Заканчиваются каникулы, на шекспировском курсе мы начинаем читать «Цимбелина». Мы с Ди дошли уже до середины, до самого пикантного момента, где Постум, муж Имогены, видит у Якимо тайный браслет, подаренный им Имогене, и воспринимает это как доказательство того, что она ему изменяет, хотя, конечно же, Якимо браслет украл как раз для того, чтобы выиграть спор с Постумом о том, что он может соблазнить Имогену.

— Очередной поспешный вывод, — говорит Ди, многозначительно глядя на меня.

— Ну, у него были серьезные поводы ее подозревать, — отвечаю я. — Якимо знал о ней все, обстановку в ее спальне, про родинку на груди.

— Потому что он подглядывал за ней, когда она спала. Было же объяснение.

— Я знаю. Знаю. Ты точно так же говоришь, что есть объяснение и исчезновению Уиллема. Но иногда надо принимать все таким, каким оно кажется с первого взгляда. Всего лишь за один день я видела, как он флиртовал с одной, другая его раздевала, третья подсунула телефончик. Это уже как минимум три, не считая меня. Мне это говорит лишь о том, что он пудрит мозги. Запудрил и мне.

— Как-то для этого парень слишком много рассуждал о влюбленности.

— О влюбленности, но не любви, — возражаю я. — Да и влюблен он был в Селин. — Хотя я помню ту очевидную жажду любви, с которой он говорил о родителях. И чувствую жар на своем запястье, словно его слюна еще там.

— Селин, — Ди щелкает пальцами, — та сексапильная француженка.

— Не такая уж она была сексапильная.

Ди закатывает глаза.

— Почему мы об этом не подумали? Как называется клуб, в котором она работала? Где твой чемодан остался?

— Понятия не имею.

— Ладно. Где он находится?

— Недалеко от вокзала.

— Какого вокзала?

Я пожимаю плечами. Я как заблокировала эти воспоминания.

Ди хватает мой ноутбук.

— Да ты просто упрямишься, — и начинает стучать по клавиатуре. — Ты ехала из Лондона, значит, на Северный вокзал.

— Какой же ты умный, а?

Он открывает Гугл-карты и что-то пишет. Появляется куча красных флажков.

— Вот.

— Что?

— Ночные клубы рядом с Северным вокзалом. Обзванивай. Селин, я так думаю, работает в одном из них. Найдешь ее, найдешь его.

— Ага, возможно, даже в одной постели.

— Эллисон, ты же сама говорила, что надо видеть дальше собственного носа.

— Надо. Просто Селин мне больше видеть не хочется.

— Тебе насколько важно его найти?

— Не знаю. Важнее всего мне, наверное, узнать, что же произошло.

— Повод все же позвонить этой самой Селин.

— Что же мне, все эти клубы обзванивать? Ты забыл, я же по-французски не говорю.

— Да разве это трудно? — он морщит лицо, — Bon lacroix monsoir oui, très, chic chic croissant путана ле франсе, — и ухмыляется. — Видишь? Легкотня.

— Это тоже французский?

— Нет, латынь. Можно еще того парня спрашивать, африканца.

Великан. С ним бы я не против поговорить, но, естественно, я не знаю его имени.

— Давай ты. У тебя это все лучше получается.

— Ты о чем? Я испанский учил.

— Я про то, как ты голоса меняешь, играешь.

— Я видел тебя в роли Розалинды. К тому же ты целый день играла Лулу и сейчас перед родителями изображаешь студентку, готовящуюся к меду.

Я опускаю глаза и принимаюсь ковырять ноготь.

— Я просто врушка.

— Нет. Ты экспериментируешь с разными личностями, как все те шекспировские герои. Все, кем ты притворяешься, в тебе уже есть. Именно поэтому ты и надеваешь эти маски.

Кали в этом году начала изучать французский, поэтому я спрашиваю у нее как будто невзначай, как можно пригласить к телефону Селин или бармена-сенегальца, у которого есть брат в Рочестере. Поначалу она просто в шоке. Наверное, я с самого начала учебного года спрашиваю у нее что-то более человеческое, чем «Это твои носки?».

— Ну, это будет зависеть об большого числа факторов, — говорит она. — Кто эти люди? В каких вы отношениях? Французкий — это язык нюансов.

— Гм, а не может быть такого, что это просто люди, с которыми я хочу поговорить по телефону?

Кали смотрит на меня, сощурившись, а потом утыкается в книгу.

— Попробуй перевести через программу в Интернете.

Я делаю глубокий вдох и шумно выдыхаю.

— Ладно. В порядке следования это хорошенькая стервозина и приятный молодой человек, с которыми мне как-то довелось встретиться. Они оба работают в одном ночном клубе Парижа, и мне кажется, что у них есть ключ к моему… моему счастью. Это проясняет нужные нюансы?

Кали закрывает учебник и смотрит на меня.

— Да. И нет. — Она хватает листочек и начинает постукивать им по подбородку. — Ты случайно не знаешь, как зовут этого брата из Рочестера?

Я качаю головой.

— Он упомянул его, но произнес быстро. А что?

Кали пожимает плечами.

— Ну, просто если бы ты знала, можно было бы найти его самого в Рочестере, и так выйти на его брата.

— Боже, об этом я даже не подумала. Может, мне удастся вспомнить и поискать. Спасибо.

— Просто поразительные вещи могут случиться, если попросишь о помощи, — соседка многозначительно смотрит на меня.

— Ты хочешь все узнать?

Ее поднятые брови как бы говорят: «Любят ли свиньи грязь?»

И я рассказываю ей, Кали, которая никак не грозила стать моим доверенным лицом, краткую версию своей саги.

— О боже. Да. Тогда все ясно.

— Что ясно?

— Почему ты все время держишься в стороне, всегда нам отказываешь. Мы-то думали, что мы тебе противны.

— Что? Нет! Не противны. Я просто чувствовала себя изгоем, и мне было жаль, что на вашу долю выпала такая соседка.

Кали закатывает глаза.

— Я перед тем, как сюда приехать, разошлась со своим парнем, а Дженн — со своей девушкой. Как ты думаешь, почему у меня столько фоток Бастера? Всем было фигово, все тосковали по дому. Поэтому мы и проводили столько времени на вечеринках.

Я качаю головой. Я и не знала. Я даже не пыталась что-то узнать. Потом я начинаю смеяться.

— У меня одна лучшая подружка с семи лет была. Я, кроме нее, ни с кем и не тусовалась из девчонок, и я, похоже, как-то упустила то время, когда люди учатся дружить.

— Ничего ты не упустила. Разве что ты и в детский сад не ходила.

Я беспомощно смотрю на нее. Конечно же, я ходила в садик.

— Если ты ходила в сад, то научилась заводить друзей. Это как бы первое, чему там учат, — она смотрит на меня. — Чтобы с тобой дружили… — начинает она.

— Надо дружить самому, — подхватываю я, вспоминая, что нам говорила миссис Финн. Или Барни.

Улыбаясь, Кали берется за ручку.

— Думаю, проще будет искать эту девицу Селин и сенегальского бармена, о его брате забудь. Много ли там барменов из Сенегала? А найдешь бармена, спроси, есть ли у него брат в Рочестере.

— Рош Эстере, — поправляю я. — Так он его называл.

— Это понятно. Так звучит куда солиднее. Вот, — она подает мне бумажку. Je voudrais parler à Céline ou au barman qui vient du Senegal, s’il vous plait. Она написала и на французском, и транскрипцию, как это произносится. — Это как спросить их по-французски. Если тебе нужна помощь с этими звонками, дай знать. Друг может помочь.

Je voudrais parler à Céline ou au barman qui vient du Senegal, s’il vous plait. За следующую неделю я произнесла эту фразу так много раз — сначала репетировала, потом по телефону, и каждый разговор угнетал меня все больше и больше — так что не сомневаюсь, что теперь говорю ее и во сне. Я позвонила двадцать три раза. Je voudrais parler à Céline ou au barman qui vient du Senegal, s’il vous plait… Я говорю это, и происходит одно из трех: первое — вешают трубку. Второе — отвечают на разные лады non и вешают трубку. Эти однозначные «нет» я вычеркиваю из списка. И третий вариант — начинают лепетать по-французски очень быстро, и я не могу ответить. «Céline? Barman? Senegal?» — повторяю я в трубку, но слова тонут, как бракованные спасательные круги. Я же понятия не имею, что говорят эти люди. Может, что Селин и Великан пошли обедать и скоро вернутся. Или что Селин внизу, но сейчас занята — трахается с высоким голландцем.

Я решаю воспользоваться предложенной Кали помощью, иногда ей удается выяснить, что у них нет ни Селин, ни бармена-сенегальца, но чаще она тоже ничего не понимает, как и я. Тем временем они с Ди начинают искать через «Гугл» все возможные сенегальские имена с привязкой к Рочестеру. Мы даже делаем несколько звонков, но получается очень неловко и безрезультатно.

После двадцати четырех мучительных звонков ночные клубы близ Северного вокзала заканчиваются. Тогда я вспоминаю название группы на майке, которую дала нам Селин — Уиллему и мне. Я ищу ее в «Гугле» и изучаю график их выступлений. Но если они и играли в ее клубе, то очень давно, потому что сейчас они стали очень популярны и дают концерты только на больших сценах, но не в клубах.

К этому времени с того дня, когда я отправила ему письмо, прошло уже три недели, так что я и на этом фронте стала терять надежду. Шансы отыскать его и без того были невелики, а теперь вообще тают на глазах. Но, что страннее всего, ощущение собственной правоты вместе с этим не пропадает. Разве что, наоборот, крепнет.

— Ну, как у тебя с поисками Себастьяна? — спрашивает профессор Гленни однажды после урока, когда я подхожу забрать свое сочинение по «Цимбелину». Стоящие рядом поклонницы смотрят на меня ревностно — с тех пор, как я поговорила с ним про «Партизана Уилла», профессор зауважал меня еще больше. Ну а Ди он всегда любил.

— Да подзависло, — отвечаю я. — Больше зацепиться не за что.

Он ухмыляется.

— Зацепиться всегда есть за что. Как там говорят детективы в кино? «Иногда ларчик открывается просто», — последнее он произносит с ужасным нью-йоркским акцентом. И отдает мне мое сочинение. — Хорошо написала.

Я вижу большую пятерку с минусом, и меня захлестывает огромная волна гордости. Когда мы с Ди уходим, я все время посматриваю на нее, словно проверяя, не превратится ли она в тройку, хотя и знаю, что такого не бывает. Но все же никак не перестану проверять. И улыбаться. Заметив это, Ди начинает смеяться.

— Не все из нас привыкли к пятеркам, — оправдываюсь я.

— Ой, не надо только плакаться. Ну что, до встречи в четыре?

— Я буду считать секунды.

В четыре появляется Ди и просто прыгает до потолка.

— Просто не просто, мы же ларчик еще не пытались открыть, — он протягивает мне два диска из медиацентра. Один из них называется «Ларец Пандоры», а на нем изображена красотка с печальными темными глазами и в глянцевом шлеме черных волос. Я сразу же понимаю, кто это.

— И как нам это поможет?

— Не знаю. Но когда открываешь ларец Пандоры, не знаешь, что из него полезет. Можно сегодня посмотреть. Когда я с работы вернусь.

Я киваю.

— Я сделаю попкорн.

— А я принесу несъеденные пирожные из столовки.

— Да уж, мы знаем, как оторваться ночью в пятницу.

Вечером, когда я готовлюсь к его приходу, в гостиной появляется Кали и смотрит на мой попкорн.

— Что, пожевать захотелось?

— Мы сегодня с Ди хотим кино посмотреть, — я Кали никогда никуда не приглашала. Да и она почти всегда на уик-энд тусуется где-то по вечерам. Но я вспоминаю, как она предложила мне помощь, что говорила про дружбу, так что предлагаю ей сегодня присоединиться к нам. — У нас миссия — поискать в этих фильмах подсказки. Твоя помощь пригодилась бы. Ты такую умную идею подкинула насчет его брата в Рочестере.

Она широко распахивает глаза.

— С удовольствием помогу. Мне так надоели эти пьянки. Дженн, ты хочешь с Эллисон и Ди кино посмотреть?

— Но я сразу предупреждаю, оно немое.

— Круто, — откликается она. — Я ни разу такого не видела.

Я тоже, а по факту получается в некотором смысле как Шекспира смотреть — надо привыкнуть, войти в ритм. Ничего не говорят, но и на фильм на иностранном языке с субтитрами тоже не похоже. Тут титры есть только в самых ключевых диалогах, а в остальном приходится догадываться по выражениям лиц актеров, по ситуации, по напряженности музыки, исполняемой оркестром. В общем, приходится малость поработать.

Мы начинаем с «Ларца Пандоры», это фильм о красивой девушке легкого поведения по имени Лулу, которая переходит от одного мужчины к другому. Сначала она собирается замуж за своего любовника, но незадолго до свадьбы стреляет в него. Ее судят за убийство, но ей удается избежать тюрьмы, и она покидает страну с сыном убитого. В итоге ее продают в сексуальное рабство. А в конце накануне Рождества ее саму зарежут, да не кто иной, как сам Джек-Потрошитель. Для всех нас это все равно что смотреть на крушение поезда в замедленной съемке.

Потом Ди достает следующий диск, «Дневник потерянной девушки».

— Это комедия, — шутит он.

Этот фильм не такой ужасный. Лулу, хотя в этом фильме ее не так зовут, в конце не умирает. Но ее соблазняют, она рожает вне брака, ребенка забирают, общество демонстрирует ей свое презрение, и ее упекают в ужасный исправдом. В итоге она тоже вынуждена торговать собой.

Мы заканчиваем почти в два ночи, включаем свет и смотрим друг на друга стеклянными глазами.

— Ну? — спрашивает Дженн.

— Мне понравилось, как она одевается, — говорит Кали.

— Да, наряды у нее действительно экстраординарные, но нам особо ничего не дают, — Ди смотрит на меня. — Есть что-нибудь?

Я оглядываюсь.

— У меня ничего, — я действительно ничего не поняла. Все это время я считала себя Лулу. Но я вообще не похожа на девушку из этих фильмов. И не хотела бы.

Дженн зевает, открывает ноутбук и выходит на страницу Луизы Брукс, которая, по всей видимости, вела такую же беспорядочную жизнь, как и Лулу, прошла путь от элитной актрисы до продавщицы в Саксе, потом стала содержанкой, а под конец затворницей.

— Но тут говорится, что она всегда была бунтаркой. Делала все по-своему. А еще у нее была гомосексуальная связь с Гретой Гарбо! — Дженн улыбается.

Кали выхватывает у нее ноутбук и читает дальше.

— К тому же она первая сделала короткую стрижку-боб.

— У меня тоже был боб, когда мы познакомились. Наверное, мне следовало это сказать.

Кали отставляет ноутбук в сторону, распускает мой хвостик и подгибает волосы в районе подбородка.

— Хм. С бобом ты действительно на нее похожа внешне.

— Да, он так и сказал. Что я выгляжу как она.

— Если он тебя такой увидел, — говорит Дженн, — это значит, что ты показалась ему очень красивой.

— Да. Возможно. Или для него это была лишь игра. Может, он пытался за счет этого дистанцироваться, так как не хотел ничего обо мне знать, — набрасывая эти неромантичные варианты — зато, давайте будем честными, наиболее вероятные, — я уже не испытываю привычного удушающего стыда и унижения. Я чувствую, что ребята со мной, и все случившееся перестает казаться таким ужасным.

Кендра сегодня остается у Джеба, Кали предлагает Ди лечь спать в ее кровати, а сама падает на Кендрину. Устроившись под одеялками, мы желаем друг другу спокойной ночи, как будто мы в каком-то летнем лагере, и я чувствую, что все идет правильно, чувствую себя сильной, как никогда.

Ди сразу же начинает храпеть, а я не засыпаю долго, все думаю о Лулу. Может, это было просто имя. Просто игра. Но в какой-то момент уже и не игра. Ведь в тот день я действительно в нее превратилась. Может, не в эту Лулу из фильма и не в настоящую Луизу Брукс, но в собственный образ Лулу. Свободную и отважную. Готовую к приключениям. Согласную.

И я понимаю, что я ищу не только Уиллема; но и Лулу тоже.