться чашечками с саке с мужчиной, который двумя годами позже станет моим мужем. Он подходящий человек. У нас будет подходящая совместная жизнь. Я знала, что мое чувство к Бену и близко не похоже на то, что я чувствовала к Эвану. Но посмотрите, люди добрые, куда завела меня страсть! Подходящий, решила я, очень даже мне подойдет.
Медовый месяц мы с Беном провели в Сант-Луисе, а вскоре переехали в его квартиру с двумя спальнями на углу Шестьдесят пятой и Центрального парка и были счастливы целых три года. По крайней мере я была вполне довольна жизнью.
Замужество сильно смахивало на одиночество, только с добавлением очень большого сверкающего бриллианта, ну и совсем незначительная мелочь — невозможность бегать на свидания с другими мужчинами.
Не могу сказать, что я много времени проводила с мужем. Казалось, Бен истратил весь запас свободного времени на ухаживание за мной. А теперь, когда сделка была завершена и подписана, он работал ночами, по выходным, все лето, за исключением нечастых уик-эндов, когда приезжал в субботу и навещал нас с Джейни в доме Си в Бриджхемптоне. Тогда он проводил целый день у бассейна и возвращался в воскресенье со сгоревшей на солнце физиономией, за исключением белого пятна вокруг уха, где Бен держал сотовый телефон.
А затем появилась Софи.
Бен вернулся на работу через два дня после того, как она родилась. Я не жаловалась, но трудно было не заметить, что Джейни и мой папа оба взяли отпуск длиннее, чем мой муж (Рейна прилетела ровно на столько, чтобы успеть поцеловать младенца, и тут же улетела обратно в Рим). Через десять дней папа вернулся в свой оркестр, Джейни — в «Нью-Йорк найт», а я осталась одна, измученная и озадаченная, наедине с вопящей дочерью весом почти в четыре килограмма и с суперкомпетентной няней, но она, к сожалению, говорила только по-русски.
Когда Софи исполнилось двенадцать недель, я отправилась к доктору Моррисону для послеродового осмотра, который и так пропустила уже два раза.
— Как поживаете? — добродушно поинтересовался он.
— Ну…
Честно говоря, разрываясь между капризной новорожденной, мужем, которого никогда нет дома, матерью, все время обещающей вернуться, а потом меняющей решение, и няней Светой. Та изъяснялась мычанием, жестами и сердитыми кивками.
— Раздвиньте колени, пожалуйста. Как вы собираетесь предохраняться?
— Никогда больше не заниматься сексом.
Доктор, пока шарил внутри меня, пару раз фыркнул. Затем его брови сошлись на переносице.
— Ого!
— Что «ого»?
Я понимала, что следовало бы проявить обеспокоенность, но лежать на спине, пока мой ребенок с коликами находился отсюда в тридцати кварталах, было самым спокойным ощущением с момента рождения Софи. Единственное, на что меня хватало — это не задремать.
— Полагаю, вам нужно сделать УЗИ.
— Зачем? У меня там еще что-то осталось?
— Следуйте за мной, — сказал он.
Через пять минут доктор Моррисон размазал липкий гель по моему животу, прижал к нему ультразвуковое считывающее устройство и определил не одно, а два сердцебиения.
— Поздравляем вас, мамочка! — имела наглость заявить медсестра.
Ей повезло, у нее оказалась хорошая реакция. Туфля, которую я швырнула в экран монитора УЗИ, лишь слегка задела ее плечо.
Я вылетела из офиса, пронеслась по коридору и ворвалась в лифт. Брюки натянуть я успела, но «молния» была не застегнута, и пуговицы тоже. Туфли остались не застегнутыми, и халат для осмотра, прилипший спереди к гелю, так и болтался у меня за спиной.
Муж поднял трубку на третьем звонке:
— Бен Боровиц слушает.
— Сукин сын! — заорала я с такой силой, что стайка голубей на углу взлетела, а бомж, изучавший содержимое мусорного бачка и бормотавший что-то себе под нос, поднял голову и промолвил: «Леди, ты чокнутая».
— Что?
— Я беременна! — крикнула я и заплакала. — Снова. И теперь двойня!
— Ты забеременела… Я никак не думал, что ты можешь забеременеть, пока… я имею в виду, так скоро!
— Это ты мне рассказываешь?!
Бен откашлялся.
— И что мы будем теперь делать?
Я убрала волосы с лица и потуже натянула халат на плечи.
— Заводить троих! Но ты должен будешь мне помогать!
— Обязательно, — пообещал он.
— Ты не будешь обещать прийти домой пораньше, а потом не приходить! Ты не будешь обещать заняться стиркой, а потом не делать! Я… — Я вытерла слезы со щек подолом халата. — Я иначе просто не могу…
— Я помогу тебе, Кейт. Обещаю.
В тот момент Бен так и думал. По крайней мере я старалась в это верить после рождения детей, когда снова вернулась няня, а моя мама опять пропала без вести с поля боя.
Через десять дней после моего кесарева сечения Джейни и папа вернулись на работу, а я осталась в квартире наедине с очень недовольным младенцем одиннадцати месяцев от роду и двумя новорожденными.
Сложность ситуации заключалась в том, терпеливо объяснял мне Бен, что он как раз строит свой бизнес, укрепляет репутацию, ожидая где-то в туманном будущем безмятежные дни, когда ему уже не надо будет работать каждый день, а также большинство вечеров и почти всегда в выходные. «Я делаю это для нас». А я кивала и говорила: «Понимаю».
Я полагала, что, пока у меня есть Нью-Йорк, мой папа и Джейни, я в порядке. Дети рано или поздно вырастут, пойдут в садик, а потом в школу. Когда-нибудь я доживу до того дня, когда смогу разговаривать с ними и они будут отвечать. Я могла бы работать неполный день, вернуться к своей прежней жизни и вновь обрести равновесие.
И тут у меня украли коляску.
Мы с детьми возвращались домой из Музея естественной истории, где провели двадцать образовательных минут, осматривая экспонаты подводного мира. Столько же времени мы потратили на смену памперсов и сорок пять минут уделили сувенирному магазину.
Стояла неожиданно теплая для февраля погода, небо было ясное и голубое, веял мягкий ветерок, обещавший радости весны.
Сэм и Джек, появившиеся на свет добродушными и покладистыми и сохранившие эти черты характера, крепко спали в коляске. У Софи, безутешно рыдавшей, с красным личиком, и тоже мало изменившейся с тех пор, сна не было ни в одном глазу. Она стояла на дощечке, которую я приладила сзади к коляске.
— Мама, а почему колеса круглые? — спросила она, когда мы катились по Центральному парку.
— Потому что, если бы они были квадратные, то они бы не катились!
Софи обдумала услышанное.
— Почему?
— Понимаешь, колеса крутятся потому, что они для этого и сделаны! Так они и доезжают туда, куда нам надо!
— А почему…
Но прежде чем Софи закончила фразу, мужчина в грязной бейсболке выскочил из-за мусорного контейнера, схватил коляску за ручки и быстро покатил ее в темный узкий переулочек, которого я прежде не замечала.
— Эй! — закричала я, а Софи проворно соскочила с дощечки и обхватила меня за ноги.
— Спокойно, спокойно, — сказал он, прислоняя коляску к мусорному контейнеру и роясь в кармане. Сердце у меня замерло, когда я увидела пистолет.
— Давай сумку!
Я отцепила Софи от своих ног, прижала ее к себе, наклонилась и вытащила мешок для памперсов из нижней сетки коляски.
— Нет, твою сумочку!
— У меня ее нет. Я не ношу с собой сумочку. Я просто бросаю кошелек в мешок для памперсов.
Я сунула ему мешок, чувствуя головокружение и тошноту.
— Пожалуйста, не делайте ничего плохого моим детям.
Он вывалил содержимое мешка на тротуар. Носовые платки и памперсы, пакетики с изюмом рассыпались в беспорядке. Там оказался и кошелек, который незнакомец сунул в карман.
— Драгоценности!
Я протянула часы и браслет и попыталась стащить обручальное кольцо, заставляя себя смотреть на него, на его лицо, его тело. Это был бледный белый парень с грязными светлыми волосами, ростом около метра шестидесяти и весом приблизительно семьдесят килограммов. Одет он был в полинялые джинсы и кожаную куртку.
— А теперь давай мне коляску.
— Что?
Он свирепо взглянул на меня.
— Вытаскивай оттуда своих щенков и давай мне коляску.
— Стой спокойно, — прошептала я Софи. Она снова уцепилась за мои ноги. Я резко наклонилась, трясущимися руками отстегнула мальчиков, все еще не в силах поверить, что все это происходит в действительности.
Я взяла детей на руки. Вор нажал красную кнопку под ручкой коляски. Ничего не произошло. Он уставился на инструкцию, напечатанную на ручках из пенопласта.
— Здесь сказано: «Легко складывается одной рукой».
— Ну да, в принципе…
Он снова нажал кнопку и покачал коляску. Ничего. Он пнул подвеску.
— Нет, не так, — произнесла я, стараясь распределить поудобнее килограммов тридцать живого веса у себя на руках.
— Нет, мамочка, нет, — зарыдала Софи, когда ножка Джека задела ее плечико. — Не надо детку трогать!
— Нужно нажать кнопку и одновременно поднять эту нижнюю перекладину.
— Эту? — уточнил грабитель, показывая своим пистолетом на одну из перекрестных перекладин.
— Нет, нет, вон там, внизу, — показала я подбородком. В это трудно поверить, но Сэм и Джек все еще спали, а Софи, по-моему, поняла, что происходит.
— Мамочка, а зачем дядя берет коляску?
— Она ему нужна, — ответила я, поправляя мальчишек на руках.
Софи так громко и пронзительно завопила, что бабушка могла бы ею гордиться.
— Страшила!
«Черт! Глава сорок третья! — подумала я. — В которой меня продают в рабство, и Софи остается безутешной!»
— Извините! Сэр?!
— Страшила! — орала Софи так, что оба мальчика открыли глаза, посмотрели на сестричку и начали плакать.
Грабитель наконец ухитрился сложить коляску и вскинул ее на плечо.
— Могу я достать из корзины игрушку моей дочери?
— Купи ей другую, богатая сука!
— Страшила особенный! — прорыдала Софи.
— Страшила особенный, — повторила я. — Второго такого не купишь.
Он вздохнул и остановился. Я шагнула к нему, причем Софи все еще висела у меня на ноге, высвободила руку и порылась в корзине под сложенной коляской. Пакет сока, игрушечный спущенный баскетбольный мяч, пластиковый контейнер с сырными крекерами…
— Страшила!
Наконец я отыскала куклу и протянула ее дочери. Она сунула большой палец в рот и вцепилась в куклу, свирепо глядя на грабителя. Приподняв бровь, он посмотрел на нас четверых.
— Еще что-нибудь?
Я прислонилась к мусорному контейнеру.
— Нет, — сказала я, наблюдая, как из моей жизни навсегда исчезает моя четырехсотдолларовая коляска, сделанная в Германии. — Нет, это все.
«Богатая сука», — думала я, вздыхая. Я запихала, что смогла, в мешок для памперсов, дотащила детей до улицы, остановила такси и позвонила мужу.
В три часа Бен забрал нас из полицейского участка. Лоб его был нахмурен, губы крепко сжаты, а взгляд полон ярости.
— Хватит с меня! — воскликнул он. — Хватит с нас города. Мы уезжаем, как только я смогу вытащить нас отсюда.
Я открыла рот, чтобы запротестовать, но оказалось, что я так слаба, что не нашла ясных и доходчивых аргументов в пользу того, чтобы остаться.
В четыре часа Бен уже висел на телефоне, общаясь с агентами по продаже недвижимости. На следующей неделе он выставил на продажу нашу квартиру, а вскоре торжественно ввел меня в наш собственный дом и вручил мне ключи. Прощай, Нью-Йорк, здравствуй, тошнотворный Коннектикут!
Еще до нашего переезда я ловила себя на том, что предаюсь грезам, как могла бы сложиться моя жизнь. А если бы я понастойчивее повела себя с Эваном? А если бы ухватилась за большую любовь вместо того, чтобы довольствоваться человеком, который мне просто нравился?
Какой смысл размышлять об этом, думала я на следующее утро, силком вытаскивая себя из постели, потому что дети со скандалом требовали блинчиков, а муж со скандалом требовал чистую рубашку. Если бы не было Бена, не было бы и детей, а я не могла представить жизни без них.
И все же, раздавая тарелки и чистые рубашки, я не удержалась от мыслей, что могло бы случиться, если бы компьютер «Бритиш Эйрлайнс», который выдал мне место в самолете, посадил меня на ряд ближе или на ряд дальше, или если бы я уехала лечить свое разбитое сердце в Париж или в Майами-Бич вместо Лондона, или если бы я нацепила свою маску для сна минутой раньше, и Бен никогда бы не увидел мое лицо.
