В бреду полковник Холлс видел себя участником смертельных поединков; он постоянно сражался с противником, одетым в костюм из черно-белого атласа и с лицом герцога Бакингема, который уже собирался заколоть его, но почему-то никак не мог этого сделать. Эти поединки обычно происходили в мрачной комнате, освещенной свечами в серебряном канделябре, и в присутствии одетой в белое женщины с бледным лицом, голубыми глазами и густыми каштановыми волосами, которая радостно смеялась и хлопала в ладоши при каждом выпаде. Иногда полем битвы становились вишневый сад или коттедж йомена в Вустершире. Но действующими лицами всегда оставались те же трое.

Бред наконец прекратился, и Холлс проснулся с более или менее ясной головой, пытаясь осознать, где находится, с помощью обрывков воспоминаний.

Он лежал на койке у окна, сквозь которое мог видеть листву и клочок темно-синего неба. Над его головой находились перекладины крыши, под которой не было потолка. Повернувшись налево, Холлс увидел продолговатую, похожую на сарай комнату, где стояло еще полдюжины коек, и на каждой из них лежал больной. Двое были неподвижны, словно мертвые, остальные вертелись и стонали, а один отчаянно боролся с державшими его санитарами.

Для человека в ситуации Холлса это было не слишком приятным зрелищем, поэтому он снова повернулся, устремив взгляд на полоску неба. Великое спокойствие снизошло на его душу, не желающую расставаться с измученным телом. Холлс полностью сознавал свое положение. Он болен чумой, и сознание ненадолго вернулось к нему, дабы помочь вознести благодарность Богу за то, что его жалкая жизнь подходит к концу.

Мысль об этом наконец изгнала ощущение жгучего стыда, которое могло никогда его не покинуть, сознание того, какое жалкое зрелище являет он собой в глазах той, перед которой так тяжко согрешил. Холлс вспомнил, что оставил для Нэнси подробную исповедь. Ему было сладостно думать, перед тем как удалиться в иной мир, что прочтение письма откроет девушке все то, что сделало из него негодяя, покажет, как судьба поместила его между молотом и наковальней, сможет уменьшить презрение, которое она, несомненно, питает к нему.

Слезы покатились по его худым щекам. Это были слезы благодарности, а не жалости к себе.

У его койки послышались шаги, и кто-то склонился над ним. Холлс снова обернулся, и его сердце сжалось от страха.

– Я снова брежу, – прошептал он вслух.

Рядом с ним стояла миловидная женщина в простом сером платье с белыми манжетами, фартуком и чепчиком – обычной одежде пуританок. Ее овальное лицо было бледным, глаза зелено-голубыми и очень печальными, а один-два каштановых локона спускались из-под чепчика на белую шею. Маленькая холодная ручка нашла руку полковника, лежавшую на одеяле, и нежный мелодичный голос ответил ему:

– Нет, Рэндал. Слава богу, вы наконец проснулись.

Холлс увидел, как ее печальные глаза заволокли слезы.

– Где же я тогда? – ошеломленно спросил он. Ему начало казаться, что он видит во сне происходившее ранее.

– В чумном бараке на Банхилл-Филдс, – ответила она, еще усилив его смятение.

– Понятно… Я помню, что заболел чумой. Но вы? Как вы очутились в чумном бараке?

– Больше мне некуда было идти после того, как я оставила дом на Найт-Райдер-стрит.

Нэнси кратко рассказала ему о своих обстоятельствах.

– Доктор Бимиш привел меня сюда, и по милости Провидения я могу ухаживать за несчастными, пораженными чумой.

– И вы ухаживали за мной? Вы? – Удивление и недоверие придало силу его ослабевшему голосу.

– А разве вы не ухаживали за мной? – ответила она вопросом.

Махнув худой и бледной рукой, Холлс вздохнул и удовлетворенно улыбнулся:

– Бог милостив ко мне, грешному. Все, о чем я молился, лежа здесь, – это о том, чтобы вы, зная всю правду о моем падении, об искушениях, которым я поддался, обратились ко мне со словами жалости и прощения, чтобы… чтобы мне было легче умереть.

– Умереть? Почему вы говорите о смерти?

– Потому что, слава богу, она близится. Смерть от чумы – то, что я заслужил. Я искал ее, а она от меня ускользала, пока я случайно не поймал ее. Всю мою жизнь то, что я желал, ускользало от меня, а как только я прекращал погоню, неожиданно шло в руки. Всегда, даже в смерти, я оставался игрушкой Фортуны.

Девушка хотела прервать его, но он быстро продолжал, обманутый ощущением слабости:

– Выслушайте меня до конца, чтобы я не умер, не успев сказать то, что должен добавить к своему письму. Клянусь последней и слабой надеждой на вечное спасение, что я не знал, кого похищаю, иначе скорее дал бы себя повесить, чем согласился на поручение герцога. Вы верите мне?

– Для ваших клятв нет нужды, Рэндал. Как я могла в этом сомневаться?

– Как могли? Это правда, никак не могли. Такое было бы невозможно, как бы низко я ни пал. – Он жалобно поглядел на нее. – Я едва осмеливаюсь надеяться, что вы простите меня.

– Но я простила вас, Рэндал, когда узнала, что вы для меня сделали, как рисковали жизнью. Если я простила вас тогда, то могу ли я питать к вам недобрые чувства теперь, когда мне все известно? Я искренне вас прощаю, Рэндал, дорогой…

– Скажите это снова! – взмолился он.

Нэнси выполнила его просьбу.

– Тогда я удовлетворен. Какое значение имеют мои нелепые мечты, мое буйное честолюбие? Я был глуп, не довольствуясь тем, что находится рядом. Мы могли бы быть счастливы, Нэн, и нам незачем было бы гоняться за призрачными триумфами.

– Вы говорите так, словно собираетесь умереть, – упрекнула она его сквозь слезы. – Но вы поправитесь.

– Учитывая то, что я могу умереть счастливым, это было бы с моей стороны величайшей глупостью.

Их разговор прервал врач, подтвердивший, что Холлс теперь вне опасности. То, что полковник сделал для Нэнси, когда та заболела чумой, теперь она сделала для него. Неустанной заботой в бесконечные часы жара и бреда, не обращая внимания на утомление, девушка вывела его из долины теней. Когда Холлс говорил о смерти, считая из-за естественной слабости и истощения, что стоит на ее пороге, он уже начинал поправляться.

Менее чем через неделю полковник стал на ноги и вновь обрел силы. Все же он должен был пройти период карантина, предписанный законом, и получить свидетельство о своей безопасности для окружающих. Поэтому ему предстояло провести некоторое время в доме по соседству для отдыха и окончательного выздоровления.

Когда наступил час уходить из больницы, Холлс пошел проститься с Нэнси. Она ожидала его на лужайке под старым кедром, украшавшим сад фермы, превращенной в лечебницу. Стоя перед полковником, девушка слушала, как он, с трудом сохраняя спокойствие, прощался с ней навсегда.

Это было совсем не то, чего ожидала Нэнси, что Холлс мог бы понять по внезапной бледности и испуганному выражению ее лица.

Девушка бессильно опустилась на стоявшую поблизости каменную скамью. Полковник был весьма просто одет – в костюм, который она тайком раздобыла для него и который он считал прощальным даром благотворительной лечебницы.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Нэнси, взяв себя в руки. – Куда вы отправитесь, когда… когда пройдет месяц?

Полковник улыбнулся и пожал плечами.

– Я еще не решил окончательно, – ответил он, в то время как его тон свидетельствовал о полном отсутствии размышлений по этому поводу. Фортуна обошлась с ним по-доброму, вернув жизнь, когда, кроме нее, ему уже было нечего терять. Впрочем, капризная богиня всегда преподносила ему дары, которые он уже не мог обратить себе на пользу. – Возможно, – добавил Холлс, – я отправлюсь во Францию. Там всегда найдется служба для солдата.

Нэнси опустила взгляд и некоторое время хранила молчание. Затем она заговорила спокойно и почти формально, стараясь четко выдвигать аргументы:

– Помните тот день, когда мы с вами беседовали в доме на Найт-Райдер-стрит после моего выздоровления? Когда я благодарила вас за спасение моей жизни, вы отвергли мою признательность и прощение, будучи убежденным, что мною движет лишь чувство благодарности и желание избавиться от долга перед вами.

– Так оно и было, – ответил Холлс.

– Разве? Вы вполне в этом уверены? – Она посмотрела ему в глаза.

– Так же, как и в том, что вы из жалости ко мне обманываете сами себя.

– У вас были основания говорить подобное в прошлом. Но сейчас вы кое-что не учитываете. Я больше ничем вам не обязана – свой долг я полностью уплатила, сохранив вам жизнь, как вы сохранили мою. Благодарю Бога за то, что он предоставил мне эту возможность, ибо теперь мы квиты, Рэндал. Вы не можете отрицать, что у меня более нет нужды быть вам благодарной. Поэтому я даю вам свое прощение абсолютно по доброй воле. Ваш проступок, в конце концов, не был направлен против меня…

– Нет, был! – свирепо прервал Холлс. – И против вас, и против моей чести. Он сделал меня недостойным вас.

– Даже если так, вы имеете мое полное прощение с тех пор, как я узнала, насколько жестоко обошлась с вами судьба. Но думаю, что я простила вас гораздо раньше. Когда вы пытались спасти меня от герцога Бакингема, сердце сказало мне, что поступить недостойно вас вынудила жестокая судьба.

На бледных и худых щеках полковника заиграл легкий румянец. Он склонил голову:

– Благодарю вас за эти слова. Они дают мне смелость смотреть в лицо тому, что меня ожидает. Я навсегда сохраню память о них и о вашей доброте.

– Но вы все еще не верите мне! – воскликнула Нэнси. – Все еще считаете, что в моей душе таится презрение!

– Нет-нет, Нэн! Я верю вам.

– И тем не менее намереваетесь уехать?

– А что же мне делать еще? Вы знаете все и должны понять, что мне нет места в Англии.

На ее губах был готов ответ, но девушка не осмелилась произнести его, во всяком случае теперь. Она вновь опустила голову и умолкла, отчаянно обдумывая иную линию атаки на его упрямое гордое самоуничижение. Потеряв надежду на призывы к разуму, Нэнси решила обратиться к чувствам. Вытащив из-за корсажа старую перчатку с кисточками, она протянула ее полковнику, который увидел, что ее глаза влажны от слез.

– Эта перчатка, по крайней мере, принадлежит вам. Возьмите ее, Рэндал, чтобы у вас оставалась хоть какая-нибудь вещь на память обо мне.

Холлс нерешительно взял перчатку, еще сохраняющую тепло и благоухание тела девушки, и задержал руку, протягивающую ее.

– Она снова станет талисманом, – мягко произнес он, – позволяющим мне сохранять достоинство, чего не смогла сделать раньше. – Полковник поднес к губам руку девушки. – Прощайте, Нэн, и да хранит вас Бог.

Он попытался отнять руку, но теперь Нэнси вцепилась в нее.

– Рэндал! – воскликнула она, отчаянно пытаясь открыть свои чувства человеку, который не открывал ей своих, несмотря на ее ясное приглашение это сделать. – Неужели вы и вправду хотите оставить меня снова?

– А что же я могу сделать еще? – уныло осведомился он.

– На этот вопрос вам лучше ответить самому.

– Какой же ответ мне дать вам? – Полковник устремил на девушку почти испуганный взгляд серых глаз, обычно спокойных, а иногда суровых и вызывающих. Он облизнул губы, прежде чем заговорить снова. – Неужели я могу позволить вам врачевать из жалости мою искалеченную жизнь?

– Из жалости?! – воскликнула Нэнси и покачала головой. – А если бы это было так? Если я жалею вас, Рэндал, неужели у вас нет жалости ко мне?

– К вам? Слава богу, вы не нуждаетесь в жалости.

– Разве? А что, кроме жалости, может внушать мое положение? Долгие годы я ждала человека, кому надеялась принадлежать, но он появился лишь для того, чтобы отвергнуть меня.

Холлс невесело рассмеялся.

– Нет-нет! – сказал он. – Меня не так легко обмануть. Признайтесь, что из жалости вы просто играете роль.

– Понимаю. Вы считаете, что та, кто была актрисой, остается ею всегда. Поверите ли вы мне, если я поклянусь, что все эти годы томительного ожидания я противостояла искушениям, которыми всегда одолевают актрис, чтобы встретить вас незапятнанной? А если поверите, то будете ли по-прежнему избегать меня?

– Если бы я не верил этому, то, возможно, согласился бы с вами. Тогда пропасть между нами не была бы такой широкой.

– Никакой пропасти не существует, Рэндал! Мы уже несколько раз ее преодолели.

Холлс наконец освободил свою руку.

– Почему вы мучаете меня, Нэн? – спросил он с болью в голосе. – Видит бог, вы не можете во мне нуждаться. Что может предложить вам человек, не имеющий ни состояния, ни чести?

– Разве женщина любит мужчину за то, что он может ей предложить? Этому научила вас жизнь наемника? Вы же сами говорили, Рэндал, что вами постоянно играла судьба, и тем не менее так и не научились читать ее знаки. Между нами лежал целый мир, и все же мы встретились, пусть при ужасных обстоятельствах, но по воле судьбы. Вы снова покинули меня, побуждаемый стыдом и раненой гордостью – да, гордостью, Рэндал, – намереваясь больше никогда меня не видеть. Но мы встретились опять. Неужели вы хотите искушать судьбу, заставляя ее совершать это чудо в третий раз?

Полковник устремил на нее твердый взгляд человека, которого обрушившиеся на него беды вернули на стезю чести.

– Если я всю жизнь был игрушкой судьбы, то это не основание для того, чтобы помогать вам превратиться в такую же игрушку. Вас ожидают большой свет, ваше искусство, жизнь, полная радостей, когда эпидемия прекратится. Мне нечего предложить вам в обмен на это. Все мое состояние заключено в жалкой одежде, в которой я стою перед вами. В противном случае… О, но к чему тратить слова и мучить себя несбыточными мечтами? Мы должны смотреть в лицо действительности. Прощайте, Нэн!

Повернувшись на каблуках, полковник вышел так быстро, что девушка не успела найти слова, которыми могла бы задержать его. Как во сне, она смотрела вслед его высокой худой солдатской фигуре, удалявшейся среди деревьев к аллее. Затем у нее вырвался крик:

– Рэндал! Рэндал!

Однако Холлс находился уже слишком далеко, чтобы слышать ее, а если бы он услышал, то это бы его не остановило.