Глава 42

Всего этого мне хватило с лихвой. Смерти. Безумия. Сюрпризов, которые преподносят не на вечеринке. Странностей. Роузленда. Даже если бы они превратили это местечко в отель и кормили завтраком, я бы больше не приехал сюда ни за какие коврижки.

Мы с Тимоти осторожно вышли в южный коридор второго этажа. В доме стояла такая тишина, что я мог бы задаться вопросом, а не оглох ли я, если б не бурчание желудка, упрекающего меня в том, что я без должного уважения отнесся к кишу и творожному пирогу шефа Шилшома, съев всего по одному куску.

По словам Тимоти, фантастически бесшумная машинерия Николы Теслы не только управляла временем, но использовала термодинамические эффекты, вызываемые этим управлением, благодаря чему обеспечивала все энергетические потребности поместья. По существу эта удивительная машина обладала всеми признаками вечного двигателя, и, соответственно, не загрязняла окружающую среду. К единственному побочному эффекту следовало отнести появление свиноприматов, жаждущих убить всех, кто попадался им на пути.

Опять же, согласно Тимоти, обычно проходило несколько лет между периодами, когда эта фантастическая машина Николы Теслы по каким-то непонятным причинам засасывала в настоящее фрагменты будущего. Впрочем, иногда такое случалось и чаще. Мне просто «повезло», что я оказался здесь в один из таких периодов. Несомненно, впечатления у меня остались более яркие, чем, скажем, от пребывания в Вермонте в тот период, когда деревья одеваются в осенние наряды.

До того, как гости из отвратительного будущего Кенни Маунтбаттена продолжали рыскать по Роузленду, до того, как Клойс и его команда подняли бы стальные пластины, из особняка мы могли выйти только одним путем — тем самым, по которому я в него и проник.

И я не сомневался, что, найдя Викторию за большим бойлером, они все в праведном негодовании рванут наверх, чтобы добраться до некоего повара блюд быстрого приготовления и убить его. Нам требовалось проскочить мимо них в облицованный медью тоннель, ведущий в мавзолей.

Мне не нравилась широкая парадная лестница. Мне не нравилась открытая со всех сторон бронзовая спиральная лестница в библиотеке. Мне не нравились обе служебные лестницы, потому что именно ими наверняка воспользовались бы обожающая плеваться Виктория Морс и ее друзья-извращенцы.

Единственное, что бы мне понравилось, так это перемещение по лучу, как в «Звездном треке», но такого крайне удобного способа путешествовать еще не изобрели. Держа пистолет в руке, я повел мальчика в дальний конец южного коридора, мимо входа на мезонин библиотеки, вдоль западного крыла к передней служебной лестнице.

Я не умею одновременно играть в баскетбол и жевать резинку или даже играть в баскетбол, не жуя резинку, но я быстро думаю на ходу. Должен, потому что в любой момент со мной может произойти черт знает что. И у меня выработалась привычка принимать решения в тот самый момент, когда уже надо что-то делать.

В отличие от меня Тимоти составил план. Обдумывал ситуацию долго и тщательно. Он хотел пробраться в хроноскаф, но попасть не в ночь своего убийства, а в 1915 год, до своего зачатия. Надеялся, что он перестанет существовать, попав в то время, когда его еще не было.

За долгие годы, когда волна отчаяния захлестывала его с головой, он подумывал о самоубийстве, но все-таки не пошел на такое, не верил, что отец позволит ему так легко уйти. Если Константин когда-то и любил своего сына, то многие десятилетия уже совсем не любил. Но старший Клойс ревностно относился к своему богатству, своим вещам, своим игрушкам и не допустил бы, чтобы у него что-то да забрали. Мальчика он, несомненно, полагал своей собственностью и наверняка попытался бы вновь вернуть Тимоти к жизни, возвратившись в момент, предшествующий самоубийству, и привезя в настоящее еще живого Тимоти. А потом они держали бы мальчика в ежовых рукавицах, усугубляя его и без того невыносимую жизнь.

Насчет этого у меня никаких сомнений не возникало. Но я не знал, что произойдет, если Тимоти перенесется во время, предшествующее его зачатию. Парадокс, который он представлял собой теперь, мог стать куда более сложным, если бы ему удалось осуществить свой план.

Кроме того, если судьба уготовила ему смерть в девять лет, в 1925 году, а жизнь вечным ребенком он полагал невыносимой, меня тревожило, что я помогу ему совершить самоубийство, воспользовавшись хроноскафом. Как знать, может, это тянуло на пассивное убийство. Я хотел дать ему надежду, свобода, по моему разумению, несла с собой надежду, а не смерть.

Думая на ходу, пока мы спускались по служебной лестнице, я решил, что перед тем, как подняться на третий этаж гостевой башни, мы должны заглянуть на второй. Аннамария, конечно, не уступала загадочностью ни одному персонажу, встреченному Алисой по другую сторону зеркала, но я знал, что в общении с Тимоти она покажет себя более мудрой, чем я, учитывая, что преодолеть планку стандарта мудрости Одда Томаса ей труда не составит.

Мы достигли первого этажа — при этом в нас не выстрелили и не плюнули, — и я решил продолжить спуск, хотя поисковики еще могли находиться внизу. Цель разведки — раскрыть, что впереди, а опасность разведки — лежащее впереди раскроет тебя раньше, чем ты — его.

Спускаясь вниз, я пару раз оглянулся, чтобы убедиться, что мальчик держится рядом. Во второй раз впервые на моей памяти он мне улыбнулся, показывая этим, что ценит мою заботу о нем. Ему могло перевалить за девяносто пять, но внешне он оставался мальчиком и таким ранимым, что его улыбка могла растопить сердце.

Но на тот момент я знал, что, скорее всего, не оправдаю его надежд.

Его доверчивая улыбка несла в себе глубокий смысл, какой в полицейских фильмах несет разговор напарников, в котором меньшая звезда говорит большей звезде, что собирается попросить вторую по значимости женскую персону выйти за него замуж. Еще через три эпизода он погибает, и у большей звезды есть мотив остаться живым и невредимым под свинцовым дождем, убить двадцать гангстеров, а потом пролить скупую мужскую слезу там, где его никто не увидит и не назовет маменькиным сынком.

Огромное большинство фильмов не копируют жизнь, потому что жизнь избегает штампов, а именно они приносят деньги. Но иногда жизнь копирует фильмы, обычно круша все и вся, но без компенсации в виде попкорна.

Спустившись вниз, мы обнаружили, что дверь в подвальный коридор открыта. Я остановился на последней ступеньке, прислушиваясь.

Здесь никого, кроме нас, цыплят. Я до конца не понимаю эту поговорку. Цыплята не говорят, но, даже если бы и умели говорить, кому они могли такое сказать?

В воздухе чувствовался легкий запах озона, как было и последние два часа. Но больше я ничего унюхать не мог и совершенно ничего не слышал.

Знаком я предложил Тимоти оставаться на месте, тогда как сам прошел в коридор.

На противоположной стороне все двери распахнули или приоткрыли, словно поисковики слишком торопились, чтобы закрыть их за собой. По мою правую руку подвал пустовал до винного погреба.

Слева, рядом со мной, находилась полностью распахнутая дверь во временный дом для рабочих, который связывал особняк настоящего с еще не окультуренной территорией 1921 года. Я видел кульманы, письменные столы, старые деревянные бюро.

Если бы поисковики продолжали обыскивать подвал, я бы услышал хоть какой-то шум. Такая мертвая тишина однозначно говорила о том, что они нашли Викторию, освободили ее и вернулись наверх, чтобы отыскать и прикончить одного невежественного клокера, который не знал своего места в заведенном порядке вещей.

Я глянул на Тимоти, все еще стоявшего на лестнице, и подозвал взмахом руки. Хотел, чтобы он находился рядом, и я мог схватить его за руку и потянуть за собой, если бы вдруг пришлось нырнуть в одну из комнат справа или слева.

Длинные коридоры — места опасные. Если тебя ищут хорошо вооруженные люди, в таком пространстве ты — очень удобная мишень, и расстрелять тебя могут, как в тире.

Надо бы миновать такой коридор в максимально короткий период времени, но не так просто передвигаться быстро и при этом бесшумно. Причем лучше не следовать примеру кота Сильвестра, преследующего кенаря Твити: длинные шаги, на цыпочках. Очень это выглядит нелепо, и для Сильвестра ничем хорошим не заканчивалось.

Поднеся палец ко рту, я разъяснил Тимоти, что держаться надо тихо, а потом бок о бок мы двинулись из западного конца коридора к винному погребу в другом его конце. Дверь в комнату-прачечную, предпоследнюю по правую руку, я нашел открытой, хотя оставлял закрытой, а это означало, что поисковики там уже побывали.

Дверь в помещение с бойлерами и котлами тоже оставили открытой, но прежде чем мы подошли к этой двери, из нее вышел Джэм Дью и заступил нам дорогу, нацелив на меня помповик.

Мой пистолет смотрел в бетонный пол, так что я мог надеяться ранить его, рассчитав рикошет, но не уверен, что такой трюк удался бы и знаменитой циркачке Энни Оукли.

— Брось его, — потребовал Джэм Дью, когда мы остановились.

Не вызывало сомнений, что он нажмет на спусковой крючок помповика двенадцатого калибра и изрешетит нас дробью, если я подниму «беретту» и выстрелю. Но если бы я бросил пистолет, для нас бы на этом все и закончилось. Тимоти вернули бы в его тюрьму, а меня Константин, скорее всего, изрезал бы, как тех женщин, и оставил бы мое тело в подвале мавзолея, хотя и предпочитал другой пол.

— Я сказал, брось его, — напомнил мне Джэм Дью, словно думал, что я очень уж быстро отвлекаюсь.

— Что ж, — ответил я.

Он нахмурился.

— Это моя «беретта»?

Разговаривать определенно лучше, чем стрелять. Даже разговор, начатый на высоких тонах, иной раз может завершиться весьма позитивно.

— Да, сэр. Да, совершенно верно. Это ваша «беретта».

— Ты украл мою «беретту».

— Нет, сэр. Я не вор. Одолжил на время.

— Это прекрасный пистолет. — Чувствовалось, что говорит он искренне. — Я его обожаю.

— Честно говоря, оружие я не люблю. Но события развивались очень неблагоприятно, и я подумал, что рано или поздно пистолет мне может понадобиться. Как сейчас.

— Ты вломился в мои комнаты. — Его оскорблял сам факт, что я с таким пренебрежением отнесся к праву собственности.

— Нет, сэр. Я воспользовался ключом.

— Константин — безмозглый идиот.

— Мистер Семпитерно этим утром уже высказывал такое мнение.

— Почему Константин притащил сюда тебя и эту… эту женщину?

Я поделился с ним одной из своих основных версий:

— Подсознательно он устал от всего, что здесь твориться, и хочет, чтобы кто-нибудь положил этому конец.

— Не нужен мне Фрейд, повар. Фрейд — это куча лошадиного дерьма.

— А кроме того, Аннамария умеет убеждать, как никто другой.

— Я не нахожу эту суку такой уж убедительной.

— При всем моем уважении к вам, вы с ней не разговаривали. Дайте ей шанс и убедитесь сами.

— Положи пистолет на пол, медленно и осторожно.

Поняв, что пистолет его, он уже не хотел, чтобы я просто бросил «беретту». Вероятно, даже безмерно богатые бессмертные очень привязаны к своим вещам.

— Что ж, — ответил я.

— Чиань, дай нам пройти к хроноскафу, — обратился к нему Тимоти. — Позволь мне вернуться туда, где я должен быть.

Я подумал, что фраза «дай нам пройти к хроноскафу» звучит так, будто ей самое место в одной из песен старины Дэвида Боуи. Даже в моменты опасности мой мозг подкидывает мне такие странные идеи.

Садовник более не напоминал мирного буддиста. Впрочем, не напоминал он и садовника. От ненависти его круглое лицо вытянулось, глаза, отражающие свет потолочных ламп, злобно сверкали.

— Будь моя воля, мальчик, я бы вспорол тебе живот и оставил умирать, пытающегося засунуть внутренности обратно. А потом перенес бы назад на десять минут и снова вспорол бы тебе живот.

— Что ж. — Я уже начал понимать, что этот разговор едва ли закончится позитивно.

Возможно, осознав, что годы, проведенные под замком, могут оказаться только прелюдией к тем ужасам, которые может сотворить с ним этот изобретательный человек, Тимоти придвинулся ко мне.

— Твой последний шанс положить пистолет на пол, повар. Иначе я сейчас разнесу вас в клочья, а потом оживлю, чтобы разнести еще раз.

— Убить меня один раз вполне достаточно, сэр. Я не хочу причинять вам дополнительные хлопоты.

Поскольку больше ничего в голову не пришло, я встал на колени и начал опускать столь обожаемую владельцем «беретту» на пол, медленно и осторожно, как он и предлагал. Если на то пошло, так медленно и так осторожно, что мог бы дожить в процессе до моего следующего для рождения.

Я надеялся, что в голове сверкнет какая-то изумительная идея, и я смогу удивить его, как удивляет свои противников Джеки Чан во всех боевиках. Я, конечно, не Джеки Чан, но все обернулось так, что спасли меня поркеры.

В двадцати футах за спиной Джэма Дью распахнулась дверь в винный погреб, и в коридор выскочил один из уродов. Не горбун с бесформенной головой и длиннющими руками, но один из тех, кого принято считать эталонными представителями их вида: свиноподобная голова, большой рот, набитый зубами, мясистые ноздри, желтые пылающие глаза, словно у какой-то неведомой твари, ползущей по болоту в кошмарном сне.

Монстр, вероятно, нашел потайную дверь в стене мавзолея, которую я не смог закрыть, а потом проследовал через бункер, подвал и тоннель, чтобы в столь удачный для меня момент появиться из винного погреба.

Джэм Дью развернулся к двери в тот самый момент, когда она распахнулась, но свинопримат оказался быстрее, чем я ожидал. Схватил правую руку Джэма Дью и сломал, как сухую ветку. И когда Джэм Дью, принц времени и король среди людей, закричал, грохнул выстрел, и заряд дроби ушел в потолок, никому не причинив вреда.

Пока все это происходило, я крикнул Тимоти: «Беги», — но он уже бежал. Я помчался за ним, благодаря Бога, что не успел положить «беретту» на пол, хотя в узких коридорах и против таких чудовищ пистолет калибра 9 мм мог принести не больше пользы, чем дротики из набора для игры в дартс — в сражении с тираннозавром.

Оставив позади две трети пути до служебной лестницы, по которой мы спускались тремя минутами раньше, но в куда более спокойные времена, я оглянулся и увидел, что Джэма Дью раздирали на части, да так, что я не хочу об этом вспоминать. За первым уродом в коридор вышел второй, за ним — третий.