33
Иногда я играю в такую игру: притворяюсь, что меня перенесло во времени. Словно я и вправду девочка из Средневековья, оказавшаяся в 1987 году. В эту игру можно играть где угодно. В школе. На улице. В торговом центре. Чем современнее, тем лучше. Это очень хороший способ взглянуть по-новому на привычное окружение и увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В последний раз я так делала в «Гранд Юнион», куда мама отправила меня за покупками. Это было на следующий день после моей поездки к Тоби, и я всеми силами старалась отвлечься от мыслей о записке Финна.
Вернувшись домой со станции, я сразу же убрала «Книгу дней» подальше в шкаф. С глаз долой. Решила, что сделаю вид, будто ее вообще не было, этой книги. Если притвориться, что я ничего не читала, наверное, я смогу как-то жить дальше. Такой у меня был план.
Разумеется, он не сработал. Если ты что-то узнал, это знание остается с тобой навсегда, как бы ты ни старался вернуться к блаженному неведению. Спрятанная в шкафу книга была как пожар. Который надо потушить, пока он не разгорелся по-настоящему. Возможно, все было бы не так плохо, если бы мои воспоминания о Финне не разбились вдребезги. Или если бы Финн попросил меня позаботиться о ком-то другом, о ком угодно — но только не о человеке, из-за которого все поломалось.
Сразу после уроков я пошла в магазин — с маминым списком продуктов. В «Гранд Юнион» я смотрела на лампы под потолком и думала, что они похожи на звезды, слепленные в комки и раскатанные, как тесто. А в магазинных тележках можно было бы возить дрова, будь их колеса чуть больше. А киви, бананы и манго — это какие-то диковинные плоды из далеких заморских стран. Я в жизни не видела таких овощей. Я держала в руке банан, смотрела на него во все глаза и бормотала себе под нос всякие глупости, и тут вдруг рядом возник Бен Деллахант и уставился на меня, как на совсем уже безнадежную психбольную. Наверное, я покраснела, как рак. Я сама чувствовала, как горят мои щеки.
— И что же это за странная штука, которую вы, земляне, зовете бананом? — спросил Бен голосом мистера Спока.
У меня в голове пронеслись тысячи вариантов более-менее убедительных объяснений. Я могла выдать Бену любой, но потом вдруг подумала: а зачем? Почему я должна что-то ему объяснять? У меня есть дела и поважнее. А Бен пусть думает что хочет.
Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
— Я и вправду больная на голову.
Он явно не ждал такого ответа. Я поняла это по его растерянной, глупой улыбке.
— Иногда я представляю себе, что попала сюда, в наше время, прямо из Средневековья. Как будто я здесь ничего не знаю, и все вокруг кажется странным, новым и непонятным. Еще есть вопросы? В общем, теперь ты знаешь, какая я долбанутая. Можешь смеяться. Можешь рассказать друзьям, тогда посмеетесь вместе. Мне все равно. Делай что хочешь.
Бен стоял, словно ударенный пыльным мешком по голове. Все с той же растерянной, глупой улыбкой. Потом медленно кивнул головой, как будто пытался что-то решить для себя.
— Мне это нравится, — сказал он чуть погодя.
Слова Бена застали меня врасплох, и вся моя показная отвага мгновенно улетучилась. Я снова почувствовала, что краснею, и отвела взгляд.
— Вообще-то, это не должно тебе нравиться, — пробормотала я.
— Ага. «Должно», «не должно» — мои самые нелюбимые слова.
Я не привыкла к такому общению с мальчиками и на мгновение почувствовала себя очень крутой. Я попыталась незаметно вернуть банан на место, но, конечно же, уронила еще два. Бен наклонился и поднял их с пола.
— Я никому ничего не скажу. Я не такой.
— Спасибо.
— Джун?
— Да?
— Твой дядя… Я видел статью, в библиотеке. — Бен на секунду отвел взгляд. — У него и правда был СПИД?
Я молча кивнула. В школе ко мне уже подходили несколько человек, прочитавших статью. Наверное, мы были первой семьей, так или иначе связанной с этой кошмарной заразой, о которой все время писали в газетах и твердили по ящику. В смысле, первой среди всех наших знакомых — и людей это, похоже, завораживало. Когда меня спрашивали о дяде, в голосе вопрошавшего всегда слышалась легкая нотка чуть ли не благоговейного восхищения. Как будто то обстоятельство, что мой дядя умер от СПИДа, делало меня в глазах окружающих более интересной. Я никогда не пыталась этим воспользоваться. Люди, которые спрашивали о Финне, совершенно искренне полагали, что речь идет о каком-то незнакомом дальнем родственнике. Для большинства людей дядя — это и есть дальний родственник, то есть, по сути, чужой человек. Никто не подозревал о моем отношении к Финну. Никто не мог даже представить, что творилось у меня в душе, когда они говорили СПИДе, как будто СПИД — самое важное в этой истории. Важнее Финна. Важнее того, как сильно я его любила и как отчаянно мне его не хватает. Я не могла это слушать. Мне хотелось кричать.
— Очень сочувствую, — сказал Бен.
И больше он ничего не сказал. Не стал задавать никаких вопросов. За что я была крайне ему благодарна.
На следующий день я пришла в школу во всем старомодном. «Деревенское» платье от «Gunne Sax» с надетым поверх него свитером, толстые шерстяные колготки и, конечно же, сапоги. Волосы я, как всегда, заплела в косы, но в тот день связала их на затылке красной ленточкой, которую выдрала из энциклопедии. Мне было плевать, что обо мне подумают. Меня повсюду преследовали слова Финна. Его записка, оставленная в «Книге дней», никак меня не отпускала. И этот наряд, эта красная лента, эта другая я были всего лишь попыткой спрятаться.
Последним уроком была информатика. У нас в классе были ребята, которые уже перешли на программирование на Фортране, но я так и зависла на Бейсике. Уже не один месяц я пыталась написать программу для вычисления процентов, но не могла справиться даже с такой элементарной задачей. В тот день я вообще не притронулась к своему процентному калькулятору, потому что все мои мысли были заняты только вот этим: Позаботься о нем. Ради меня. Я вбила единственную программу, которая никогда не подводила.
Как зачарованная, я пялилась на экран, где прокручивались строки. Вернее, одна и та же строка. Одни и те же слова, вновь и вновь. Я ждала и надеялась, что компьютер окажется умнее меня. Что он остановит этот бессмысленный водопад слов, который я задала своей глупой командой, и все-таки даст мне ответ. Но он, конечно, не дал никакого ответа. Просто прокручивал на экране мой идиотский вопрос, пока мистер Кроутер не подошел к моему столу и не сказал, чтобы я занялась делом.
Когда я вернулась домой после школы, на автоответчике было два новых сообщения. Первое — от мамы: «Так, девчонки, я просто звоню сообщить, что мы привезем к ужину пиццу. Будем дома около восьми. Так что вы ничего не готовьте. Спокойно делайте уроки. Скоро увидимся. Я вас люблю».
И второе — от Греты: «Привет. Мам? Ну, или кто там сейчас… Мы с Мег поужинаем в кафе. Репетиция до девяти… в лучшем случае. Ну, пока».
Родители привезли пиццу с грибами и огромную порцию греческого салата. Я обожаю и то и другое, но в тот вечер у меня совершенно не было аппетита. Я сказала, что, кажется, заболеваю. Мама с папой по очереди потрогали мой лоб, а потом я ушла к себе.
Я целый час просидела над «Книгой дней», медленно перелистывая страницы в поисках еще каких-нибудь записей. Может быть, указаний, что именно мне нужно делать. Но ничего не нашла.
Мне было слышно, как Грета вернулась домой. Около половины десятого. Войдя к себе в комнату, она сразу включила магнитофон. «Первый день нового года» группы «U2». Услышав, что она начала подпевать, я прижалась ухом к стене. Мне нравилось слушать, как Грета поет. И особенно если она не знает, что я ее слушаю.
Я убрала «Книгу дней» под подушку и достала из рюкзака две банки «Ю-Ху», которые купила по дороге из школы. Потом вышла в коридор и постучалась к Грете. Она не ответила на мой стук, но я все равно вошла.
Грета стояла спиной к двери и переодевалась в пижаму. У меня была точно такая же пижама — фланелевая, в клетку. Бабушка Элбас всегда дарит нам с Гретой на Рождество одинаковые фланелевые пижамы.
— Тебе чего? — спросила Грета.
— Да так, ничего. Просто зашла поболтать.
— У тебя в расписании есть время на болтовню?
— Ладно, я поняла. Извини.
— Нет, — сказала она. — Это я просто шучу неудачно. Закрой дверь.
Я закрыла дверь и поставила банки «Ю-Ху» на стол. Стул был завален одеждой, и мне пришлось переложить ее на кровать, чтобы сесть.
Грета расстегнула бюстгальтер под пижамной кофтой и вытащила его через рукав. Потом повернулась ко мне. Увидев, что я пришла точно в такой же пижаме, она закатила глаза.
Грета была единственным человеком на свете, кому я могла бы рассказать о «Книге дней». И о просьбе Финна, которую он записал в этой книге. Грета грызла ногти, что не замечалось за ней уже много лет. Я сидела и пыталась решить, стоит ли ей довериться.
— Завтра ждем хореографа. Он вроде как должен приехать, — сказала она. — Так что завтра мы целый день пляшем. — Она опять отвернулась и принялась расчесывать волосы.
— Это хорошо или плохо?
— Это никак. Мне уже все равно. — Она быстро глянула на меня и сказала: — Можешь прийти посмотреть. Если хочешь.
— Не знаю. А никому не покажется странным, если я вдруг заявлюсь на просмотр? — Разговор грозил оборваться в любой момент, как это всегда было с Гретой.
— Нет, не покажется. Можешь присоединиться к нашим осветителям. Типа пришла им помочь.
— Грета?
— Что?
— А у тебя бывают такие моменты, когда ты не можешь понять, хочешь ты сделать какую-то вещь или нет? И даже если решаешь, что хочешь, тебе все равно непонятно, как это сделать?
Грета пытливо прищурилась, словно пытаясь прочесть у меня на лице все, что я недоговариваю. Потом ее губы медленно растянулись в улыбке.
— Я так и знала, — сказала она, садясь напротив меня. — У тебя кто-то есть. Все эти поздние возвращения. Якобы библиотеки. Макияжи. Господи, я так и думала, что у тебя появился какой-нибудь тайный бойфренд. Ну все, ты — труп! Ты труп…
— Нет у меня никого. Я совсем не об этом…
— Джун, послушай меня. Давай без глупостей. Ты не должна заниматься сексом, пока не будешь готова. Я имею в виду, абсолютно готова. Я не шучу. Знаешь, что было с Холли Уэстервелд, младшей сестрой Кери? Она всю жизнь будет об этом жалеть…
— Это не секс. Правда… — И тут я рассмеялась. Сама мысль, что моим тайным бойфрендом может быть Тоби, показалась настолько дурацкой, что я не смогла удержаться.
— Вот и прокололась. Ты сама выдала себя этим смехом.
— Нет. Перестань. Нет у меня никакого бойфренда. Да и кому бы могло взбрести в голову заниматься со мной этим самым? Подумай сама.
— Очень верно подмечено. Хотя кому-то могло и взбрести. Бен? Бен Деллахант? Это Бен, да? Он говорил мне, что ему нравятся твои сапоги.
— Вот пусть и займется этим самым с моими сапогами.
Мы обе расхохотались.
— Джун, ты извращенка!
Это было так классно: мы в одинаковых пижамах, сидим в комнате Греты и буквально давимся от смеха.
Грета вдруг перестала смеяться, и ее лицо сделалось очень серьезным.
— Джун, я не шучу. Не делай глупостей, ладно?
— Хорошо.
— Я серьезно.
— Я тоже.
— И… ты только не обижайся… но если хочешь, я помогу тебе с макияжем. А то твоя боевая раскраска все-таки слишком уж боевая.
Я опять рассмеялась.
— Хорошо.
— Я так понимаю, ты точно будешь на вечеринке в следующую субботу.
Я в первый раз слышала про вечеринку, и, наверное, у меня на лице отразилось удивление.
— Опять в лесу, — сказала Грета. — Как в прошлый раз. Все актеры, и техсостав, и… Бен.
— Я не знаю.
— Знаешь-знаешь, — сказала она.
Теперь она снова напоминала ту Грету, какой была раньше. Девятилетнюю Грету, которая стояла в ожидании автобуса, сжимая в объятиях семилетнюю меня. Сестрички Элбас. Так нас все называли. Как будто нам и не нужны были свои собственные, отдельные имена. Словно мы были одним существом, единым и неделимым.
Я тихо порадовалась про себя, что не взяла с собой книгу. Грета ждала от меня нормальных, обычных откровений. Бойфренды, секс и безумная юношеская любовь. Все то, что у нас может быть общего. А у меня был только странный знакомый в городе, тайные поездки в парк аттракционов и просьбы о помощи от мертвеца.
