15
Терри ворвался в комнату для прослушиваний. У него было столько новостей для Скипа — о неожиданном отцовстве, о том, как за одну ночь могла измениться вся жизнь, и о страшной мести посредством послабляющих пилюль.
Но вместо Скипа он увидел Мисти, которая пила чай с высокой женщиной средних лет, доброй и симпатичной с виду. Терри показалось, что он ее уже где-то видел.
— Это мама Скипа. — Мисти бросила обеспокоенный взгляд на женщину. — Скипу… Скип не совсем в порядке.
Терри ошарашенно покачал головой, не понимая, что происходит. В своем возрасте он еще полагал, что все они будут жить вечно.
— Что с ним?
— Он в больнице, — объяснила Мисти. — Говорят, у него был удар.
Женщина еще ниже повесила голову над своим пластиковым стаканчиком с чаем. Терри испуганно смотрел на Мисти. Он не понимал, о чем она. Он вообще ничего не понимал.
— Удар? Как это? Как сердечный приступ?
Мисти набрала воздуха в грудь.
— Врач «скорой помощи» сказал, что, вполне возможно, произошло кровоизлияние в мозг. Кровоизлияние из лопнувшей артерии. Если он переживет неделю или две, с ним все будет в порядке.
Терри сделал шаг в их сторону, но не мог подобрать слова. Тот факт, что у Скипа была мать, сам по себе его шокировал. А то, что его друг и кумир мог умереть, у него вообще в голове не укладывалось.
Как ваше собственное тело могло предать вас подобным образом? Как же такое могло случиться без предупреждения? Где справедливость? Кому жаловаться?
— Если бы не Скип, и меня бы здесь не было, — пробормотал он, и это прозвучало патетично и скупо — кого волнует, здесь он или нет? Кому какое дело? Но женщина улыбнулась и кивнула.
— Босс хотел тебя видеть, — сказала Мисти. — Вас обоих.
Терри обернулся и увидел Леона. Тот стоял в дверях, бледный от потрясений и недосыпа. Один его глаз распух и побагровел. Над бровью красовался зловещий кровоподтек. А волосы его были золотистого цвета.
Терри взял Леона под руку и вывел из комнаты, с тревогой глядя на друга.
— Господи, Леон, что случилось?
— Я танцевал, — ответил Леон, и Терри еле сдержался, чтобы не прыснуть со смеху. Он слегка подтолкнул Леона. — Ты танцевал?
— Да, танцевал. — Леон улыбался.
— Тебя нашли Псы?
Улыбка Леона стала шире.
— Да, но потом их нашли Теды.
Терри удовлетворенно кивнул.
— А что насчет Скипа? Что будет со Скипом?
— Не знаю.
Терри положил руку Леону на плечо.
— Со Скипом все будет в полном порядке. Должно быть в порядке. Ему ведь только — сколько ему, кстати?
Леон наклонил голову, и на мгновение Терри показалось, что друг не раздумывает над его вопросом, а вспоминает статьи, на которых они оба выросли, — статьи руки Скипа Джонса о его приключениях с Кейтом Ричардсом. Игги Попом. Дэгом Вудом, Лу Ридом. Джимми Пейджем и «Нью-Йорк доллз». Размышляет о столь тяжело давшейся Скипу мудрости и его неукротимых аппетитах, каким-то странным образом сосуществующих. О Скипе, критикующем показуху и воспевающем дельные вещи в своем чистом и выдержанном стиле. Терри наблюдал за выражением лица Леона и знал, что лучше, чем Скип, писать он никогда не сможет.
— Скипу двадцать пять, — наконец ответил Леон.
Оки зашли в кабинет Кевина Уайта. Тот смотрел из окна на речной траффик, а рядом с ним стоял Рэй. Когда Терри постучал в открытую дверь, оба одновременно обернулись. Уайт жестом пригласил их войти, Рэй улыбнулся, и Терри вспомнил последний раз, когда они были вместе все втроем, — прошлым вечером, прячась от Тедов в разрушенном здании. Словно целую вечность назад.
— Босс, мы втроем едем в госпиталь, — заявил Терри, — Мы должны навестить Скипа.
Уайт нетерпеливо покачал головой.
— Не волнуйтесь за Скипа. О нем есть кому позаботиться. С ним все будет в порядке. А нам предстоит важный выпуск.
— Важный выпуск? — воскликнул Терри. — Важный выпуск? Скип в больнице черт знает с чем, а вы говорите о важном выпуске?
Уайт молчал, глядя на них. Тишина заполнила кабинет. Когда он наконец заговорил, его голос был очень тихим:
— Вам, парни, не пора ли завязывать со своей любовью ко всему этому тинейджерскому бунтарству? — Он посмотрел на Терри так, словно тот кочегарил на Брайтон-бич в праздничный день в каком-то лохматом году. — Я слышал о фокусах, которые ты выделывал в гостинице «Бланш». — Под пристальным взглядом Уайта Терри опустил глаза и уставился на кончики ботинок. Он не выносил, когда Уайт на него злился. Но голос редактора смягчился. — В будущем не приноси свои личные проблемы на работу. Хорошо?
Терри кивнул.
— Хорошо.
Уайт посмотрел на Леона.
— Одному богу известно, где ты был прошлым вечером.
— Я ходил танцевать — рапортовал Леон, но это не вызвало у редактора улыбки.
— Посмотри на себя. — Уайт разочарованно покачал головой.
— Но я думал, нам полагается быть сумасбродными и распущенными! Мы же рок-н-ролльная газета, — запротестовал Леон и почувствовал, как дух противоречия набирает обороты. — Я думал, думал, что в этом вся суть!
Терри заметил, что на столе Уайта были разложены фотографии молодого Элвиса Пресли. И впервые в жизни понял, что Элвис был великолепен.
— Ты думаешь, в этом вся суть, Леон? Приходить на работу в таком виде, будто всю ночь тебя таскали кошки по помойкам? Не спорю, возможно, когда-то и было так. Возможно, рок-н-ролл предполагал молодость и безрассудство — когда-то. Но посмотрите на себя! Для вас это стало оправданием, отговоркой, чтобы никогда не взрослеть!
— А как же анархия? — спросил Леон.
— Да, — поддакнул Терри, желая поддержать друга и рискуя навлечь на себя гнев редактора. — Я думал, анархия — это модно?
Но Уайт только улыбнулся.
— Не смешите меня! Если бы Джонни Роттен был настоящим анархистом, он бы сейчас сидел на заднице в пабе в Финсбери-парк и сосал палец. Он бы не подписал контракт с Ричардом Брэнсоном. — Редактор устало покачал головой. Ему почти стукнуло тридцать, и вся эта чушь ему порядком надоела. Он явно устал с ними спорить. — Вы, парни, должны решить: либо вы серьезно относитесь к тому, чем мы здесь занимаемся, либо вы просто развеселые дилетанты-любители. Потому что нет больше места дилетантам в музыкальной индустрии. Если это ваш выбор, идите пишите брошюры.
— Босс, вы говорите как какой-нибудь прожженный бизнесмен, — тихо сказал Леон. Он не хотел скандалить с Уайтом. Он любил его. — Но я знаю, что для вас все это значит гораздо больше. Я знаю, что вы любите музыку. Любите «Газету». Я знаю, что это так. — Леон триумфально улыбнулся. — Вы такой же, как и мы.
— Времена меняются, — произнес Уайт, и Терри подумал, что редактор выглядит более уставшим, чем любой из них. — Мы уже не какая-нибудь подпольная газетенка. Это бизнес. У нас есть рекламодатели, руководство, подписчики — вся эта взрослая дрянь. Они приходили сюда вчера вечером — треклятые костюмы — жаловались на наркотики, на громкую музыку, на всех этих журналистов, разгуливающих по офису в таком виде, словно они из какой-нибудь рок-группы. На вас жаловались. Нет такой вещи, как независимый фестиваль. Больше нет. Вот почему, когда Скип поправится, ему придется взять длительный отпуск.
Друзья были просто ошеломлены.
— Скип не вернется? — спросил Терри.
— Скипу нужен отдых. Долгий отдых.
Терри с Леоном переглянулись. Рэй уронил волосы на глаза.
— Послушайте, я знаю, что вы все любите Скипа, — продолжил Уайт. — И я тоже люблю. Ну разумеется люблю. Кто дал ему первую нормальную работу, как не я? Кто держал его здесь, пока он распугивал пожилых дамочек из «Кантри мэттерз»? Но не мог же Скип вечно продолжать в таком духе! Он что, пытался переплюнуть Кейта Ричардса? Решил окочуриться в редакции? Вы думаете, что костюмы всего этого не замечают?
— Не могу поверить, что Скипа здесь не будет. — Терри взглянул на Рэя, но лицо друга оставалось беспристрастным. Вероятно, редактор уже успел ему все объяснить.
— Знаете, что случится в скором времени? — продолжал Уайт. — Наступят восьмидесятые. Задумайтесь об этом.
Терри задумался. Но он даже представить себе не мог, что будет в восьмидесятых. Это было просто невообразимо. Затем, впервые за все время разговора, Уайт вдруг заулыбался лунатической улыбкой, тыкая пальцем в Рэя.
— Угадайте, у кого этот молодчик взял интервью?
Пару мгновений Терри с Леоном просто глазели на Рэя, а затем поняли и налетели на него, хлопая по спине, и смеясь, и поздравляя.
— Итак, Рэй пишет про Леннона для нового выпуска, — констатировал Уайт. — Ну а ты, Терри, что для нас делаешь?
Терри попытался потянуть время. Он ведь даже не задумывался о том, что именно напишет для нового выпуска газеты.
— Ну — я думал, я могу поговорить с Билли Блитценом. Упросить его…
— Забудь об этом, — перебил его Уайт. — С этим покончено. Всех уже тошнит от этого благородного наркомана. Этот стиль уже изжил себя, да и музыка никудышная. Я скажу тебе, что ты сделаешь, — ты займешься синглами этой недели, а на следующей я отправлю тебя в Шеффилд. «Серые крысы» организуют тур. Возьми с собой Мисти. Скажи, чтобы она по-больше фотографировала Псов, как они буйствуют и крушат все вокруг.
Терри промолчал, но на его лице отразилось все. Все, что он думал о «Серых крысах», о Дэгенхэмских Псах и о Мисти, которая вынуждена будет находиться в их обществе.
Уайт кивнул, как бы соглашаясь с ним.
— Хочешь, чтобы я кого-нибудь другого отправил? — серьезно спросил он.
Но Терри понимал, что дни, когда он мог писать о своих друзьях-рокерах, окончены.
— Нет, я возьмусь за это.
— Хорошо.
— А мне что делать? — спросил Леон.
Уайт долго перебирал бумаги на своем столе, пока наконец не нашел то, что искал. Леон узнал свой текст.
— Лени и «Рифенштальз» в «Рыжей корове», — задумчиво произнес Уайт, — Хороший концерт?
Леон пожал плечами.
— Да все как обычно. Фрик-шоу! Я все там написал, босс. Мне эта дрянь не по вкусу.
— Хорошая работа, Леон, — похвалил Уайт. — Остроумно, в меру оскорбительно, в точности нужная длина. И сдал ты ее вовремя. Молодец.
Леон просиял. Одно слово похвалы от Кевина Уайта — и настроение поднималось.
— Спасибо, босс.
— Только концерта-то не было, — вздохнул Уайт, и у Леона сердце ушло в пятки. — Лени заболела. Она вчера днем у врача была. — Редактор выбросил текст в корзину для мусора и отряхнул руки. Затем вновь взглянул на Леона. — Они не играли в «Рыжей корове» вчера вечером.
Терри с Рэем смотрели на Леона во все глаза, учащенно дыша. Они знали, что права на апелляцию не было. В редакции «Газеты» вы могли вытворять практически все, что вам заблагорассудится. Но если вы написали о концерте, которого не было на самом деле, и вас поймали на этом, тогда вы должны были освободить стол.
И уйти.
— Прости, Леон, — печально произнес Уайт, — Ты для нас много хороших рецензий написал. Я лично проверю, чтобы ты получил все необходимые рекомендации.
Терри положил Леону руку на плечо. Он видел, как наполняются слезами глаза друга. Видел шок на лице Рэя. Леон повесил голову.
И тогда в дверь тихо постучали. Худенький мальчишка с красной челкой, падающей на огромные, жирно накрашенные глаза, скользнул в кабинет с пачкой напечатанных страниц в руках. Он был младше их всех. Даже младше Рэя.
— Вот то, что вы просили. — Он широко улыбнулся Уайту. — Влияние Берлина на Боуи, и влияние Боуи на всех остальных.
Когда крашеный юнец исчез за дверью, Терри уставился на редактора.
— А это что еще за гоблин?
— Это наш новый сотрудник, — ответил редактор.
Трое друзей сидели в «Треви» и пили чашками чай. Терри с Рэем украдкой бросали взгляды на Леона, не зная, что и сказать. Передвигая под столом ноги, они постоянно натыкались на старую картонную коробку, в которой лежали вещи с рабочего места Леона. Им никогда не приходило в голову, что однажды наступит конец всему.
Леон чувствовал, что он должен что-то сказать, — прямо как прошлым вечером в «Голдмайн», когда умер Элвис и все громко ликовали. Он просто обязан был что-нибудь сказать. Интересно, откуда у него эта вечная потребность говорить. Не от отца ли?
— Я просто — знаете — заикаясь, начал он, — я просто хочу сказать, что было здорово. — Его глаза опять наполнились слезами. — Лучшее в моей жизни. Работа в «Газете». И работать с вами двумя…
Рэй прикусил губу, уставившись в чашку с чаем. Но Терри разъяренно ударил кулаком по столу, сверкнув на Леона глазами.
— Чушь собачья! Не подражай тут Вере Линн с ее «Well Meet Again»! Это ничего не меняет, Леон, — что ты уходишь, — не меняет! — Терри шмыгнул носом, вытер глаза грязными пальцами и очумело улыбнулся. — Ты знаешь, какой сегодня будет день? Сегодня у нас будет самый лучший день в жизни! Лучший день!
Терри сделал глоток чая и изложил свой план. Вскоре Рэй, а затем и Леон начали подключаться. Это им не нужно было обсуждать, это было вполне очевидно — они ни за что не позволят увольнению Леона положить конец самой потрясающей дружбе в их жизни.
Они проведут утро в «Ро-трейд», разглядывая новые пластинки и брошюры и обсуждая новую музыку с двумя управляющими. Позже, днем, они отправятся в Камден-Таун, где все знали Терри и где сегодня, вероятно, устроят репетицию «Сабвей сект» или «Клэш». Они поболтают все вместе о музыке, политике и девочках, позлословят о прочих группах и музыкальных газетах; там будет пиво «Ред страйп» для всех, «спиды» и косяки для желающих, и все станет так, как в самом начале. В один прекрасный момент они, возможно, даже что-нибудь съедят, наверстывая упущенное за последние дни, за все обеды, которое пропустили. А когда придет вечер, у них будут безграничные возможности выбора.
Терри развернул «Газету» на разделе афиши. Хитро взглянул на Леона, и друзья улыбнулись друг другу. Терри подтолкнул его и рассмеялся.
— Посмотри на это!
Дэг Вуд в «Рэйнбоу» в Финсбери-парк. Это может оказаться интересным, особенно если Дэг действительно припас для концерта слабительное Скипа. Элвис Костелло — в «Нэшвилл рум», на углу Кромвель-роуд и Норт-Энд-роуд, цена билета £1. Эдди и «Хот родз» в «Марки» — £1 за вход, £1.20 для членов — «Слотер и псы» в «Рокси», 41–43, Нил-стрит, Ковент-Гарден — с поддержкой «Варикозных вен». «Том Робинсон Бэнд» в «Якоре надежды» на Аплер-стрит, Айлингтон. А у «Секс пистолз» секретный гастрольный тур — никаких афиш, никакой рекламы — они только что сыграли в «Лафайетте», Вулвергемптон, и подростки обращались в «Газету» с жалобами на непомерную входную плату — £1.50. Ходили слухи, что «Пистолз» собираются выступить в «Скрин-он-зэ-Грин» рано утром.
— Итак, куда хотите сходить? — спросил Рэй.
— Давайте везде сходим, — сказав Терри. Леон засмеялся, наблюдая за парочкой своих друзей, которые с азартом разрабатывали план, и любя их, как братьев, которых у него никогда не было.
— Мне кажется, мы могли бы успеть почти везде, — заявил Рэй, — Хотя нам, возможно, придется пропустить «Варикозные вены» в «Рокси».
— Нет, вы видели этого нового парня? — Терри ударил по столу кулаком, и у Леона сердце переполнилось благодарностью, — Держите меня шестеро! Образ Боуи уже давно заездили!
Леон уставился в стол. К нему это уже не имело никакого отношения. Небольшая картонная коробка у его ног напомнила о том, что его уволили. Ему казалось, что пошло наперекосяк то, чего ему никогда уже не удастся исправить. Но он подумал о предстоящем дне, и у него поднялось настроение.
Внезапно в кафе вошла Мисти. Леон видел, что она хочет поговорить с Терри наедине, и через пару неловких мгновений Терри выскользнул с ней на улицу. Затем появился один из старших, заискивающий и уважительный — неслыханно! Ему нужно было поговорить с Рэем по поводу статьи о Ленноне, чтобы они смогли начать компоновку выпуска. И Леон сказал: «Давай иди, не обращай на меня внимания» — и пил чай, пока Рэй разговаривал. Леон чувствовал сердцем, что, как бы его друзья ни хотели провести с ним лучший день в жизни, у них были и более важные дела.
Старший ушел, а Терри вернулся без Мисти, но общая атмосфера уже была не та. Ребята расплатились и вышли. И больше не говорили о предстоящем им дне.
Снаружи они помедлили, а ветер хлестал им в спины, будто побуждая двигаться дальше. Мисти сидела в отцовской машине, припаркованной на пешеходном переходе, с заведенным двигателем. Из открытых окон доносились звуки «Радио-1». Диджей говорил, что Элвис Пресли продаст два миллиона пластинок в первые сутки после своей смерти. Они называли этот день лучшим днем Элвиса.
— Жаль, что на этой неделе работы полно. — извиняющимся тоном сказал Рэй. — Это очень важный выпуск, вот.
— Да все в порядке. — Леон не хотел, чтобы его друзьям было не по себе. Не хотел, чтобы они делали из этого столько шума. Если бы они были слишком добры к нему, он бы просто этого не вынес. — Я вам позвоню, ладно?
— Мы можем устроить это в другой день, — кивнул Терри. — У нас ведь впереди вся жизнь.
Терри обнял Леона, а Рэй смущенно положил ему руку на плечо. Леон попытался улыбнуться. Трое друзей с минуту смотрели друг на друга, словно не зная, что делать дальше. Внезапно проревел автомобильный гудок, призывно, несколько раз подряд. Друзья оглянулись на девушку за рулем «капри».
Мисти улыбнулась и жестом позвала Терри, ей не терпелось двигаться дальше.
— Значит, твой отец на самом деле не юрист?
Терри с Мисти сидели в машине рядом с ее домом, который оказался муниципальным домиком на холме, с видом на грязные задворки вокзала Кингс-Кросс.
Дворик перед домом — который, вероятно, когда-то служил садом — был погребен под автомобильными запчастями. Пара почерневших выхлопных труб, измазанный маслом двигатель, одинокое пассажирское сиденье, ржавый каркас старого «мини-купера» без колес. Шум электричек наполнял воздух, словно птичьи трели.
— Юрист бы не «форд капри» водил, — рассеянно ответила Мисти. Затем посмотрела на Терри взглядом, в котором, как ему показалось, светилась бесконечная нежность. — Ты ничего обо мне не знаешь.
Чистая правда. Его так легко было одурачить. Он — человек, который готовился стать отцом, и ничего не знал. Но начинал узнавать.
— Чем же он занимается? Твой отец?
Наполовину Терри ожидал, что она скажет: тем же, что и твой. Он ожидал, что она скажет: мой отец грузчик в Смитфилде. Мы в точности одинаковы и были одинаковы все время. Но вместо этого Мисти сказала:
— Он механик. У него свой бизнес. Свой маленький бизнес.
Терри задумался. Он представлял себе ее жизнь совсем по-другому родительский дом, заваленный пластинками Баха и книгами, детство, полное привилегий и прошедшее в прогулках на лыжах и пони, но все это нужно было переосмыслить. Многое из того, что его привлекало в этой девушке, оказалось надуманным.
— Откуда это взялось? — спросил он. Интересно, как это называется. — Эта… вымышленная жизнь?
Мисти вздохнула.
— Думаю, из «Космополитен». Все эти красивые люди, живущие красивой жизнью. И «Санди таймс» — особенно цветное приложение. И еще те люди, с которыми я познакомилась в шестом классе, после того как мои настоящие друзья бросили школу в пятнадцать. И все те, с кем я познакомилась в «Газете».
Терри все еще не понимал.
— Но тебе не обязательно было лгать мне.
— Ну конечно обязательно! — Она рассмеялась. — Я делала это не для тебя или кого-то еще. Я делала это для себя самой. Я лгала, чтобы чувствовать себя комфортнее! Ты хочешь зайти? Познакомиться с ними?
Герри взял ее руки в свои.
— Я хочу, чтобы мы не лгали друг другу больше. Если у нас будет ребенок. Если мы хотим, чтобы все было правильно.
Мисти растерянно смотрела на поцарапанный металл, разбросанный по всему двору.
— Ну может, только если мы будем лгать по достойной причине. Только если будем лгать, чтобы не причинять боль друг другу. — Она улыбнулась, провела кончиками пальцев по его щеке. — Это же самое главное в браке.
Отец Мисти расхохотался и хлопнул Терри по спине.
— Повеселился, теперь всю жизнь расплачивайся! — объявил он.
Ее отец был высоким человеком в безрукавке; на его широкой спине густым покровом росли курчавые волосы. Он достал грязные стаканы и налил две стопки «Феймос граус». Не обращая внимания на зажеванные протесты Терри, он заставил его взять стакан в руку.
— Мне ль не знать, каково тебе? Ее маманя была на четвертом месяце, когда мы поженились! — Он поднял стакан. — Ну, до дна!
Терри последовал его примеру и опрокинул виски в горло, чувствуя, как спиртное обжигает все его внутренности, до самых ботинок «Доктор Мартенс». У него закружилась голова. В убогом домике были повсюду расставлены изображения Иисуса и Марии. Казалось, они смотрели на него из каждой ниши, со стен, с камина. Христос на кресте. Мария со сложенными в молитве руками. Все эти образы страдания и чистоты. Терри прижал ладонь к вспотевшему лбу, ощущая, как виски творит с ним свою черную магию.
— Везучий же ты, — выдохнул отец Мисти, вытерев рот тыльной стороной волосатой кисти. — Братцы моей женушки мне жару задали. На всю жизнь запомнил. Хоть я всегда и собирался поступить честно, по правилу.
Отец махнул стаканом в сторону трех мрачных типов на диване, которые напряженно сканировали Терри взглядами. Братья Мисти, два старших, один младший. Монстры, подумал Терри.
— Кажись, тебе легко все с рук сойдет, — заметил отец. Затем, не мешкая, перешел к делу. — Могу вам с Мэри по дешевке скаут-холл устроить, для церемонии.
И Терри подумал — Мэри?
— А еще я знаком кое с кем из местного Вестминстер-Уайна, кто сможет бухлом заняться, а потом вы с Мэри поживете здесь у нас, пока муниципалитет не выделит вам маленькую хорошенькую квартирку.
Все уже было решено. Слезы выступили у Терри на глазах. Частично из-за «Феймос граус» частично от потрясшей его правды о семье Мисти и частично потому, что он всю ночь был на ногах, нюхал наркотики и переживал экстремальные приключения. Но прежде всего из-за внезапно нахлынувшего чувства, что его жизнь больше ему не принадлежит.
Эта семья была не похожа на его собственную. Его мама с ума бы сошла, если бы кто-то случайно сшиб статуэтку в саду перед домом, уж не говоря о том, чтобы завалить сад масляными частями автомобильного двигателя. Дом, в котором жили родители Терри, был их собственностью, а не муниципальной. И отец Терри, несмотря на суровый внешний вид, все выходные ухаживал за своими розами, а не разбирал по частям «форды». Эти люди — семья Мисти — были на другой ступени рабочего класса Они получали деньги наличными, жили большой семьей в чуть ли не съемном домишке, ютясь и толкаясь в ограниченном пространстве. А Терри был единственным ребенком в семье.
Трое братцев Мисти принадлежат к типу чванливой деревенщины — такие теперь заполоняли места, которые он раньше любил, и все портили. У них до сих пор были длинные волосы! На дворе конец лета 1977 года, а у них еще длинные волосы! И не потому, что они, как Рэй, верили в другую жизнь, а потому что они были слишком медлительны и тупы, чтобы меняться! Эти прически — Терри от них тошнило! За такие прически вас избили бы еще пять лет назад! Стрижки перьями, мешковатые штаны клеш, обтягивающие рубашки с коротким рукавом из ткани стрейч, через которую просвечивали их омерзительные соски, и эти пережевывающие жвачку вытянутые физиономии. Его глаза заволокли унизительные слезы.
— Ха! — расхохотался младшенький, — Упырь щас расплачется!
— Перестань, — гавкнул отец. На младшего братца Мисти это не произвело никакого эффекта, а Терри аж подскочил. — Он теперь семья, или скоро ею будет, я хочу, чтобы вы к нему как следует относились. Ну-ка, все вы — подите сюда. Пожмите упырю руку.
Никто не сдвинулся с места.
Лицо старика побагровело от ярости.
— Пожмите упырю руку, я сказал! — скомандовал он. Его глаза налились кровью и практически вылезли из орбит.
Братцы выстроились в очередь, чтобы пожать Терри руку.
— Благослови Господь, — пробормотал старший и потряс его кисть своей мясистой лапой, чуть не вывихнув ему плечо. Терри был в таком шоке, что даже боли не ощущал.
— Благослови Господь, — повторил средний, со всей силы сжав Терри руку, отчего его пальцы захрустели, как грецкие орешки на Рождество.
— Благослови Господь, — вякнул меньшой, едва коснувшись его ладони и тут же поспешно убрав руку. Вполголоса он добавил: — И если ты хоть раз не так посмотришь на мою сестру, я тебя убью на фиг.
Терри уже понял, что до конца дней его будут знать как Упыря. Что мы подарим Упырю на день рождения? Не хочет ли Упырь выпить? Придет ли к нам Упырь на Рождество? Неудивительно, что Мисти погрузилась в чтение этой австралийской феминистки Гермайн Грир — еще бы, все детство провести среди этих огров!
Мисти с мамой вернулись в комнату с подносом чая и имбирным печеньем. Ее мама была стройной очаровательной блондинкой с мягким ирландским акцентом. Терри помог ей разложить чай с печеньем, уже успев влюбиться в эту женщину. Ему хотелось вытащить ее из этого места. Ему хотелось, чтобы его кто-нибудь отсюда вытащил.
— Ну что ж, — поразмыслил папаша, набив полный рот сырым имбирным печеньем. — Вот они и нагулялись, мать.
И несмотря на то, что Терри вежливо улыбался, держа в руках чашку с горячим сладким чаем и с трудом сдерживая слезы, про себя он думал: о нет, нет, нет.
Я еще не нагулялся.
Новая мода на прически еще не достигла Гринфорда. Все по-прежнему хотели походить на каких-нибудь звезд, которых видели по телевизору или на фотографиях в журналах.
Леон уставился в запотевшее окно салона «Волосы сегодня». Перед ним открывался целый мир локонов в стиле Фарры Фосетт, «горшков» а-ля Пурди, центральных проборов в духе Энни Холл, стрижек перьями, как у Джейн Фонда в фильме «Клют». и «перманентов» на манер Кевина Кигана.
При помощи замысловатых инструментов, похожих на набор нейрохирурга, — щипцов, от которых шел пар, раскаленных добела вилок с четырьмя зубьямии яйцевидных шлемов, похожих на скафандры космонавтов, из которых торчали попивающие «Нескафе» головы, волосы начесывали, подкручивали и, прежде всего, палили.
Этот запах можно было почувствовать с улицы — запах горящих, опаленных волос, которые в принудительном порядке укладывали, а затем залачивали целыми тучами липкого парфюмированного спрея.
Леон залез в карман своей кожаной куртки и нащупал медальон святого Кристофера. После того как он попрощался с Терри и Рэем, он прошелся до Уэст-Энда и остановился перед огромной витриной в конце Шафтсбери-авеню. Глядя на медальон покровителя путешественников на серебряной цепочке, Леон думал про себя: о, вот это ей точно понравится. Он был бы счастлив провести так остаток своих дней — искать вещи, которые могли бы ее порадовать.
Он увидел Руби сразу же.
Она стояла за спинкой кресла, в котором сидела девушка с волосами как у Сьюзан Партридж из фильма «Семья Партридж» — очень длинными волосами с пробором в центре и слегка подкрученными в районе сосков. Играло «Радио-1» — эфир вел Тони Блэкберн, пела Карли Саймон.
В салоне было несколько мужчин из персонала, а также клиенты, которым к выходным подравнивали и приводили в порядок их замысловатые прически, — крепкие парни с кудрями а-ля Дэвид Эссекс, павлиньими хохолками на манер Рода Стюарта и белокожие мальчики с прическами «Афро». Леон проследил за одним из них, самым привлекательным, грозой домохозяек, с зачесом как у Клинта Иствуда. Тот неторопливо пересек помещение салона, держа в руке флакон спрея «Веяла», с виду напоминающего большой багровый фаллос.
Руби и Сьюзан Партридж о чем-то болтали друг с другом, глядя на отражение в зеркале. И когда мужчина нежно поцеловал Руби в ее блестящие губы, Леон увидел это дважды — один раз в зеркале, и один раз в реальности, — словно для того, чтобы он получше это усвоил, словно с первого раза он мог не уловить намека.
— Стив? — позвал кто-то, а Леон уже отвернулся, до боли сжав в кулаке медальон святого Кристофера.
— Подожди-ка, — вытаращив глаза, воскликнул маленький братик Рэя. — Ты отдаешь их мне? Ты отдаешь мне свою коллекцию пластинок?
Рэй запихнул свою вторую джинсовую куртку в рюкзак. Посмотрел на Робби и улыбнулся. Он хотел подарить брату свои пластинки, потому что уходил и потому что это было все, что он мог ему подарить. Но он не мог сказать об этом брату.
— Я могу достать любые пластинки, которые захочу, — объяснил Рэй. — Только не оставляй их без конвертов, ладно? Я знаю, что ты всегда так делаешь.
— Я никогда так не делаю, — заявил Робби, от возбуждения перепрыгивая с ноги на ногу. — Я никогда в жизни так не делал!
Белые носки, трусы, диктофон Терри. Несколько рубашек, которые не были куплены его матерью. Так как он оставлял пластинки, вещей получалось немного. — У тебя всего две пластинки, и ты их по жизни бросаешь без конвертов. Ладно, забудь они же теперь твои. Можешь делать с ними что хочешь.
— Я буду их беречь. — Робби благоговейно держал в руках потертую пластинку. — Я буду о них заботиться.
Рэй затянул рюкзак и перекинул его через плечо.
— Просто попытайся не уничтожить их в первую же минуту после того, как я уйду.
— А я могу спать на твоей кровати?
Рэй кивнул.
— Спи где хочешь, Роб. — У него в горле встал комок.
Он хотел уйти. Но стоял и смотрел на брата, перебирающего пластинки.
Двенадцать дюймов в диаметре — их приходилось держать обеими руками, и они заполняли все твое поле зрения. Держать в руках пластинку было все равно что держать младенца или некое произведение искусства. Робби рассматривал коллекцию с восторгом и удивлением, как археолог, нашедший несметные сокровища в гробнице фараона. «Sticky Fingers» от «Роллинг стоунз», с вмонтированной по сценарию Энди Уорхола в обложку настоящей молнией от джинсов. «Лед зеппелин III», без единого слова на обложке — слова были и не нужны, — только изображение старого фермера с мешком хвороста на плечах. А когда вы открывали конверт, вы видели, что эта картинка была нарисована на стене полуснесенного здания, а на заднем плане возвышались небоскребы — старый мир рушился.
«Revolver», «Rubber Soul» и «Imagine» — столовой Джона, затерянной в облаках. Альбомы, о которых Рэй почти забыл, — «First Steps» от «Фейсиз», пластинка того периода, когда Рода Стюарта еще ставил Джон Пил, или работы Боба Дилана. А в обнимку с пластинкой Джони Митчелл Рэй часто засыпал, грезя, как целует эти щечки… Лучшие хиты Хендрикса, и «Кинкс», и «Лавин спунфул», — он слушал их, пытаясь заполнить пробелы, хватая все, что упустил из виду. Тогда у него кружилась голова от того, сколько классной на свете музыки. Рэй завидовал своему маленькому братику, у которого все еще было впереди.
А затем Робби начал вытаскивать пластинки, которые теперь смущали Рэя, альбомы от «Уингз», «Моди блюз» и «Чикаго». Но ведь не бывает коллекций без изъянов. Никогда не знаешь, из чего вырастешь, никогда не предполагаешь, что «Hangman's Beautiful Daughter» от «Инкредибл стринг бэнд» изживет себя однажды, а Вэн Моррисон будет звучать классно всегда.
Рэй присел на корточки рядом с Робби, подобрал с пола саундтрек к фильму «Беспечный ездок», вспоминая, как мама купила ему эту пластинку. Затем взглянул на Робби — тот стоял на коленях с «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band» в руках — и вдруг заметил, что его брат плачет.
— Не уходи, — всхлипнул Робби.
— Ну. — Рэй утешающе положил руку ему на плечо. — Мне надо идти, Роб.
— Но мне будет одиноко, если ты уйдешь.
Рэй крепко обнял брата. Оба стояли на коленях, а вокруг них были раскиданы пластинки.
— Ты никогда не будешь одинок. Только не сейчас.
Робби вытер нос о рукав своей нейлоновой школьной рубашки. — И ты приедешь ко мне. В Лондон. Когда вырастешь. О’кей?
Робби кивнул, пытаясь казаться храбрым, и тогда Рэй вышел из спальни, где вырос, и прошел по коридору мимо закрытой комнаты старшего брата. Ему уже начинало казаться, что этот дом слишком тесен для того, чтобы прожить в нем целую жизнь.
Мама ждала его у лестницы. Она не плакала, только протянула ему маленький смятый сверток в кухонной фольге.
— Рыбный паштет.
— Спасибо, мам.
Он ощущал присутствие отца — тот неуклюже шаркал по гостиной. Здоровяк всегда чувствовал себя не в своей тарелке в окружении безделушек, которыми его жена напичкала каждый уголок и щелочку, — там был и белый испанский бык, и пепельница с надписью «С приветом из Фринтона», и модель гонконгского парома «Стар Ферри». Рэй думал было уйти не прощаясь, но что-то заставило его войти в гостиную. Старик был одет в свою жесткую униформу Столичной полиции.
Он протянул громадную руку, и Рэй взял ее — так, как умел, — как берут за руку девушку, сидя в заднем ряду кинотеатра. Отец презрительно поморщился и отдернул руку. Рэй знал, что их попытки прибегнуть к цивилизованной формальности всегда будут хуже ссор.
Внезапно с верхнего этажа раздался грохот. Сначала неистовые клокотания гитар, затем голос, звучащий так, словно певец полоскал горло гравием. Отцовское лицо омрачилось яростью и отвращением. — А это что еще за тарабарщина?
— Это «Фейсиз», папа, — рассмеялся Рэй. Пару секунд он задумчиво глазел на потолок. — Похоже на «That’s All You Need». Ладно, как-нибудь увидимся!
На улице его ждал автомобиль, вокруг которого собралась целая кучка любознательных детишек из соседних домов — похожие друг на друга мальчишки и девчонки в джинсах клеш с истрепанными от игр на площадке и катания на велосипеде швами. Все держались на почтительном расстоянии от желтого «лотуса элана», так, будто он прибыл с какой-то другой планеты.
Она открывала Рэю пассажирскую дверь, а его отец орал: «Сделай потише!», но музыка, казалось, становилась только громче.
Автостоп доживал свой век.
Водители грузовиков и представители торговых компаний, которые никогда и не слышали о Джеке Керуаке и его романе «На дороге», могли подбросить молодого человека не за деньги, а просто ради компании или для того, чтобы совершить благое дело в этом злом и холодном мире.
Итак, Леона подобрали на Северной кольцевой дороге — нефтяная цистерна державшая курс на Абердин. И водитель цистерны рассказал ему, что англичане воруют шотландскую нефть, впрочем, как пояснил тот, лживые английские подонки всегда перли все, что им заблагорассудится, сопрут и монеты с глаз мертвеца, если им позволишь. Проехав сквозь просторы все растущего Северного Лондона, он высадил Леона на середине Финчли-роуд, посоветовав ему быть поосторожней с лживыми английскими подонками.
Леон поднялся по холму к району Хэмпстед, прогулялся в тени зеленых улиц с громадными домами, где он провел детство, по лесопарку Хэмпстед-Хит, по желтой выжженной солнцем траве, и весь Лондон остался внизу как на ладони.
С кочевой жизнью покончено. Когда приставы освободят здание, они сделают то, что делали всегда. Вырвут трубы и разобьют унитазы. Были и другие подобные здания, тысячи таких зданий, но лето подходило к концу, и Леон знал, что вскоре бездомным придется дни и ночи напролет отмораживать свои радикальные задницы и мозги, напяливать шинели и шерстяные платки и прятаться от холода в спальных мешках. У Леона уже не хватало на это выдержки.
Итак, он направился туда, куда обычно идет молодой человек, когда идти больше некуда. Через Хампстед-Хит, через забор, окружающий земли Кенвуда, мимо огромного белого дома, в пригород с его чистыми и тихими улицами.
Леон выбросил ключ от входной двери, поэтому ему пришлось постучать. Дверь открыла его мать, все еще в халате. Отец завтракал за большим деревянным столом, в окружении широкополосных газет, апельсинового сока, кофе и круассанов. Сливочного сыра и копченой семги. Из колонок качественной аппаратуры звучал Бах. «Sheep May Safely Graze». Леон почувствовал запах натурального кофе и тостов и чуть не упал в обморок.
— Что с тобой случилось? — воскликнула мама, обобщив в этом вопросе сразу все — поблекший кровоподтек с прошлых выходных, порез на лбу работы Джуниора и фингал под глазом руки грузчика, на чью голову приземлился кетчуп.
— Он был в Левишэме, — с гордостью отозвался отец. — Ох уж это чертово хулиганье!
— Давай я что-нибудь приложу, — сказала мама.
Игнорируя протесты сына, мать принесла упаковку замороженного гороха «Бердз ай» и заставила Леона приложить ее к ранам. А затем родители с любовью и удивлением наблюдали, как Леон заглатывает круассаны и копченого лосося. Они уже и забыли, когда у их сына последний раз был такой аппетит.
— Я тут читал твою колонку, — начал Леон, смахнув крошки с губ тыльной стороной ладони и сделав большой глоток черного кофе. Натурального кофе, а не того, к которому он привык, который достаточно было просто залить кипятком! — Каковы твои ставки на эту Тэтчер?
— Этому не бывать, — выразительно сказал отец. — В нашей-то стране? С Бенни Хиллом, «девушками с третьей страницы» и анекдотами о тещах? Британцы никогда не отдадут свой голос за женщину.
— Ох, не знаю, не знаю, — вмешалась мама. — Думаю, было бы неплохо, если бы премьер-министром стала женщина.
— Тогда ей придется выбросить бюстгальтер, — рассмеялся отец.
Родители Леона все еще смеялись, а он прошел в свою старую комнату, кое-как разделся и забрался в постель, выжатый как лимон. Комната прыгала у него перед глазами.
Было так странно и одновременно уютно вновь оказаться в этих стенах, где прошло его детство и юношество, стенах, на которых висели старые плакаты с изображениями кумиров его детства — Джимми Пейджа и Джимми Гривза. Нетронутой оставалась и его хаотичная библиотека, где «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и «Капитал» делили место со сказками Энтони Бакериджа о проказах двух парнишек по имени Дженнингс и Дэрбишир — «Дженнингс идет в школу». «Дженнингс и Дэрбишир», «Спасибо Дженнингсу» и еще пара-тройка десятков историй — чего только не случалось с Дженнингсом! Леон когда-то любил Дженнингса, он даже хотел им стать! Полная ахинея, конечно, но в этот момент Леон не придавал этому никакого значения, потому что — о, Руби — простыни были такими мягкими и чистыми, а его родители приняли его обратно, не пристыдив и не задавая вопросов, словно он и не уходил никогда, словно никогда не выбрасывал ключ от входной двери. И Леон знал, что так будет всегда, пока они живы, они никогда не отвернутся от него. И ему не могло быть неудобно оттого, что он спал под покрывалом с картинкой из фильма «Челюсти», потому что он так устал, был просто сметен… сметен… сметен… сметен усталостью, его глаза закрывались — и он чувствовал, что уснет, как только положит голову на подушку. И уснул.
Он уснул, взрослый мужчина в детской спальне, ощущая на коже груди прохладный медальон святого Кристофера. А впереди его ждали многие километры пути.