53

Мы с Тоби стояли на платформе монорельсовой железной дороги и ждали поезда. Дело было в Дикой Азии, в Бронксском зоопарке, и мы собирались сесть на Бенгальский экспресс. Наряду с «Клойстерс» это, наверное, лучший способ покинуть Нью-Йорк, не покидая Нью-Йорка.

В Бронксе очень хороший зоопарк. Там нет решеток и сеток. Животные живут на огромных открытых пространствах, где много зелени и вообще пропадает ощущение, что ты находишься в городе. Зоопарк разделен на зоны по континентам: Африка, Азия, Северная Америка, — и каждая зона как нельзя лучше соответствует своему названию. Все как настоящее. В Африке сухо и пыльно, и почти нет деревьев, а киоски с мороженым сделаны в виде маленьких хижин. В Азии — буйная зелень, и бамбуковые рощи, и статуи индийских богинь, и китайские мостики над ручьями.

Мы договорились с Тоби, что он заедет за мной ровно в десять утра. Это был будний день, но я решила прогулять школу. Я проснулась пораньше и притворилась больной. Сказала маме, что я, наверное, подхватила тот же самый желудочный грипп, которым переболели папа и Грета. Мама потрогала мой лоб и согласилась, что он и вправду какой-то холодный и влажный. Я забралась обратно в постель и дождалась, пока все не уйдут. Потом встала, оделась и села у окна в гостиной ждать Тоби.

Как обычно, Тоби не счел странным, что я собираюсь встретиться с ним в десять утра в будний день. Он возник у задней двери в большом сером теплом пальто и, судя по его виду, был страшно рад меня видеть.

— Сейчас весна, — сказала я, глядя на его шерстяное пальто.

Тоби как будто смутился, что я обратила внимание на пальто. Он обвел взглядом наш задний двор.

— А я здесь уже был, — сказал он.

— Правда?

— Чайник. Тот почтальон. Это был я. Срочная доставка.

Я вспомнила тот день, который теперь казался таким далеким. Мне даже не верилось, что это было всего лишь два месяца назад.

— А, да. Я поняла, что это были вы.

Мысли Тоби, похоже, витали где-то далеко, но он быстро вернулся к реальности.

— Я так и думал, что ты поймешь, — сказал он, улыбнувшись.

Когда мы созванивались, я сказала ему, что теперь моя очередь куда-нибудь его сводить. Сначала я думала поехать в «Клойстерс», но потом поняла, что еще не готова делиться им с кем бы то ни было. И выбрала зоопарк. Тоби сказал, что я могу повести машину. И протянул мне ключи.

— Я, вообще-то, не очень умею водить. И у меня нет прав.

— Я тебя научу. — Тоби закурил, но уже после первой затяжки сильно закашлялся. Так сильно, что даже выронил ключи. Я подняла их и хотела отдать Тоби, но он уже сел на пассажирское сиденье. Мне совсем не хотелось садиться за руль, но, с другой стороны, не хотелось и чтобы Тоби подумал, что я боюсь. Поэтому я не стала спорить и села на водительское сиденье. Мой взгляд упал на голубую ладошку Смурфа, которую Финн приклеил на круглую блямбу на рычаге переключения передач, и я увидела выход из положения.

— Тут механическая коробка. Так что давайте вы… — Я положила ключи на приборную доску.

Тоби, все еще кашляя, кивнул. Взял ключи, и мы с ним поменялись местами.

Мы подъехали к зоопарку со стороны набережной, к входу Северной Америки. Северная Америка — самая убедительная зона Бронксского зоопарка. Мне очень нравятся тамошние высокие деревья и зеленые луга с оленями, бизонами и волками. Такой сокращенный, очень концентрированный вариант дикой природы Америки за всю историю существования континента. Как будто все виды животных, которые мы истребили, были возрождены к жизни и вновь появились на нашей планете.

— Поступим как в парке аттракционов, — сказала я. — Я вам кое-что покажу. И не только животных. Пойдемте. — Я оглянулась на Тоби. Выглядел он неважно. Когда мы с ним виделись в последний раз, он был гораздо бодрее. А теперь стал похож на старика. Я заметила, что он очень старается идти нормально, а не ползти по-черепашьи. — Пойдемте, — повторила я, сделав вид, что ничего не заметила.

И тут у Тоби как будто открылось второе дыхание. Вытянув руки вперед, он рванулся ко мне, заливаясь смехом. В этом огромном сером пальто он был похож на какого-то странного зверя на двух ногах. Я тоже рассмеялась и побежала вперед. Мы промчались через всю Северную Америку — мимо зеленых лугов с оленями и волками, мимо «Мира птиц» и «Ночного мира», и вот конец леса и луга уступил место экзотическим джунглям Азии.

— Это здесь. — Я указала вниз, на ступеньки лестницы, вдоль которой стояли ярко-красные и желтые индийские флажки.

Тоби оперся о перила, навалившись на них всем телом. Он никак не мог справиться с кашлем. Его спина сгорбилась, от чего он опять стал похож на старика. Я не на шутку перепугалась, потому что не знала, что делать. Я совершенно не представляла себе, как помогать больным. Я неловко похлопала его по спине. Все это время Тоби пытался улыбаться между приступами кашля, делая вид, что с ним все нормально. Когда он наконец откашлялся, я спросила, не надо ли ему воды.

— Нет, — сказал он. — Со мной все в порядке. Пойдем.

Мы спустились по лестнице. У ее подножия располагался небольшой загон, где можно было прокатиться на верблюде. Под седлами у верблюдов лежали попоны, сделанные из роскошных ковров цвета корицы, красного перца и горчичных зерен. Двое верблюдов катали детей по кругу, а остальные стояли со скучающим видом.

Я указала на павильон, стоявший чуть дальше по дорожке.

— Нам туда. Обещайте, что вам понравится.

Тоби ответил не сразу. Я думала, он скажет мне то же самое, что я сказала ему в парке аттракционов. Что не может этого пообещать. Но он сказал совершенно не то:

— Обещаю. Понравится. Даже если мне будет противно, обещаю, что мне понравится.

Я взяла два билета на монорельс, и мы прошли на платформу под крышей из тростника. Кроме нас, там была еще группа младших школьников, которых привели на экскурсию. Когда подошел поезд, мы с Тоби дождались, пока туда не войдут юные экскурсанты, а сами сели в другой вагон, где потише.

Сиденья в вагончиках шли в два ряда — верхний ярус и нижний, как в маленьком театре. Они располагались лицом к боковым стенкам, которые были полностью открыты. Поездка длится всего минут двадцать, но голос гида в динамиках представляет все так, словно ты проезжаешь через всю Азию, и если не смотреть вдаль, если сосредоточиться на деревьях и водоемах прямо под эстакадой, вполне можно в это поверить. Вполне можно поверить, что эти кабарги и вправду бродят в холмах где-то в южном Китае, а слоны — на равнинах Индии.

Когда мы проезжали по мосту через Бронкс, голос в динамике сообщил, что мы сейчас в Индии. Пересекаем Ганг. Я взглянула на Тоби, увидела, что он улыбается, кивнула ему и сказала:

— Вы не смотрите вдаль. Когда видно город, это все портит.

Грета всегда смотрела вдаль. Специально высматривала места, где сквозь просветы среди деревьев проглядывал настоящий Бронкс.

На обратном пути, когда мы будем проезжать по мосту через реку, гид в динамиках скажет, что это Янцзы и что мы в Китае. Но сейчас он рассказывал нам о тиграх, антилопах и трех видах оленей.

— Слушай, — сказал Тоби.

— Да?

— Иди сюда. — Тоби похлопал по пустому сиденью рядом с собой, и я пересела туда. Тоби приобнял меня за плечи и привлек к себе, так что мне волей-неволей пришлось прижаться лицом к его серому пальто.

— Вдохни, — сказал он.

Сперва я не поняла, что он пытается сделать и зачем мне нюхать его пальто, но как только я сделала первый вдох, мне стало ясно. Запах был как волшебство. Запах Финна. Такой родной и знакомый. И не только лаванда и апельсины, но и все остальное. Легкий цитрусовый аромат лосьона после бритья. И кофейные зерна, и краски, и еще много всего другого, чему я не знала названий. Я замерла, боясь шевельнуться. Я сидела, прижавшись к Тоби и зарывшись лицом в его колючее шерстяное пальто. Тоби прижимал меня к себе все крепче и крепче. Я почувствовала, как дрожат его плечи, и поняла, что он плачет. Я закрыла глаза, и все было так, словно я летела над Гангом, прижавшись к Финну. Руки Финна обнимали меня крепко-крепко. Так крепко, как Финн никогда меня не обнимал. Я думала о любви. О разных видах любви, существующих в мире. Я смогла назвать с ходу не менее десяти. Как родители любят детей, как ты любишь щенка, и шоколадное мороженое, и родной дом, и любимую книгу, и свою сестру. И своего дядю. А ведь есть еще множество видов любви. Когда ты безумно в кого-то влюбляешься. Когда муж и жена или парень и девушка любят друг друга. Когда ты сходишь с ума по какому-нибудь киноактеру.

Но что, если с тобой приключится неправильный вид любви? Что, если ты вдруг нечаянно влюбишься в человека, влюбленность в которого будет настолько противоестественной и ненормальной, что об этом нельзя рассказать никому в целом свете? Что, если тебе придется запрятать свою любовь так глубоко в сердце, что оно почти превратится в черную дыру? А вдруг это будет такая любовь, которую ты подавляешь в себе в безумной надежде, что она все-таки задохнется. Но она не задыхается. Наоборот, она разрастается, заполняет тебя изнутри, проникает в каждую клеточку твоего тела и в конечном счете становится тобой. А ты становишься ею. И все, что ты видишь вокруг, все, о чем думаешь, приводит тебя к этому человеку. К человеку, которого ты любишь такой любовью, которой любить не должна. Что, если этот человек — твой родной дядя, и ты каждый день носишь в себе эту противоестественную любовь и утешаешься тем, что об этом никто не знает, а пока об этом никто не знает, все будет нормально?

Я снова сделала глубокий вдох, вбирая в себя запах пальто. Монорельсовая дорога изогнулась плавной дугой — из Индии в Непал, — а я сидела и грезила, что все это происходит на самом деле. Что я прижимаюсь лицом к груди Финна. Что боль покинула мое сердце и превратилась во что-то реальное. Что сейчас я открою глаза и увижу, как Финн улыбается мне.

Тоби прижался щекой к моей макушке, его слезы ручьем стекали мне на лицо и щекотали мои глаза, так что казалось, будто я тоже плачу. Слезы Тоби текли по моим щекам, по моим губам. Я не знала, можно ли заразиться СПИДом через слезы, но мне было уже все равно. Меня уже не волновали такие вещи.

Мы сидели так до конца поездки, и я задавалась вопросом, грезил ли Тоби о том же самом, о чем грезила я. Может быть, он тоже мысленно превращал меня в того единственного человека, которого по-настоящему любил.

Поезд подъехал к платформе, но мы продолжали сидеть обнявшись. Я повернула голову, чтобы посмотреть, что происходит в вагоне, и вытерла мокрую щеку о колючее шерстяное пальто Тоби. Мать семейства — с ней было четверо детей — таращилась на меня. Я посмотрела ей прямо в глаза и вдруг поняла, как мы выглядим со стороны. Я и Тоби. Выглядим совершенно неподобающе. Но меня это не волновало. Я потянула Тоби за рукав, и мы оба встали, не разжимая объятий. Никто не знает нашей истории, подумала я. Никто не знает, какая печальная у нас история.

Мы вышли из Азии обратно в Северную Америку. Опять прошли мимо вольера с волками. Только волков мы не видели. Возможно, они где-то прятались, притворяясь, что они на свободе. Возможно, они понимали, что здесь, в неволе, они не похожи сами на себя, а похожи на обыкновенных собак. Мы с Тоби остановились у ограждения и долго смотрели на эту миниатюрную версию Великих равнин. Прямо напротив вольера с волками стоял стилизованный тотемный столб высотой примерно в человеческий рост. Синяя и красная краска облезла на головах орла, медведя и волка. Я обернулась к Тоби.

— Дайте мне ваше пальто.

— Нет. Зачем?

— Просто дайте. Пожалуйста.

Тоби нахмурился. Посмотрел на меня умоляющим взглядом. Но я стояла, уперев руки в боки, и через пару секунд Тоби, понурив голову, принялся медленно расстегивать пальто. Как только он расстегнул последнюю пуговицу, я тут же стянула с него пальто, перебросила его через руку и подошла к тотемному столбу. Я обернула тяжелое серое пальто вокруг столба и застегнула его на все пуговицы, так чтобы орлиная голова торчала сверху. Потом я отступила на пару шагов и прищурилась, склонив голову набок.

— Отлично, — сказала я с улыбкой, но, когда повернулась к Тоби, увидела, что он стоит на том же месте. Я увидела, что от него почти ничего не осталось. Он был в той же футболке со скелетами динозавров, в которой встретил меня, когда я в первый раз приезжала в квартиру Финна, и его руки были усыпаны какими-то темными струпьями. Он стоял как потерянный под теплым апрельским солнцем и был похож на какого-то зверя, с которого сняли шкуру. Стоял, глядя себе под ноги, и понуро молчал.

— Они будут его сторожить, да? — сказала я, указав на вольер с волками.

Тоби обхватил себя руками, как будто он распадался на части и пытался удержать себя от распада.

— Я просто подумала… может, нам стоит попробовать как-то все преодолеть? Может, уже пора двигаться дальше?

Тоби поднял голову и посмотрел на меня. Еще недавно он казался мне постаревшим на несколько лет, но сейчас, без пальто, он выглядел моложе. Сейчас он был таким маленьким, хрупким — от него и вправду почти ничего не осталось. Он смотрел на меня озадаченно и растерянно.

— И куда же нам двигаться?

Я не знала ответа на этот вопрос, и мне вдруг стало стыдно. Я чувствовала себя полной дурой. И вдобавок — предательницей. Как будто я предаю Финна. Вот Тоби, верный и преданный Тоби, который живет только памятью о Финне. И вот я. Со своей поизносившейся любовью. Двигаться дальше. Какая банальность! Я чувствовала, как горят мои щеки. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я смотрела на пальто на тотемном столбе, и мне было неловко и стыдно. Еще минуту назад мне казалось, что это так символично и мудро, но теперь я поняла, что так мог поступить только глупый ребенок. Маленький глупый ребенок, не имеющий никакого понятия о том, что такое настоящая любовь.

Я опустила голову, молча расстегнула пальто, сняла его со столба и отдала Тоби, не глядя ему в глаза.

Он так же молча надел пальто, и я вдруг все поняла. Конечно, Грета была права. Не было никаких «нас». Тоби лишь выполнял просьбу Финна. Он делал то, о чем просил его Финн. Ни больше ни меньше.

Когда мы сели в машину, Тоби открыл бардачок, достал оттуда мой паспорт и положил его на приборную доску.

— Не забудь взять, — сказал он, не глядя на меня.

Темно-синяя книжечка отражалась в лобовом стекле, и казалось, что там лежат два паспорта. Два напоминания о моей глупой затее. Я взяла паспорт и открыла его на странице с фотографией. Тоби отклеил записку, и с фотографии на меня смотрело мое улыбающееся лицо, каким оно было в одиннадцать лет. Глупо, глупо, глупо. Я бросила паспорт на пол, рядом с моим рюкзаком. И загнала его ногой под сиденье.

Потом повернулась к Тоби и сказала:

— Я знаю, что вы познакомились с Финном в тюрьме.

Он на секунду пришел в замешательство. Как будто подумал, что просто ослышался. На самом деле меня совершенно не волновала история с тюрьмой. Грета считала, что это ее главный козырь, но я себя чувствовала как Нелли из «Юга Тихого океана». Нелли было не важно, что Эмиль — убийца. Она могла это простить. Для нее это было ничто. Она не сумела простить и понять другое. Преступления, которые сам Эмиль не считал чем-то преступным и даже не думал, что в чьих-то глазах это может казаться грехом.

Тоби сжал руки перед собой.

— Ты знаешь?

Я молча кивнула.

— И продолжаешь со мной встречаться?

Я снова кивнула.

— И тебе интересно, почему я попал в тюрьму, да?

Я пожала плечами.

— Я не преступник, не бойся.

— А я, можно подумать, боюсь.

Тоби пристально посмотрел на меня. Потом обвел взглядом ряды машин на стоянке, а когда вновь повернулся ко мне, лицо его было очень серьезным.

— Если я не расскажу, ты себе всякого нафантазируешь, а я этого не хочу. — Вид у него был встревоженный. И даже не просто встревоженный, а какой-то затравленный. Он обхватил голову руками. — Это все так нелепо. Совсем из другой жизни.

Я ничего не сказала.

— Ну, хорошо. Слушай. Я тогда был студентом. Учился в Королевской академии искусств. На музыкальном отделении. Жил на стипендию. Родители не давали мне денег. Вообще делали вид, будто у них нет сына. Так что я иногда подрабатывал. Играл на гитаре на станциях подземки. И вот как-то вечером… — Тоби сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Я пытаюсь рассказать тебе, как все было. В тот день, в субботу, я тоже играл в подземке. Был уже поздний вечер. Мне некуда было идти, я играл на гитаре на станции, и там были какие-то пьяные парни. Я даже помню, что именно играл. Ту самую фугу Баха, знаешь? — Я кивнула, хотя не знала вообще никаких фуг Баха. — Я погрузился в нее целиком, в эту музыку. Иногда так бывает. Иногда, когда я начинаю играть, я обо всем забываю… где я и кто я… музыка словно уносит меня куда-то далеко-далеко, и я весь — в ней, а она — во мне. И тут вдруг удар. Кто-то ударил меня по ребрам. Ногой. Со всей силы. Я отлетел назад, вцепившись в гитару. Она досталась мне от деда-испанца, маминого отца. Кроме этой гитары, у меня не было ничего. За себя я не боялся. На мне все заживало как на собаке. Но если бы что-то случилось с гитарой, мне было нечем ее заменить. Их было четверо. Четверо здоровенных пьяных парней. Кто-то из них ударил меня по голове. Я услышал, как приближается поезд. Его свист прорвался сквозь удары. Вот так мне это и запомнилось: как будто тот поезд пытался меня позвать. Один из парней уже вырывал у меня гитару, я снова услышал шум поезда и собрал все свои силы… даже не знаю, откуда во мне взялось столько сил… но я толкнул его, Джун. Я столкнул того парня на рельсы. Я даже не чувствовал, что у меня была сломана лодыжка. Вообще ничего не чувствовал. Я просто сбросил его с платформы, прямо на рельсы. Буквально за пару секунд до того, как поезд выехал из тоннеля.

— И он, что…?

Тоби покачал головой.

— Ему отрезало ноги, — сказал он, глядя в сторону. — Вот почему я попал в тюрьму. Я все тебе рассказал. А ты уж сама решай, хочешь ты теперь со мной встречаться или нет.

— Но вы же не виноваты, — сказала я. — Они первые начали.

Тоби пожал плечами.

— Все равно это было неправильно.

— Но… они же отняли у вас столько лет. Они…

Тоби долго молчал, а потом тихо проговорил:

— Но они подарили мне Финна.

Он сказал это так, словно не сомневался, что это был очень выгодный обмен. Что, если бы он мог выбирать, он бы сделал все так же, как в первый раз. Снова бы столкнул человека под поезд и пожертвовал годами собственной свободы, если бы это была единственная возможность встретиться с Финном. Я подумала, что это очень неправильно, очень страшно и очень красиво.

Я думала, это конец истории. Но Тоби продолжал говорить. У меня было стойкое ощущение, что он разговаривает не со мной. Что он говорит все это лишь для того, чтобы их с Финном история вышла в мир. Он сказал, что, когда они познакомились, ему было двадцать три, а Финну — тридцать. Финн тогда жил в Лондоне, учился в магистратуре изобразительных искусств, и общественная работа была у них частью курса. Финн выбрал преподавание в тюремной изостудии, где проводились занятия для заключенных.

— И вот он приходит на первое занятие, а мы сидим в классе. Я сам и еще полный класс настоящих преступников. Финн стоит перед нами. Я вижу, как он старается напустить на себя невозмутимый вид. А сам жутко волнуется. Оглядывает лица собравшихся, а я смотрю на него и не могу оторваться. Я до сих пор это вижу как будто воочию. Его лицо. И то, как он нервно закусывает губу в уголке рта. И его узкие плечи, такие хрупкие и изящные. Я смотрю на него и думаю: «Посмотри на меня. Я здесь единственное, что по-настоящему имеет значение». А народ в классе уже начинает шуметь. Был там один задрот-кокни… ой, прости, Джун. В общем он, этот парень, кричит Финну: «Все эти ваши рисовалки, это для педрил», — и тут все затихают. Ждут, что ответит на это новый преподаватель. И я вижу, как Финн улыбается… ты знаешь эту улыбку… Он пытается скрыть ее, опускает голову, но лишь на секунду. Он решает не прятаться. Решает рискнуть. Смотрит прямо в глаза тому парню и говорит: «Ну, тогда ты пришел в нужное место», — и сразу же покоряет весь класс. Ну, то есть весь, за исключением того парня. Все смеются, стучат по партам, в общем, выказывают одобрение. Но только не я. Я сидел тихо, и вот тут-то он меня и заметил. Я посмотрел на него, пытаясь высказать ему все одним взглядом. Он слегка наклонил голову набок, почти незаметно. В течение нескольких долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза, и в эти секунды все остальное как будто исчезло, остались только он и я. И я воспользовался этим шансом. Потому что другого могло и не быть. Я прошептал: «Помоги мне». Беззвучно, одними губами. Внутренне я был готов к тому, что он смущенно отвернется. Но он не отвернулся. А продолжал смотреть на меня. Вот так все и началось. Мы писали друг другу письма, и я не пропустил ни одного занятия в его изостудии. Иногда, проходя мимо, он как бы нечаянно или рассеянно проводил рукой мне по спине. Или ронял карандаш и, поднимая его, прикасался к моей лодыжке. — Тоби закрыл глаза и улыбнулся, погрузившись в воспоминания. — Это было так волнующе, так прекрасно. И очень опасно. Эти тайные, мимолетные прикосновения… я только ими и жил. Все было сосредоточено только на них. Можно выстроить целый мир вокруг крошечных прикосновений. Ты знала об этом? Можешь себе такое представить?

В глазах Тоби стояли слезы. Мне хотелось сказать, что, конечно же, знаю. Я знаю все о таких вот крошечных вещах. И о пропорциях. Я знаю все о громадной любви, которая не помещается в крошечном ведерке. Но расплескать ее по всему дому — это как-то неправильно и неловко. Мне не хотелось слушать дальше, но я уже не могла не слушать. Боль, пробужденная этой историей, была настолько невыносима, что казалась почти приятной.

— Знаешь, ведь он меня спас. У него закончилась виза, но он все равно оставался в Англии. И ждал меня. Он уже тогда был известным художником. Любая его картина стоила кучу денег. Он мог поехать куда угодно. И быть с кем угодно. Но он ждал меня. В тот день, когда я вышел из тюрьмы…

— Я не хочу это слушать.

Тоби смутился и поднял руки, словно извиняясь.

— Да, я понимаю.

— Что именно вы понимаете?

— Твои чувства к Финну. Прости меня. Я дурак. Толстокожий, нечуткий чурбан…

— Какие чувства?

— Джун…

— Нет уж, скажите, что вы подумали. Вы решили, что у меня есть какие-то чувства, потому что я не хочу слушать, как, выйдя из тюрьмы, вы бросились в объятия к моему дяде?

— Джун, в этом нет ничего плохого. Мы знали о твоих чувствах. — Тоби пристально посмотрел на меня, словно чтобы убедиться, что я поняла то, что он сказал.

И тут меня словно ударило по голове кирпичом. Я все поняла. Финн знал. И Тоби тоже. Они оба знали. Конечно, Финн должен был знать. Он всегда знал меня лучше всех. Он читал мое сердце, словно раскрытую книгу.

У меня звенело в ушах. В голове стоял гул, словно там поселился целый рой жужжащих насекомых. Мне хотелось превратиться в восковую фигуру и растаять. Хотелось исчезнуть, чтобы от меня не осталось вообще ничего. Ни одной живой клетки, ни единого атома. Быть живой вдруг показалось настолько невыносимо, что, если бы можно было покончить с жизнью одной силой воли, я бы, наверное, так и сделала. Если бы мы сейчас были не в Бронксе, я бы выскочила из машины и бежала, не останавливаясь, до самого дома.

Но мне пришлось просидеть рядом с Тоби еще сорок пять минут. Все это время я смотрела в окно, отодвинувшись от Тоби как можно дальше. Эти сорок пять минут показались мне целой вечностью. Сорок пять минут в полном молчании, за исключением одного раза, на северной окраине Йонкерса, когда Тоби положил руку мне на плечо и сказал:

— Думаешь, я не знаю, что такое неправильная любовь, Джун? Думаешь, я не знаю, что такое любовь, о которой нельзя никому рассказать?

Тоби остановил машину за квартал до моего дома и выдал свое неизменное «Если тебе что-то понадобится…». Я пулей вылетела из машины, а когда оглянулась, уже закрывая дверь, увидела свой паспорт, валявшийся на полу под сиденьем и весь испачканный грязью с моих подошв. Я лишь мельком взглянула на эту маленькую книжку, вобравшую в себя всю мою глупость. Взглянула и сразу же отвернулась — в тайной надежде, что она потеряется навсегда.

Тоби выбрался из машины и подошел ко мне. Я заставила себя сделать вид, что ничего не случилось. Что все хорошо. Я заставила себя посмотреть на Тоби и даже сумела выдавить улыбку. Мы договорились о встрече в следующий вторник. Тоби сказал, что, наверное, он еще сможет вести машину. Я сказала, чтобы он ждал меня на стоянке у «Гранд Юниона», в самом дальнем конце, где площадка идет под уклон и где много деревьев, рядом с мусорными баками у автосалона «Гудвилл». Это были просто слова, которые я произносила, не вкладывая в них смысла. Мертвые, ничего не значащие слова. Я сказала, что приду в половине четвертого. Тоби кивнул. Так мы с ним договорились. И на том распрощались.