Глава 26
В подвале с адскими часами застывшие во времени мертвые женщины давали безмолвные показания о том, сколько зла может сотворить человек. Если бы я встретился взглядом с их невидящими глазами, то обязательно бы заплакал. Но не было у меня времени ни на слезы, ни на смех, поэтому я направился к спиральной лестнице, разгневанный, но без злости.
Оззи Бун, автор детективов-бестселлеров, который живет в Пико Мундо, мой четырехсотфунтовый наставник, друг, суррогатный отец. Он появлялся в нескольких томах моих мемуаров, а его советы по части писательства использованы во всех.
Он посоветовал излагать все легким тоном, потому что материал очень уж мрачный. Если не освежить его юмором, говорит Оззи, читать мои книги будет маленькая аудитория из озлобленных нигилистов и убежденных нытиков, и я не достучусь до сердец читателей, которых может вдохновить надежда, живущая в моей истории.
Моя рукопись не будет опубликована при моей жизни, хотя бы потому, что меня начнут осаждать люди, которые придут к ошибочному выводу, будто я могу контролировать мое шестое чувство. Им захочется, чтобы я выполнял роль медиума между ними и их близкими на Другой стороне. Некоторые могут совсем уж неправильно истолковать мой дар и придут ко мне с просьбой излечить их от всего, начиная от рака и заканчивая обжорством.
Здесь, далеко от Пико Мундо, я должен учитывать настрой полиции и судов, где мне едва ли удастся найти человека, который с пониманием воспримет мою историю о мире, являющемся невидимой частью привычного ему мира, о более сложной реальности, чем та, что ограничивается материальными объектами. Меня могут признать виновным, а тех, на кого я обратил свой гнев, защищая невинных, как раз и назовут невинными жертвами. В лучшем случае я попаду в тюрьму или, скорее всего, в сумасшедший дом, и все годы ожидания решения суда я не смогу использовать свой дар, чтобы кому-то помочь, потому что адвокатская паутина обездвижит меня.
Уже на ступенях я вспомнил о том, что видел, но чему не придал значения: о двери в дальней стене. Эта лестница вела в бункер, где я уже побывал, но дверь могла привести к чему-то новому.
Новое — не значит лучшее. Айфоны лучше телефонных аппаратов с наборным диском, но не так уж и много лет тому назад каких-то маньяков осенила новая идея — они могут выразить свое недовольство, направив самолеты в небоскребы.
Тем не менее, держа в руке наволочку с лежащей в ней ножовкой, я направился к двери и открыл ее. За ней лежал наклонный, чуть уходящий вниз коридор шириной в шесть и высотой в семь футов.
Поскольку дверь находилась в северной части мавзолея, а особняк располагался к северу от него, я предположил, что тоннель проходит под водяными каскадами, лужайкой и террасой, заканчиваясь в подвале особняка.
Покинув гостевую башню, я ставил перед собой задачу проникнуть незамеченным в особняк, а потом сделать все необходимое, чтобы раскрыть тайны Роузленда и освободить мальчика. Тоннель предлагал самый удобный маршрут, при условии, что в нем я не столкнусь с Волфлоу, или с Семпитерно, или с мутировавшей свиньей, научившейся ходить, как человек.
Тоннель не просто служил проходом. Не вызывало сомнений, что он использовался для какой-то другой цели, являлся частью механизма, обнаруженного мной в бункере и подвале мавзолея.
Пол, стены и потолок выложили медными плитами, прямоугольные лампы над головой не оставляли и тоннеле даже намека на тень. Вдоль каждой стены тянулась трубка из прозрачного стекла, в которой пульсировали медленно движущиеся вспышки, напомнившие мне о золотистых каплях, которые срывались с маховых колес и поднимались к потолку.
В какой-то момент вспышки двигались к особняку, в следующий — от него. Когда я попытался задержать на них взгляд, мне стало как-то не по себе, и возникло странное, сбивающее с толку ощущение, будто я здесь и не здесь, существую и нет, приближаюсь к особняку и одновременно удаляюсь от него.
Я дал себе зарок больше не смотреть на трубки. Так и прошел несколько сот футов, не отрывая глаз от пола.
В конце тоннеля открыл обитую медью дверь и поискал выключатель. За дверью находился винный погреб с каменными стенами, бетонным полом, декорированным медными кругляшами, и пара тысяч бутылок вина на полках из красного дерева.
Естественное для обычного винного погреба здесь казалось анормальным. Человек мучает и убивает женщин, держит под замком собственного сына, он сам и его подчиненные вооружены для Армагеддона, дом, а может быть, и все поместье являет собой некую машину, по территории бродит орда свиноприматов, а он вечерком садится с бутылкой отменного «Каберне-Совиньона» и тарелкой хорошего сыра и… что? — слушает мелодии бродвейских мюзиклов?
Роузленд никак не вязался с чем-то нормальным вроде мелодий бродвейских мюзклов, или сыра, или вина. Может, когда-то это был ординарный особняк для типичного миллионера с обычными причудами, но те времена давно ушли.
Я едва подавил искушение открыть бутылку, чтобы убедиться, что в ней не кровь, а изысканное калифорнийское вино.
За одной из двух дубовых дверей находилась узкая лестница. Я предположил, что она ведет на кухню.
У шефа Шилшома я выведал все, что он собирался мне сказать по своей воле. Новую информацию я мог получить, лишь прикрепив электроды к его гениталиям. Электрические разряды обычно помогают развязывать язык, но это не мой стиль. А кроме того, сама мысль о том, что придется увидеть гениталии шефа, вызывала у меня желание закричать, как закричала бы маленькая девочка, обнаружившая тарантула на своем плече.
Учитывая обилие дел, которые мне предстояло довести до конца, при дефиците отведенного на них времени, я направился ко второй двери и осторожно открыл ее. Увидел длинный коридор с закрытыми дверьми в стенах и в дальнем конце.
Прислушался, остановившись у первой двери слева, прежде чем открыть ее. Обнаружил большое помещение с железными топочными котлами и массивными бойлерами, похоже, стоявшими здесь с двадцатых годов прошлого столетия. Выглядели они так, словно их только что привезли с завода, и я не мог сказать, по-прежнему ли их можно использовать, но на тот момент в них ничего не горело и не нагревалось.
Первая дверь справа привела меня в кладовую, где ничего не хранилось, а за второй дверью слева я нашел Викторию Морс, подчиненную миссис Теймид, которая готовилась к стирке.
Стиральные машины и сушилки выглядели более новыми в сравнении и с топочными котлами и с бойлерами, но так же, как в случае с винным погребом, ординарность только подчеркивала их неуместность в странном и гротескном мире, существующем в Роузленде.
Виктория Морс сортировала носильные вещи и постельное белье и перекладывала их с тележки, на которой привезла грязное, в стиральные машины. Ни одна еще не работала, потому я и не услышал их мерного гудения, которое могло бы предупредить меня, что за дверью кто-то есть.
Она изумилась, увидев меня, ничуть не меньше, чем я, увидев ее. Какое-то время мы стояли, не шевелясь, глядя друг на друга, разинув рты, словно пара фигур на швейцарских часах, которые остановила открывшаяся дверь.
Как Генри Лоулэм и Паули Семпитерно, Виктория наверняка думала, что Ной Волфлоу проявил необъяснимую опрометчивость, пригласив в Роузленд меня и Аннамарию. Пока я искал подходящие слова, она — и я это видел — решала, поднимать ли ей тревогу, потому что меня допускали только на первый этаж особняка.
Но прежде чем она успела закричать, я вошел в комнату-прачечную с ослепительно тупой улыбкой повара блюд быстрого приготовления и поднял наволочку, в которой лежала завернутая в полотенце ножовка.
— Я хотел кое-что простирнуть, и мне сказали, что надо спуститься к вам.