За пределами романтики
Теория привязанности
С возрастом у обоих появляется ощущение новой осведомленности о собственной незрелости и в то же время чувство, что едва ли такое присуще им одним. Наверняка где-то есть другие, способные понять их лучше, чем они сами себя понимают. В шутку говорится о лечении с течением лет. Поначалу насмешничали на счет дисциплины: лечение у психотерапевтов, мол, дело очень немногих безумцев, у кого много времени и денег; все лекари сами сумасшедшие; попавшим в беду следовало бы попросту побольше беседовать с друзьями; «посещать такого-то» по поводу расстройств это для Манхэттена, а не графства Лотиан. Однако с каждым крупным спором между ними эти бодрящие клише, казалось, убеждали все меньше и меньше, и однажды, когда Рабих в ответ на расспросы Кирстен о счете кредитной карточки в бешенстве опрокинул кресло, сломав одну из ручек, они оба сразу же, не говоря ни слова, поняли: нужно записываться к врачу. Найти подходящего психотерапевта трудно, гораздо труднее, чем отыскать, скажем, умелого парикмахера, оказывающего услуги, наверное, менее претендующие на внимание человечества. Расспрашивать знакомых в ожидании рекомендации – дело коварное, поскольку люди склонны саму просьбу расценить как признак того, что брак в беде, а не воспринять ее как свидетельство его крепости и возможного долголетия. Как и большинство из того, что призвано по существу помогать курсу любви, обращение к консультанту кажется делом сугубо неромантическим. В конце концов, поискав в Интернете, они находят единственного практикующего семейного психолога, приемная которого находится в центре города, чей простенький сайт в Интернете сообщает о компетентности в «разрешении проблем пар». Фраза выглядит ободряющей: их конкретный случай не изолированный феномен, а всего лишь частица того, что происходит внутри хорошо изученной группы людей с общими для всех тревогами. Приемная расположилась на четвертом этаже мрачного доходного дома конца девятнадцатого века. Но внутри помещения тепло и приветливо, полно книг, газет и живописных пейзажей. Врач-консультант, миссис Фейербейрн, щеголяет в простом темно-голубом врачебном халате, на голове у нее большая, вся в тугих завитках шапка седых волос, обрамляющих скромное лицо с привлекательным выражением искренности. Когда она садится в кабинете, ноги ее оказываются подняты довольно высоко над полом. Рабих позже недобро заметит, что «хоббит», по-видимому, вряд ли набралась большого непосредственного опыта в страстях, спецом которых себя выставляет. Рабих замечает большую коробку салфеток на маленьком столике между ним и Кирстен – и чувствует, как все в нем против их причастности. У него нет никакого желания принять приглашение прилюдно поведать свои печали стопке салфеток. Пока миссис Фейербейрн записывает номера их телефонов, он, почти прерывая сеанс, заявляет, что их приход сюда был, по сути, ошибкой, вполне мелодраматически слишком близко приняли к сердцу несколько возникших между ними споров, а если разобраться, то их отношения – совершенно то, что надо, и, если откровенно, временами очень хорошие. Ему хочется вырваться из этого помещения в нормальный мир, в кафе на углу, где они с Кирстен съели бы по сэндвичу с тунцом, выпили бы по стакану бузинного тоника – и дальше жили бы себе поживали обычной жизнью, из которой так нелепо изъяли себя по собственной воле из-за неуместного чувства несоответствия.
– Позвольте мне для начала разъяснить вам кое-что, – говорит врач, тщательно выговаривая каждое слово с акцентом эдинбургской элиты. – У нас пятьдесят минут, за ходом которых можно следить по часам над камином. Возможно, в данный момент вы испытываете легкую тревогу. Было бы необычно, если бы ее не было. Вы, возможно, полагаете, что я либо знаю о вас все, либо что я никак не могу хоть что-то знать про вас. Ни то ни другое неверно. Мы познаем что-то вместе. Должна внести поздравительную нотку за ваш приход сюда. Это требует кое-какой смелости, я понимаю. Просто согласившись быть здесь, вы сделали один из громаднейших шагов, каким могут шагнуть двое, стараясь остаться вместе. – За спиной врача полка с основными трудами по ее специальности: «Эго и его защитные механизмы», «Дом там, откуда мы начинаем», «Боязнь раздельной жизни», «Эхо любви в психотерапии пар» и «Мы сами и другие в теории объектных отношений». Сама врач уже наполовину написала книгу (свою первую) под названием «Надежная и тревожная привязанность в брачных отношениях», которая будет напечатана в небольшой лондонской типографии. – Расскажите, что натолкнуло вас на мысль, что вам, возможно, нужно прийти и поговорить со мной? – произносит она более проникновенным голосом.
Познакомились они семнадцать лет назад, объясняет Кирстен. У них двое детей. Оба они, Кирстен и Рабих, когда были маленькими, потеряли одного из родителей. Жизнь у каждого из них занятая, приносящая удовлетворение, и – временами – жуткая. Они вступают в споры, которые ей ненавистны. Ее муж чересчур часто представляется ей не тем мужчиной, в какого она влюбилась. Он сердится на нее, хлопает дверями. Оскорбительно обзывает ее. Миссис Фейербейрн отрывает взгляд от своих записей и обращает к ним лицо, хранящее невозмутимое выражение, которое им еще предстоит хорошо узнать. Все это правда, признает Рабих, только в Кирстен появилась холодность, и время от времени она презрительно молчит, что вгоняет его в отчаяние, и, похоже, делается это специально, чтобы ввести его в бешенство. Жена в ответ на их тревоги (и его, и ее собственные) погружается в молчание и обдает его холодом. Зачастую он сомневается, любит ли она его вообще.
Теория привязанности, созданная психологом Джоном Боулби и его коллегами в Англии в пятидесятых годах двадцатого века, прослеживает источники напряженностей и конфликтов в отношениях до самого раннего опыта родительской заботы. Треть населения Западной Европы и Северной Америки, по подсчетам, прошла через ту или иную форму раннего родительского разочарования, в результате чего были приведены в действие примитивные защитные механизмы (с тем чтобы держать под контролем страхи невыносимой тревоги), а способности к доверию и интимным отношениям нарушены. В своем великом труде «Боязнь раздельной жизни» (1959) Боулби утверждает, что те, кто был разочарован в раннем возрасте в своей семье, обычно, когда вырастают, сталкиваются с трудностями или неопределенностями в построении личных отношениий. Как правило, у них развиваются два вида реакции на трудности в паре: во-первых, склонность к робкому, прилипчивому и властному поведению (это Боулби называет паттерном «тревожной привязанности») и, во-вторых, склонность к защитному отступательному маневру, которую он называет «уклоняющейся привязанностью». Встревоженный человек предрасположен к постоянным проверкам своего партнера, к взрывным приступам ревности, к тому, чтобы большую долю совместной жизни сожалеть, что их отношения не становятся «ближе». Уклоняющийся человек со своей стороны станет говорить о необходимости «пространства», прекрасно себя чувствует в компании с самим собой и находит требования сексуальной интимности в чем-то обескураживающими. До семидесяти процентов пациентов, обращающихся к психотерапевту, подвержены либо тревожному, либо уклоняющемуся типу поведения. Очень часто в парах один из партнеров «уклоняющийся», а другой «тревожный», у каждого свой набор реакций, которые лишь осложняют отношения, сталкивая их в спираль убывающего доверия.
Д-р Джоанна Фейербейрн. «Надежная и тревожная привязанность в брачных отношениях с точки зрения объектных отношений»
(«Карнак букс», Лондон, готовится к выходу в свет)
Следует смиренно признать, что сами по себе они друг друга не поймут. Их присутствие в кабинете психотерапевта означает, что они отказались от попыток интуитивно догадываться, что творится внутри так называемых «родных душ». Романтические мечты капитулируют, на замену им – в течение многих месяцев – приходят мелочные проверки каких-то с виду незначимых моментов домашней жизни, хотя, по мнению миссис Фейербейрн, никаких «малозначительных» моментов не существует: недоброе замечание, мимолетное нетерпение и ранящая бесцеремонность – это сырье ее профессии. Миссис Фейербейрн помогает извлекать взрыватели из «бомб». Может показаться глупым потратить пятьдесят минут (и семьдесят пять фунтов стерлингов) на то, как Рабих реагирует, когда Кирстен во второй раз кричит ему снизу спуститься и накрыть стол, или каким образом реагирует Кирстен на неутешительные результаты Эстер в изучении географии… Но это «питомники» для таких проблем, которые, если оставить их без внимания, разовьются в вид катастроф, обычно находящихся в фокусе внимания общества: домашнее насилие, распад семей, вмешательство социальных служб, судебные постановления… Все начинается с мелких унижений и разочарований.
Сегодня Рабих продолжил спор, затеянный вчера вечером. О работе и деньгах: есть опасность, что в его фирме в скором времени заморозят или сократят зарплату, из-за чего могут возникнуть трудности с выплатами по ипотеке. Кирстен внешне отнеслась к этому почти равнодушно. Почему, стоит столкнуться с чем-то таким серьезным, его жена реагирует на это так неободряюще? Разве не может она найти какие-то, какие угодно, слова о готовности помочь? Да расслышала ли она все как следует? Почему она так часто отвечает мужу загадочным «Хмм» именно тогда, когда ему больше всего нужна ее поддержка? Поэтому-то он и кричит на нее, ругается, а потом бросается прочь. Выход не идеальный, но она подвела его всерьез.
Признаком тревожно привязанного лица является нетерпимость к неоднозначным ситуациям и резкая реакция на них – наподобие молчания, проволочки или уклончивого замечания. Они быстро принимаются отрицательно – как оскорбительные или злобные нападки. Ведь тревожно привязанные любое пренебрежительное, бездумно брошенное слово или надзор могут переживать как жгучую угрозу, грозящую перерасти в предвестницу разрыва отношений. Более объективные объяснения выскальзывают из рук. В душе у тревожно привязанных людей зачастую такое чувство, будто они сражаются за свою жизнь, хотя обычно и не в силах объяснить свою моральную неустойчивость в отношении окружающих, а те, как можно понять, вешают на них ярлык неуживчивых, раздражительных или безжалостных.
Надо же такую глупость ляпнуть, протестует Кирстен. Опять он преувеличивает, как и во многом другом, от того, какой сильный дождь льет, до того, какая ужасная еда в ресторане… вроде того раза, когда они в Португалию поехали, так он еще через месяцы только про то и говорил, какой «вшивой» была гостиница, будто на ней свет клином сошелся, когда даже дети считали, что она была отличной. Ее реакция, добавляет она, конечно же, не оправдывает то, как он реагирует. Стоило ли с топотом бежать из комнаты? Что это за взрослый с таким нравом? Она, не скрывая, предлагает миссис Фейербейрн поддержать ее как разумную в паре и – как сестре по полу – вместе с нею подивиться глупости и мелодраматизму мужчин. Увы, миссис Фейербейрн не нравится, когда ее заставляют встать на чью-то сторону. В этом часть ее таланта. Ее не заботит ничто из того, что «правильно». Ей нужно разобраться в чувствах каждой из сторон, а потом увериться, что каждая сторона отнесется к этому с симпатией.
– Что вы чувствуете к Кирстен в таких случаях, когда не очень-то разговорчива? – спрашивает она Рабиха. Вопрос абсурдный, считает тот, раздражение прошлого вечера начинает оживать в нем.
– Чувствую точно так, как вы бы ожидали: что она ужасна.
– «Ужасна»? Только потому, что я сказала не в точности то, что ему хотелось услышать, я «ужасна»? – вмешивается Кирстен.
– Кирстен, минуточку, пожалуйста, – предостерегает миссис Фейербейрн. – Мне нужно чуть больше времени, чтобы выяснить, что испытывает Рабих в такие моменты. Когда вы считаете, что Кирстен вас подводит, что это для вас?
Рабих уже больше не пускает в ход тормоза разума, и с его языка слетает то, что было на уме:
– Напуган. Брошен. Беспомощен. – Теперь повисает тишина, как часто случается, когда кто-то из них говорит что-то значительное. – Чувствую, что я одинок. Что ничего не значу. Что ей наплевать на меня. – Он умолкает. На глазах его (довольно неожиданно, наверное) слезы.
– Судя по сказанному, это тяжело, – произносит миссис Фейербейрн ровно, но заинтересованно.
– А мне он напуганным не кажется, – замечает Кирстен. – Муж, который орет и матерится на свою жену, едва ли главный кандидат на то, чтоб считаться бедненьким напуганным барашком.
Однако миссис Фейербейрн уже крепко ухватила проблему своими терапевтическими щипчиками и выпускать ее не собирается. Это уже шаблон, или, на языке психологов, паттерн: в тех случаях, когда Рабих нуждается в поддержке, он сталкивается с отстраненностью и холодностью Кирстен. Он пугается, выходит из себя и видит, что Кирстен отстраняется еще больше. Страх и злость нарастают – расстояние тоже. Кирстен считает его заносчивым и забиякой. Собственная история научила ее, что у мужчин есть склонность к властолюбивому поведению и что роль женщин в том, чтобы противиться ему, пользуясь неприступностью и формальным отношением. Способность прощать пока в картах не значится. Но внутри у Рабиха силы нет совсем, он попросту молотит из последних усилий разума, слабый и униженный признаками ее явного равнодушия. А потому прискорбно (на грани трагического), что, реагируя на свои уязвленные слабые места, он избирает способ полной их маскировки и, по-видимому, гарантированно отчуждает ту самую, чьего утешения сам так сильно жаждет. Однако теперь раз в неделю, днем по средам, есть возможность разорвать порочный круг. Миссис Фейербейрн защищает Кирстен от раздражительности Рабиха, а Рабиха – от равнодушия Кирстен, каждому из супругов предлагается заглянуть за лежащую на поверхности пагубу другого и увидеть за ней несчастного испуганного ребенка.
– Кирстен, вы считаете, что крик и порой ругательства – это поступки мужчины, который ощущает себя сильным? – решается на вопрос миссис Фейербейрн в один из редких для нее моментов откровенности, когда, по ее мнению, клиенты способны проявить понимание. Она знает, как надо ступать очень мягко. У книг на полке, возможно, довольно тяжеловесная поступь названий, зато в течение сеанса миниатюрная врач-консультант порхает, как балерина. Трудности в отношениях этой пары распространяются и на секс. Когда Кирстен устала или расстроена, Рабих быстро (слишком уж быстро) впадает в отчаяние. Его разум цепко держится за убедительную болтовню об отвращении, какое он вызывает. Одним из важнейших аспектов чувства омерзения к себе, появившегося задолго до Кирстен, является неспособность объясниться перед другими, хотя и сопровождается оно показной горечью перед теми, кто его вызывает. Незавершенный вечер таким образом обычно становится неявным поводом для язвительных или уязвленных высказываний Рабиха на следующий день, что только подольет масла в огонь усилий (таких же бессловесных) Кирстен отстраниться. Побыв несколько дней замкнутым, Рабих, сытый этим по горло, обзовет Кирстен холодной ведьмой, на что та ответит, что подозревала, что ему, должно быть, расстраивать ее доставляет удовольствие, раз он так часто это делает. Она прячется в печальное, но до странного утешительное и знакомое местечко у себя в голове, где затаивается, когда другие обижают ее (а они склонны к такому), и находит утешение в книгах и музыке. Она специалист по самозащите и обороне: обучалась этому большую часть своей жизни.
Для стиля «уклоняющейся привязанности» характерно сильное желание избежать конфликта и не очень раскрываться перед другим, когда не удовлетворены эмоциональные потребности. Лица «уклоняющиеся» быстро допускают, что другие готовы к нападкам на них и что урезонить их невозможно. Надо просто сбежать, поднять разводной мост и затаиться. К сожалению, «уклоняющиеся» партнеры не могут нормально объяснить свой боязливый и оборонительный паттерн в отношении своего партнера, так что причины их сдержанного и отсутствующего поведения остаются туманными, их легко по ошибке принять за отсутствие заботы и участия, когда на деле верно как раз противоположное: «уклоняющийся» партнер заботится в самом деле очень глубоко, просто дело в том, что состояние любви стало ощущаться как слишком рискованное.
Миссис Фейербейрн, никогда не навязывающая выводов, тем не менее, выражаясь фигурально, держит зеркало, в котором Кирстен может начать видеть то, как она воздействует на других. Врач помогает Кирстен получить представление о ее склонности исчезать и реагировать на стресс молчанием, побуждает ее обдумать, как такие стратегии могут повлиять на людей, которые зависят от нее. Во многом, как и Рабих, Кирстен привыкла выражать свои разочарования таким способом, который гарантированно не вызывает симпатии у тех, в чьей любви она больше всего нуждается. Напрямую Рабих никогда о ночи с Лорен не заговаривает. Понимает: важнее всего понять, почему это произошло, нежели признаться в этом, да так, что могли бы сорваться с поводка такие сдерживаемые опасности, что навеки разрушили бы доверие между ним и Кирстен. Он раздумывает между сеансами у миссис Фейербейрн, из-за чего это он сделался так явно небрежен и безразличен к причинению боли своей жене, и находит всего одно правдоподобное объяснение: он, по-видимому, вытерпел столько боли в отношениях с нею, что дошел до того, что перестал заботиться, не слишком ли жестокую рану нанес он Кирстен. С Лорен он спал не от страстного желания, а от злости, той злости, что не признает собственного существования, – угрюмой, задавленной гордой ярости. Объяснение Кирстен (так, чтобы она смогла понять), что он чувствовал себя разочарованным, будет основой спасения их брака. В самом средоточии их борений находится проблема доверия – добродетели, которая легко не дается никому из них. Они подранки, ведь еще детьми им приходилось справляться с неподобающими возрасту разочарованиями, а позже они выросли в надежно защищенных взрослых, чувствующих неловкость от всякого эмоционального раздевания. Они спецы в атакующей стратегии и строительстве крепостей, и все-таки они (как привыкшие к боям воины, плохо вживающиеся в гражданскую жизнь после заключения мира) не терпят треволнений, которые чувствуют, отказываясь от собственной настороженности и признавая свои слабости и огорчения. Рабих, тревожась, нападает, Кирстен, уклоняясь, отступает. Эти два человека очень и очень нужны друг другу и тем не менее одновременно приходят в ужас от того, что могут проговориться, насколько сильно взаимозависимы. Ни один не терпит свою рану так долго, что готов правдиво в том признаться, или прочувствовать это, или объяснить это тому, кто рану нанес. Нужны запасы доверия, которых у них нет, чтобы хранить веру в того, кто наносит обиды. Нужно достаточно доверять другому, чтобы дать ясно понять, что на самом деле нет никакой «злости» или «холодности», а есть (и всегда!) вместо этого нечто куда более основательное, трогательное и заслуживающее привязанности – боль. Они не могут предложить друг другу самый романтически необходимый из даров – руководство по своим собственным слабостям.
Вопросник, первоначально составленный Хазаном и Шейвером (1987), широко использовался для определения стилей привязанности. Для того чтобы удостовериться, с каким типом мы имеем дело, респондентов попросили сообщить, какое из трех последующих утверждений они могут больше всего отнести к себе:
1. «Я хочу эмоционально близких отношений, но часто сталкиваюсь с тем, что другие люди разочаровывают или ведут себя жалко без особых причин. Меня тревожит, что мне причинят боль, если я позволю себе близость с другими. Я не против того, чтобы проводить время в компании с самим собой». (Уклоняющаяся привязанность.)
2. «Я хочу эмоциональной интимности с другими, но часто сталкиваюсь с их нежеланием становиться настолько близкими, насколько мне хотелось бы. Меня тревожит, что другие не ценят меня настолько, насколько я ценю их. Это способно вызвать во мне чувство большого огорчения и раздражения». (Тревожная привязанность.)
3. «Мне относительно легко стать эмоционально близким с другими. Я удобно себя чувствую, будучи зависим от других или когда они зависят от меня. Меня не тревожит, если я остаюсь в одиночестве или другие не принимают меня». (Надежная привязанность.)
Сами по себе ярлыки, разумеется, лишены привлекательности. Довольно чувствительный удар по собственному «я» – вынужденно представить себя не неким персонажем с характером, имеющим бесконечное число оттенков, которые любой романист с трудом уловил бы на восьмистах страницах, а довольно обыкновенным типом, который легко укладывается в параметры нескольких абзацев в учебном пособии по психоаналитике. Термины «уклоняющаяся» и «тревожная» личности вряд ли типичны для повести о любви, зато, если воспринимать значение «романтическое» как «способствующее развитию любви», то они оказываются важнее самых сентиментальных слов, на которые когда-либо наталкивались Кирстен с Рабихом, ведь они дали им возможность постичь паттерны, что вели разрушительную работу в отношениях между ними каждый день их супружеской жизни.
Они пришли к уважительной оценке необычного психотерапевтического дипломатического обходного канала передачи сведений, который сделал для них возможным новый способ ведения разговора, прибежища, где они еженедельно могли признаваться в том, что охвачены яростью или печалью, под благожелательным надзором арбитра, который гарантированно сдерживает реакцию другого достаточно долго, чтобы обеспечить необходимую меру понимания и, наверное, сочувствия. Тысячелетия спотыкающихся шагов к цивилизации наконец-то привели к собранию, в котором два человека могли досконально обсудить, насколько ненавистен был один из них другому в таких вопросах, как накрыть на стол, или сказать что-то на вечеринке, или организовать выходные, причем без позволения ни одной из сторон уходить, кипя от негодования, или изрыгать ругань. Психотерапия, заключают Кирстен с Рабихом, в некотором смысле величайшее изобретение века. Разговоры, которые они ведут в присутствии миссис Фейербейрн, начинают приобретать окраску их бесед друг с другом дома. Они начинают перенимать доброжелательный, рассудительный тон консультанта. «А что Джоанна (имя, которое они никогда не употребляют в ее присутствии) скажет?» – этот вопрос становится ритуальным, игровым между ними – во многом схоже с тем, как католики, возможно, хоть раз попытались представить реакцию Иисуса на уготованные жизнью испытания. «Если ты и дальше будешь раздражаться на меня, я кончу тем, что стану «уклоняющейся», – урезонивает Кирстен Рабиха в ответ на его ведущую в тупик выходку. Они по-прежнему шутят про психотерапию, но уже не на ее счет. И поэтому жаль, что благие озарения по поводу предлагаемого в кабинете консультанта не проливают свет в потемках общей культуры. Их разговоры – своего рода маленькая лаборатория взросления в мире, ослепленном представлением о любви как об инстинкте или чувстве, недоступном изучению. То, что кабинет миссис Фейербейрн приткнулся где-то в выси ступенек доходного дома, выглядит как символ природы ее профессии. Она поборница истины, с какой теперь близко знакомы Рабих с Кирстен, только они знают: как то ни прискорбно, но эта истина скорее всего пропадет в окружающем шуме, истина о том, что любовь – это умение, а не одно лишь исступление.
