Глава 38

Хотя день выдался очень уж длинным и трудным для миссис Фишер, особенно учитывая ее возраст, выглядела она свежей и бодрой, когда с заросшего соснами горного плато мы направлялись на равнину, где в изобилии росли кактусы и мескитовые деревья.

— Как ты, дитя? — Она искоса посмотрела на меня.

Ответил я после долгой паузы: оценивал свое состояние.

— Меня пугает, что это становится легче.

— В смысле, убивать?

Пистолеты, кевларовый бронежилет и оружейный ремень грудой лежали на полу перед сиденьем, между моих ног.

— Да, мэм. Убивать.

— Сколько?

— Пять.

Я подумал о Джинкс. О синих глазах под желтыми контактными линзами. О том, что она выглядела бы совсем иначе без готской косметики и соответствующей атрибутики.

Миссис Фишер нарушила паузу:

— Ты знаешь, кем они были… эти люди. Ты знаешь, что они делали и собирались сделать.

— Да, мэм. Я сделал только то, что должен. Но это все равно слишком легко.

— Может, потому, что с такими плохими людьми раньше тебе встречаться не доводилось.

— Может.

Мы спустились на равнину, проехали «Торговый пост Джеба», скромные домики, комплекс зданий побольше, возможно, складов. На автостраде миссис Фишер повернула на восток, к Лас-Вегасу.

Из Вегаса похитили только четверых детей из семнадцати.

— Куда мы едем, мэм?

— Именно в то место, куда нам надо. Ты увидишь.

Через какое-то время мы съехали с автострады на Южный бульвар Лас-Вегаса, где ночь раскрашивал разноцветьем пульсирующий неон, где вздымались фонтаны и пенились водопады, где архитектура обещала элегантность или дикое наслаждение, может, и первое, и второе, где каждый нюанс дизайна говорил, что деньги — это блаженство и на них можно все купить, в крайнем случае арендовать, где афиши обещали фантастические развлечения, где толпы запрудили тротуары, то ли направляясь на шоу, то ли возвращаясь с него или переходя из одного казино в другое.

Я полагаю, эти туристы являли собой радость, веселье, удовлетворенность и счастье во всех их проявлениях. Но когда я вглядывался в выражение лиц, они казались мне масками, под которыми скрывались беспокойство, предчувствие беды, тревога, замешательство и сомнение, а язык тел говорил об озабоченности и нетерпении. Возможно, сказывалось мое настроение, коллекция голов и другие жестокости стояли перед глазами, но эти люди на тротуарах представлялись мне беженцами из скучных и серых мест, а причины их бегства они и сами не понимали. Они приехали сюда, чтобы найти веселье, утерянное везде, веселье, и яркость жизни, и свободу, и надежду, но уже начали подозревать, пока на каком-то подсознательном уровне, что этот многомиллиардный, самый большой карнавал в истории человечества, в конце концов, совсем не оазис, а всего лишь другая разновидность пустыни, из которой они бежали.

В тот момент, наверное, не было ни одной вечеринки в мире, в которой я бы не нашел изъяны.

Миссис Фишер покинула знаменитую Стрип, одна длинная равнинная улица сменялась другой, потом дорога пошла в гору, и наконец-то мы свернули на подъездную дорожку к не бросающемуся в глаза, но определенно уютному дому, во всех окнах которого горел теплый свет. Дружелюбная пара, мужчина и женщина, пятидесяти с небольшим лет, вышла нам навстречу и помогла отвести детей в дом. Никто не называл своих имен, не спрашивал моего, но приветствовали меня так, будто мы знали друг друга много лет… и это относилось ко всем, с кем я здесь встретился.

Я понял, что Бу, который верно следовал на Вереной, уже не моя собака-призрак и нашел себе нового спутника.

В этом просторном двухэтажном доме ценили и уважали книги, полки с которыми я видел едва ли не в каждой комнате. Эти люди построили храм семье и дружбе, с фотографиями близких на столах, каминных полках, стенах. Каждый уголок предназначался для создания хорошего настроения: продуманно расставленная мебель, уютные ниши, диваны у окон, способствующие непринужденной беседе. Но при всей царящей в доме безупречной чистоте и порядке ты не чувствовал, что находишься в музее, тебе предоставлялось право ставить ноги куда угодно, как ты вел бы себя в собственном доме.

Я могу описать, что произошло здесь в последующие несколько часов, но не могу объяснить. Так хорошо я проводил время только со Сторми.

Мы прошли в гостиную, где нас ждали три собаки: золотистый ретривер, бернский зенненхунд и фландрский бувье, которые тут же принялись кружить среди детей, словно ожившие большущие набивные игрушки.

На центральной стойке на кухне, на столе в столовой, на столиках в гостиной стояли блюда с булочками и маленькими пирожными, детям предлагали напитки, от которых поначалу большинство отказывалось. Они еще не отошли от пережитого шока. И как минимум четверо знали, что их родителей убили. Да и поездка в лимузине, вновь неизвестно куда, не улучшила их настроения.

Минут через десять девять детей присоединились к нашей группе, не сыновья и не дочери наших хозяев, в возрасте от семи до десяти лет. Не красавцы по меркам нашей культуры, помешанной на моделях и знаменитостях, которые постоянно на экранах телевизоров, но красавцы для меня, веселые и пышущие здоровьем.

Никогда раньше я не видел таких социально адаптированных детей. Без колебаний, но и без агрессии они влились в нашу компанию, улыбаясь недавним пленникам, задавая им вопросы, ненавязчиво прикасаясь к ним, как часто поступают в детстве друзья.

Поначалу наших семнадцать сдерживали неловкость, застенчивость, неопределенность, замешательство, но гораздо быстрее, чем я ожидал, их вытащили из раковин, в которые они запрятались. Двадцать шесть человек разделились на группы по два-три-четыре человека, причем в каждой находился один из вновь прибывших детей, и разбрелись по дому.

Я подошел к миссис Фишер:

— Что это? Что здесь происходит?

— То, что должно происходить, дорогой. Просто наблюдай. Ты увидишь.

— Кто эти приехавшие дети?

— Наблюдай и смотри.

Я ходил по дому, на второй этаж, на первый, вновь на второй, изумляясь тому, что видел. Очень скоро наши семнадцать, получившие тяжелейшую психологическую травму, болтали с кем-то из девяти или между собой. Иногда я видел слезы, и дрожащие губы, и отчаяние, но они быстро уходили. Я стоял, прислушиваясь ко многим разговорам, таким логичным, таким увлекательным, когда я их слушал, но смысл их забывался, едва я отходил.

Три собаки неустанно кружили по дому. Часто я видел, как один из семнадцати отчаянно хватался за золотистого ретривера, или бернского зенненхунда, или фландрскогого бувье. Потом озабоченные взгляды и напряженные лица начали уступать место улыбкам, еще нерешительным, но улыбкам.

В маленьких ручках появились булочки или пирожные, кружки с горячим шоколадом или холодным молоком, стаканы с газировкой. Разговоры стали веселее, иногда даже оживленными, и хотя подслушивал и понимал, все вылетало из головы, словно они говорили об истинах и утешении, доступных только разуму ребенка.

Большую часть этих трех часов я провел словно во сне, хотя каждая минута была такой же реальной, как и любая другая, когда я бодрствовал. Я ел булочки, бродил по дому и ощущал умиротворенность, которой давно уже не испытывал. И точно знал, что происходящее сейчас с нашими семнадцатью детьми — наставления, или терапия, или что-то совершенно другое, — благое и доброе.

Самый удивительный момент наступил в начале третьего часа, когда появились пятеро новых взрослых, хотя дверной звонок не давал о себе знать. Я сразу подумал, что это родители девятерых детей, не из-за внешнего сходства, а потому, что их отличали тот же здоровый вид и внутренняя красота, которые поразили меня в детях, да и по возрасту — от двадцати пяти до тридцати с хвостиком — они вполне могли быть родителями. Они не называли себя, не спрашивали имена других, но разошлись по дому, и вскоре каждый разговаривал с группой детей.

Новые разговоры не откладывались у меня в памяти, как и прежние, но я помню, что часто улыбался. Ни один из этих пяти взрослых не пытался заговорить со мной. Время от времени они переходили к другой группе, словно каждый хотел поговорить со всеми нашими семнадцатью, и когда я проходил мимо кого-то из них в комнате или коридоре, у меня возникало желание представиться, задать им вопросы. И хотя я по натуре не застенчивый, что-то меня останавливало. А что самое странное, когда мой взгляд встречался с взглядом одного из них, я отводил глаза, чувствуя, что не должен просить их увидеть то, что видели мои глаза, что бы это ни значило.

В какой-то момент я заметил, что иероглифы стерли со лбов наших семнадцати. Я не видел, когда это сделали.

Вскоре по мне подошла Верена Стэнхоуп, чтобы задать вопросы, на которые я ей и ответил. Она поблагодарила меня, а я — ее, за то, что проявила себя в самый нужный момент. Она взяла меня за руку, и при контакте я улыбнулся, потому что увидел ее в грядущие годы. «Тебя ждет прекрасная жизнь», — заверил я девочку.

Позже я обнаружил, что сижу на диване, бумажник раскрыт, и я смотрю на карточку, полученную от «Мумии цыганки». Я не знал, как долго я сидел и смотрел на нее, но, когда поднял голову, загадочные дети и взрослые уже ушли. Наши хозяева и миссис Фишер уводили детей из гостиной в прихожую.

— Что происходит? — спросил я.

— Детей увозят домой.

— Куда — домой?

— Каждого к его или ее родителям, за исключением тех четверых, которые потеряли родителей. Их повезут к бабушке и дедушке.

Муж нашей хозяйки открыл дверь, и его жена повела троих детей Пейтонов по дорожке к припаркованному у тротуара автомобилю.

Я вышел на крыльцо. Молодая пара, которой, вероятно принадлежал автомобиль, поздоровалась с Джесси, Джасмин и Джордан и усадила их на заднее сиденье.

Когда миссис Фишер присоединилась ко мне на переднем крыльце, я спросил: «То есть их отвезут в Барстоу?»

— Да, дорогой. Высадят у дорожки к дому и подождут, пока родители не откроют им дверь.

— Родители знают об их приезде?

— Для них это будет сюрприз. Детей высадят у дома, убедятся, что они в безопасности, и уедут, так что никто не узнает, кто их привез.

Пару, которая приехала на автомобиле, я не видел среди пяти взрослых, чей взгляд я не мог выдерживать более двух секунд. Я спросил, кто они.

— Хорошие люди, — ответила миссис Фишер.

Автомобиль уехал, и тут же подкатил следующий. Наша хозяйка вернулась, чтобы отвести к нему маленького мальчика.

Скоро отбыли все семнадцать, Верена в компании Бу. Собака-призрак перед отъездом в последний раз лизнула мне руку. Остались только мы с миссис Фишер, хозяева дома и три собаки, глаза которых на удивление ярко блестели, учитывая, как много их гладили и сколько они сделали, чтобы успокоить детей.

Наши хозяин и хозяйка захотели обнять миссис Фишер, а потом они захотели обнять меня, и мне захотелось обнять их, хотя если я и знал их имена, то успел забыть.

Когда мы отъезжали в лимузине, я спросил: «А как же полиция?»

— Утром, — ответила миссис Фишер, — в полицейские управления четырех округов поступят анонимные звонки, сообщающие о местонахождении поместья, где плохие люди играют в непристойные игры. И то, что они найдут, несомненно, их потрясет.

— А что скажут дети?

— Что их куда-то увезли и какое-то время держали в комнате, а потом пришли хорошие люди, развязали их и отвезли домой.

— Ваш лимузин легко опознать, мэм. И мое лицо в свое время мелькало в газетах.

— Дети не запомнят тебя или меня, Одди. Они не вспомнят того, что могли говорить им их отвратительные похитители или тех ужасов, которые они себе представляли. Им дан дар забывчивости.

— В булочках или в горячем шоколаде?

— Святой Боже, дорогой, ничего такого грубого, как наркотики! И никакого гипноза, прежде чем ты об этом спросишь.

— Тогда что? Как?

Она сверкнула неотразимой улыбкой с ямочками, похлопала меня по плечу.

— Ты знаешь, что там происходило, милый.

— Нет, не знаю. Я ничего не понимаю. Кто эти девять детей и пятеро взрослых?

— Утро вечера мудренее, Одди. Проснувшись, ты будешь знать.

— А если проснусь не зная?

— Тогда спроси твоего мистера Хичкока, знает ли он их.

Я обдумал ее слова:

— С вашими ресурсами, почему вы не бросили их сразу на спасение детей?

— Господи, дорогой, ты — часть моих ресурсов.

— Ох.

Когда мы выезжали на автостраду 15, я спросил:

— Куда мы едем, мэм?

— Я отвезу тебя домой.

— Это долгая дорога, мэм. Мы оба слишком устали, чтобы выдержать ее.

— Я теперь совсем не сплю. Для сна просто нет времени, слишком много дел.

— А я совершенно вымотался.

— Ты поспи, мой дорогой водитель. Я тебя разбужу, когда мы приедем.

Я закрыл глаза, почти заснул, снова открыл.

— Проблема, мэм. Вы подобрали меня на трассе. Вы не знаете, где я живу.

— Я с этим определюсь, дитя. Не волнуйся.

Вегас удалялся, нас окружала ночь, пустынная и звездная.

— Люди, которым принадлежит дом, куда мы привезли детей…

— Я думала, ты спишь.

— Они случайно оказались так близко? Если бы это случилось в Оклахоме, или в Нью-Хэмпшире, или в Джорджии, нашлись бы другие люди и другие дома, в которых чувствуешь себя так же… хорошо, как в том?

— До некоторых домов ехать пришлось бы дольше, милый, но такие люди там есть. Они есть везде.

Позже, оставив на руле одну руку, миссис Фишер тряхнула меня, разбудив, потому что я плакал во сне.

— Все хорошо, мэм, — заверил я ее. — Я плакал, потому что все было чудесно и удивительно.

И потому что все действительно было чудесно и удивительно, я вновь соскользнул в сон о собаках, и детях, и прекрасных людях, которые смотрели мне в глаза и узнавали обо мне все, узнавали и не отвергали меня.