У нас с Мелани уже вошло в традицию по приезде в Канкун сразу же раздеваться до купальников и бежать на пляж для инаугурационного заплыва. Это как обряд отпускного крещения. Мы делали это все последние девять лет, что приезжали сюда.

Но в этом году, пока Мелани разыскивает в чемодане бикини, я сажусь за небольшой столик, стоящий у двери в кухню, на котором обычно лежат лишь поваренные книги, и раскрываю учебники. Ежедневно с четырех до шести я должна заниматься. Выходной только на Новый год. Таковы условия моего освобождения под честное слово.

Я весь семестр скрывала свои оценки, так что когда в конце года родителям пришла ведомость, они были в шоке. Но я старалась. Честно. Получив ужасные результаты на промежуточных тестах, я стала прилагать еще больше усилий, но проблема в том, что эти низкие оценки не были связаны с тем, что я обленилась. Или занятия пропускала. Или постоянно тусовалась.

Хотя, судя по постоянной усталости, можно было подумать, что тусовалась. Даже если я спала десять часов за ночь, когда я входила в аудиторию и препод начинал читать нудную лекцию о волновом движении и выводить на монитор уравнения, цифры пускались в пляс у меня перед глазами, веки тяжелели, и просыпалась я от того, что остальные студенты спотыкались о мои ноги, когда шли на следующее занятие.

В течение недели, отведенной на подготовку к экзаменам, я пила столько эспрессо, что вообще не спала, словно мне вернули все то время, которое я проспала в классе. Я зубрила изо всех сил, но к тому времени я уже настолько отстала, что все было бесполезно.

С учетом всего этого, увидев средний балл 2,7, я сочла его чудом.

Нечего и говорить, что мои родители подумали иначе.

Когда на прошлой неделе пришел конверт с оценками, мои родители психанули. А они, когда психуют, не кричат — они, наоборот, затихают. Но от их разочарования и злобы можно оглохнуть.

— Эллисон, ну и как, по-твоему, нам с этим обходиться? — спросили меня, когда мы сели за стол, как будто их действительно интересовало мое мнение. Потом мне представили варианты на выбор. Можно отменить поездку, что было бы ужасно несправедливо по отношению ко всем остальным, или же я могу поехать на определенных условиях.

Мелани с сочувствием смотрит на меня и уходит переодеваться. В глубине души я хотела бы, чтобы она из солидарности тоже бойкотировала поход на пляж, хотя я и понимаю, что это эгоистично с моей стороны, но мне кажется, что старая Мелани так бы и сделала.

Но теперь Мелани новая. Или даже новейшая. Через месяц после Дня благодарения она стала выглядеть совершенно иначе. В очередной раз. Теперь у нее асимметричная стрижка, колечко в носу, за что родные ее пилили, пока она не сказала, что выбор был между пирсингом и тату. А теперь, когда она переоделась в бикини, я вижу, что она перестала брить волосы под мышками, хотя они у нее тонкие и светлые и это едва заметно.

— Пока, — говорит подруга, выскальзывая за дверь, а ее мама сует ей в руку крем для загара с коэффициентом защиты 40. Моя же мама ищет в чемодане лупу, чтобы осмотреть все матрасы на предмет клопов. Отыскав ее, она подходит ко мне и делает вид, что рассматривает учебник по химии. Я резко его захлопываю. Она недовольно смотрит на меня.

— Думаешь, я хочу за тобой надзирать? Я-то думала, что, когда ты уедешь в колледж, у меня появится куча свободного времени, но выходит, что следить за твоей успеваемостью — это работа на полную ставку.

Да кто тебя просил за мной следить? Я вспыхиваю. Но только в мыслях. Прикусив губу, я открываю химию и покорно перечитываю начальные главы, чтобы наверстать упущенное. Но и в этот раз я понимаю не больше, чем при первой попытке.

Вечером мы все вшестером отправляемся ужинать в мексиканский ресторан, в один из восьми, сотрудничающих с нашим курортом. Каждый год в первый вечер мы идем именно в него. Официанты тут ходят в огромных сомбреро, играет гастролирующая группа мариачи, но еда на вкус точно такая же, как в «Эль Торрито» дома. Когда официант спрашивает, что мы будем пить, Мелани заказывает пиво.

У родителей глаза на лоб лезут.

— По закону тут нам можно, — как ни в чем не бывало говорит она.

Мама смотрит на Сьюзан со значением.

— Мне кажется, это неразумно, — добавляет она.

— Почему? — я решаюсь бросить вызов.

— Если тебя интересует мое мнение, то это связано не столько с возрастом, сколько с ожиданиями. Там, где вы выросли, алкоголь разрешено употреблять с двадцати одного года, так что сейчас вы пить, вероятно, не готовы, — отвечает Сьюзан как терапевт.

— Извините, вы что, в колледже не учились? — спрашиваю я. — Не думаю, что в этом отношении все сильно поменялось. Вы что, забыли, что все там только и делают, что пьют?

Мои родители переглядываются между собой, потом смотрят на Сьюзан со Стивом.

— Так в этом дело? Ты в колледже слишком много выпивала? — спрашивает папа.

Мелани начинает так хохотать, что бутилированная вода, которую привезла моя мама, брызгает у нее через нос.

— Извините, Фрэнк, вы что, Эллисон совсем не знаете? — Они продолжают смотреть вытаращенными глазами. — Во время поездки прошлым летом пили все, — взрослые просто в шоке. — Ой, да ладно! В Европе можно с восемнадцати! Так вот, пили все, кроме Эллисон. Она же — сама добродетель. А вы спрашиваете, бухает ли она в колледже? Это просто смешно.

Папа смотрит на меня, потом на Мелани.

— Мы лишь пытаемся понять, что с ней. Почему средний балл — два и семь.

Теперь пришел черед Мелани таращить глаза.

— У тебя два и семь? — она зажимает рот рукой. — Извините. — В ее взгляде удивление смешано с уважением.

— У Мелани три и восемь, — хвалит ее мама.

— Да, Мелани гений, а я идиотка. Теперь это подтверждено официально.

Мелани, кажется, уязвлена.

— Я учусь в Галлатине. У нас там все отличники, — как бы извиняясь, говорит она.

— Вот Мелани, наверное, пьет, — говорю я, совершенно в этом не сомневаясь.

На миг она занервничала.

— Естественно. Но не до отключки. Я же в колледже учусь. И пью. Как все.

— А я нет, — отвечаю я. — С учетом того, что в колледже Мелани все отличники, а в моем — все троечники, может, мне тоже стоит несколько раз забухать, и тогда мы будем на равных. Наверное, этот план получше, чем ваш дурацкий домашний арест с учебниками.

Я настроена решительно, хотя это и безумие, потому что я пива даже не хочу. Единственное, что мне нравится в этом ресторане, так это безалкогольная «Маргарита» — ее делают из свежих фруктов.

Мама поворачивается ко мне, как будто ловя ртом мух.

— Эллисон, у тебя проблемы с алкоголем?

Я бью себя по лбу.

— Мама, у тебя проблемы со слухом? Что-то я не уверена, что ты слышала хоть слово из того, что я сказала.

— Думаю, тебе стоит немного уступить, пусть выпьют пива с ужином, — говорит Сьюзан.

— Спасибо! — отвечаю я ей.

Мама смотрит на папу.

— Пусть девочки выпьют пива, — в порыве соглашается он, подзывает официанта и заказывает два бокала «Текате».

Это в некотором роде победа. Правда, пиво мне даже не нравится, так что приходится пить его маленькими глоточками из запотевающего бокала, к тому же мне не удается заказать «Маргариту», которую я на самом деле хотела.

…На следующий день мы с Мелани сидим у огромного бассейна. Мы впервые остались вдвоем с самого приезда.

— Мне кажется, надо сделать что-нибудь необычное, — предлагает она.

— Согласна. Мы приезжаем сюда каждый год, и все идет одинаково. Даже на одни и те же идиотские руины ездим. В Тулуме, конечно, красиво, но мы могли бы и что-нибудь другое придумать. Уговорить родоков съездить туда, где мы еще не были.

— Например, поплавать с дельфинами? — говорит Мелани.

Мы этого раньше не делали, но у меня на уме другое. Накануне я рассматривала карту полуострова Юкатан, которая висит в фойе, а также руины на материке, которые не входят в популярные маршруты. Может, мы сможем получше узнать настоящую Мексику.

— Я думала, что можно поехать в Кобу или Чичен-Ицу. Посмотреть на другие руины.

— Какая ты дерзкая, — поддразнивает меня Мелани и делает глоток чая со льдом. — Хотя я говорила про празднование Нового года.

— А… Значит, ты не хочешь танцевать макарену с Джонни Максимо? — Этот Джонни — уже никому не нужная звезда мексиканских сериалов, который теперь подрабатывает на курортах. Все мамочки от него без ума, потому что он красавчик и мачо и всегда называет их нашими сестрами.

— Что угодно, только не макарена! — Мелани откладывает книгу, что-то авторства Риты Мэй Браун, похоже на то, что это им задали, но подруга говорит, что нет. — Один бармен рассказал мне, что на пляже в Пуэрто-Морелос будет грандиозная вечеринка. Это местная традиция, но он говорит, что там много туристов. Но только такие, как мы. Молодежь. Там будет выступать местная группа, они играют рэгги, так необычно. В хорошем смысле.

— Да ты просто хочешь найти какого-нибудь мужика младше шестидесяти, с кем можно будет потискаться с наступлением полуночи.

Мелани пожимает плечами.

— Младше шестидесяти — да. Мужика? Может, и нет, — и смотрит на меня так странно.

— Что?

— Ну, я теперь типа с женщинами.

— Что?! — выкрикиваю я. — Извини. С каких это пор?

— Начала сразу после Дня благодарения. Была там одна девчонка, мы познакомились на курсе по теории кино, дружили, а однажды ночью это как-то случайно произошло.

Я снова оцениваю ее новую стрижку, кольцо в носу, волосатые подмышки. Все сходится.

— То есть ты теперь лесбиянка?

— Я предпочитаю не вешать ярлык, — говорит Мелани с некой нотой ханжества, как будто намекая на то, что именно я навешиваю на все ярлыки. Это она постоянно производит ребрендинг самой себя: Мел, Мел 2.0, библиотекарша в стиле панк-рок. Я спрашиваю, как зовут ее подружку. Она отвечает, что они это не так называют, но ее имя Занна.

— Ксанна?

— Нет, З. Сокращенно от Сюзанна.

Что, своими реальными именами больше никто не пользуется?

— Только моим не говори, ладно? Ты же знаешь мою маму. Она заставит нас всех «говорить об этом», а потом диагностирует, что это у меня такая фаза развития. А я еще не достаточно убедилась, что у меня все серьезно, чтобы подвергать себя этой пытке.

— Ой, о родительском анализе мне не рассказывай, умоляю.

Она приподнимает очки и поворачивается ко мне.

— Да, так в чем дело?

— В смысле? Ты моих родителей знаешь. Разве есть в моей жизни что-то, куда они не лезут? Сейчас у них, наверное, просто крыша едет от того, что не удается контролировать каждый мой поступок.

— Знаю. Когда я услышала, что тебя заставляют заниматься на каникулах, решила, что они в своем репертуаре. Думала, может, у тебя четверка с минусом. Но два и семь? Откуда?

— Ой, только ты не начинай.

— Нет. Я просто удивляюсь. Ты же всегда потрясно училась. Не могу понять, — она снова громко отхлебывает чай, лед в котором уже почти растаял. — Терапевт говорит, что у тебя депрессия.

— Твоя мама? Она тебе такое сказала?

— Нет, я слышала, как она твоей маме об этом говорила.

— А моя что?

— Что нет у тебя депрессии. Что ты просто дуешься, потому что не привыкла к наказаниям. Иногда мне хочется ей просто по роже врезать.

— И мне тоже.

— Ну вот, а потом мама спросила меня, кажется ли мне, что у тебя депрессия.

— И что ты ответила?

— Что у многих на первом курсе сложности, — я вижу ее пронзительный взгляд даже за стеклами солнцезащитных очков. — Я же не могла ей правду сказать, да? Что я думаю, что ты все еще сохнешь по какому-то пацану, с которым один раз переспала в Париже.

Я молчу, прислушиваясь к воплю ребенка, спрыгнувшего с вышки. Когда мы с Мелани были маленькими, мы прыгали вместе, держась за руки. Много раз подряд.

— А если не из-за него? Не из-за Уиллема, — так странно произносить его имя вслух. Здесь. После столь длительного запрета. Уиллем. Я даже в мыслях почти не разрешаю себе использовать это имя.

— Только не говори, что тебя еще кто-то бросил!

— Нет! Дело просто во мне.

— В тебе?

— Ну, в том, какой я в тот день была. Какая-то другая.

— Другая? В каком смысле?

— Я была Лулу.

— Это же просто имя. Притворство.

Может, все так и есть. Но тем не менее в тот день, который я провела с Уиллемом, когда я сама была Лулу, я поняла, что всю жизнь прожила в маленькой квадратной комнатушке без окон и дверей. И я была довольна. Даже счастлива. Я так думала. А потом появился кто-то, кто указал мне на дверь, которой я раньше не замечала. И открыл ее. И держал меня за руку, когда я выходила. И на один день я оказалась по ту сторону и прожила идеальный день. Я попала в другое место. Стала другим человеком. А потом он ушел, а я оказалась снова заброшена в свою комнатушку. И теперь, как ни стараюсь, не могу отыскать эту дверь.

— Мне это не казалось притворством, — говорю я Мелани.

Она делает лицо сочувствующего человека.

— Ох, милая. Ты просто надышалась воздухом безумной страсти. И Парижа. Но люди за один день не меняются. Особенно ты. Ты Эллисон. Ты очень стабильная. Я тебя и люблю в том числе как раз за это — за то, какая ты надежная.

Мне хочется возразить. Как же трансформации? Обновления себя, о которых Мелани постоянно говорит? Это что — исключительно ее удел? А для меня стандарт другой?

— Знаешь, что тебе нужно? Послушать Ани Дифранко, — достав айфон, она сует мне в уши наушники, и Ани начинает петь о необходимости отыскать собственный голос и сделать так, чтобы его услышали, и мне становится совсем не по себе. Мне хочется как бы распахнуть собственную кожу и выйти из нее. Я тру ногами по горячему бетону и вздыхаю от отсутствия человека, которому я могла бы это объяснить. Того, кто понял бы, что я чувствую.

И на долю секунды я воображаю себе его, с кем я могла бы говорить о том, как нашлась та дверь, а потом потерялась. Он бы понял.

Но как раз эта дверь должна оставаться закрытой.