Двадцать два
Март
Колледж
Что бы ни говорил сурок, зима кончаться и не собирается. Ди перестает ко мне заходить под предлогом того, что мы не читаем «Двенадцатую ночь» вместе, но я знаю, что на самом деле причина не в этом. Гора присланного бабушкой печенья растет. Я сильно простываю и никак не могу выздороветь, но есть и плюс — это как раз повод не читать пьесу перед классом. Профессор Гленни, у которого и самого нос заложен, дает мне какую-то упаковку с названием «Лемсипс» и рекомендует поскорее восстановить форму, чтобы отработать пропущенное в роли Розалинды из «Как вам это понравится», одной из его любимых пьес.
Мы заканчиваем «Двенадцатую ночь». Я-то предвкушала, что вздохну с облегчением, словно увернувшись от пули. Но не получается. Из-за того, что из моей жизни пропал Ди, мне кажется, что я попала под эту самую пулю, даже не приняв участия в чтении. Начать с чистого листа было правильное решение. Пойти на этот курс — неправильное. Теперь надо поднапрячься и терпеть. Я к этому уже привыкаю.
Мы переходим к следующей пьесе — «Как вам это понравится». Во вступительной речи профессор Гленни нахваливает ее, как одну из самых романтичных и возбуждающих пьес Шекспира, все его поклонницы чуть не в обморок падают. Когда он начинает пересказывать сюжет, я бездумно конспектирую: дочь свергнутого герцога по имени Розалинда встречает дворянина Орландо, и они влюбляются друг в друга с первого взгляда. Но потом дядя Розалинды вышвыривает ее из дома, и она с кузиной Селией бежит в Арденнский лес. Там Розалинда переодевается юношей и берет имя Ганимед. В этот же лес бежал и Орландо, он встречается с Ганимедом, они становятся друзьями. Розалинда в обличье Ганимеда решает воспользоваться случаем и проверить любовь Орландо к Розалинде. Тем временем все остальные персонажи тоже переодеваются кем-то другим и в кого-то влюбляются. Как и всегда, профессор Гленни советует нам уделить особое внимание некоторым темам и отрывкам, особенно тому, какой смелой становится Розалинда под маской Ганимеда и как это меняет и ее саму, и ее отношения с Орландо. Вообще, все это напоминает какой-нибудь ситком, и мне приходится сильно напрягаться, чтобы ничего не перепутать.
Наши совместные чтения с Ди возобновляются, но не у меня, а снова в студенческом центре, и после того, как мы заканчиваем отрывок, он сразу же уходит. Он перестал использовать разные голоса, и только тут я понимаю, как они помогали в «интерпретации» пьес, потому что теперь, когда мы оба читаем монотонно, слова как-то проносятся мимо меня, как будто они на иностранном языке. Стало настолько скучно, что с тем же успехом мы могли бы читать и наедине. Теперь Ди меняет голоса, только когда говорит со мной. Каждый день я слышу что-то новое, а то и два-три разных голоса. Смысл ясен: меня понизили в ранге.
Мне хочется все вернуть. Исправить. Но я понятия не имею как. Я, похоже, не знаю, как открыться человеку, чтобы у меня перед лицом не захлопнули дверь. И я бездействую.
— Сегодня мы будем читать одну из моих любимых сцен из «Как вам это понравится», начало четвертого акта, — объявляет профессор Гленни одним мартовским днем, когда мороз пробирает до костей и кажется, что зима только начинается, а не подходит к концу. — Орландо и Ганимед/Розалинда снова встречаются в Арденнском лесу, и накал их чувств достигает своего апогея. Что, на самом деле, выглядит смешно и неловко, потому что Орландо-то полагает, что разговаривает с Ганимедом, юношей. Но смущена и Розалинда, охваченная сладостной мукой, две ее личности, мужская и женская, со своими различными желаниями разрывают ее душу: она хочет защитить себя и остаться с Орландо на равных, но в то же время испытывает и сильное желание отдаться ему, — кажется, что его фанатки в первом ряду хором испускают тихий вздох. Если бы мы с Ди еще дружили, мы бы тут переглянулись и закатили глаза. Но мы больше не друзья, так что я даже не смотрю на него.
— Итак, Орландо находит Ганимеда в лесу, и они вдвоем как бы разыгрывают сцену из театра кабуки, в ходе которой влюбляются друг в друга лишь сильнее, хотя толком и не понимают, на кого именно направлены эти чувства, — продолжает профессор. — Черта между истинной и вымышленной личностью размыта с обеих сторон. Мне кажется, эта метафора вообще довольно точно описывает состояние влюбленности. Ну, сегодня удачный день для выступления. Кто хочет? — он осматривает класс. Кто-то даже поднимает руки. — Дрю, не почитаешь ли ты за Орландо. — Дрю выходит под жидкие аплодисменты. Он — один из первых чтецов. Обычно профессор ставит с ним Нелл или Кетлин — это лучшие девчонки. Но сегодня все поворачивается иначе. — Эллисон, мне кажется, Розалинда — твой должок.
Шаркая ногами, я выхожу и становлюсь перед классом вместе с ребятами, которых он выбрал на другие роли. Мне никогда не нравилось тут стоять, но раньше я хотя бы чувствовала поддержку Ди. Мы встаем по местам, профессор Гленни превращается в режиссера, видимо, он этим и занимался прежде, чем начал преподавать. Он снабжает нас комментариями.
— Дрю, в этих сценах Орландо страстен и напорист, он безоглядно влюблен. Эллисон, в сердце твоего Ганимеда бушуют противоречивые чувства: он мучается, но в то же время играет с Орландо как кошка с мышкой. Что меня столь завораживает в этой сцене, так это как Ганимед допрашивает Орландо, требует, чтобы он доказал свою любовь, вы чувствуете, как перегородка, разделяющая Розалинду и Ганимеда, падает. Я обожаю этот момент в шекспировских пьесах. Когда истинная и вымышленная личность превращаются в клубок эмоций. Оба персонажа испытывают эти чувства. Атмосфера сильно накаляется. Давайте посмотрим, как у вас получится.
В самом начале сцены Розалинда/Ганимед/я спрашиваем Орландо/Дрю, где он был, почему так долго ко мне не приходил — я «изображаю» Розалинду. Вот тут все хитро. Розалинда притворялась Ганимедом, который теперь должен изображать из себя Розалинду. Она пытается убедить Орландо не любить Розалинду, хотя сама и есть Розалинда и тоже любит его. От попыток уследить, кто кем притворяется, у меня голова идет кругом.
Дрю/Орландо отвечает, что припозднился всего лишь на час. Я говорю, что, когда клялся любовью, даже такое опоздание ставит под вопрос серьезность твоих чувств. Он молит о прощении. Мы еще какое-то время подкалываем друг друга, а потом я, будучи Розалиндой в обличье Ганимеда, играющего Розалинду, спрашиваю: «Что бы вы мне сказали сейчас, будь я ваша самая что ни на есть настоящая Розалинда?»
Дрю выдерживает паузу, и я замечаю, что жду его ответа, даже затаила дыхание.
Наконец он отвечает. «Прежде чем говорить, я бы тебя поцеловал».
Глаза у Дрю голубые, совершенно не такие, как у него, но на секунду я вижу именно его темные глаза, в которых перед поцелуем светился электрический заряд.
Следующие строки я произношу скороговоркой, советую Орландо прежде говорить, а потом целовать. Мы продолжаем ходить вокруг да около, и на моменте, когда Орландо говорит, что женится на мне — на ней, — уж не знаю, каково Розалинде, а у меня начинает кружиться голова. Слава богу, Розалинда потверже, чем я. Она, в роли Ганимеда, отвечает: «Ну, так я, от имени Розалинды, заявляю вам, что вы мне не нужны».
Дрю отвечает: «Тогда мне от своего имени остается только умереть».
Тут во мне как плотину прорвало. Я уже не могу найти нужную строчку, даже страницу не вижу. Кажется, что я и еще что-то потеряла. Контроль над собой, связь с реальностью. Со временем. Я не знаю, сколько его проходит, пока я стою, замерев. Я слышу, как Дрю кашляет, ожидая, что я продолжу чтение. Профессор Гленни ерзает на стуле. Дрю нашептывает мне мои слова, я повторяю, и каким-то образом мне удается восстановить дыхание. Я продолжаю расспрашивать Орландо. Прошу его доказать свою любовь. Но я уже не играю. Это уже не притворство.
«Скажите: получив Розалинду, как долго вы захотите ею владеть?» — спрашиваю я, будучи ею. Голос уже не похож на мой собственный. Он буквально вибрирует от эмоций, в нем звучит столько вопросов, которые надо было задавать тогда, когда была возможность.
Он отвечает: «Всю вечность и один день».
Воздух со свистом вырывается из моих легких. Именно этот ответ я и хотела услышать. Даже если он — неправда.
Я пытаюсь прочесть следующую реплику, но не могу произнести ни слова. Я задыхаюсь. В ушах у меня ревет ветер, я моргаю в надежде, что слова перестанут скакать по странице. Через несколько секунд мне удается выдавить из себя следующие слова: «Скажите лучше, один день, а вечность отбросьте», и тут у меня срывается голос.
Ведь Розалинда все понимает. Скажите лучше, один день, а вечность отбросьте. А после этого дня сердце будет разбито. Неудивительно, что она не хочет показывать ему, кто она на самом деле.
К глазам подступают горячие слезы, сквозь пелену которых я вижу, что весь класс молча таращится на меня, разинув рты. Выронив книгу, я бросаюсь к двери. Я бегу по коридору, через несколько классов залетаю в женский туалет. В угловой кабинке я опускаюсь на корточки, глотаю ртом воздух и слушаю гудение ламп, отчаянно стараясь оттолкнуть ту пустоту, что грозит проглотить меня заживо.
У меня насыщенная жизнь. Почему внутри так пусто? Из-за одного парня? Из-за одного дня? Но, стараясь сдержать слезы, я возвращаюсь в то время, когда я еще не повстречала Уиллема. Вижу себя с Мелани в школе, я закрыта и ограниченна, мы сплетничаем о девчонках, которых даже не потрудились узнать, и потом, в ходе европейского тура, изображаем дружбу, брызжущую ядом. Вижу себя за обеденным столом с родителями, мама, как всегда, с графиком, в который старается втиснуть танцы, подготовку к экзаменам или еще какую-нибудь развивающую деятельность, листает каталоги в поисках новых непромокаемых зимних ботинок, мы вроде бы говорим, но не друг с другом. Вижу себя с Эваном после того, как мы с ним впервые переспали, он сказал нечто вроде того, что мы теперь близки друг другу, как никто, это было мило, но складывалось ощущение, что он это просто в какой-то книге вычитал. Или, может, только мне так казалось, поскольку я начала подозревать, что вместе нас свел лишь тот факт, что Мелани встречалась с его лучшим другом. Когда я заплакала, Эван подумал, что это я от радости, и стало только хуже. Но тем не менее я все равно осталась с ним.
Я была пустой. Еще задолго до того, как в мою жизнь вошел Уиллем и так быстро ее покинул.
Я не знаю, сколько я там просидела, прежде чем скрипнула дверь. Потом под дверью кабинки появились поддельные розовые угги Ди.
— Ты там? — тихонько спрашивает он.
— Нет.
— Можно я зайду?
Я открываю замок. Ди стоит со всеми моими вещами.
— Прости, — говорю я.
— Простить? Да ты была великолепна. Тебе аплодировали стоя.
— За то, что не сказала тебе тогда о приезде родителей. Прости, что соврала. И за то, что все испортила. Я не умею дружить. Вообще ничего не умею.
— Ты умеешь играть Розалинду, — говорит он.
— Это потому, что я спец по притворству, — я смахиваю слезу рукой. — Я так умело вру, что сама за собой этого не замечаю.
— Ох, милая, ты из этих пьес ничего не поняла? Нет никакой границы между тем, кем ты притворяешься, и тем, кто ты есть. — Ди раскрывает объятия, и я прижимаюсь к нему. — И ты меня прости, — добавляет он. — Я тоже, наверное, малость перестарался. Если ты не заметила, я иногда переигрываю.
Я смеюсь.
— Неужели?
Ди помогает мне надеть куртку.
— Я не люблю, когда мне врут, но я действительно ценю то, что ты попыталась мне сказать. Люди никогда толком не знали, как меня воспринимать — ни во дворе, ни в школе, ни тут — поэтому они всегда стараются решить все за меня и рассказывают мне же, кто я такой.
— Да, с этим я тоже чуть-чуть знакома.
Мы долго смотрим друг на друга. И этой тишиной так много сказано. Потом Ди спрашивает:
— Хочешь рассказать, что это было-то?
Хочу. Так хочу, что грудь сжимает. Я захотела рассказать ему все про себя уже несколько недель назад. Я киваю.
Ди сгибает локоть, я беру его под руку, и мы выходим из туалета, столкнувшись на входе с парой девчонок, посмотревших на нас очень странно.
— Был один парень… — начинаю я.
Он качает головой и тихонько цокает языком, словно журя, как бабушка.
— Всегда так.
…Я снова привожу Ди в свою комнату и подаю ему весь запас печенья. И рассказываю все. К концу моей истории все черно-белое печенье и печенье с арахисовым маслом съедено. Он смахивает крошки с коленей и спрашивает, размышляла ли я когда-нибудь о «Ромео и Джульетте».
— Не все можно привязать к Шекспиру.
— Все. Ты думала, как могла бы повернуться ситуация, если бы они не были такими дергаными? Если бы Ромео задумался на секунду и вызвал врача, или просто дождался бы, когда Джульетта проснется? А не принимал импульсивных решений и не травился бы, думая, что она мертва, когда она просто спала?
— Вижу, что ты думал, — правда, вижу. Ди очень взбудоражен.
— Я столько раз видел этот фильм, и каждый чертов раз мне хотелось закричать, как на девчонку в ужастике: «Стой. Не ходи в подвал. Там убийца». А Ромео и Джульетте я кричу: «Не принимай поспешных решений». Но разве эти дураки меня хоть раз послушали? — Он опечаленно качает головой. — И я всегда думаю, что было бы, если бы они подождали. Джульетта проснулась бы. Они бы уже поженились. Уехали бы подальше от Монтекки и Капулетти, поселились в каком-нибудь симпатичном замке. Обставили бы его уютно. Может, было бы как в «Зимней сказке». Думая, что Гермиона умерла, Леонт прекращает вести себя как дурак, а потом так радуется, увидев, что она жива. Может быть, и Монтекки с Капулетти потом узнали бы, что их возлюбленные дети не погибли, поняли, что борьба глупа, и все были бы счастливы. Может быть, трагедия тогда обернулась бы комедией.
— «Зимняя сказка» — не комедия, это проблемная пьеса.
— Так, хватит. Ты понимаешь, о чем я.
И я действительно понимаю. Возможно, я не размышляла об этом, что касается именно «Ромео и Джульетты», но по поводу нашей с Уиллемом истории я сразу же продумала вариант «что, если». Когда я возвращалась в Англию на поезде, когда летела в самолете домой. А если с ним что-то случилось? Но когда я высказала свои сомнения — сначала мисс Фоули, потом Мелани, — они обе меня одернули. Уиллем не Ромео. Он так, Ромео. А я не Джульетта. Я делюсь этим с Ди. Перечисляю все подтверждения тому, что он просто актер, начиная с того, как он подцепил случайную девчонку в поезде, а потом, час спустя, позвал ее на день съездить в Париж.
— Нормальные люди этого не делают, — комментирую я.
— А кто говорит о нормальных? И, может быть, ты не случайная девчонка. Может, и ты для него что-то значила.
— Но он ведь меня даже не знал. Я в тот день была другим человеком. Я была Лулу. Вот кто ему понравился. И к тому же давай вообразим, что что-то действительно произошло, а не он меня кинул. Я знаю лишь его имя. А он моего — нет. И живет на другом континенте. Я его никогда не найду. Как в такой ситуации отыщешь человека?
Ди смотрит на меня так, будто ответ очевиден.
— Надо просто искать.