Книга: Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29

Глава 28

Мертвые не говорят. Почему — точно не знаю. Всегда думал, что их лишили дара речи по одной причине: если бы заговорили, рассказали о смерти нечто такое, чего живые знать не должны.
Мистер Хичкок уже тридцать два года как умер. Не ходило никаких безумных слухов, будто он фальсифицировал свою смерть, как, скажем, Элвис. Кроме того, выглядел он на пятьдесят лет, возраст его творческого рассвета. А будь это настоящий мистер Хичкок, ему бы далеко перевалило за сотню, поскольку родился он в 1899 году.
Я таращился на него, отдавая себе отчет, что челюсть у меня отвисла, но закрыть рот не мог.
— Мистер Томас, — продолжил он, — час поздний, время уходит, а этот сценарий требует Джеймса Стюарта, а на Тэба Хантера.
— Сэр… вы говорите.
— Ваша наблюдательность впечатляет. Но ее одной недостаточно, чтобы спасти семнадцать детей. И теперь…
— Но души задержавшихся в этом мире мертвых не говорят.
— Я умер, как вам известно. Но я никогда не задерживался, не топтался на месте ни до смерти, ни после. Если многое надо успеть, нет никакой возможности терять время. И теперь мне надо вам кое-что сказать, но говорить бессмысленно, если вы не готовы слушать.
— Называйте меня Одд, сэр. Или Одди. Это будет круто. В том смысле, что я ваш верный фэн. Фильмы у вас потрясающие.
— Благодарю вас, мистер Томас. Некоторые вполне пристойные, другие на уровне, есть и неудачные. И если у вас есть серьезные претензии, по-моему, вам следует переадресовать их продюсеру, с которым я работал, мистеру Дэвиду О. Селзнику… где бы он сейчас ни находился. Теперь мы можем вернуться к детям?
— Минуточку. — Меня как громом поразило внезапное осознание. — Вы же не можете просто… Мы должны… Если вы говорите… Тогда кто вы, сэр? Вы мой… мой ангел-хранитель?
— Я тронут вашим столь высоким мнением обо мне, мистер Томас.
— Называйте меня Одд.
— Премного вам за то благодарен. Но ангелы, мистер Томас, рождаются ангелами и не могут быть кем-то еще, за исключением, разумеется, тех случаев, когда они посещают землю, обращаясь в людей, или собак, или кого-то еще. Заверяю вас, за годы, проведенные на земле, я не был ангелом, принявшим человеческий образ, так что и ныне я не ангел.
— Тогда кто вы?
— Иерархия душ и распределение их работ и обязанностей после смерти гораздо более сложная, чем представляет себе Голливуд. Это не удивительно. Но, если вы настаиваете, я готов вам все рассказать, только к тому времени, когда я закончу, дети уже будут мертвы.
Он выдвинул нижнюю губу, вскинул брови, выжидающе посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Позволим им умереть ради того, чтобы утолить твое любопытство?»
В оправдание моей временной неспособности сосредоточиться на детях могу лишь сказать, что недавно я справился с тремя бойцовыми собаками, осмотрел коллекцию отрезанных голов, посетил сатанинский храм, убил одного человека и боялся, что мне придется убить еще многих, услышал, как со мной впервые заговорил призрак, и не просто призрак, а Альфреда Хичкока.
Но его поднятые брови и неодобрительно выдвинутая вперед нижняя губа привели меня в чувство, и я легко себе представляю, как аналогичным выражением лица он приводил в чувство актеров, уклонившихся от сценария, и добивался нужного результата практически без слов. Я представил себе, как он смотрит на Грегори Пека или Рода Тейлора — наверняка никогда на Кэрри Гранта или Джеймса Стюарта, — и не мог не улыбнуться.
Но, как только заметил его реакцию на мое веселье, тут же стер улыбку с лица.
— Где дети, сэр?
— Они под охраной на третьем этаже, мистер Томас. Чтобы вывести их оттуда и из дома, вам понадобятся вся ваша изобретательность и храбрость.
— Но я полагал, что они в подвале. Джесси, Джасмин, Джордан и остальные. Стоило мне подумать о них, меня тянуло в подвал.
— Вас тянул сюда я. Если бы вы пошли на третий этаж, не располагая определенными сведениями, которые вам надо знать, вы бы уже умерли.
Теперь я пристально смотрел на него.
— Какими сведениями?
— Люди, которые собрались здесь сегодня, съехались из четырех западных штатов. В большинстве своем они знают друг друга, но есть и новые лица.
— Я уже это понял по тому, как тот парень среагировал на меня в коридоре.
— Молодец. Это приятно, когда исполнитель главной роли достаточно умен.
Я немного смутился.
— Я не вижу себя исполнителем главной роли, сэр.
— Если честно, мистер Томас, я тоже. Но, если вы уберете пистолет в кобуру и открыто пойдете на третий этаж, будто имеете на это полное право, велики шансы, что ни у кого не возникнет подозрений.
— За исключением ковбоя.
— Да. За исключением ковбоя.
— Он думает, что я мертв.
— Я уверен, что он так думает.
— А если я столкнусь с ним?
— Не столкнетесь.
— Я умер в «Кабинке 5», сэр?
— Этого я сказать вам не вправе.
— Вы… вернули меня… из мертвых?
Вместо ответа он подмигнул.
— Слушайте внимательно, мистер Томас. Если кто приветствует вас поднятым кулаком и словом «контумакс»…
— Пусть даже чувствуя себя идиотом, я тоже подниму кулак и отвечу «потестас». Но что это означает?
— «Contumax» на латыни дерзкий или непокорный. «Potestas» на латыни власть. Эти люди достаточно предсказуемы.
— Только я думал, что они более серьезно относятся к безопасности.
Мистер Хичкок пожал плечами.
— Они верят, что их защищает принц этого мира и никому не под силу до них добраться.
— Почему они в это верят?
— Потому что так оно и есть.
— Однако.
— Им нечего бояться большинства людей. И, возможно, именно из-за этого они не способны представить себе такого необычного человека, как вы, мистер Томас, и приготовиться к встрече с вами.
— Вы про мой дар?
— Разве что в последнюю очередь.
— Но что во мне необычного?
— Все.
— Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления.
— Вот именно.
Он улыбнулся, и у меня возникло странное ощущение, что он, как миссис Фишер, собирается ущипнуть меня за щеку. Но не ущипнул. И не сказал, что развеселило его.
Услышал я другое:
— Поскольку вы так загадочно одеты, люди подумают, что вы один из тех, кто будет убивать детей этим вечером. Если они спросят, кто ваш покровитель, скажите: Зебулун, и они особенно вас зауважают.
— Кто такой Зебулун?
— Один из наиболее могущественных демонов.
— Мне хочется смеяться, сэр.
— Вам хотелось смеяться, когда вы осматривали коллекцию голов?
— Нет, сэр. Все ясно. Мой покровитель Зебулун.
— Только старайтесь не слишком часто произносить это имя.
— Почему нет?
— Это неблагоразумно.
— Хорошо, понял. Как скажете, сэр.
Он нацелил на меня палец нехарактерным для него жестом. В мире кино, где хватало темпераментных личностей, он отличался тем, что просто уходил, предпочитая не участвовать в споре.
— Вы должны избегать Шестиглаза.
— Кто такой Шестиглаз?
— Меньший демон. Обычная его форма — голова быка на человеческом теле, только глаз у него шесть, группами по шесть с каждой стороны.
— Я уверен, что узнаю его.
— При вашей последней встрече с Шестиглазом он выглядел иначе.
По моей спине пробежал холодок. «Тварь на крыше в полнейшей тьме?»
— Когда вы попадаете, по вашей терминологии, в Гдетоеще, о вашем присутствии сразу становится известно тем, кто живет в пустоши, мистер Томас. Вас там ненавидят. Ненавидят, потому что вы полная противоположность им. И поскольку они могут заходить в Гдетоеще, один из них обязательно пытается добраться до вас. Шестиглаз предпочитает принимать ваш облик. Он постарается высосать вашу жизнь и вашу душу.
— «Дай мне твой выдох… и сладкий фрукт на его излете».
— Всеми способами избегайте Шестиглаза.
— Если он появится, как мне его избежать?
— Бегите, мистер Томас, бегите.
Сомневаясь, что мне удастся вызволить детей, я спросил:
— Может, мне просто связаться с полицией, рассказать им, где похищенные дети? Может, я смогу их убедить, и они решат, что стоит взглянуть?
Он с грустью посмотрел на меня, удивляясь моей наивности.
— Мистер Томас, среди гостей наверху шериф округа.
— Ох…
— Вот именно. Ох.
Режиссер начал подниматься над полом, словно собирался уйти через потолок, как он это сделал в лифте в «Стар Траке».
— Подождите, подождите, подождите, — позвал я.
Он опустился на пол.
— Время истекает, мистер Томас.
— Почему вы не возьмете детей под свое крыло и не выведете отсюда?
— Этим миром движут не чудеса. Этим миром движет свободная воля, и я не могу вмешиваться. Все зависит от свободной воли, вашей и детей.
— Но вы вмешались, чтобы дать мне совет.
— Я кинорежиссер, мистер Томас. Я не советую. Я даю инструкции. А вы вольны их проигнорировать.
Когда он вновь начал подниматься, как воздушный шарик на параде около универмага «Мейси», я схватил его за руку, чтобы удержать.
— Почему вы не заговорили со мной с самого начала, почему раньше ограничивались только пантомимой?
Он улыбнулся и покачал головой, как бы говоря, что мне надо еще многому научиться по композиции драмы. «Нельзя открывать такой поворот сюжета раньше, чем в конце второго действия. — Его лицо стало серьезным. Он встретился со мной взглядом, словно хотел понять, насколько я готов к противостоянию. — Дети, мистер Томас. Невинные дети».
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Сделайте даже больше. — Его обычная сдержанность уступила место эмоциям, которые он не демонстрировал на публике, когда купался в лучах славы. — Этот мир может больно бить по детям.
Потом я узнал, что у него и его жены, Альмы, родилась одна дочь, Патриция, которую он боготворил. Осталось множество фотографий, запечатлевших полноватого мистера Хичкока, крошечную Пэт и Альму на отдыхе в таких экзотических местах, как Париж, и Африка, и Швейцария. Его улыбка, ироническая для публики, могла быть и нежной, а самой нежной становилась на фотографиях с Пэт и ее детьми. Играя с внуками, он сам становился ребенком, и все хичкоковское достоинство жертвовалось ради полноценного участия в детской игре.
Возможно, такое отношение к детям и их счастью обусловливалось собственным одиноким детством. В девять лет его отправили в католическую школу-интернат. До четырнадцати лет он воспитывался иезуитами, которые свято верили, что угроза наказания и незамедлительное приведение его в исполнение — лучшей способ добиться прилежного отношения к учебе. Ему еще не исполнилось пятнадцати, когда он бросил школу и нашел первую работу. Другие помнили его тонко все чувствующим и ушедшим в себя ребенком, он же называл себя «на удивление непривлекательным подростком», хотя редкие фотографии тех дней не подтверждают столь суровой самооценки. Среди самых ярких воспоминаний его детства стало позднее пробуждение в рождественское утро, когда он, пятилетний, увидел, как мать вынимает две игрушки из его рождественского чулка, кладет их в чулки других детей и заменяет их парой апельсинов.
— Этот мир может больно бить по детям, — повторил он. — Эти семнадцать думают, что их похитили ради выкупа. Они не знают, что с ними собираются сделать, хотя некоторые что-то подозревают. Сектанты хотят их удивить, чтобы насладиться их ужасом, абсолютным ужасом в тот момент, когда дети поймут, какова их судьба.
— Я запомню все, что вы сказали мне, сэр. Теперь я чувствую себя увереннее, зная, что вы на моей стороне. Теперь все будет хорошо.
Он приподнял бровь.
— Вы в этом уверены, мистер Томас? Вы точно видели мои фильмы?
Я подумал о финале «Головокружения» и пожалел об этом.
Вновь он поднялся над полом.
На этот раз я не пытался его остановить, просто попросил:
— Называйте меня Одд, сэр.
Уже под самым потолком он ответил:
— Это очень мило с вашей стороны, мистер Томас. Пожалуйста, называйте меня Хич.
— Да, сэр. Я еще увижу вас, мистер Хичкок?
— Я рассчитываю на это, независимо от того, переживете вы ближайшие полчаса или нет.
Он удалился через потолок.
Пришло время убить или умереть. Может, и убить, и умереть.
Назад: Глава 27
Дальше: Глава 29