Глава 4
Двенадцатицилиндровый двигатель и два топливных бака лимузина «Мерседес» обеспечивали и высокую скорость, и долгий пробег между заправками.
Ни единого облака не плыло по небесному морю над головой, а Прибрежная автострада плавно поднималась на холмы и сбегала с них.
Устроившись на пассажирском сиденье рядом со мной, с большой черной сумкой на коленях, миссис Фишер указала на детектор радаров, закрепленный на приборном щитке, и еще на какое-то устройство (она назвала его лазерным фойлером), которое, по ее словам, создавало помехи, не позволяя определить нашу истинную скорость. Она заверила меня, что даже при нарушении закона поймать нас не удастся. Я никогда не слышал о лазерном фойлере, но она заявила, что он очень надежен и «создан на основе последних достижений научно-технического прогресса».
Сказала, что с ее прежним шофером, Оскаром, они объездили все Соединенные Штаты, от Мэна до Техаса, от штата Вашингтон до Флориды, не раз и не два, и зачастую стрелка спидометра заходила за число 100, но им никогда не выписывали штраф за превышение скорости. А они побывали в сотне больших городов и в тысяче малых, забирались в горы и пустыни, лишь бы дорога годилась для проезда сверхдлинного лимузина.
Автомобиль, на котором она ездила теперь, производил впечатление. Вибрации от колес практически не передавались на корпус, и казалось, что мы плавно плывем на юг, словно автострада превратилась в быструю реку.
— Оскар был хорошим работником и идеальным другом, — рассказала мне миссис Фишер. — Такой же неутомимый, как и я, ему всегда хотелось куда-то ехать. Я знала его лучше, чем любого из моих братьев. И я бы хотела узнать тебя так же хорошо, как знала его, Одд Томас. Даже если я доживу только до возраста Оскара, мы проедем вместе многие тысячи миль, и путешествие куда приятнее, если попутчики — друзья и понимают друг друга. Итак… ты гей?
— Гей? Нет. Почему вы подумали, что я гей?
— Ты же преследуешь этого наряженного ковбоя. Мне без разницы, дитя. Я ничего не имею против геев. Мне всегда нравились мужчины, так что я понимаю, почему они нравятся тебе.
— Я не люблю мужчин. То есть они мне нравятся, я не мужененавистник, но я их не люблю. Кроме как в том смысле, что мы должны любить ближнего своего. Но под этим подразумеваются мужчины и женщины. В общем и целом. Вы понимаете, человеческие существа как вид…
Она одарила меня улыбкой доброй бабушки, понимающе кивнула, потом сказала:
— Значит, ты бисексуал.
— Что? Господи Иисусе. Я не бисексуал. У кого найдется на это время и силы? Я просто говорю, что теоретически я люблю все человечество, а это не означает, что я хожу со всеми на свидания.
Она мне подмигнула.
— Ты хочешь сказать, что ты гей теоретически, но не на практике.
— Нет. Я не гей ни теоретически, ни на практике.
— Может, ты не признаешь любви?
— Нет, отнюдь. Я люблю девушку. Мою девушку, Сторми Ллевеллин… она для меня единственная и всегда такой будет. По велению судьбы мы навеки будем вместе.
Смею заметить, я не полный идиот, когда дело касается разговора, хотя у читателя и могло сложиться такое мнение. Но надо учесть, что меня отвлекали и психический магнетизм (я старался сделать так, чтобы меня тянуло к ковбою, а не его ко мне), и освоение навыков вождения огромного лимузина.
— «По велению судьбы мы навеки будем вместе», — повторила миссис Фишер. — Это мило. Ты очень милое дитя.
— Однажды мы получили карточку от гадальной машины на ярмарке, и в ней так и было сказано.
Когда стрелка спидометра проползла число 90, автострада уже воспринималась взлетной полосой. Я чувствовал, что мы вот-вот оторвемся от земли.
— Я надеюсь, ты не из тех современных молодых людей, которые думают, что можно обходиться без женитьбы? — спросила миссис Фишер. — Ты собираешься жениться на этой девушке, так?
— Да, мэм. Это все, чего мне хочется.
— Ты говоришь это не для того, чтобы доставить удовольствие старухе и сохранить новую работу, правда?
— Да, мэм. Я не соглашался работать у вас. Я не ваш водитель.
— Называй меня Эди.
— Да, мэм.
— Ты ведешь мой автомобиль, будто водитель. Возможно, конечно, что я в старческом маразме и мне все это только чудится. Когда ты собираешься жениться на Сторми?
— Точную дату назвать не могу, мэм. Сначала я должен умереть. Подождите. Мне надо это объяснить. Сторми… видите ли, она умерла, и мы не можем быть вместе в этом мире, только в последующем.
— Это правда? Да, я вижу, что правда. Так ты веришь в жизнь после жизни?
— Да, мэм. Сторми верила в две жизни после жизни. Она говорила, что этот мир — тренировочный лагерь, предназначенный для того, чтобы закалить и испытать нас, подготовить к следующей жизни, в которой нам придется служить какой-то великой идее. Наша третья и вечная жизнь приходит после второй.
— Какая уникальная концепция.
— Не так чтобы уникальная. Вы же слышали о Чистилище, в которое верят католики. Что ж, возможно, следующая жизнь и есть это Чистилище… только без беготни, прыжков, криков и демонов.
— Это логично, — кивнула она.
Удивленный, сколь быстро она согласилась с идеями Сторми, я спросил:
— Правда?
— В восемьдесят шесть лет, дитя, я уже знаю, что мир куда более загадочное место, чем осознает большинство людей, и каждый момент жизни полон смысла и значения. Собственно, я узнала все это в двадцать шесть лет, одной безумно жаркой ночью в маленьком городке Одинокий Опоссум.
— Одинокий Опоссум? Никогда о нем не слышал.
— Одинокий Опоссум, штат Аризона. Не многие о нем слышали. Но придет день, может, и скоро, когда его название будут знать все люди этого мира.
Мысль о том, что Одинокий Опоссум приобретет мировую известность, порадовала ее, потому что она широко улыбнулась, отчего на обеих щеках появились ямочки, а потом удовлетворенно выдохнула, как случалось в ресторане после того, как посетители добивали тарелку приготовленного мною хаша с ростбифом.
— И что случилось одной безумно жаркой ночью шестьдесят лет тому назад в городе Одинокий Опоссум?
Она подмигнула.
— Не твоего ума дело.
— А почему все живущие в этом мире когда-нибудь будут знать название этого города?
— Когда ты побудешь моим водителем месяц или два и мы получше узнаем друг друга, я тебе расскажу.
— Я не ваш водитель, мэм.
— Называй меня Эди.
— Да, мэм.
Продвигаясь на юг, мы поднялись на холм и помчались вниз по длинному пологому склону, когда мимо нас в северном направлении проехал патрульный автомобиль Калифорнийской дорожной полиции. Я слишком поздно убрал ногу с педали газа. Патрульный затормозил, включил мигалку, переехал через разделительную полосу и скоро уже мчался следом за нами.
— Он не засек тебя радаром или чем-то там еще. Доказательств у него нет. Его слово против твоего, ничего больше.
— Но я превысил разрешенную скорость.
— Ни в чем не признавайся, дитя.
— Я не могу лгать полисмену, мэм. Разве что если он продажный, или маньяк, или что-то в этом роде. Плохишу можно и солгать.
Когда я свернул на обочину, миссис Фишер повернулась ко мне:
— Тогда позволь вести разговор мне.
— Водитель — я. Он пожелает услышать мои ответы.
— Нет, если ты глухонемой.
— Еще одна ложь. И потом, они могут разрешить сесть за руль немому, но вот насчет глухого я не уверен.
— Тогда ты будешь просто немым. И тебе не придется лгать. Я скажу, что ты немой, а твое дело — молчать.
Опустив стекло, наблюдая в боковое зеркало, как позади останавливается патрульный автомобиль, я ответил:
— Это плохая идея.
— Никто не отправится за решетку, дитя. Если только полиция не разыскивает тебя.
— Разыскивает, но они не знают моего имени, и у них нет фотографии, только приметы.
На ее лице отразилось недовольство, но не тем, что меня разыскивала полиция. «Одди, для твоего же блага нельзя быть таким правдивым. Я же не спрашивала, в розыске ты или нет. Незачем выдавать такое добровольно».
— Извините, мэм. Я думал, вы хотите это знать.
— Дитя, ты сам сказал, что плохишу можно и солгать. Может, я плохой человек?
— Только не вы, мэм.
— Внешность может быть обманчивой. Может, я самый плохой человек, которого тебе довелось встретить за всю твою жизнь. Может, я демон.
— Нет, мэм. Мне встречались плохиши. Вы слойка с кремом.
В боковом зеркале мужчина, который вылез из патрульного автомобиля, габаритами мог дать фору Геркулесу. Не вызывало сомнений, что завтракает он дюжиной яиц, фунтом бекона и запивает все это дымящейся кружкой стероидов.
Миссис Фишер приумолкла после того, как я назвал ее слойкой с кремом, но тут снова подала голос:
— Я собираюсь солгать полисмену, дитя. Разве из-за этого я не становлюсь плохой?
— Это неправильно, — попытался я задобрить ее, опасаясь, что мое сравнение ее обидело. — Это нехорошо, но, по большому счету, ничего очень уж плохого в этом нет.
— А теперь молчи. Остальное предоставь мне.
Мгновением позже громадный коп возник у моего окна, закрыв собой солнце, как при затмении. Он наклонился и заглянул в салон, хмурясь и сощурив серые глаза, словно «Мерседес» воспринимал аквариумом, а меня — плавающей в нем экзотической рыбкой, какую он никогда раньше не видел.
Я обратил внимание, что коп — симпатичный парень, в этом ему не откажешь, пусть и с головой, размером не уступающей колоде мясника. И серые глаза, не тусклые — яркие, оттенком больше напоминали не пепел, а серебро. Взглядом он легко сдирал кожуру обмана, обнажая сердцевину: вину.
— Ты знаешь, с какой скоростью ты ехал? — спросил он. Этот вопрос они задавали всегда, предоставляя возможность сказать правду и признать себя виновным или солгать копу и нарваться на более суровый приговор.
Я забыл, что по легенде немой, но, прежде чем успел заговорить, миссис Фишер спросила:
— Энди Шефорн, это ты?
Его режущий взгляд сместился с меня на нее и разом смягчился: лезвие из нержавеющей стали превратилось в плюшевого кролика.
— Эди Фишер, чтоб мне жить и дышать, — мне показалось, что в его улыбке слишком уж много зубов, больших и белых, как клавиши пианино. — Сколько прошло лет?.. Четыре! И вы не постарели ни на день.
— Да ладно, я выгляжу на десять лет старше. Сколько теперь у вас с Пенни детей? Насколько я помню, тогда было пять.
— Семь, — ответил он, — но мы намерены остановиться на восьми.
— Думаете, это самое лучшее число? — спросила она, и они рассмеялись.
Хотя коп стоял у моего окна, а его голова находилась в считаных дюймах от моей, я для него не существовал.
— Далеко не все торопятся заводить детей, поэтому кто-то должен заботиться об этом.
— Мне бы хотелось снова взглянуть на твоих детей… и на двух новых.
— Подъезжайте к обеду.
— Обязательно подъеду, как только закончится это маленькое приключение.
— А где Оскар? Спит в салоне?
— Дорогой, боюсь, Оскар отошел в мир иной четыре дня тому назад.
Слезы потекли из глаз Энди Шефорна. Такие же большие, как и все остальное, размером с виноградину, и он не пытался их вытирать.
Миссис Фишер, увидев его печаль, воскликнула:
— Дорогой, его конец не был ужасен, совсем нет. Мы с ним сидели в прекрасном ресторане. Только что отменно пообедали. Оскар доел восхитительный десерт, крем-брюле, какого мы никогда не пробовали. А когда положил ложку, его глаза широко раскрылись, и он сказал мне:
«Ох, я думаю, пришла пора попрощаться!» — и мертвым откинулся на спинку стула.
Шефорн наконец смахнул слезы.
— Он был чудесным человеком. Если бы не он, я бы никогда не встретил Пенни.
— Он знал, что она станет тебе идеальной женой.
Я ощущал соль в его слезах, клянусь, ощущал, и от форменной рубашки шел запах крахмала, выделялся под действием тепла его тела. В кабине становилось влажно, она все более напоминала прачечную на колесах.
— Между прочим, — продолжила миссис Фишер, — этот молодой человек — мой новый водитель, Томас.
Патрульный Шефорн не протянул мокрую от слез руку, которая как минимум вдвое превосходила размером любую из моих.
— Приятно познакомиться, Том.
Вжимаясь в спинку сиденья, чтобы оставить побольше места его огромной голове, я ответил:
— И мне, сэр.
Мой голос чудесным образом вернулся ко мне, я уже мог не изображать немого.
— Тебе будет непросто заменить Оскара.
— Мне это известно, сэр.
— И оказаться под крылышком Эди Фишер — это царский подарок судьбы. — Прежде чем я успел ответить, Шефорн спросил у моей пассажирки: — Том уже выглажен?
— Еще нет, — ответила она. — Он со мной еще меньше часа. И он еще не полностью синий. Но он куда более синий и более выглаженный, чем любой другой молодой человек его возраста, с которыми я когда-либо сталкивалась. Он станет полностью синим и выглаженным очень скоро.
— Хорошо. Очень хорошо. Узнав о случившемся с Оскаром, я даже боюсь спросить… как Хитклифф?
— Хит по-прежнему мертв, дорогой.
— Но в остальном все в порядке?
— Да, он идеальный. Послушай, Энди, дорогой, я бы с удовольствием проболтала с тобой весь день, но мы немного торопимся.
— И куда вы едете? — спросил коп.
— Куда-то на юг, — ответила она, — мы не знаем, куда именно, но узнаем нужное нам место, когда попадем туда.
— Вам нужен полицейский эскорт? Я могу расчистить вам путь, нет проблем.
— Ты очень милый, — улыбнулась ему миссис Фишер, — но тут мы должны справиться сами.
— Вы всегда демонстрировали независимость. Наверное, это образ жизни.
— Это образ жизни, — согласилась миссис Фишер.
Когда Энди Шефорн убрал голову из окна, воздух рванулся в кабину, словно из бутылки вытащили пробку. Когда он отступил на шаг, солнце нашло меня, и его лучи принялись ласкать лицо.
Я не поднимал стекло, пока мы не набрали скорость, вновь вернувшись на проезжую часть.
В зеркале заднего обзора я видел, что Энди стоит там, где мы его оставили, смотрит нам вслед. Он не поднял руку к фуражке, отдавая честь, но застыл навытяжку, словно пожилая пассажирка, которая сидела рядом со мной, была его командиром.
Мой психический магнетизм работал не на полную мощность, маскарадный ковбой лишь тенью мелькал в глубинах моего сознания, за исключением глаз, которые вращались, словно вода в сливном отверстии. Пока миссис Фишер и патрульный Шефорн наслаждались светской беседой, дальнобойщик, который намеревался где-то в будущем сжечь беспомощных детей, увеличил расстояние, отделявшее нас от него. Даже на скорости девяносто миль в час я бы не догнал его в ближайшие десять-пятнадцать минут. А вот когда расстояние заметно сократилось бы, мне, конечно, следовало полностью сосредоточиться на нем, вспоминая его лицо.
— Как давно вы знаете патрульного Шефорна?
— Почти восемнадцать лет. У нас спустило колесо. На другом лимузине. Оскар в семьдесят четыре года был в прекрасной форме. Энди проезжал мимо и, оценив ситуацию, настоял на том, чтобы Оскар отошел в сторону и позволил ему сменить колесо.
— А в ответ Оскар представил его будущей жене?
— Пенни. Она умная, хорошенькая, честолюбивая и любит детей. У нее диплом по виноделию.
— Я в этом ничего не понимаю. Потому что невежественный.
Миссис Фишер похлопала меня по плечу:
— Дитя, ничего подобного. Все знать невозможно. Виноделие — искусство создания вин. Пенни уже владела участком земли, где рос виноград, когда встретила Энди Шефорна. Каждый год она… они… увеличивали участок и продавали на сто ящиков вина больше, чем годом раньше. Скоро они могли продавать на четыреста ящиков больше, на семьсот. Из дорожной полиции уходят на пенсию после тридцати лет службы. Тогда он вместе с ней будет работать на виноградниках и в винокурне. А к тому времени, когда они передадут свое дело детям, их будет девять, а не восемь, как они планируют, бренд станет знаменитым. Им придется построить отдельную комнату на винокурне, чтобы выставлять все полученные призы, и это будет их семейный бизнес на многие, многие поколения.
— Это просто удивительно, мэм. Я про предсказание.
— Это не предсказание.
— Нет? Тогда что же?
— Просто так будет.
Я подумал об этом, но этот ее ответ ничего мне не объяснил.
— Вы напоминаете мне одну мою знакомую девушку, Аннамарию.
— Сорок лет тому назад я знала Аннамарию Юдель. Одаренного дизайнера женской одежды и портниху. Себе она все шила сама. Наверное, иначе и быть не могло, потому что при росте пять футов и два дюйма весила она триста шестьдесят фунтов. Голову брила каждый день, брови выщипывала. Лицо у нее было гладким, розовым и нежным, как у младенца, отличаясь только тройным подбородком.
— Другая Аннамария, — ответил я.
Теологи говорят нам, что это падший мир, что Адам и Ева погубили его, когда нарушили данное ими слово. Возможно, вы не верующий, но если вы честный человек, то согласитесь, что с этим местом что-то не так. Бессмысленное насилие, разъедающая зависть, слепая ярость, осознанное невежество вроде бы доказывают, что Земля катится в тартарары, но ведь хватает и абсурда, который мы видим везде. Люди разбитого мира, сошедшие с пути истинного и бредущие куда глаза глядят, к забвению или в поисках смысла, часто ведут себя глупо, а иногда и забавно. Их глупость — и моя тоже — иной раз может быть лампой, которая освещает мою душу, несмотря на все угрозы и страдания. Я подозревал, что к моменту нашего расставания миссис Фишер оставит меня светящимся.
— Я полагаю, вы даже знаете, сколько внуков будет у мистера и миссис Шефорн.
— Тридцать два.
— А из них девочек?
— Восемнадцать.
Я повернулся к ней. Миссис Фишер озорно улыбалась.
Проезжая мимо восемнадцатиколесника с логотипом «Пепси», я вспомнил ее ответы на некоторые вопросы полицейского.
— Так я очень скоро буду выглаженным и полностью синим.
— Совершенно верно, дитя. Ты уже заметно к этому продвинулся.
— А что это значит… быть выглаженным и полностью синим?
— Ты поймешь, став выглаженным и синим.
— Кто такой Хитклифф? — спросил я.
— Хит. Мой покойный муж. Истинная любовь моей жизни. В апреле исполнится двадцать восемь лет, как он умер.
— Патрульный Шефорн знает, что ваш муж умер?
— Естественно.
— Но он спросил, «в порядке ли у Хитклиффа в остальном».
— Ты отменный слушатель. Мне это нравится.
— На что вы сказали, что он идеальный.
— Мертвый, но идеальный.
Вместо того чтобы объяснить этот парадокс, миссис Фишер достала из огромной черной сумки упаковку шоколадного печенья. «Угощайся», — предложила она.
Но внезапно меня с силой потянуло на юг, не только благодаря моменту движения мчащегося «Мерседеса», но и психическим магнетизмом. Маскарадный ковбой находился где-то неподалеку, и мы быстро сокращали разделявшее нас расстояние.
