Глава четвертая
Очередь учеников класса H медленно движется сквозь очередь класса P. Парень передо мной о чем-то спорит с методистом. Я смотрю на учеников из класса A сквозь толпу и вижу Мередит Шевалье и Рашми Деви, которые уже получили свое расписание уроков и теперь сравнивают их друг с другом.
– Но я не просил театральную студию, я хотел теорию вычислительных систем, – удрученно говорит один из студентов.
Регистратор абсолютно невозмутима.
– Знаю, но теория вычислительных систем не вписывается в твое расписание, и мы выбрали альтернативный вариант. Возможно, ты сможешь записаться на теорию вычислительных систем позже…
– Моим альтернативным вариантом было компьютерное программирование.
Я отвлекаюсь и теряю нить разговора. Неужели они могут так поступить? Заставить нас ходить на занятия, о которых мы не просили? Я просто умру – УМРУ, – если меня снова заставят ходить в спортзал.
– На самом деле, Дэвид, – регистратор пролистывает бумаги, – ты не стал заполнять альтернативную форму, и нам пришлось выбрать занятия вместо тебя. Но думаю, ты увидишь…
Разозленный парень вырывает расписание из рук регистратора и уходит. Упс! Похоже, это не ее ошибка. Я делаю шаг вперед и называю свое имя как можно более дружелюбным тоном, надеясь загладить впечатление от грубияна, который только что убежал. Регистратор широко улыбается в ответ:
– Я помню тебя, лапушка. Удачного первого дня. – Женщина протягивает мне половинку желтого листа.
Я задерживаю дыхание, просматривая список. Уф! Никаких сюрпризов. Английский для юниоров, матанализ, французский для начинающих, история Европы и что-то непонятное под названием La Vie.
После регистрации член совета обрисовывает мою будущую «жизнь». На уроки отведено столько же времени, сколько и для выполнения домашнего задания. Плюс иногда приглашенные преподаватели будут читать лекции о том, как заполнять чековые книжки, снимать апартаменты и печь киш. Или о чем-нибудь еще подобном. Я почти испытываю облегчение от того, что мама позволила мне выбирать предметы. Один из приятных моментов этой школы заключается в том, что математику, науку и историю старшеклассникам изучать не обязательно. К сожалению, моя мать-пуританка не позволила мне закончить образование на год раньше, отучившись три года вместо четырех.
– Ты никогда не попадешь в нужный колледж, если станешь заниматься керамикой, – предупреждала она, хмуро глядя на мой список предполагаемых предметов.
Спасибо, мама. Отослать меня в другую страну, в город, знаменитый своими произведениями искусства, заставляя при этом опять заниматься математикой. Я поспешила к Мередит и Рашми, чувствуя себя пятым колесом в телеге, но ощущая и некоторую гордость оттого, что мы будем изучать одни и те же предметы. Мне везет.
– Три со мной и четыре с Раш! – Мередит отдает мне расписание обратно. Ее разноцветные кольца тихонько постукивают, сталкиваясь друг с другом.
Раш. Какое необычное прозвище. Они шепчутся о людях, которых я не знаю, и все мои мысли устремляются на другой край двора, где Сент-Клэр с Джошем дожидаются своей очереди. Интересно, есть ли у нас с ним общие занятия?
Я хочу сказать, с ними. Общие занятия с ними.
Дождь уже закончился, и Джош сильно бьет ногой по луже, брызги летят в Сент-Клэра. Сент-Клэр смеется, а потом они вместе заливаются хохотом. Внезапно я замечаю, что Сент-Клэр ниже Джоша ростом. Сильно ниже. Странно, что я не заметила этого раньше, просто он совсем не похож на коротышку. Большинство из них или очень робкие, или, наоборот, наглые и резкие. Может быть, что-то среднее. Но Сент-Клэр уверенный в себе, дружелюбный и…
– Ух ты, на что смотрим?
– Что?
Я оборачиваюсь, но Рашми обращается не ко мне. Она кивает головой в сторону Мередит, которая застыла с таким же глупым видом, как и я.
– Ты скоро дыру в голове у Сент-Клэра прожжешь. Как некрасиво!
– Заткнись, – шиплю я.
Но Мередит в ответ на мои слова лишь улыбается и пожимает плечами.
Что ж. Этого стоило ожидать. Как будто мне нужна была какая-то особая причина, чтобы не влюбляться. Парень мечты официально вне зоны доступа.
– Только ничего ему не говори, – просит Мередит. – Пожалуйста.
– Ну конечно, – отвечаю я.
– Потому что мы только друзья.
– Понятно.
Мы шатаемся без дела до тех пор, пока для вступительной речи не прибывает директриса школы. Она грациозна, словно балерина. У нее длинная шея, а снежно-белые волосы убраны в аккуратный пучок. Эта прическа ее ничуть не старит, скорее наоборот – делает более привлекательной. Женщина выглядит как истинная француженка, хотя я точно знаю, что она из Чикаго. Взгляд ее скользит по нашим рядам – сотня ее питомцев!
– Добро пожаловать! Поздравляю вас с началом нового учебного года в Американской школе в Париже. Я счастлива вновь видеть знакомые лица и еще более счастлива видеть лица новые.
Видимо, даже во Франции вступительные речи – это нечто незыблемое и неизменное.
– Студентов, поступивших в прошлом году, я прошу тепло поприветствовать своих одноклассников, а также новичков, которые поступили в школу в этом году.
Вежливые аплодисменты. Я оглядываюсь вокруг и с удивлением ловлю на себе взгляд Сент-Клэра. Он демонстративно смотрит в мою сторону. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.
Директриса продолжает. Сосредоточься, Анна. Сосредоточься. Взгляд Сент-Клэра обжигает, словно солнце. На коже у меня выступает испарина. Я прячусь под одним из безукоризненно подстриженных деревьев. Чего он таращится? Он все еще смотрит? Думаю, да. Почему, почему, почему? Это значит, я ему нравлюсь, или не нравлюсь, или он просто так? Я не в силах поднять взгляд.
Но когда я наконец отваживаюсь это сделать, парень вообще на меня не смотрит. Он грызет свои ногти.
Директриса заканчивает речь, и Рашми тут же бросает нас, чтобы присоединиться к парням. Мы с Мередит отправляемся на английский. Преподавательница пока еще не пришла, и мы выбираем места подальше. Классная комната оказывается гораздо меньше, чем те, к которым я привыкла, внутри все отделано темными блестящими панелями, а окна размером с двери. Но парты здесь точно такие же, как у нас в Америке. И классная доска. И гигантская точилка для карандашей. Я стараюсь сосредоточиться на этих знакомых предметах, чтобы успокоить нервы.
– Тебе понравится профессор Коул, – говорит Мередит. – Она просто суперская и всегда выбирает для чтения самые лучшие книги.
– Мой отец пишет новеллы, – не задумываясь, ляпаю я и тут же жалею об этом.
– Правда? Кто он?
– Джеймс Эшли. – Это литературный псевдоним. Наверное, фамилия Олифант звучала недостаточно романтично.
– Кто?
Мое унижение становится почти невыносимым.
– «Решение». «Выход». По ним сняты фильмы. Ладно, забудь, там все названия такие же отвратительные…
Мередит с восторгом подается вперед:
– Да нет же, моя мама любит «Выход»!
Я шмыгаю носом.
– Не такие уж эти фильмы и плохие. Как-то раз я смотрела вместе с мамой «Выход» и чуть не разрыдалась, когда та девочка умерла от лейкемии.
– Кто это умер от лейкемии? – Рашми плюхается рядом со мной.
Сент-Клэр вальяжно входит следом за ней и садится напротив Мередит.
– Отец Анны написал «Выход», – говорит Мередит.
Я закашливаюсь.
– Я этим вовсе не горжусь.
– Прошу прощения, а что такое «Выход»? – спрашивает Рашми.
– Ну тот фильм, где мальчик помогает освободить девочку из лифта, а потом вырастает, и они влюбляются друг в друга, – рассказывает Мередит. Сент-Клэр облокачивается на спинку стула и берет ее расписание. – Но на следующий день после их помолвки у нее диагностируют рак крови.
– Отец везет ее к алтарю в кресле-каталке, – заканчиваю я. – А потом она умирает во время медового месяца.
– Уф! – одновременно выдыхают Сент-Клэр и Рашми.
Все смущены.
– А где Джош? – спрашиваю я.
– Он на предпоследнем курсе, – говорит Рашми так, словно мне это давно известно. – Мы отправили его на матанализ.
– О! – Наш разговор зашел в тупик. Прекрасно!
– Три занятия вместе. Дай-ка твое расписание. – Сент-Клэр наклоняется и берет мой листок. – О, французский для начинающих.
– Я же говорила.
– Не все так плохо. – Парень с улыбкой протягивает мне листок. – Читать меню на завтрак без моей помощи ты будешь еще до того, как освоишь этот курс.
Хм, может, я уже не горю желанием учить французский. Из-за парней девчонки начинают вести себя как идиотки.
– Бонжур, класс! – На сцену, прихлебывая кофе, поднимается женщина в открытом бирюзовом платье. Она очень молода, и у нее светлые волосы. Таких светлых волос у преподавателя я еще не видела. – Для…
Ее взгляд мечется по комнате и останавливается на мне.
Что? Что я такого сделала?
– Для единственного человека, который еще со мной не знаком, скажу, можете называть меня профессор Коул. – Женщина демонстративно делает реверанс в мою сторону, и класс разражается смехом.
Все оборачиваются, чтобы посмотреть.
– Привет, – едва слышно шепчу я.
Опасения подтвердились. Из двадцати пяти человек – учеников этого класса – новенькая здесь только я. А это значит, что одноклассники имеют передо мной преимущество, ведь все они уже знакомы с учителями. Школа настолько маленькая, что каждый предмет ведет один и тот же преподаватель во всех четырех параллелях.
Интересно, кто же раньше был на моем месте? Возможно, кто-то поумнее меня. Кто-то с дредами и татушками в виде пин-ап телочек и связями в музыкальной индустрии.
– Я вижу, обслуживающий персонал снова проигнорировал мои пожелания, – говорит профессор Коул. – Все встают. Вы знаете, что делать.
Сразу я не подскакиваю, но, когда все начинают сдвигать парты, повторяю за остальными. Мы составляем их в большой круг. Так необычно видеть всех моих одноклассников одновременно. Я использую эту возможность, чтобы оценить публику. Не сказать чтобы я сильно выбивалась из общей массы, но джинсы, обувь и сумки моих соучеников гораздо дороже моих. Ребята выглядят как-то аккуратнее, ухоженнее.
Ничего удивительного. Моя мама ведет биологию в старших классах, так что у нас не особенно много свободных денег. Отец выплачивает ипотеку и помогает с оплатой остальных счетов, но этих денег недостаточно, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что когда-нибудь отец вознаградит ее другим способом и просто купит новую стиральную машинку.
Возможно, мама права.
Остаток утра проходит как в тумане. Мне нравится профессор Коул, но и учитель по математике, профессор Бабино, тоже ничего. Он парижанин, смешно двигает бровями и плюется, когда говорит. Я не думаю, что это отличительная черта всех французов. Скорее математик просто шепелявит. Не так-то просто говорить с подобным акцентом.
Помимо прочего, я начала изучать французский. Профессор Жиллет также оказывается парижанкой. Понятно. Они всегда выбирают носителей языка для преподавания в иностранных классах. Мои учителя-испанцы вечно выпучивали глаза и восклицали: «Aye, dios mio!», стоило мне поднять руку. А оттого, что я не могла осмыслить понятие, которое им казалось элементарным, впадали в полный ступор. И я перестала поднимать руку.
Как и предполагалось, на уроке французского одни новенькие. Среди них тот, который утром возмущался из-за расписания. Он представляется Дэйвом, и в его голосе звучит неподдельный энтузиазм и облегчение оттого, что он здесь не единственный старшеклассник.
Возможно, Дэйв все-таки неплохой парень.
В полдень огромная толпа ребят устремляется в столовую, и я вместе с ними. Обойдя основную очередь, я направляюсь прямо к кассе, набрав хлеба и фруктов из раздела «выбери сам», несмотря на то что паста благоухает просто восхитительно. Я просто слабачка. Я лучше умру от голода, чем попытаюсь сделать заказ на французском. «Qui, qui!», – бормотала бы я, указывая на непонятные слова в меню. А потом шеф-повар протянул бы мне нечто отвратительное, и я вынуждена была бы купить это, сгорая от стыда. Ну конечно, я хотела жареного голубя! Прямо как у Нанны.
Мередит и ее друзья хохочут за тем же самым столиком, где сидели с утра. Я делаю глубокий вдох и присоединяюсь к ним, с облегчением отмечая, что никто не удивлен. Мередит спрашивает Сент-Клэра, не общался ли он со своей девушкой. Он сидит, вальяжно развалившись на стуле.
– Нет, мы встречаемся вечером.
– Ты видел ее летом? У нее уже начались занятия? Что она будет изучать в этом семестре?
Мередит продолжает задавать вопросы об Элли, но Сент-Клэр отделывается короткими фразами. Джош и Рашми целуются; я почти вижу их языки, приходится вернуться к хлебу и винограду. Как целомудренно с моей стороны.
Виноградины гораздо меньше, чем я привыкла, и кожица у них слегка шершавая. Может, это грязь? Я макаю салфетку в воду и тру маленькие фиолетовые шарики. Это работает, хотя они по-прежнему слегка неровные. Хм… Сент-Клэр и Мередит замолкают. Я поднимаю глаза и натыкаюсь на их озадаченные взгляды.
– Что? – недоумеваю я.
– Ничего, – усмехается Сент-Клэр. – Заканчивай свои виноградные ванны.
– Они были грязные, – объясняю я.
– Ты хоть одну попробовала? – спрашивает Мередит.
– Нет, на них все еще эти грязные точечки. – Я показываю одну виноградину.
Сент-Клэр берет ее из моих пальцев и кладет себе в рот. Я, словно загипнотизированная, наблюдаю, как двигаются его губы и кадык.
Я озадачена. Как лучше поступить – отмыть виноград или оставить все как есть ради того, чтобы заслужить его одобрение?
Сент-Клэр с улыбкой берет другую виноградину:
– Открывай рот.
Я открываю.
Прежде чем попасть внутрь, виноградина задевает нижнюю губу и лопается во рту. Она оказывается настолько сочной, что я давлюсь и едва не выплевываю ее. Вкус очень интенсивный и такой сладкий, что больше напоминает конфетку, чем фрукт. Сказать, что я раньше не пробовала ничего подобного, значит ничего не сказать. Мередит и Сент-Клэр смеются.
– Подожди, ее нужно распробовать, как вино, – говорит Мередит.
Сент-Клэр наматывает полную вилку пасты.
– Итак, как прошел урок французского? – спрашивает он.
Такая резкая смена темы заставляет меня вздрогнуть.
– Профессор Жиллет меня пугает. Она постоянно хмурится…
Я откусываю кусочек багета. Корочка хрустит, но внутри хлеб мягкий и упругий. О боже. Я запихиваю в рот еще кусочек.
Мередит выглядит задумчивой.
– Она может пугать поначалу, но, когда вы познакомитесь поближе, ты убедишься, что она очень хорошая.
– Мередит – ее лучшая ученица, – сообщает Сент-Клэр.
Рашми отлипает от Джоша, который явно изумлен притоком свежего воздуха.
– Мер делает успехи во французском и в испанском, – добавляет она.
– Может, ты побудешь моим репетитором? – обращаюсь я к Мередит. – Языки мне даются отвратительно. Здесь закрыли глаза на мои оценки по испанскому лишь потому, что директриса любит читать тупые новеллы моего папеньки.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Мередит.
Я округляю глаза:
– Она упоминала это несколько раз во время телефонного разговора. – Постоянно спрашивала о том, как продвигаются съемки «Маяка». Словно отец что-то говорит по этому поводу. Или мне есть до этого дело. Она и не предполагает, что я могу предпочитать несколько иные фильмы, чуть более интеллектуальные, к примеру.
– Мне нравится итальянский, – говорит Мередит. – Но здесь его не преподают. Я хочу в следующем году поступать в колледж в Риме. Или в Лондоне. Возможно, я могла бы учить его там.
– Разве итальянский не лучше изучать в Риме? – спрашиваю я.
– Ну, да. – Мередит украдкой бросает взгляд на Сент-Клэра. – Но мне всегда нравился Лондон.
Бедная Мер. Ее дела совсем плохи.
– А ты чем хочешь заниматься? – спрашиваю я Сент-Клэра. – Куда будешь поступать?
Он пожимает плечами. Так медленно, лениво, удивительно по-французски. Точно так же сделал официант вчера вечером, когда я спросила, есть ли у них пицца.
– Не знаю. Это зависит… Хотя мне нравится история. – Парень наклоняется вперед, словно хочет поделиться интимным секретом. – Я всегда мечтал быть одним из тех типов, у которых берут интервью на Би-би-си или Пи-би-эс. Ну знаешь, с умопомрачительными бровями и замшевыми заплатками на локтях.
Прямо как я! Ну что-то вроде того.
– Я тоже хочу, чтобы меня показывали по каналу с классическими фильмами, где мы обсуждали бы Хичкока и Капру с Робертом Осборном, – признаюсь я. – Он там ведет большую часть программ. Я хочу сказать, он, конечно, старый пижон, но все-таки крутой. И знает просто все о кино.
– Правда? – В голосе парня слышится неподдельный интерес.
– Голова Сент-Клэра забита совсем другим. Его интересуют исключительно учебники по истории размером с энциклопедию, – вклинивается в разговор Мередит. – Поэтому выманить из комнаты его крайне тяжело.
– Поэтому там вечно торчит Элли, – сухо замечает Рашми.
– Кто бы говорил! – Сент-Клэр кивает в сторону Джоша. – Особенно если вспомнить… Анри.
– Анри! – повторяет Мередит, и оба смеются.
– Один-единственный чертов день, но ты никогда не устанешь мне о нем напоминать. – Рашми косится на Джоша, но тот занят пастой.
– Кто такой Ан-ри? – Я пытаюсь правильно произнести имя.
– Один экскурсовод, с которым мы познакомились на втором курсе, во время поездки в Версаль, – отвечает Сент-Клэр. – Маленький, тощий заморыш, но Рашми бросила нас в Зеркальной галерее и побежала к нему…
– Ничего подобного! – Рашми в возмущении всплескивает руками.
Мередит качает головой:
– Они обжимались весь день. На глазах у всех.
– Вся школа два часа ждала их в автобусе из-за того, что Рашми забыла, в какое время мы уезжаем, – добавляет Сент-Клэр.
– И вовсе не два часа… – не сдается Рашми.
– Профессор Хансон в конце концов обнаружил ее под каким-то кустом в саду, и вся шея у нее была в следах от укусов, – заканчивает Мередит.
– В следах от укусов! – прыскает Сент-Клэр.
Рашми фыркает:
– Заткнись, Английский язычок.
– А?
– Английский язычок, – смеется девушка. – Так мы стали называть тебя после того захватывающего представления, которое вы с Элли устроили на уличной ярмарке прошлой весной.
Сент-Клэр пытается протестовать, но смех получается неестественно громким. Мередит и Рашми прекращают перебранку, но… Я уже потеряла нить разговора. Я думаю о том, как теперь целуется Мэтт. И возможно ли, что, попрактиковавшись, он стал целоваться лучше? Может, это из-за меня он так плохо целовался?
О нет.
Я плохо целуюсь. Наверняка дело во мне.
Однажды мне вручат статуэтку в форме губ, на которой будет выгравировано: «Худшая в мире девушка для поцелуев». И Мэтт скажет речь о том, как, доведенный до отчаяния, начал встречаться со мной, холодной и неприступной. И в итоге лишь зря потратил время, не подозревая, что все эти дни по нему сохла вполне доступная Черри Миликен. А что она доступная – знают все.
О боже! Неужели Тоф тоже считает, что я плохо целуюсь?
Это было всего один раз. В последнюю перед отлетом во Францию смену в летнем лагере. Время тянулось медленно, и мы почти весь вечер просидели в лобби одни. К тому же это была наша последняя встреча перед расставанием. На целых четыре месяца. Возможно, нам казалось, что это наш последний шанс. Как бы то ни было, мы вели себя безрассудно. Отчаянно храбро. Флиртовали весь вечер напролет, и к тому моменту, когда нужно было возвращаться домой, мы уже не могли разойтись просто так. Поэтому… мы продолжили разговор.
А потом Тоф признался, что будет по мне скучать.
И поцеловал меня.
А потом я ушла.
– Анна? С тобой все в порядке? – спрашивает меня кто-то из друзей.
Все за столом смотрят на меня.
Не плачь. Не плачь. Не плачь.
– Мм… А где здесь туалет?
Туалет – моя любимая отговорка в любой ситуации. Стоит о нем упомянуть, и все расспросы тут же прекращаются.
– Туалеты дальше по коридору. – Сент-Клэр смотрит на меня с недоверием, но не отваживается задать вопрос. Возможно, он боится, что я начну рассказывать про впитывающие способности тампонов или упомяну страшное слово на букву «М».
Остаток ланча я просиживаю в туалете. И до боли скучаю по дому. Голова гудит, живот крутит, все кажется ужасно неправильным. Я никогда не просила посылать меня сюда. У меня была своя жизнь… Я бы предпочла, чтобы родители предоставили мне выбор: где бы я хотела учиться последний год – в Атланте или в Париже?
Кто знает? Возможно, я бы выбрала Париж.
О чем мои родители никогда не задумывались, так это о том, что я хочу иметь право выбора.
