29

Похоже, весна началась уже по-настоящему: снег таял вовсю. Была суббота, и Грета вытащила из гаража шезлонг. Папа сказал, что еще рановато, но Грета упрямо надула губы и заявила, что по литературе им задали прочитать книжку, а поскольку погода хорошая, то читать лучше на улице. И папа не стал возражать. Так что Грета устроилась в шезлонге на заднем дворе, в толстовке и шортах, с раскрытым томиком «Одиссеи», лежащим страницами вниз у нее на груди.

Мама с утра пораньше уехала за покупками и на обратном пути забрала почту из ящика.

— Тебе письмо, Джун.

— Мне?

Она протянула мне большой плотный конверт.

— Юные сыроделы Америки?

Тоби. Я знала, что это Тоби. Я постаралась не запаниковать.

— А, да… Это для наших занятий… по домоводству.

— На, держи. — Мама улыбнулась. — Кстати, я бы не отказалась от большой головы зрелого камамбера. Если ты его сделаешь.

— Да, хорошо… Камамбер. — Я швырнула конверт на стол, как будто это и вправду были всего лишь учебные материалы, причем не особенно мне интересные, но при первой же возможности схватила письмо и поднялась к себе наверх.

Тоби прислал нашу «старинную» фотографию из парка аттракционов. Я невольно улыбнулась: это был наш с ним секрет, и мама держала письмо в руках и даже не догадывалась, что это такое.

Фотография была сделана с эффектом сепии, и если бы я верила в сказки, я бы сказала, что Тоби на снимке похож на ангела. Он стоял, заложив руки за спину и слегка наклонив голову, но смотрел вверх, как будто услышал над головой колокольный звон и поднял взгляд. Он стоял слева, а я сидела на стуле в центре композиции. Я не улыбалась, что добавляло снимку аутентичности, потому что раньше на фотографиях никто никогда не улыбался. Я держала руки сложенными на коленях и смотрела прямо в объектив. Мы оба надели пышные гофрированные елизаветинские воротники, и поэтому казалось, что наши головы лежат на больших белых тарелках. Фотография получилась отлично, но было в ней что-то странное. Что-то очень неправильное.

Пару минут я очень внимательно изучала снимок и наконец поняла, что не так: это был фотоснимок, а в елизаветинскую эпоху никакой фотографии не было и в помине, и хотя мы с Тоби очень даже неплохо смотрелись в этих костюмах, сама затея со снимком казалась глупой и бестолковой. Если бы я была с Финном, он бы сразу сообразил, что надо выбрать костюмы из тех времен, когда фотографию уже изобрели. Он бы мигом уговорил меня предстать в образе Энни Оукли или кого-то еще в том же духе.

Перевернув карточку, я увидела, что Тоби приклеил с обратной стороны коротенькую записку: «Можешь отрезать меня, если хочешь». Сначала я даже не поняла, что он имеет в виду, но потом до меня дошло: Тоби писал, что можно разрезать фотографию пополам. Если мне захочется, можно отрезать и выкинуть его половину.

На следующий день, в воскресенье, мы сидели с родителями на кухне и читали юмористическую страничку. Это было самое обычное утро, пока к нам не спустилась Грета. Она пришла прямо в пижаме и первым делом потянулась к кофейнику.

— Вот она, наша будущая звезда, — сказал папа.

Родители смотрели на Грету с таким восторгом, с каким фанаты глядят на своих кумиров.

Я посмотрела на них, как на чокнутых. Потом посмотрела на Грету, пытаясь понять, что происходит. Но Грета сидела с совершенно каменным лицом.

— А что случилось? — спросила я.

— Похоже, она и тебе ничего не сказала.

Я покачала головой.

— Скажи ей, Грета, — попросил папа. — Поделись новостью с сестрой.

— Да рассказывать нечего, — пробормотала Грета. — Я даже еще не знаю, приму я это предложение или нет.

— Конечно, примешь, — сказала мама. — Если возможность сама идет в руки…

— Да, мама. Мы все это знаем.

Я по-прежнему ничего не понимала.

— Так что случилось? Кто-нибудь мне все-таки скажет?

— Вчера вечером позвонил мистер Небович и сказал…

— И сказал, — перебила отца мама, — что у него есть приятель, занятый на бродвейской постановке «Энни». И этот приятель интересовался у мистера Небовича, нет ли у него кого-нибудь в студии, кто мог бы временно заменить их актрису. Им нужна девушка на роль Пеппер — на это лето. И мистер Небович сказал, что у него есть единственная кандидатура, кого он мог бы рекомендовать. И это — твоя сестра. Потрясающе, правда?

Грета стиснула зубы и принялась нервно постукивать ногой по полу.

— Мам, я еще ничего не решила. Может, на следующий год… ну, или потом как-нибудь.

Мама перестала улыбаться. Она нахмурилась и уперла руки в боки.

— Никакого «потом» не будет. Думаешь, тебя станут ждать целый год? Но даже если бы и стали… хотя вряд ли… на следующий год ты уже будешь слегка старовата для этой роли. Такая возможность бывает раз в жизни.

— А может, мне это и не нужно, — сказала Грета.

Мама уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

— Тебе не нужно, а мне нужно. Многие о таком только мечтают, а тебе само плывет в руки. Если упустишь эту возможность, потом всю жизнь будешь жалеть. Доживешь до моих лет — и будешь клясть себя и говорить: «Какой же я была дурой!» — Лицо у мамы сделалось красным. — Думаешь, что всегда есть второй шанс? Ты правда так думаешь? Так вот, открою тебе секрет. Никакого второго шанса не бывает. Куй железо, пока горячо. Если не схватишь сразу, шанс просвистит мимо на всех парах, и за ними уже не угонишься, как ни старайся. И что тогда? Что тогда делать? Звонить маме и говорить: «Ну, почему я тебя не послушала?» Когда человеку дается шанс, его надо использовать. Потому что потом…

Мы все потрясенно застыли.

— Мама, ты плачешь? — спросила я.

Она покачала головой, но мы все видели слезы у нее на глазах.

В конце концов Грета сказала, что будет участвовать в «Энни». Конечно, люди из театра еще должны посмотреть на выступление Греты, прежде чем все решится. Но мы были уверены, что Грета получит эту роль. Выйдет на сцену и сыграет настоящую сироту. Когда Грета сказала «да», мама еще долго донимала ее вопросами, уверена ли она в своем решении, и уверяла, что никто на нее не давит. Абсолютно никто.