Полковник Холлс возвращался назад пешком. Поездка в экипаже или по воде была теперь не для него, так как рухнула последняя преграда между ним и нищетой.

Конечно, выход из положения существовал, но в высшей степени отчаянный: участие в мятеже, к которому тщательно пытался привлечь его Такер. Мысль об этом начала шевелиться в голове у Холлса, когда он, волоча отяжелевшие ноги, брел к Темпл-Бару, задыхаясь от необычайной для конца мая жары. Полковника одолевало искушение не только потому, что в восстании заключалась его единственная надежда на спасение от голода, но и вследствие возмущения несправедливыми действиями правительства, которое выбрасывало опытных солдат, вроде него, в сточные канавы, покровительствуя ничтожным фаворитам, игравшим роль сводников при распутном монархе.

Порок, говорил он себе, стал единственным пропуском на службу в Англии после реставрации Стюартов. Такер и Ратбоун были правы. По крайней мере, их действия были оправданы необходимостью спасения страны от терзающей ее чумы морального разложения – болезни, куда более страшной, чем настоящая чума, которая, как рассчитывали республиканцы, может побудить нацию осознать свое положение.

Конечно, в случае неудачи его ожидает гибель. Но коль скоро жизнь – единственное, что он теперь может поставить на кон, к чему колебаться? Что, в конце концов, стоит его жизнь, чтобы не сделать ее ставкой в последней игре с Фортуной? Эта богиня благоволит смелым. Возможно, в прошлом он не был достаточно смел.

Глубоко задумавшись, Холлс дошел до церкви Святого Клемента Датского, когда его внезапно остановило предупреждение:

– Держитесь подальше, сэр!

Полковник посмотрел направо, откуда донесся голос.

Он увидел человека с пикой, стоящего у запертой на замок двери, на которой красной краской были намалеваны крест и надпись: «Господи, помилуй нас!»

Полковник вздрогнул, словно столкнулся с чем-то нечистым и ужасным. Поспешно перейдя на другую сторону улицы, он на мгновение задержался там, глядя на закрытые ставни пораженного болезнью дома. Это зрелище было для Холлса внове, ибо, когда он проходил здесь неделю назад, эпидемия, хотя уже поражала людей по соседству, была все же ограничена Бутчерс-роу на северной стороне церкви и отходящими от нее небольшими улицами. Случай чумы на основной дороге между Уайтхоллом и Сити служил грозным свидетельством ее распространения. Инстинктивно ускорив шаг, Холлс задумался о пользе, которую могут извлечь революционеры из ужасной болезни. Постоянные беспокойные и сумбурные размышления затуманили обычную ясность его ума, и он уже начинал становиться на точку зрения, что чума – это наказание, которому Господь подверг нечестивый город. Следовательно, Небеса должны быть на стороне тех, кто стремился к очищающим переменам.

Когда полковник поднимался на Ладгейт-Хилл в сторону собора Святого Павла, решение было принято. Вечером он повидает Такера и свяжет свою судьбу с республиканцами.

Войдя на Полс-Ярд, Холлс увидел солидную толпу, собравшуюся у западных дверей собора. Она состояла из людей самых различных занятий: торговцев, лавочников, подмастерьев, конюхов, мусорщиков, мошенников с переулков за Старой биржей, просто зевак, а также городских щеголей, солдат и женщин. На ступенях портика стоял притягивающий их магнит – похожий на черную ворону проповедник, который предрекал городу гибель. Текст проповеди изобиловал повторами, подобными припеву в песне.

– Вы осквернили ваши святилища множеством пороков, мерзостью вашей торговли!

Тем не менее между коринфскими колоннами, на фоне которых ораторствовал проповедник, не было видно лавок торговцев шляпами, стоявших там во время республики, – их снесли после Реставрации.

То ли до слушателей дошла бессмысленность обвинений, то ли группа подмастерьев внесла среди собравшихся дух непристойного веселья, но ответом на угрозы проповедника послужили громкие насмешки. Это не смутило пророка конца света, бесстрашно ринувшегося в атаку.

– Покайтесь, нечестивцы! – завопил он, покрывая пронзительным голосом шум и смех. – Подумайте о том, что с вами будет! Через сорок дней Лондон погибнет! Чума восторжествует в этом средоточии греха! Она подкрадывается, аки лев рыкающий, ища, откуда наброситься на вас. Еще сорок дней, и…

Яйцо, брошенное каким-то мальчишкой, угодило в лицо оратору, вынудив его оборвать фразу. Клейкая масса стекала с его бороды на поношенное черное одеяние.

– Насмешники! Нечестивцы! – визжал он, воздев руки к небу и напоминая огородное пугало на ветру. – Ваша погибель близка!..

Рев смеха заглушил голос проповедника, на которого отовсюду посыпались метательные снаряды. Последним из них была живая кошка, которая вцепилась когтями ему в грудь, испуганно фыркая.

Посрамленный пророк повернулся и скрылся в соборе, преследуемый хохотом и бранью. Однако, едва он исчез, смех стих, сменившись мертвой тишиной, после чего толпа с криками ужаса рассеялась в разные стороны.

Полковник Холлс, оставшись в одиночестве и не понимая, что вселило в этих людей такую панику, шагнул к опустевшему пространству перед ступенями собора. Там, на вымощенной грубым булыжником мостовой, он увидел молодого парня, одетого как преуспевающий торговец и скорчившегося, словно от боли. Шляпа валялась рядом с ним; он тихо стонал, судорожно подергивая головой. Из-под полузакрытых ресниц виднелись белки закатившихся глаз.

Когда Холлс направился к больному, чей-то голос крикнул ему:

– Осторожней, сэр! Это может быть чума!

Полковник остановился, парализованный ужасом, который внушало страшное слово. Затем он увидел пожилого мужчину в длинном парике, просто, но аккуратно одетого в черное, в очках в роговой оправе, придававших его круглому лицу совиное выражение. Мужчина спокойно приближался к больному. Несколько секунд он стоял, глядя на него, затем, обернувшись, подозвал жестом двух крепких парней с алебардами. Отважный джентльмен в черном вынул из кармана носовой платок, на который капнул что-то из флакона. Поднеся платок к носу левой рукой, он опустился на колени перед больным и спокойно начал расстегивать его куртку.

Наблюдая за ним, полковник проникся восхищением к его храбрости и устыдился собственных страхов за свою абсолютно никчемную жизнь. Решительно двинувшись вперед, он присоединился к маленькой группе.

Доктор оглянулся при его приближении. Но Холлс в этот момент не видел ничего, кроме больного, чью грудь обнажил лекарь. Один из алебардщиков указал другому на красноватое выпуклое пятно внизу шеи несчастного. Глаза его округлились, а лицо побледнело от ужаса.

– Видишь? Это примета чумы! – сказал он товарищу.

Доктор заговорил, обращаясь к Холлсу:

– Вы бы лучше не подходили к нему близко, сэр.

– Это… это чума? – тихо спросил Холлс.

Врач кивнул, указывая на багровое пятно.

– Признаки абсолютно безошибочны, – ответил он. – Умоляю вас, сэр, уходите скорей.

Вновь поднеся платок ко рту и носу, он повернулся спиной к полковнику.

Холлс повиновался, шагая медленно и задумчиво, будучи пораженным зрелищем чумы, обрушившейся на молодого парня. Когда он приблизился к толпе, глазевшей на происходящее с солидного расстояния, то заметил, что люди отшатываются от него, словно от уже заразившегося.

Увиденное событие производит на нас куда большее впечатление, чем двадцать подобных случаев, о которых мы только слышим. До сих пор эти лондонские горожане относились к чуме весьма легкомысленно. Еще не прошло десяти минут с тех пор, как они осыпали насмешками и швыряли чем попало в проповедника, призывавшего их покаяться и грозившего гневом Господним. Но когда внезапно, точно гром среди ясного неба, болезнь сразила одного из них, их сердца наполнились ужасом при виде того, о чем ранее знали только по рассказам.

Полковник двинулся дальше, размышляя о том, что этот случай привлечет к делу республики больше сторонников, чем куча проповедников. Он расценил его как перст судьбы, указывающий, что ему следует присоединиться к Такеру.

Но прежде, чем отправиться в Чипсайд и предложить свою шпагу революционерам, следовало утолить жажду, вызванную долгой ходьбой под изнуряющим зноем. С помощью Такера и его друзей Холлс раздобудет необходимые средства, чтобы оплатить счет в «Голове Павла» и съехать от любвеобильной миссис Куинн, в чьей гостинице он ни в коей мере не мог проживать далее.

Полковник вошел в общую комнату; хозяйка отвернулась от группы горожан, с которыми она беседовала, и проводила его взглядом, плотно сжав губы, когда он направлялся в свою маленькую приемную. Спустя минуту она последовала за ним.

Холлс, успевший снять шляпу и расстегнуть камзол, любезно пожелал миссис Куинн доброго утра, словно между ними не произошло вчерашней трагической сцены. Однако его легкомыслие показалось хозяйке оскорбительным.

– Чем могу быть вам полезной, полковник? – осведомилась миссис Куинн.

– Кружкой эля, если вы будете так любезны, – ответил он. – Я словно побывал в африканской пустыне. Уф! Ну и жара! – И Холлс расположился на сиденье у окна, где было больше воздуха.

Хозяйка молча удалилась и вернулась с кружкой, которую поставила на столе перед постояльцем. Полковник жадно приник к ней губами, и, когда ее прохладное содержимое смягчило его горло, он возблагодарил небо за то, что в мире, где столько зла, существует такая хорошая вещь, как эль.

Миссис Куинн, нахмурив брови, молча наблюдала за ним.

– Вы оставите мой дом сегодня, как мы договорились вчера вечером? – осведомилась она, когда он наконец оторвался от кружки.

Холлс кивнул, облизнув губы.

– Я скоро переберусь в «Птичку в руке» на другой стороне Полс-Ярда, – ответил он.

– В «Птичку в руке»! – В ее голосе прозвучало презрение к упомянутому заведению, которое и впрямь являлось жалкой таверной. – Эта дыра отлично подойдет к вашему великолепному камзолу. Впрочем, это не мое дело. Коль скоро вы перебираетесь, я удовлетворена.

В ее тоне слышалось нечто зловещее. Подойдя к столу, миссис Куинн облокотилась на него. Ее поза и выражение лица не оставляли сомнений, что эта женщина, до сих пор относившаяся к нему с такой нежностью, теперь стала его злейшим врагом.

– У моего дома хорошая репутация, и я намерена сохранять ее и впредь, – продолжала миссис Куинн. – Поэтому мне не нужны здесь изменники и висельники.

Холлс намеревался проглотить очередную порцию эля, но ее слова остановили его, когда он уже подносил кружку к губам.

– Изменники? Висельники? – медленно переспросил он. – Не думаю, что я вас понял, хозяюшка. Вы относите эти эпитеты ко мне?

– К вам, сэр. – И миссис Куинн плотно сжала губы.

Полковник, нахмурившись, посмотрел на нее, затем рассмеялся, пожав плечами.

– Вы с ума сошли, – сказал он и залпом допил кружку эля.

– Нет, я не сумасшедшая и не дура, мистер мятежник! Человека узнаешь по его друзьям. Разве может не быть изменником тот, кто водит с изменниками компанию, да еще прямо здесь, в этом доме, в чем я могла бы поклясться в случае необходимости или если бы хотела причинить вам вред? Я не стану этого делать, но прошу вас сегодня же покинуть мой дом, иначе я могу изменить свое решение.

Холлс со стуком опустил кружку на стол и вскочил на ноги.

– Черт возьми! – рявкнул он, охваченный гневом, который усиливала тревога. – Что вы имеете в виду? С какими изменниками я водил компанию?

– С какими? – Она усмехнулась. – Что вы скажете о вашем друге Дэнверсе, которого в настоящий момент разыскивают полицейские с Боу-стрит?

Полковник сразу же почувствовал облегчение.

– Дэнверс? – переспросил он. – У меня нет такого друга. Я никогда не слышал этого имени.

– В самом деле? – с иронической усмешкой осведомилась миссис Куинн. – А может, вы никогда не слышали имен его помощников, Такера и Ратбоуна, которые только вчера были у вас в этом доме, в чем я могу поклясться? О чем вы с ними говорили? Сможете вы объяснить это так, чтобы удовлетворить судей? Они могут заинтересоваться, как вы познакомились с двумя изменниками, которые сегодня утром были арестованы в числе прочих заговорщиков, намеревавшихся восстановить республику. Негодяи собирались убить короля, захватить Тауэр и сжечь Сити – ни более ни менее!

Полковник словно ощутил сильный удар в переносицу.

– Арестованы! – воскликнул он. Его челюсть отвисла, глаза расширились. – Вы сказали, Такер и Ратбоун арестованы? Да вы просто бредите!

Но в душе он понимал, что это не так. Ибо если ее история была вымыслом, как она могла узнать о заговоре?

– Я брежу? – Миссис Куинн злобно усмехнулась. – Пойдите на Полс-Ярд и спросите первого встречного об аресте, произведенном в Чипсайде незадолго до полудня, и об охоте, которая сейчас идет на Дэнверса и других, замешанных в злодейском заговоре. Так вот, я не хочу, чтобы за ними охотились здесь. Не хочу, чтобы мой дом именовали местом встречи изменников, во что вы его превратили, обманывая меня вашим приятным обхождением и пользуясь отсутствием мужчины, который мог бы меня защитить! Я бы сразу же побежала к судье, да только не хочу бросать тень на доброе имя моего дома. Это единственная причина моего молчания – можете быть ей благодарны. Но уезжайте сегодня же, а не то я могу и передумать.

Подобрав со стола пустую кружку, хозяйка двинулась к двери, прежде чем Холлс смог найти слова для ответа. У порога она задержалась.

– Скоро я принесу вам ваш счет, – заявила миссис Куинн. – Когда оплатите его, можете складывать вещи и убираться. – И она вышла, хлопнув дверью.

Счет! Какое это имело значение по сравнению с ужасной угрозой тюрьмы и виселицы? Едва ли стали бы принимать во внимание, что он абсолютно невиновен в каком-либо соучастии в разоблаченном заговоре республиканцев (если не считать сегодняшнего решения к ним присоединиться). Если его обвинят в сообщничестве с Такером и Ратбоуном, то сыну цареубийцы Рэндала Холлса нечего надеяться на пощаду. Происхождение и прошлое окажутся решающими доказательствами против него. И все же счет был хотя и сравнительно незначительным, но наиболее непосредственно угрожающим злом и поэтому занимал его мысли в настоящий момент более всего остального.

Холлс знал, что счет будет весьма весомым и его ресурсы никак не могут ему соответствовать. Тем не менее если он не сможет заплатить, то миссис Куинн, безусловно, не проявит к нему милосердия, а последняя выходка Фортуны, связавшая его с Такером накануне ареста этого заговорщика, полностью отдавала его во власть миссис Куинн.

Полковник с горечью подумал, что подобные вещи, очевидно, постоянно будут с ним происходить. После этого он обратил свой утомленный ум на поиски средств для уплаты долга, проклиная легкомысленные утренние траты.

Вскоре его можно было видеть вновь облаченным в поношенную одежду, с которой он надеялся расстаться навсегда, выходящим из «Головы Павла» с узлом, содержавшим недавние покупки, и идущим в направлении лавок на Патерностер-роу, где они были столь торжественно приобретены.

Там Холлс смог постичь всю разницу между отношением к покупателю и продавцу. Следующим открытием было то, что одежда, использованная хоть один раз, утрачивала практически всякую цену. Дело заключалось в том, что если Холлс отлично знал воинское ремесло, то лавочники были не менее сведущи в ремесле торговом. А искусство торговли в значительной степени состояло в быстром понимании нужд клиента и готовности безжалостно ими воспользоваться.

Десять фунтов – это было все, что Холлс смог выручить за то, на что несколько часов назад истратил тридцать. Волей-неволей ему пришлось согласиться на продажу. Во время сделки он держался оскорбительно и едва не набросился на торговца с угрозами, но тот остался невозмутимым. Оскорбления ничего для него не значили, пока он извлекал прибыль.

Вернувшись в «Голову Павла», полковник Холлс нашел хозяйку, ожидавшую его со счетом. При взгляде на последний он ощутил тошноту. Это явилось кульминационным ударом судьбы. Холлс тщательно изучал все пункты, стараясь скрыть охвативший его страх, ибо миссис Куинн наблюдала за ним своими пронизывающими голубыми глазами, зловеще сжав губы.

Полковник удивлялся количеству поглощенного им за эти недели эля и канарского вина, приписывая свою дорогостоящую жажду длительному пребыванию в Нидерландах, где привычка к выпивке распространена повсеместно. Общая сумма превышала двадцать фунтов. Конечно, полковник ожидал, что ему придется раскошелиться, но на такое он никак не рассчитывал. Понимая, что миссис Куинн, очевидно, вложила в счет оскорбление, нанесенное ее нежным чувствам, Холлс подумал, не является ли брак с ней (если она только еще не отказалась от этой мысли) единственным выходом из положения. Уплатить по счету не было никакой возможности.

Подняв глаза от грозной колонки цифр, полковник встретил злобный взгляд леди, которая, не сумев стать его женой, превратилась в его злейшего врага. Взгляд этот был еще страшнее требуемой суммы. Поэтому Холлс вновь устремил глаза на меньшее зло и прочистил горло.

– Счет весьма солидный, – заметил он.

– Разумеется, – согласилась хозяйка. – Вы пили как лошадь и пользовались всеми услугами. Надеюсь, в «Птичке в руке» вам будет не менее удобно.

– Буду с вами откровенен, миссис Куинн. Мои дела пошли скверно, хотя не по моей вине. Его светлость герцог Олбемарл, на которого я имел все основания полагаться, подвел меня. В настоящее время я нахожусь в… стесненном состоянии и почти что без всяких средств.

– Это, однако, не заботило вас, когда вы ели и пили все самое лучшее, что вам могли предложить в моем доме. Истории, подобные вашей, постоянно рассказывают все жалкие мошенники…

– Миссис Куинн! – загремел полковник.

Она ничуть не испугалась, радуясь возможности нанести рану гордости этого человека, который столь ужасно обошелся с ее собственной гордостью.

– …а с мошенниками нужно обращаться соответственно. Вы думаете, что если я женщина, то буду обходиться с вами мягко и нежно. Но я отлично знаю вашу породу, полковник Холлс, – если вы и в самом деле полковник. Меня еще не удавалось провести ни одному наглому оборванцу, и я позабочусь, чтобы это не удалось и вам. Больше я ничего не скажу, хотя могла бы сказать многое. Но если вы будете причинять мне беспокойство, я напущу на вас констебля, а с ним вам, возможно, придется улаживать кое-что и помимо этого счета. Вы знаете, что я имею в виду и что могу о вас порассказать. Поэтому советую вам оплатить счет без хмыканья – оно трогает меня не больше, чем этот деревянный стол!

Холлс стоял перед хозяйкой, сгорая от стыда и с трудом сдерживаясь, так как он мог выйти из себя, будучи спровоцированным. Впрочем, из нелюбви к лишним трудностям полковник редко позволял себе поддаваться на провокации. Он подавил кипевший в нем гнев, сознавая, что если даст ему волю, то это обернется против него же и погубит его окончательно.

– Миссис Куинн, – ответил Холлс спокойно, как только мог, – я продал свою одежду, чтобы заплатить то, что вам должен. Однако даже теперь этот долг превышает имеющиеся у меня деньги.

– Продали одежду? – злобно расхохоталась она. – Вы имеете в виду те наряды, которыми хотели щегольнуть в Уайтхолле. Но вы продали еще не все. Этот рубин в вашем ухе вдвое превышает мой счет.

Вздрогнув, Холлс поднес руку к серьге. Рубин был подарен ему красивым юношей-роялистом, чью жизнь он спас вечером после битвы при Вустере около пятнадцати лет назад. Старое суеверие, внушавшее ему, что его судьба зависит от этой драгоценности, не позволяло осознать реальную стоимость рубина. Даже в теперешней отчаянной ситуации мысль о его продаже была для него невыносима. Все эти годы он хранил серьгу, несмотря на удары судьбы, но теперь хозяйка ясно дала ему понять, что речь идет о его шее.

– Я забыл о нем, – промолвил Холлс, опустив голову.

– Забыли? – осведомилась миссис Куинн таким тоном, словно называя его лжецом и плутом. – Ну так теперь вам о нем напомнили.

– Благодарю вас за это напоминание. Я сейчас же продам его, и ваш счет будет оплачен сегодня. Мне жаль, что… О, не имеет значения! – И он выбежал из дома разыскивать еврея, занимающегося превращением драгоценностей в золото.