Жареный лук

Джек собирался в Оберлин, и Хонор поехала вместе с ним, чтобы отправить письмо Белл Миллз. Хонор не была в городе уже несколько месяцев: сначала из-за снега и холода, а потом — из-за того, что дорога размокла и повозка не могла проехать по глубокой грязи, а Джек не разрешал жене ездить верхом из опасений, что это может повредить ребенку. Но постепенно погода установилась, дорога просохла, и, когда Джек отправился в Оберлин — ему надо было доставить сыр в колледж, — Хонор отправилась с ним.

Джек высадил ее у магазина Адама Кокса, но она не стала туда заходить. Дождалась, когда муж уедет, и пошла быстрым шагом по Мейн-стрит. В Оберлине жил один человек, которому Хонор должна была рассказать о своем решении.

Хотя она столько раз направляла беглецов в этот дом, сама там не бывала ни разу. Но, добравшись до поворота на Мельничью улицу и увидев маленький красный дом сразу за мостиком через узкую речку, Хонор вдруг оробела и решила немного пройтись, чтобы собраться с духом. День выдался погожий и ясный, в небе сияло солнце, по которому Хонор соскучилась за зиму.

Она решила пройти еще дальше на юг, до окраины города, где сейчас строили железную дорогу. Там уже начали вырубать лес, но поезда пустят не раньше чем через год. А в итоге железная дорога протянется еще дальше на запад и соединит Кливленд с Толедо. Хонор не понимала, почему люди стремятся туда. Она сама никогда не бывала западнее Фейсуэлла. Гораздо больше ее привлекали дороги и поезда, уходящие на восток, хотя она знала, что любая дорога все равно закончится на берегу Атлантического океана. А этот барьер ей никогда не преодолеть.

Местами дощатые тротуары покрывал толстый слой глины, и как Хонор ни старалась обходить эти участки, все равно испачкала башмаки, а подол ее темно-зеленого платья стал бурым. На пересечении с улицей Мастеровых она услышала хриплый раскатистый смех и остановилась, старательно делая вид, будто ей просто не хочется идти дальше по грязи. Она совершенно забыла про постоялый двор Вака.

Основатели Оберлина были очень религиозными и не одобряли греховных излишеств, в том числе — пьянства. Но постоялый двор Вака располагался за пределами старого города, где не действовали строгие законы общины. Владелец заведения, Чонси Вак, был демократом и ярым сторонником рабовладения, а его постоялый двор оставался единственным местом в городе, где продавался табак и спиртное. Большинство оберлинцев были убежденными трезвенниками, однако Вак не испытывал недостатка в клиентах. Его заведение пользовалось популярностью среди выпивох со всей округи. Вот и сейчас несколько бражников сидели на крытом крыльце, выходящем на улицу, и пьянствовали. Среди них был Донован. У Хонор перехватило дыхание. Донован улыбнулся ей и отсалютовал бутылкой виски.

Зимой Хонор не виделась с Донованом, но теперь, когда стало тепло и поток беглецов возобновился, он снова начал наведываться в лес за фермой. Правда, на ферму больше не заглядывал, но, проезжая мимо, приподнимал шляпу, если Хонор находилась во дворе. Она старалась не обращать на него внимания, но каждый раз ее бросало в жар, а сердце бешено колотилось в груди. И вот теперь ей пришло в голову, что, если она не будет помогать беглецам, они прекратят приходить в Фейсуэлл, и Донован перестанет туда ездить. Его возобновившиеся появления вблизи фермы уже вызывали у Джудит ворчливое недовольство, а у Джека — плохо скрываемый гнев. «Я должна это сделать, — подумала Хонор. — Ради ребенка; ради семьи».

Она втянула живот, хотя понимала, что в этом нет необходимости. На первых месяцах беременности никакого живота еще нет. Поплотнее запахнула шаль и решительным шагом направилась к Доновану. Его собутыльники встретили ее свистом и улюлюканьем. Хонор дождалась, пока крики не стихнут.

— Донован, нам надо поговорить.

Ее слова вызвали новый шквал пьяных криков.

— Подумать только! Хонор Брайт сама со мной заговорила. Я думал, ты меня ненавидишь. — Донован поднялся со стула. — О чем ты хотела поговорить?

Она указала в сторону улицы:

— Давай пройдемся.

Донован слегка растерялся. Хонор так и не поняла почему: то ли его смутило внимание женщины, то ли ему не понравилось, что инициатива на сей раз исходила не от него и он не чувствовал себя хозяином положения. Однако Донован спустился с крыльца, не обращая внимания на свист и скабрезные замечания о том, что́ Хонор сделает с ним, а он — с ней. Хонор развернулась и быстро зашагала по улице, а Доновану пришлось догонять ее.

Когда они отошли на приличное расстояние и пьяницы на крыльце постоялого двора потеряли к ним интерес, Хонор замедлила шаг, и Донован поравнялся с ней. К нему уже вернулось прежнее самообладание, и у него был такой вид, словно все происходящее забавляет его.

— Что случилось? — спросил он. — Раньше ты не стремилась к моему скромному обществу. Тебе уже надоел Хеймейкер? Как-то быстро. Что…

— Я хочу с тобой поговорить о своем участии в помощи беглым рабам, — перебила его Хонор, не желавшая выслушивать его замечания, грозившие перерасти в откровенную грубость.

— Ха! Ты все же призналась. Всегда был уверен, что ты прячешь негров, но все равно очень приятно услышать, что я оказался прав.

— Семья моего мужа… моя семья… этого не одобряет, и я не хочу идти против их воли. Тебе больше не нужно приезжать к нам на ферму. Ты никого там не найдешь, потому что там никого не будет.

Донован вскинул брови.

— Вот так, значит? Просто возьмешь и перестанешь им помогать?

— Зимой вообще не было беглецов. А потом пришли несколько. Я больше не стану помогать им.

— А как же твои убеждения и принципы? Я думал, ты ненавидишь рабство и хочешь, чтобы всех черномазых освободили.

— Да, хочу. Но моя семья беспокоится из-за нового закона, и я должна уважать их решение.

— Я скажу тебе, Хонор Брайт, о чем беспокоятся Хеймейкеры. Только о том, чтобы ты знала свое место. Им не нужна женщина, которая думает своей головой.

— Неправда, — возразила она, но не стала защищать Хеймейкеров.

Они уже добрались до участка, где в лесу прорубили узкую просеку под железную дорогу. Пни пока не выкорчевывали, и вокруг каждого пня была вырыта канава, наполненная водой.

— Зачем это сделали? — спросила Хонор.

— Вода размягчает деревья, и их потом легче выкапывать, — объяснил Донован. — Они пока тут все оставили, а сами рубят лес дальше. — Он указал на запад.

Они стояли бок о бок, глядя на вырубленный участок. Хонор с удивлением поняла, что рядом с Донованом она себя чувствует свободнее, чем с Хеймейкерами, хотя он — не квакер и его представления о жизни настолько разнятся с ее взглядами, что им никогда не найти точки соприкосновения. «Он принимает меня такой, какая я есть», — подумала она.

Донован наклонился и поднял с земли горсть камешков.

— Послушай, Хонор. — Он принялся кидать камешки в пни. — Если ты бросишь все и уедешь ко мне, я оставлю свое занятие. Найду другую работу. Может, на железной дороге. — Он говорил, запинаясь на каждом слове, словно ему самому было странно слышать себя. — Мы можем уехать на запад. Со мной тебе будет лучше, чем с Хеймейкером. Я знаю.

Больше всего Хонор удивило, что она могла это представить. Даже с таким человеком, как Донован. «В глубине души он хороший, — подумала она. — Надо лишь докопаться до этих глубин».

— Я не сомневаюсь, что ты способен измениться, — произнесла Хонор, — но я ношу ребенка Джека.

Донован хмыкнул и сплюнул на землю. Его лицо оставалось непроницаемым, но у Хонор возникло ощущение, будто у нее перед носом захлопнулась дверь.

— А я все думал, когда же вы с Хеймейкером сподобитесь на это дело.

Хонор хотелось бы постоять рядом с ним чуть дольше, но Донован развернулся и зашагал в сторону города, и ей пришлось идти следом. На мгновение ей стало его жаль. Он хотел измениться, но ему нужен был кто-то, ради кого стоит меняться. Но теперь этого не случится. Хонор смотрела на его широкую спину и еле сдерживала слезы.

Когда они дошли до постоялого двора Вака, Хонор попросила не провожать ее дальше.

— У меня есть дела. — Она не хотела, чтобы Донован видел, что она направляется к миссис Рид.

Донован снял шляпу, прижал ее к груди и отвесил Хонор глубокий шутовской поклон.

— Прощай, Хонор Брайт. Может, иной раз я прокачусь мимо фермы, по старой памяти. Просто, чтобы убедиться, что ты меня не обманула. Но останавливаться я не буду, даю слово. — Он надел шляпу и поднялся на крыльцо, где его дожидалась недопитая бутылка.

Хонор пошла дальше, а Донован снова уселся на стул и принялся вливать в себя виски.

Во дворе миссис Рид цвело кизиловое дерево. Хонор остановилась полюбоваться нежными белыми цветами с легким розоватым оттенком. Маленький садик у дома был весь засажен цветами: слева от дорожки, ведущей к крыльцу, росли синие и фиолетовые анютины глазки, барвинки и васильки, справа — желтые нарциссы и примулы. Хонор особенно поразили ярко-синие анютины глазки. Она представила, как миссис Рид срывает несколько цветков и украшает ими шляпу. Сад был совсем не похож на другие американские сады, которые, когда их засаживали цветами, выглядели очень организованно и поэтому искусственно. Например, Джудит Хеймейкер высадила нарциссы и гиацинты ровными рядами, на которые ни одна англичанка не смогла бы смотреть без улыбки. Цветы в саду миссис Рид росли в беспорядке, как растут дикие примулы и анемоны на поляне в лесу. Они просто есть. И, кажется, были всегда. Надо быть очень умелой садовницей, чтобы сад выглядел так, словно его не касалась рука человека.

Хонор хотелось подольше полюбоваться на эту красоту, но она знала, что времени у нее мало. Она поднялась на крыльцо и постучала в дверь, выкрашенную белой краской, уже кое-где облупившейся. На стук никто не ответил, хотя Хонор чувствовала запах жарящегося лука и слышала звон посуды.

Она спустилась с крыльца и оглядела дом. Ее внимание привлекло какое-то движение сбоку, со стороны соседнего дома. Хонор обернулась. Дом был такой же, как у миссис Рид, только коричневый и с пустырем вместо цветочного сада. На крыльце в кресле-качалке сидел чернокожий старик. Он улыбнулся Хонор, показав десны без единого зуба, и указал пальцем за дом. Только тогда она заметила узкую земляную тропинку в высокой траве. Хонор двинулась по тропинке, обогнула дом и вышла к распахнутой настежь задней двери. Внутри кто-то находился. Хонор решила, что это миссис Рид, и тихо окликнула ее. Мисс Рид вышла на улицу. Она была не в соломенной шляпе, а в красной косынке, закрученной на голове тюрбаном. Ее очки блестели на солнце, так что Хонор не видела ее глаз и не могла разобрать их выражения.

— Что ты здесь делаешь, Хонор Брайт? — Миссис Рид огляделась по сторонам. — Заходи в дом, пока тебя никто не увидел. — Она затащила ее внутрь и захлопнула дверь.

И сразу же стало ясно, почему дверь была нараспашку. У Хонор защипало глаза от едкого запаха лука, скворчащего в огромной сковороде. Слезы полились в три ручья. Хонор достала носовой платок и вытерла глаза.

— Прошу прощения… лук…

Миссис Рид стояла, скрестив руки на груди, и хмуро смотрела на Хонор.

— Что ты здесь делаешь? — повторила она.

Хонор убрала платок в карман, но тут же достала снова. Слезы никак не унимались. Она глубоко вздохнула.

— Я пришла сказать, что не смогу… помогать. Я уже сообщила тем людям, которые направляют ко мне беглецов, что у меня больше нет возможности прятать их и кормить. И я подумала, что ты тоже должна знать.

Миссис Рид молча взяла деревянную ложку и принялась перемешивать лук. Хонор украдкой разглядывала кухню. Впервые в жизни она попала в негритянский дом.

Кухня в доме миссис Рид была намного меньше, чем у Хеймейкеров. Да и сам дом был небольшим. Похоже, две комнаты на первом этаже и еще две — на втором. Впрочем, так и должно быть. Фермерские дома всегда намного просторнее, чем городские. Но в отличие от кухни Хеймейкеров, где было светло и уютно, царил идеальный порядок и все стояло на своих местах, здесь было тесно и сумрачно, и все громоздилось одно на другое, а воздух будто навсегда пропитался запахом горячего масла, специй и слегка подгоревшей еды. Старая дровяная плита очень дымила, ее поверхность была заляпана жиром и следами от прошлых готовок. На полках стояли открытые банки с солью и красным и черным перцем, там же лежали вроссыпь лавровые листья, пучки розмарина и еще какие-то коренья и травы. Рядом с ними стояли мешочки с пшеничной и кукурузной мукой и бутылки с какими-то темными соусами, вытекавшими из-под крышек. С одной полки свисала связка сухого острого перца, привезенного откуда-то издалека, потому что в Огайо он не растет. В общем, кухня производила впечатление полного хаоса, но сама миссис Рид являлась воплощением опрятности и порядка. На ее белом фартуке не было ни единого пятнышка, что удивительно, если принять во внимание лук, скворчащий в кипящем масле, и большую кастрюлю, булькающую на плите.

Миссис Рид сняла с плиты тяжелую сковородку с луком.

— Возьми там деревянную ложку. — Она указала на большой кухонный стол, тоже заставленный всякими банками, мисками и тарелками.

Миссис Рид наклонила сковороду над кастрюлей, держа ее двумя руками, а Хонор счистила лук в густую похлебку из курицы и помидоров.

— Спасибо.

Миссис Рид отставила сковородку в сторону, потянулась за острым перцем, сорвала целую пригоршню и раскрошила в похлебку. Вытерла руки о фартук, сняла запотевшие очки и протерла их тоже.

Возникла неловкая пауза.

— Еще что-нибудь хочешь сказать? — спросила миссис Рид, снимая с полки мешочек с кукурузной мукой. Потом она наклонилась и взяла два яйца из корзинки, стоявшей на полу. — Дай-ка мне вон ту миску. — Она кивнула на большую глиняную миску на полке в буфете. — И там еще грецкие орехи. Выброси их в помойку. Они уже старые и горькие. Даже не знаю, зачем храню их столько времени.

Хонор сделала, как ей велели. Она все думала, спросит ли миссис Рид, что́ стало причиной ее решения. Но чернокожую женщину это, похоже, не интересовало.

— Я жду ребенка, — произнесла Хонор.

Миссис Рид бросила в миску две горсти кукурузной муки и добавила туда немного пшеничной муки.

— Вот оно что. — Она покосилась на Хонор. — Я и смотрю, ты немного поправилась. Хотя срок еще маленький. — Она выбила в муку два яйца, сняла с плиты небольшую кастрюлю, вылила ее содержимое в миску и принялась взбивать смесь. — Возьми тот кувшин. Нет, не с молоком. С пахтой. Я буду мешать, а ты потихоньку вливай. Все, больше не надо! А то получится жидко. Добавь горсть кукурузной муки. И еще одно яйцо. — Миссис Рид с легкостью отдавала команды, и было сразу понятно, что она привыкла распоряжаться в кухне. — Теперь мне нужна сода. Вон в той банке. Давай три, нет, четыре щепотки.

Хонор засыпала в тесто четыре щепотки соды, и вдруг за стеной раздался плач младенца.

— Что-то рано малышка проснулась, — пробормотала миссис Рид. — Это моя внучка. Принесешь ее мне сюда? Мне тут надо закончить с готовкой. Она там. — Она указала на дверь в комнату.

Хонор замялась. Ей пора уже возвращаться в магазин Адама, где ее будет ждать Джек. И еще надо зайти на почтовую станцию, чтобы передать письмо к Белл. Но как не позаботиться о ребенке, который так жалобно плачет и требует к себе внимания? И отказать миссис Рид нельзя. Если бы та попросила Хонор помогать беглецам и дальше, Хонор не смогла бы сказать ей «нет». Но миссис Рид этого не попросила.

В комнате было сумрачно, и, прежде чем подойти к ребенку, Хонор раздвинула шторы. Солнечный свет хлынул в комнату, малышка повернулась к окну. Она лежала на куче одеял, сложенных на полу и обставленных стенкой из разномастных деревянных стульев. Увидев Хонор, девочка широко распахнула глазенки и закричала еще громче. Она была пухленькой, с жесткими черными кудряшками, толстыми щечками и губками бантиком. Когда Хонор приблизилась к ней, она в страхе перекатилась на животик и принялась молотить в воздухе руками и ногами, как черепаха, повисшая на камне, с которого не может слезть. Ей было месяцев пять-шесть. Уже научилась переворачиваться, но пока не сидит и не ползает. Хонор вспомнила, как миссис Рид покупала материю на свадебное платье дочери. Получается, та выходила замуж уже беременной. «Надеюсь, ткани хватило», — подумала Хонор.

Она отодвинула стул, присела на корточки рядом с малышкой и положила ладонь ей на спину.

— Маленькая, не бойся. Все хорошо.

Хонор попыталась представить, что уже совсем скоро крошечный комочек в ее утробе превратится вот в такое вопящее, бьющее ручками-ножками существо. А потом увидела одеяло. Она уже знала почти все фасоны и стили шитья американских одеял. Хотя ей не нравились цвета и узоры, все-таки их подбирали с любовью, и ткани старались брать самые лучшие, пусть даже то были кусочки от старых вещей. Узоры, независимо от их сложности, всегда продумывали очень тщательно.

Одеяло миссис Рид было составлено из неровных квадратов, сшитых из узких полосок ткани синего, серого, кремового и коричневого цветов с редкими вкраплениями ярко-желтого. Ткани самые разные, в основном шерстяные и полушерстяные, заношенные и поблекшие, вырезанные из курток, платьев, рубашек и других одеял. Само одеяло было не простегано, но в центре каждого квадрата виднелись узелки из коричневой шерсти — быстрый способ скрепить внешний чехол и ватиновую подкладку. Хонор приподняла краешек одеяла. Нижняя сторона сшита из коричневой плотной ткани в тонкую оранжевую полоску. Хонор провела ладонью по квадратам и попробовала растянуть две полоски, чтобы проверить швы: они были ровными и аккуратными, но без скрупулезности.

Больше всего ее поразило сочетание цветов, создававшее ощущение полного беспорядка, но это был явно продуманный беспорядок; то же самое Хонор заметила и в цветочном саду перед домом. Расположение цветов на квадратах казалось случайным, но общее впечатление было очень приятным для глаза. Серый подчеркивал сочный оттенок синего. Коричневый рядом с синим казался глубже, а кремовый — ярче и чище. Обычно кремовый не сочетается с серым, но здесь они хорошо подходили друг к другу и смотрелись естественно, словно два камушка, лежащие рядом. Редкие ярко-желтые полоски сразу бросались в глаза и оживляли узор. Да, тут был общий узор, и Хонор его почти разглядела, но общая композиция снова распалась на отдельные случайные фрагменты. По сравнению с одеялом миссис Рид красно-зеленые аппликации, столь любимые женщинами Огайо, казались по-детски наивными и неумелыми, а ее собственное лоскутное шитье — слишком изощренным, сложным и даже каким-то искусственным.

— Хороший знак, что ребенок затих, хотя ты не брала его на руки. Значит, и со своим будешь справляться.

Хонор вздрогнула. Она не слышала, как миссис Рид вошла в комнату. А малышка действительно затихла и лежала спокойно под рукой Хонор.

— Это одеяло… — она помедлила, подбирая нужное слово. — Оно удивительное.

Миссис Рид усмехнулась:

— Что в нем удивительного? Самое обыкновенное одеяло. Чтобы не мерзнуть.

Однако было заметно, что миссис Рид польщена похвалой. Она провела пальцем по полосе коричневой шерстяной ткани.

— Это от старой куртки моего мужа. Он отдал ее мне, когда мы с дочкой собрались бежать. Она была теплее, чем моя.

— А где он сейчас?

Хонор сразу пожалела о том, что задала этот вопрос. Лицо миссис Рид помрачнело.

— В Северной Каролине. Если еще жив. Он говорил, что присоединится к нам позже. Мол, у нас вдвоем больше шансов сбежать. А сам так и не выбрался. — Она наклонилась и взяла внучку на руки. — Пойдем, Сьюки, покушаем. Дам тебе кукурузную кашу с сиропом. Тебе понравится. Вкусно.

Девочка радостно взвизгнула и схватила очки миссис Рид.

— Не надо так делать, маленькая моя обезьянка. Пойдем, обезьянка, обедать. — Миссис Рид унесла малышку в кухню.

Прежде чем последовать за ней, Хонор прикоснулась к полоске коричневой ткани на одеяле. Когда она вернулась в кухню, миссис Рид стояла у плиты, одной рукой держа внучку, а другой помешивая кашу в кастрюльке. Оказавшись у бабушки на руках, девочка уже не боялась Хонор. Она с удивлением и интересом смотрела на белую женщину. Хонор так и не поняла, что напугало малышку: цвет ее кожи или присутствие незнакомого человека.

Она тихонько откашлялась.

— Мне надо идти. — Помедлив секунду, добавила: — Прости меня.

Миссис Рид повернулась к ней вполоборота, не сводя глаз с кастрюльки с кашей. Ее очки вновь запотели.

— Просить прощения, Хонор Брайт, надо не у меня, а у тех беглецов, которые обратятся к тебе за помощью.