Глава 31

Электрический двигатель разгонял мини-пикап так же быстро, как скрученный артритом старик поднимается из любимого кресла. Я свернул влево, между воротами и сторожкой. Мчась на юг по широкой лужайке, через пятьдесят ярдов оглянулся. Уроды шли за мной, но расстояние не уменьшалось. Оглянувшись еще через пятьдесят ярдов, я с облегчением увидел, что они отстают.

Идеальный лужок уступил место творению природы. Я продолжал удирать, поднимался по довольно пологому склону еще двести ярдов, тогда как насекомые выпрыгивали и вылетали из высокой травы, как перепуганные пешеходы бросаются в разные стороны с пути пьяного водителя.

На гребне я повернул на восток, чтобы обогнуть, а не пересекать дубовую рощу. Оглянулся. Уроды более не преследовали меня. Они направлялись к особняку.

Я не остановился, чтобы выпрыгнуть из электромобиля и сплясать вокруг него танец победы. Продолжил движение на восток, чуть заворачивая к югу. Собирался объехать облагороженную часть поместья и вернуться к гостевой башне, чтобы посмотреть, как там Аннамария.

На этой холмистой территории шины низкого давления и, вероятно, улучшенная подвеска обеспечивали достаточно мягкое движение, схожее с плаванием лодки по волнам: поднимаешься на гребень волны, опускаешься между волнами, поднимаешься на следующую.

Какое-то время я ехал по лощине в поисках удобного места для подъема на очередной холм. Где-то мне мешали очень уж густые заросли кустов, где-то — каменные завалы. Внезапно все вокруг меня заколыхалось, словно к небу устремились потоки жаркого воздуха, хотя он оставался прохладным.

Паули Семпитерно и миссис Теймид говорили о завихрениях и полном приливе. Теперь я понимал, что речь шла не о море, а об этом феномене.

Пока я всматривался вперед, борясь с нарастающей тошнотой, освещенность изменилась, хотя и не так резко, как раньше, когда утро в минуту сменилось ночью. Выгоревшая трава стала темно-желтой, серебристые сорняки потускнели. Бегущие тени раздувались и раздувались, грозя поглотить все.

Я сбросил скорость, нажал на педаль тормоза, останавливая электромобиль, с неохотой поднял голову.

На мгновение вновь увидел над собой желтое небо, которое пугало меня гораздо больше, чем свиноприматы. Я видел не земные небеса в муках Армагеддона. Апокалипсис — это откровение, и я видел над собой апокалипсическое небо, оно показывало, что человечество, благодаря самонадеянности и безрассудству, обязательно обрушит его на себя.

Вибрирующие термальные потоки, которые кардинально изменили ландшафт, исчезли. Небо снова посинело, лишь на севере оставалась армада облаков, которая с утра так и не сдвинулась с места, словно поставленная на якорь.

Эти враждебные желтые небеса мне не привиделись, как не привиделась эта местность, какой она была до появления Роузленда, возникшая передо мной, в окнах той комнаты в подвале особняка. И то, и другое было таким же реальным, как теплая слюна, которой мисс Виктория плюнула мне в лицо.

Я присел на электромобиль, стоящий в лощине между склонами соседних холмов, чтобы позволить сердцу замедлить свой бег. Обычно я сплетаю отдельные факты в цельную версию, если стою на ногах и отбрасываю что-либо, брошенное в меня, но в этом случае мне требовалась минута покоя, чтобы убедиться, что я ничего не упустил.

Массивная стена вокруг Роузленда, в которой, возможно, размещались фантастические машины, вроде увиденных мною под мавзолеем, служила не просто границей, отделяющей поместье от остального мира. Она изолировала его и в других аспектах. Эти акры стали островом иррационального в море повседневной реальности.

Как бы то ни было, создание Роузленда служило какой-то цели, а пугающие моменты являли собой побочные эффекты, которых никто не ожидал. Когда они проявились, создатели поместья приняли меры для их нейтрализации. Отсюда и решетки на окнах, и железные ставни, и оружие, и запасы патронов.

Возможно, уроды представляли собой лишь одну из не так часто встречающихся угроз. Тем не менее люди могли жить в этом бедламе, лишь веря, что преимущество, которое они получают, стоит постоянных ночных страхов, а изредка и нападений существ, принадлежащих совсем другому времени и месту.

Я подумал, что знаю, какое это преимущество, почему они просто не отключают главный рубильник, чтобы избежать смертельной опасности, которую представляли собой уроды.

И я подозревал, что преимущество это одновременно и проклятие. Оно убеждало их, что они выше любого другого, не живущего в Роузленде. Не просто выше. Они видели себя богами, относя нас к животным.

Мужчины и женщины, которые стремятся стать богами, прежде всего теряют все человеческое.

Убийства, совершаемые Ноем Волфлоу, и участие других в его злодеяниях им самим не казалось ни безумным, ни преступным, точно так же, как я не считал себя преступником, ловя рыбу, вспарывая ей брюхо, очищая от внутренностей и поджаривая на обед. Я утолял голод. Волфлоу сказал бы, что утолял более специфический аппетит. Для него в иерархии живых существ убитые им женщины стояли настолько же ниже его, как моя рыба — ниже меня.

Волфлоу не просто потерял человечность. Он отбросил ее со всей силой, какая только у него была.

Поэтому, проверив, все ли в порядке с Аннамарией, я собирался выяснить, что за люди живут в Роузленде. То ли они были не теми, за кого себя выдавали, то ли — не только теми, за кого себя выдавали.

Такой уж я суперподозрительный красавчик, жалкий, глупый кокер.

Передышка пошла мне на пользу. Я поехал дальше, выискивая место, где смог бы подняться по склону.

Внезапно в сорока футах передо мной возник человек. Я мог бы проехать сквозь него, но нажал на педаль тормоза.

Он стоял в высокой траве, в костюме-тройке и галстуке. Теперь, когда его и передний бампер электромобиля разделяли пять футов, он впился в меня своим знаменитым немигающим взглядом.

Не такой огромный, как шеф Шилшом, но с брюшком, круглым лицом, пухлыми щечками и двойным подбородком. Но если шеф набрал вес, ни в чем себе не отказывая, то этому полнота досталась по наследству: толстым он был с детства. Его нижняя губа выдавалась вперед, словно он размышлял, как поступить с человеком, от которого он хотел избавиться, но так, чтобы не обидеть его.

— Сейчас не самое удачное время, — прямо заявил я ему. — У меня хлопот полон рот. Дел невпроворот. Извините, обычно я обхожусь без штампов. Но я на грани полного изнеможения. Не смогу заняться еще и вашей проблемой.

Среди задержавшихся в этом мире душ, обращавшихся ко мне за помощью, две принадлежали знаменитым исполнителям своего времени. Несмотря на то, что вы можете подумать, если пристально следите за развлекательными программами на телевидении и в Интернете, у знаменитостей есть души.

В первых трех томах моих мемуаров я написал о своем достаточно продолжительном знакомстве с душой мистера Элвиса Пресли. Она явилась ко мне, когда я учился в старшей школе, и мы провели вместе несколько лет. По причинам, которые он не спешил мне открыть, король рок-н-ролла не стремился перебраться на Другую сторону, хотя и хотел туда попасть. Проблема заключалась не в том, что в следующей жизни ему не видать сандвичей с арахисовым маслом и бананом, но со временем я помог ему уйти из этого мира.

Потом появился мистер Синатра. Наше общение с его душой продолжалось лишь несколько недель, но эти дни навсегда остались в моей памяти. Когда требовалась помощь, мистер Синатра мог устроить такой полтергейст, что мало никому не казалось. Не зря же в реальной жизни он славился крепкими кулаками и готовностью прийти на помощь другу.

Не знаю, почему я решил, что очередная душа, которая придет ко мне с просьбой помочь перебраться на Другую сторону, будет принадлежать знаменитому певцу или певице.

Господин в костюме направился к пассажирскому сиденью моего мини-пикапа. Держался уверенно и важно, на что имел полное право, будучи признан гением еще при жизни.

— Сэр, ваше обращение за помощью для меня большая честь, это действительно так. Я почитатель вашего таланта. Если я выживу, обязательно сделаю для вас все, что смогу. Но, видите ли, в Роузленде так много всего происходит, что я боюсь, как бы у меня не лопнула голова, если я начну думать о чем-то еще.

Он поднес руки к голове, а потом раскинул их, растопырив пальцы, демонстрирую последствия черепного взрыва.

— Да, именно. Я очень сожалею. «Никогда не отказывай душе, попавшей в беду». Это мой девиз. Нет, это не мой девиз, это принцип, по которому я живу. Девиза у меня нет. За исключением: «То, что можно съесть, можно и поджарить». Я слишком много говорю, да? Все потому, что я ваш преданный поклонник. Это правда. Наверное, вы это слышите постоянно. Или слышали при жизни. Полагаю, после смерти слышите не так часто.

Зловещая ситуация, сложившаяся в Роузленде, не являлась главной причиной моего лепета. И не настолько меня потряс сам факт его появления, тем более что я действительно им восхищался. Да, все это имело значение, но куда больше меня напугало его каменное лицо, говорящее о том, что ему хватит терпения дождаться, пока мое сопротивление даст слабину. Вспомнил я и о том, какие остроумие и интеллект скрывались за этим лицом. Элвис? Сущий пустяк. Синатра? Легко. Но с этим господином мы находились в разных категориях, он был умнее меня раз в десять.

— Вы так долго не переходили на Ту сторону, — продолжил я. — Лет тридцать. Дайте мне один день. Потом мы поговорим. Или я поговорю, поскольку вы говорить не можете. Но сейчас, понимаете, здесь только плохие люди. И трупы. Женщина на лошади. Мальчик под замком. И тикающие часы. Вы все знаете о тикающих часах. Кто больше вас знает о тикающих часах? А мне надо разбираться с мутировавшими свиньями! Они большие, злобные, ходящие на задних ногах свиньи, сэр. Вам никогда не приходилось иметь дело со свиноприматами. Сейчас я вам ничем не помогу.

Он улыбнулся и кивнул. Помахал мне рукой.

И уже отворачивался, но, прежде чем успел дематериализоваться, я позвал его:

— Подождите, мистер Хичкок.

Он вновь посмотрел на меня.

— Вы не… я хочу сказать, умерли вы не здесь, так?

Он поморщился и покачал головой. Не здесь.

— Вы когда-нибудь бывали в Роузленде при жизни?

Вновь он покачал головой.

— В те времена вы вели какие-то дела со студией Константина Клойса?

Он кивнул, но его лицо перекосило от злобы.

— Как я понимаю, работать с ним вам не понравилось.

Мистер Альфред Хичкок сунул два пальца в рот, словно хотел вызвать рвоту.

— И вы здесь не из-за него?

«Нет».

— Вы здесь из-за меня.

— Я польщен.

Он пожал плечами.

— Только позвольте мне вытащить отсюда ребенка. Потом мы встретимся. Была такая голливудская шутка. Не очень хорошая.

Он улыбнулся, как добрый дедушка. Я подумал, что он мне понравится, при условии, что я проживу достаточно долго, чтобы получше его узнать.

Он вновь помахал мне рукой.

Я проехал футов сто по лощине, пока нашел подходящее для подъема место. Оглянулся, но мистер Хичкок уже ушел.

Я поднялся на гребень и начал спускаться, когда пришлось резко затормозить: со следующего гребня колонной по одному шли четыре урода.

Хотя я уже начал к ним привыкать, все равно выглядели они более чем странно, существа, вышедшие из бредового сна, вызванного тропической болезнью, возникшие в разуме, крепко сжатом потной рукой малярии. Они казались бы уместными в мире с желтым небом, но не в Роузленде, поместье, которое иной раз само казалось творением горячечного сна.

Электродвигатель работал бесшумно, свиноприматы целенаправленно куда-то двигались, уж не знаю, где они решили сотворить очередную гадость, поэтому затеплилась надежда, что они меня не заметят. Заметили. Остановились и повернулись, чтобы посмотреть на меня.

Я крутанул рулевое колесо направо, намереваясь развернуться на сто восемьдесят градусов и развить максимальную скорость. Электромобиль не сдвинулся с места. Аккумулятор сдох.