Книга: Приключения капитана Блада
Назад: ИЗБАВЛЕНИЕ
Дальше: БЕЖАВШАЯ ИДАЛЬГА

СВЯТОТАТСТВО

I

В течение периода своего изгнания из общества капитан Блад всегда считал печальной иронией судьбы то, что он, воспитанный в традициях католической церкви, был вынужден покинуть Англию из-за обвинения в участии в протестантском мятеже и рассматривался испанцами как еретик, вполне достойный сожжения на костре.
На эту тему он долго и с огорчением распространялся в беседе с Ибервилем, своим французским компаньоном, в тот день, когда Блад, из-за врождённой щепетильности отказался от заманчивой перспективы лёгкого и богатого грабежа, для свершения которого пришлось бы пойти на небольшое святотатство.
Однако Ибервиль, из которого родители надеялись сделать церковника и который был посвящён в низший духовный сан перед тем, как обстоятельства забросили его за океан и превратили в флибустьера, нашёл эту щепетильность нелепой, а слова Блада его одновременно рассердили и развеселили. Веселье в конце концов взяло верх, так как этот высокий и энергичный парень, уже немного начинающий полнеть, обладал лёгким и общительным характером, о чём свидетельствовали смешливые искорки в его карих глазах и постоянно улыбающийся рот. Несомненно, в нём погиб подлинный светоч церкви, хотя он сам это яростно опротестовывал, возбуждая всеобщий смех.
Они зашли на Вьекес, и под предлогом закупки припасов Ибервиль сошёл на берег в надежде узнать новости, достойные внимания. Ибо в это время «Арабелла» плавала, так сказать, наудачу без определённой цели. Баск по национальности, проведший несколько лет в Испании, Ибервиль говорил на безупречном кастильском наречии, что позволяло ему сходить за испанца в любой момент, когда это требовалось, и, таким образом, снабжало его необходимыми данными для разведки в испанском поселении.
Ибервиль возвратился на большой красный корабль, стоявший на якоре на рейде с испанским флагом, дерзко развивающимся на грот-мачте, с новостями, которые, по его мнению, указывали на возможность заманчивого предприятия. Ему удалось узнать, что дон Игнасио де ла Фуэнте, бывший прежде великим инквизитором Кастилии, а ныне назначенный кардиналом-архиепископом Новой Испании, направлялся в Мексику на восьмидесятипушечном галеоне «Санта-Вероника» и по пути посещал подотчётные ему епархии. Его высокопреосвященство уже побывал на Сан-Сальвадоре, сейчас, очевидно, находился на пути в Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, после чего его ожидали в Сан-Доминго, возможно, в Сантьяго-де-Куба и наверняка в Гаване, куда он нанесёт визит перед окончательным отплытием на Мэйн.
Быстрый ум Ибервиля моментально оценил выгоды, которые можно было извлечь из этих обстоятельств.
— Из всех испанцев, — заявил он, — разве только за самого короля Филиппа или по крайней мере за великого инквизитора, кардинала-архиепископа Севильи, можно было бы получить более солидный выкуп, нежели за этого примаса Новой Испании.
Блад, шагавший рядом с Ибервилем по высокой корме «Арабеллы», освещённой лучами ноябрьского солнца — яркими и тёплыми в этой стране вечного лета, — внезапно остановился. Высокая, стройная фигура Ибервиля всё ещё была облачена в роскошный костюм из лилового сатина; его длинные каштановые локоны покрывал пурпурный берет. Впереди у кабестана и брасов кипела работа по подготовке к отплытию; стоящий у носовых цепей боцман Снелл, сверкая лысой макушкой в окружении седых волос, отборной кастильской руганью разгонял столпившиеся вокруг корабля шлюпки торговцев.
Живые глаза Блада с неодобрением устремились на весёлое лицо француза.
— Ну, а дальше что? — спросил он.
— Как что? Поповский багаж на «Санта-Веронике» стоит не меньше, чем груз любого корабля, когда-либо покидавшего Мексику, — рассмеялся Ибервиль.
— Понятно. И согласно твоим благим намерениям мы должны взять это судно на абордаж и захватить архиепископа?
— Совершенно верно. Подождать «Санта-Веронику» лучше всего в проливе к северу от Саоны. Там мы поймаем его высокопреосвященство на пути в Сан-Доминго без особого труда.
Черты лица Блада под тенью широкополой шляпы приняли суровое выражение.
— Это не для нас, — покачал он головой.
— Не для нас? Почему? Ты что, боишься её восьмидесяти пушек?
— Я боюсь только святотатства. Совершить насилие над архиепископом, захватив его в плен ради выкупа! Богу, конечно, известно, что я грешник, но всё-таки надеюсь, что я остался истинным сыном церкви.
— Ты имеешь в виду — сыном истинной церкви, — внёс поправку Ибервиль. — Полагаю, что могу сказать о себе то же самое, но не думаю, что это должно помешать мне взять выкуп с великого инквизитора.
— Может быть, но твоё преимущество состоит в том, что ты воспитывался в семинарии, а это, по-видимому, даёт право на некоторые вольности по отношению к духовным лицам.
Сарказм капитана рассмешил Ибервиля.
— Это даёт мне возможность отличать римскую церковь от испанской. Твой испанец с его инквизицией и аутодафе в моих глазах почти еретик.
— Этой софистикой ты хочешь оправдать нападение на кардинала. Но как бы то ни было, я не софист, Ибервиль, и мы лучше воздержимся от святотатства.
Подобная решительность побудила Ибервиля тяжело вздохнуть.
— Ну-ну! Если таковы твои чувства… Но ты упускаешь великолепный шанс.
Тогда-то Блад и начал распространяться по поводу иронии своей судьбы до тех пор, пока их не прервал свист боцманской дудки. Развернув паруса, подобно крыльям птицы, «Арабелла» направилась в открытое море по-прежнему без определённой цели.
Подгоняемые лёгким ветерком, они проплыли мимо Виргинских островов, зорко высматривая добычу, но она встретилась им только три-четыре дня спустя, на расстоянии двух десятков миль к югу от Пуэрто-Рико. Это была маленькая двухмачтовая карака с высокой кормой, дюжиной пушек и изображением Богоматери скорбящей на раздувшемся парусе, что указывало на испанское происхождение.
«Арабелла» подняла английский флаг и, подойдя на расстояние выстрела, послала ядро в сторону испанского корабля, давая тем самым сигнал лечь в дрейф.
Учитывая явное превосходство корсаров в парусах и вооружении не приходилось удивляться, что карака поспешила повиноваться. Но на её грот-мачте внезапно появился вымпел с крестом Святого Георгия, что поразительно не соответствовало рисунку на парусе. После этого с караки спустили шлюпку, которая быстро заскользила по голубой, покрытой лёгкой рябью воде по направлению к «Арабелле».
Из шлюпки вылез низенький коренастый человек в тёмно-зелёном костюме, рыжеволосый и краснолицый. Он быстро вскарабкался по трапу на борт «Арабеллы» и сразу же направился к капитану Бладу, который ожидал его на шкафуте, нарядно одетый в чёрное с серебром. Рядом с Бладом стояли Ибервиль, чей костюм не уступал в элегантности одежде капитана, гигант Волверстон, потерявший глаз в битве при Седжмуре и хваставшийся, что оставшимся глазом он видит вдвое лучше, чем любой другой, а также Джереми Питт, штурман «Арабеллы», чья занимательная хроника послужила материалом для нашего рассказа.
В своих записках Питт охарактеризовал вновь прибывшего следующей фразой: «Никогда в жизни я не видел более возбуждённого человека». Взгляд его маленьких глазок, сверкавших из-под нависших рыжеватых бровей, казалось, пронизывал насквозь всё окружающее — надраенную до блеска палубу, сверкающие медью порты бортовых орудий и вертлюжную пушку, аккуратно выстроенные по стойке около грот-мачты мушкеты. Всё это навело гостя на мысль, что он находится на корабле, принадлежащем Соединённому Королевству.
В заключение визитёр снова окинул внимательным взглядом карих глаз поджидавшую его группу.
— Меня зовут Уокер, — заговорил он резким голосом с акцентом, выдававшим его северное происхождение. — Капитан Уокер. И я желал бы знать, какого дьявола вы от меня хотели добиться вашим выстрелом? Если причиной остановки послужила папистская эмблема на моей грот-мачте, из-за которой вы приняли меня за испанца, то вы как раз тот человек, который мне нужен.
Но Блад оставался серьёзным.
— Если вы капитан этого корабля, то мне хотелось бы узнать, что означают эти изображения на парусах.
— О, это длинная и довольно безобразная история.
Блад понял намёк.
— Тогда пройдёмте вниз, — предложил он, — и вы нам её расскажете.
Они спустились в большой салон «Арабеллы», с его резными позолоченными панелями, зелёной драпировкой, роскошной мебелью, книгами, картинами и прочими атрибутами сибарита, которые скромный моряк с севера Англии никак не ожидал увидеть на корабле. Здесь капитан Блад представил гостю себя и своих трёх офицеров, что сразу же умерило агрессивное настроение маленького капитана. Но когда они сели за стол, на который негр-стюард подал канарское вино, нантское бренди и кувшин холодного пунша, изготовленного из рома, сахара, воды и мускатных орехов, его бешенство взыграло с новой силой, и он приступил к рассказу о своих злоключениях.
Капитан Уокер отплыл из Плимута шесть месяцев назад и в первую очередь зашёл на побережье Гвинеи, где он погрузил на борт триста молодых здоровых негров, купленных им за ножи, топоры и побрякушки у местного вождя, с которым он уже неоднократно проделывал подобные операции. С этим ценным грузом под палубой капитан отправился на Ямайку, где был невольничий рынок, но в конце сентября неподалёку от Багамских островов его захватил шторм — предвестник приближающегося сезона ураганов.
— С Божьей помощью мы справились с бурей, — продолжал Уокер. — Но корабль вышел из неё настолько потрёпанным, что мне пришлось выбросить за борт все пушки. Судно дало течь, и мы были вынуждены всё время работать помпами; надводная часть почти целиком была изуродована, а бизань-мачта стала вовсе непригодной. Нужно было зайти в ближайший порт для ремонта, а этим портом оказалась Гавана.
Когда алькальд порта поднялся на борт и увидел плачевное состояние моего корабля, к тому же оставшегося без орудий, он позволил мне найти убежище в лагуне, где мы и занялись ремонтом без кренгования.
Чтобы расплатиться за всё необходимое, я предложил алькальду продать ему несколько черномазых, которых я вёз. Так как у них на руднике свирепствовала не то оспа, не то жёлтая лихорадка, то они очень нуждались в рабах. Алькальд изъявил желание купить у меня всю партию, если я соглашусь продать. Я был очень рад облегчить корабль от груза и счёл просьбу алькальда избавлением от всех трудностей. Но всё оказалось не так, как я предполагал. Вместо золота алькальд предложил мне взять плату в виде крокодиловых кож, составляющих, как вам, возможно, известно, основной товар острова Куба. Ничто не могло удовлетворить меня больше, так как я знал, что могу перепродать кожу в Англии за втрое большую цену. Тогда алькальд вручил мне счёт, и мы условились, что погрузим кожи, как только будем готовы к выходу в море.
Я поспешно приступил к ремонту, довольный удачной сделкой. Плавание, которое едва не кончилось кораблекрушением, неожиданно оборачивалось для меня очень выгодным.
Но я не принял в расчёт испанской подлости. Когда мы наконец закончили с ремонтом, я написал алькальду, что мы готовы погрузить кожи согласно его счёту. Но матрос, которого я послал на берег, вернулся назад с сообщением, что генерал-губернатор Кубы не разрешает погрузку, так как считает противозаконной торговлю с иностранцами в испанском поселении, и что алькальд советует нам тотчас же выйти в море, покуда генерал-губернатор не наложил запрет и на наше отплытие.
Вы легко можете представить мои чувства. Том Уокер — не такой человек, который позволит бессовестно обобрать себя кому бы то ни было, будь то карманный воришка или генерал-губернатор. Поэтому я сам отправился на берег, и не к алькальду, а прямо к генерал-губернатору — знатному кастильскому гранду с именем, не менее длинным, чем моя рука. Они именовали его не короче, чем дон Руис Перера де Вальдоро и Пеньяскон, а он к тому же ещё граф Маркос. Одним словом, всем грандам гранд.
Я выложил ему счёт за погрузку и откровенно рассказал ему, как надул меня этот чёртов алькальд, не сомневаясь, по простоте душевной, что справедливость сейчас же будет восстановлена.
Но этот негодяй только презрительно улыбнулся и пожал плечами.
— Закон есть закон, — сказал он. — Декретом его католического величества нам запрещены всякие торговые операции с иностранцами. Поэтому я не могу позволить погрузить кожи.
Потеря прибыли, на которую я рассчитывал, меня здорово огорчила, но я держал свои мысли при себе.
— Ладно, — сказал я. — Пусть будет по-вашему, хотя это для меня не слишком удобно, а закон мог бы подумать, прежде чем давать мне счёт о погрузке. Вот он, этот счёт, можете забрать его и вернуть мне моих триста негров.
Губернатор нахмурился и постарался смутить меня взглядом, покручивая свои усы.
— Боже, дай мне терпение! — воскликнул он. — Эта сделка также была незаконной. Вы не имели права продавать здесь ваших рабов.
— Я продал их по просьбе алькальда, ваше превосходительство, — напомнил я.
— Друг мой, — сказал губернатор, — если бы вы совершили убийство по чьей-нибудь просьбе, значит, нужно было бы простить вам преступление?
— Но нарушил закон не я, — возразил я, — а алькальд, который купил у меня рабов.
— Вы оба виноваты. Следовательно, никто не должен получить прибыли. Рабы конфискуются в пользу государства.
— Вы слышали, господа, что я не стал скандалить из-за потери своей законной прибыли на кожах. Но этот испанский джентльмен ободрал меня как липку — попросту украл весь мой груз чернокожих, а это уже я был не в состоянии переварить. Моя вспыльчивость дала себя знать, и я, вскочив на ноги, набросился на этого дона Руиса Переру де Вальдоро и Пеньяскон, пытаясь пристыдить его за такую несправедливость и заставить хотя бы заплатить мне за рабов золотом. Но бессовестный негодяй позволил мне высказаться, а затем снова показал зубы в своей гнусной улыбочке.
— Мой друг, — заявил он, — у вас нет причин беспокоиться и жаловаться. Неужели вы не понимаете, что я и так делаю меньше, чем требует от меня долг, который повелевает мне захватить ваш корабль, ваш экипаж и вас самого и отправить вас в Кадис или Севилью как еретиков.
Здесь капитан Уокер сделал паузу, чтобы дать немного схлынуть бешенству, которое охватило его при этих воспоминаниях.
— Провалиться мне на этом месте, если я трус, но моя смелость при этих словах моментально испарилась.
«Лучше быть ограбленным, — подумал я, — чем сожжённым на костре».
Поэтому я поспешил удалиться, прежде чем чувство долга его превосходительства не одержало победу над его так называемым милосердием, — чёрт бы побрал его грязную душу.
— Вы, может быть, думаете, что это конец моих несчастий, — продолжал он после минутной паузы. — Но, к сожалению, самое худшее было ещё впереди.
Я поспешно вернулся на борт. Мы сразу же снялись с якоря и вышли в море, не встретив препятствий со стороны форта. Но не успели мы отойти на четыре-пять миль от берега, как нас нагнала карака береговой охраны и открыла по нам огонь. Не сомневаюсь, что они получили от этого паршивого генерал-губернатора приказ потопить нас. Меньше всего ему хотелось, чтобы в Испании узнали, каким способом он обогащается в Новом Свете.
Так как на нашем корабле не было пушек, то испанцам, несмотря на то, что канониры они дрянные, было так же легко справиться с нами, как подстрелить вальдшнепа. По крайней мере они так считали. Но мы шли с наветренной стороны от них, и я воспользовался единственным шансом. Резко повернув руль, я двинул судно прямо на караку. Несомненно, эти навозные твари рассчитывали развалить нас на кусочки прежде, чем мы до них доберёмся, и, клянусь душой, им это удалось. Мы быстро погружались под воду, протекая, как дуршлаг; наша палуба была уже почти вровень с поверхностью воды, когда наконец мы ударились о борт испанского корабля, но Бог оказался милостив к еретикам. То, что осталось от нашего левого борта, зацепилось за шпангоуты караки, и мы тотчас забросили абордажные крючки и перебрались на борт к испанцам.
После этого на палубе караки начался кромешный ад, так как все мы были вне себя от ярости на этих хладнокровных убийц. Мы резали их по всему кораблю. У меня убили трёх матросов и десятерых ранили, но из испанцев в живых не осталось никого — тех, кого не прикончили на корабле, выкинули за борт.
Работорговец снова умолк, устремив на присутствующих вызывающий взгляд своих горящих глаз.
— Вот, пожалуй, и всё. Мы, конечно, воспользовались этой каракой, так как мой корабль пошёл ко дну. Это и объясняет папистские картинки на грот-мачте. Я так и думал, что из-за них у нас будут неприятности. Когда вы дали залп в сторону моих клюзов, я хотел добавить это к моему счёту с испанцами, но теперь я вижу, что, кажется, нашёл друга.

II

Когда Уокер смолк, слушатели, потрясённые его рассказом, некоторое время не могли вымолвить ни слова. Наконец Волверстон пошевелился в кресле и проворчал:
— Типичный образчик кастильского коварства. Этого генерал-губернатора не плохо было бы протащить под килем.
— Уж лучше поджарить его на медленном огне, — заметил Ибервиль. — Единственный способ придать аромат этой новохристианской свинье.
— Новохристианской? — с удивлением переспросил Блад. — Значит, ты знаешь его?
— Не больше, чем ты. — И бывший семинарист объяснил:
— В Испании, когда еврей переходит в христианство, он должен принять новое имя. Но его выбор не вполне свободен. Имя должно совпадать с названием какого-нибудь дерева или другого растения, таким образом, его происхождение остаётся известным. Генерал-губернатор носит фамилию Перера, что по-испански значит грушевое дерево. Вальдоро и Пеньяскон были добавлены позднее — ведь эти ренегаты живут под постоянной угрозой сожжения на костре.
Блад снова перенёс внимание на Уокера.
— Должно быть, сэр, вы не без умысла рассказали нам эту отвратительную историю. Какой услуги вы от нас ожидаете?
— Ну, разве только вы поделитесь со мной лишними парусами, если они у вас имеются. Я оплачу вам их стоимость, а то переплывать океан с таким количеством парусов, как у нас, — маленькое удовольствие.
— И это всё? А я-то думал, что вы попросите нас вытянуть плату за ваших рабов из этого генерал-губернатора, позволив нам, разумеется, позаимствовать и для себя небольшую сумму за причинённое беспокойство. Ведь Гавана — богатый город.
Уокер уставился на него.
— Да вы смеётесь надо мной, капитан. Я не так глуп, чтобы просить невозможного.
— Невозможного! — повторил Блад, подняв свои чёрные брови. Затем он улыбнулся. — Клянусь моей душой, это почти вызов!
— Какой ещё вызов! Вы, конечно, смелые ребята, но сам дьявол не отважился бы отправиться на корсарском корабле в Гавану.
Блад потёр подбородок.
— И всё же этот субъект нуждается в уроке. А ограбить вора само по себе заманчиво. — И он взглянул на своих офицеров. — Ну как, нанесём ему визит?
Питт сразу же выступил против.
— Нет, если только мы не потеряли рассудок. Ты не знаешь Гавану, Питер. Если есть в Новом Свете неприступная испанская гавань, то это Гавана. На всём Карибском море нет более защищённого порта — это было уже известно Дрейку.
— И это факт, — подтвердил Уокер, чьи красные глазки сверкнули на момент при словах Блада. — Там настоящий арсенал. Войти в гавань можно только через канал шириной не более полумили, который защищают три форта: Моро, Пунталь и Эль Фуэте. Вы не продержитесь там на воде и часу.
Блад мечтательно устремил взгляд в потолок.
— И всё-таки вам удалось продержаться на воде несколько дней.
— Да, но при иных обстоятельствах.
— Неужели мы не сможем создать нужные обстоятельства? Мы не впервые выполняем такую задачу. Конечно, план следует хорошо продумать, но мы в состоянии это сделать, так как сейчас не заняты никакими другими предприятиями.
— А всё потому, что ты — размазня, — вмешался Ибервиль, который до сих пор не мог примириться с упущенной возможностью, предоставленной им вояжем архиепископа. — Примас Новой Испании ещё в море. Заставим же его расплатиться за грехи соотечественников.
Выкуп за него составит не меньшую сумму, чем ограбление Гаваны, и мы можем отчислить из него компенсацию капитану Уокеру за украденных рабов.
— Конечно, он прав, — поддержал француза Волверстон, который, будучи еретиком, не слишком страшился святотатства. — Это всё равно, что ставить свечку сатане — деликатничать с испанцем только потому, что он архиепископ.
— И на этом можно не останавливаться, — подхватил Питт, другой еретик, охваченный внезапным вдохновением. — Если нам удастся захватить архиепископа, то мы сможем войти в Гавану, не боясь никаких фортов. Они никогда не осмелятся открыть огонь по кораблю, на котором находится его преосвященство.
Блад задумчиво крутил локон своего чёрного парика.
— Я думаю о том же самом, — улыбнулся он.
— Ну наконец-то! — воскликнул Ибервиль. — Религиозная щепетильность, слава Богу, начинает уступать место голосу разума.
— Теперь я считаю, что мы вправе пойти на небольшое святотатство, разумеется, весьма небольшое, чтобы выжать награбленное из этого мошенника генерал-губернатора. Да, пожалуй, этим стоит заняться.
И он быстро встал.
— Капитан Уокер, если вы намерены рискнуть вместе с нами и попытаться вернуть потерянное, то отправляйтесь на караку и пришлите всех ваших матросов на борт «Арабеллы». Можете не сомневаться, что мы снабдим вас судном для возвращения домой, когда всё будет кончено.
— Вы серьёзно? — воскликнул низенький, коренастый работорговец, свирепость которого сменилась глубочайшим изумлением.
— Не совсем, — ответил капитан Блад. — Это всего лишь мой каприз, который, однако, дорого обойдётся этому дону… как бишь его?.. Перера. Теперь выбирайте: либо вы пойдёте вместе с нами в Гавану и попытаете счастья, в случае удачи отплывая назад на отличном корабле с полным грузом кож, либо мы даём вам паруса, которые вы просили, и вы отправляетесь домой с пустыми руками.
Глядя на флибустьера почти с благоговением, капитан Уокер настолько проникся энергией и уверенностью Блада, что сразу же согласился на его смелое предложение. Дух авантюризма в свою очередь взыграл в нём, и он заявил, что никакой риск не будет слишком велик, если речь идёт о том, чтобы свести счёты с этим бессовестным генерал-губернатором.
Однако Ибервиль нахмурился.
— А как же тогда архиепископ?
— Само собой, — улыбнулся Блад. — Без архиепископа мы ничего не сможем сделать. — Капитан повернулся к Питту и отдал приказ, говоривший о том, что он уже успел до тонкостей продумать план действий. — Джерри, возьми курс на Сен-Круа.
— Зачем? — удивился Ибервиль. — Ведь это гораздо восточнее того места, где мы должны подстеречь его преосвященство.
— Безусловно. Но всему своё время. Нам понадобятся кое-какие вещи, и на Сен-Круа мы сможем ими обзавестись.

III

Несмотря на намерения Блада, они всё-таки не потопили испанскую караку. Врождённая бережливость Уокера восстала при мысли о такой потере, а свойственная ему в не меньшей степени предусмотрительность побуждала его интересоваться, каким образом он и его экипаж вернутся в Англию, если план Блада хотя бы частично потерпит неудачу и обещанный великолепный корабль не будет ему вручён.
Однако все остальные события следовали курсом, намеченным капитаном Бладом. Двинувшись на северо-восток, «Арабелла» в сопровождении караки через пару дней достигла французского поселения на Сен-Круа, где корсары могли действовать свободно. Они задержались там на двое суток, и капитан Блад с Ибервилем и низеньким лысым боцманом Снеллом, знавшим каждый порт, как свои пять пальцев, провели большую часть времени на берегу.
Затем, оставив караку дожидаться их возвращения, Уокер и его команда перешла на борт «Арабеллы», которая подняла паруса и отплыла заданным курсом по направлению в Пуэрто-Рико. После этого «Арабелла» исчезла из поля зрения до тех пор, пока её огромный красный корпус не стал виден с волнистых зелёных холмов северного побережья Кубы.
Подгоняемый лёгким мягким ветерком, корабль плыл вдоль этих плодородных берегов и, наконец, добрался до входа в лагуну, которая омывала Гавану во всём величии её дворцов из известняка, церквей, монастырей, скверов и рыночных площадей, словно перенесённых из старой Кастилии в Новый Свет.
Разглядывая оборонительные сооружения, Блад понял, что Уокер и Джереми Питт ничуть не преувеличивали их силу. Мощный форт Моро с его мрачными бастионами и массивными башнями занимал скалистую возвышенность у самого входа в пролив; напротив него был расположен форт Пунталь с батареей, построенной в виде полумесяца; в центре вырисовывались очертания не менее грозного форта Эль Фуэрте. Неизвестно, что представляла из себя Гавана во времена Дрейка, но требовалось быть очень неосмотрительным, чтобы бросить вызов этим трём могущественным стражам.
«Арабелла» легла в дрейф на рейде, объявила о своём прибытии пушечным салютом, подняла флаг Соединённого Королевства и стала ожидать событий.
Они вскоре последовали в виде десятивёсельной барки, из-под навеса которой появился старый знакомый Уокера, алькальд порта дон Иеронимо. Пыхтя, он влез по трапу на борт, чтобы осведомиться о цели прибытия корабля в эти воды.
Капитан Блад, разодетый в пурпур с серебром, принял его на шкафуте вместе с Питтом и Волверстоном. Вокруг них суетилась дюжина матросов, а ещё шестеро брали брам-стеньги на гитовы.
Алькальд был принят с подлинно придворной учтивостью. Блад сообщил ему, что он направляется на Ямайку с ценным грузом рабов и что нехватка дров и воды вынудили его зайти в Гавану. Полагаясь на великодушие и любезность алькальда, он надеется приобрести это здесь вместе со свежей провизией и с удовольствием заплатит за всё золотом.
Дон Иеронимо, толстомордый субъект, в чёрном костюме, пяти с половиной футов ростом и едва ли меньших размеров в поясе, вовсе не обрадовался просьбе этого проклятого английского еретика, несмотря на его элегантную внешность и изысканные выражения. Он отвечал сквозь зубы, его маленькие чёрные глазки с подозрением обшаривали каждый уголок палубы, а лицо хранило самодовольное и злобное выражение до тех пор, пока он не услышал про рабов. Тогда он тотчас же обнажил зубы в улыбке и попытался изобразить радушие и любезность на своей малопривлекательной физиономии.
Конечно, сеньор капитан может приобрести в Гаване всё, что ему нужно. Он волен войти в порт, когда захочет, а торговые лодки, несомненно, доставят ему всё необходимое. В противном случае алькальд будет счастлив оказать ему любое содействие на берегу.
Услышав эти заверения, Питт скомандовал матросам у брасов держать по ветру. Подгоняемая бризом «Арабелла» прошла мимо грозных фортов с баркой алькада на буксире, покуда алькальд, чья любезность возрастала с каждой минутой, пытался вытянуть из капитана Блада сведения, касающиеся груза рабов в трюме. Но Блад отвечал настолько вяло и неопределённо, что дон Иеронимо должен был пойти в открытую.
— Возможно, я кажусь вам назойливым, приставая к вам с этими рабами, — сказал он. — Но мне пришло в голову, что, если вы захотите, вам незачем будет тащить их на Ямайку. Вы найдёте готовый рынок здесь, в Гаване.
— В Гаване? — Блад поднял брови. — Но разве это не противоречит эдиктам его католического величества?
Алькальд поджал толстые губы.
— Эти эдикты были изданы без учёта наших теперешних затруднений. На рудниках была эпидемия оспы, и теперь нам не хватает рабочих рук. Поэтому мы вынуждены обходить закон. Так что если вы хотите продать рабов, сеньор капитан, то этому нет никаких препятствий.
— Понятно, — промолвил Блад без особого энтузиазма.
— К тому же цена будет хорошей, — добавил дон Иеронимо, пытаясь пробудить собеседника от апатии. — Значительно выше обычной.
— Мои рабы тоже необычные.
— Вот именно, — подтвердил Волверстон на ломаном испанском языке. — Они дорого вам обойдутся, сеньор алькальд. Хотя я думаю, что вы не постоите за ценой, когда взглянете на них.
— О, если бы я мог, — вздохнул испанец.
— А почему бы и нет? — с готовностью согласился Блад.
«Арабелла» вошла сквозь узкий проход в голубую лагуну, имевшую полных три мили в диаметре. Лотовый у носовых цепей называл сажени, и Бладу пришло в голову, что было бы благоразумней дальше не идти. Повернувшись, он отдал распоряжение Питту бросить якорь там, где они находились, — на достаточном расстоянии от леса мачт и рангоутов кораблей, стоящих неподалёку от города. Затем он обернулся к алькальду.
— Прошу вас следовать за мной, дон Иеронимо, — сказал Блад, указывая ему на люк.
По короткой узкой лесенке они спустились под палубу, где темнота разрезалась солнечным светом, просачивавшимся сквозь орудийные порты и пересекавшимся с лучами, льющимися сверху сквозь решётки. Алькальд окинул внимательным взглядом мощную батарею и ряды подвесных коек, на которых разместились люди. Наклонив голову, чтобы не удариться о пиллерс, он шёл за своим высоким провожатым; за ним следовал Волверстон. Вскоре Блад остановился и, повернувшись, задал неожиданный вопрос:
— Случалось ли вам встречаться, сеньор, с кардиналом-архиепископом доном Игнасио де Ла Фуэнте, примасом Новой Испании?
— Нет, сеньор. Он ещё не посещал Гавану. Но мы ожидаем, что на днях нам выпадет честь принять его.
— Это может случиться скорее, чем вы думаете.
— А откуда вам известно, сеньор, о поездке архиепископа?
Но Блад, дойдя почти до кормы, не ответил ему.
Они подошли к дверям офицерской кают-компании, которую охраняли два мушкетёра. Доносившиеся оттуда приглушённые звуки григорианского напева озадачили алькальда, особенно когда он смог разобрать слова этой заунывной молитвы:
Hostem repellas Longius,
Pacemque dones prentius;
Ductore sic te pravio
Victemus omne noxium.

Нахмурившись, алькальд уставился на Блада.
— Por dios! Неужели это поют ваши рабы?
— Они как будто находят утешение в молитвах.
В доне Иеронимо пробудилась подозрительность, хотя он и не знал, что именно подозревать. Однако он понял, что здесь явно что-то не так.
— Весьма странная набожность, не так ли? — сказал он.
— Не вижу в ней ничего странного.
По знаку капитана один из мушкетёров отпер дверь, и пение внезапно прервалось на слове «saeculorum». Заключительного «Amen» так и не последовало.
Блад церемонно пропустил алькальда вперёд. Горя желанием разгадать загадку, дон Иеронимо быстро шагнул через порог и внезапно застыл как вкопанный, выпучив расширенные от ужаса глаза.
В просторной, не скудно меблированной каюте, наполненной запахом трюмной воды, он увидел двенадцать человек в белых шерстяных одеяниях и чёрных мантиях ордена святого Доминика. Они сидели в два ряда, безмолвные и неподвижные, словно манекены, спрятав руки в широкие рукава и склонив головы, покрытые капюшонами, за исключением одного, стоящего с непокрытой головой за высоким креслом, в котором расположилась весьма примечательная фигура. Это был высокий красивый мужчина лет сорока, с ног до головы облачённый в пурпур. Алая шапочка, очевидно, покрывала тонзуру, выстриженную в его гладких каштановых волосах; на фоне красной сутаны сверкал белоснежный тончайший воротник; на груди поблёскивал золотой крест. На руках были красные перчатки, а на указательном пальце правой руки красовался епископский сапфир. Спокойное и суровое выражение лица придавало ему величавость и достоинство. Красивые глаза незнакомца устремились на незванных гостей, столь резко и бесцеремонно вторгшихся в его обитель, но они не утратили светившегося в них высокомерного спокойствия. Казалось, ему были недоступны все человеческие страсти в отличие от стоящего за ним монаха. Это был коренастый краснолицый субъект, явно неравнодушный к выпивке и освобождённый самой природой от необходимости выбривать тонзуру — взлохмаченные седые волосы обрамляли загорелую лысую макушку. Судя по свирепому взгляду, которым он окинул вошедших, этому благочестивому брату ничто человеческое было не чуждо. Капитан Блад подтолкнул остолбеневшего алькальда в каюту и последовал за ним со шляпой в руке.
Но прежде чем он мог вымолвить слово, алькальд, бывший на грани апоплексического удара, пожелал узнать, что всё это означает.
В ответ на его возмущение Блад любезно улыбнулся.
— Разве это не очевидно? Я понимаю ваше удивление. Но я ведь предупреждал вас, что мои рабы не совсем обычные.
— Рабы? Эти? — алькальд задохнулся от негодования. — Но, Боже мой, кто вы такой, что осмеливаетесь на подобные гнусные, нечестивые шутки?
— Меня зовут Блад, сеньор. Капитан Блад. — И он с поклоном добавил: — К вашим услугам.
— Блад! — чёрные глазки алькальда едва не выскочили из орбит. — Вы капитан Блад? Тот самый проклятый пират, продавший душу дьяволу?
— Так характеризуют меня испанцы, но они предубеждены. Лучше оставим это, сеньор. — Последующие слова капитана подтвердили худшие подозрения дона Иеронимо. — Позвольте мне представить вам его преосвященство кардинала-архиепископа дона Игнасио де ла Фуэнте, примаса Новой Испании. Я уже говорил, что вам, возможно, придётся встретиться с ним скорее, чем вы думаете.
— Боже милосердный! — прохрипел алькальд.
Величавый, словно придворный церемониймейстер, Блад шагнул вперёд и низко поклонился кардиналу.
— Ваше преосвященство, соблаговолите принять жалкого грешника, который тем не менее является в этих краях в какой-то мере важной персоной, — алькальда гаванского порта.
В тот же миг дона Иеронимо с силой толкнула вперёд могучая рука Волверстона, который рявкнул ему в ухо:
— На колени, сеньор, и просите благословения у его преосвященства!
Глубоко посаженные, спокойные, непроницаемые глаза прелата устремились на объятого ужасом офицера, упавшего перед ним на колени.
— О, ваше преосвященство! — задыхаясь и чуть не плача, произнёс алькальд.
— Pax tibi, filius meus, — промолвил глубокий красивый голос, в то время как рука, увенчанная кардинальским перстнем, торжественно протянулась для поцелуя.
Бормоча что-то невразумительное, алькальд схватил руку и поднёс её к губам с такой быстротой, как будто собирался её откусить.
Сочувствующая улыбка озарила привлекательное лицо прелата.
— Эти несчастья, сын мой, посланы нам во искупление грехов наших. Очевидно, нас намереваются продать — и меня, и бедных братьев святого Доминика, разделивших со мной бедствия плена у этих еретиков. Мы должны молиться о ниспослании нам твёрдости духа, памятуя о великих апостолах, святых Петре и Павле, которые были заключены в тюрьму во время исполнения их священной миссии.
Дон Иеронимо поднялся на ноги, двигаясь еле-еле не столько от природной тучности, сколько от переполнявших его чувств.
— Но как могло такое ужасное происшествие случиться с вами? — простонал он.
— Пусть вас не огорчает, сын мой, что я оказался пленником этого бедного ослеплённого еретика.
— В ваших словах есть три ошибки, ваше преосвященство, — заметил Блад. — Но это неизбежно при столь поспешных суждениях. Я не бедный, не ослеплённый и не еретик. Я сын нашей матери церкви. Если я был вынужден совершить насилие над вашим высокопреосвященством, то только для того, чтобы сделать вас заложником устранения чудовищной несправедливости, совершённой именем его католического величества и святейшей инквизиции. Однако ваша мудрость и благочестие позволяют вам самому свершить правосудие.
Маленький краснощёкий монах, стоящий с непокрытой головой, наклонился вперёд и прорычал сквозь зубы, словно терьер:
— Perro hereje maldito!
Рука в красной перчатке тотчас же властно взлетела вверх.
— Успокойтесь, фрей Доминго, — укоризненно промолвил кардинал и вновь обратился к Бладу. — Я говорил, сеньор, о духовной, а не о телесной бедности и слепоте. Ибо в этом смысле вы и нищи и слепы. — Вздохнув, он добавил более сурово: — А если вы в самом деле сын истинной церкви, то ваше поведение ещё безобразнее, чем я думал.
— Отложите ваш приговор, ваше преосвященство, до тех пор, пока вы не узнаете всех мотивов моего поведения, — сказал Блад и, подойдя к открытой двери, громко позвал: — Капитан Уокер! В каюту вошёл человек, буквально трясущийся от бешенства. Небрежно кивнув кардиналу, он, подбоченясь, повернулся к алькальду.
— Здорово, дон Мальдито Ладрон! Небось не ожидал так скоро увидеть меня снова, паршивый негодяй? Ты, очевидно, не знал, что английский моряк живуч, как кошка. Я вернулся за своими кожами, ворюга, и за кораблём, который потопили твои мошенники.
Если в этот момент что-нибудь могло усилить смятение алькальда, так это неожиданное появление капитана Уокера. Пожелтевший, дрожащий с головы до ног, он задыхался и гримасничал, тщетно пытаясь найти слова для ответа. Но капитан Блад решил дать ему немного времени для того, чтобы собраться с мыслями.
— Теперь, дон Иеронимо, вы, возможно, понимаете, что к чему, — сказал он. — Мы явились сюда, чтобы вернуть украденное, а его преосвященство послужит заложником. Я не стану настаивать на выдаче крокодиловых кож, которые вы задолжали этому бедному моряку. Но вам придётся выплатить их стоимость золотом, причём по той цене, которую за них дают в Англии, то есть двадцать тысяч. Кроме того, вы дадите капитану корабль, по крайней мере не меньшего тоннажа, чем тот, который потопили ваши люди по приказу генерал-губернатора. На этом корабле должно быть не менее двадцати пушек, а также вода, провизия и всё необходимое для длительного путешествия. Когда всё будет оценено, мы обсудим вопрос о высадке его преосвященства на берег.
Алькальд с такой силой закусил губу, что по его подбородку потекла струйка крови. Трясясь от бессильной злобы, он всё же не был настолько ослеплён, чтобы не понимать: все орудия мощных фортов Гаваны и адмиральской эскадры, в пределах досягаемости которых столь дерзко бросил якорь пиратский корабль, беспомощны до тех пор, пока на борту находится священная особа примаса Новой Испании. Попытка взять корабль приступом также чревата смертельной опасностью для кардинала, находящегося в руках этих отчаянных головорезов. Его преосвященство должен быть освобождён, чего бы это ни стоило, и притом как можно скорее. Хорошо ещё, что требования пиратов оказались сравнительно скромными.
Пытаясь вернуть утраченное достоинство, алькальд выпрямился, выпятил живот и заговорил с Бладом таким тоном, как будто он обращался к своему лакею.
— Я не уполномочен вести с вами переговоры. О ваших требованиях я информирую его превосходительство генерал-губернатора. — И с видом крайнего смирения он обернулся к кардиналу. — Позвольте мне удалиться, ваше преосвященство, и примите мои уверения в том, что вы не задержитесь здесь ни на одну лишнюю минуту. — Он низко поклонился, намереваясь выйти из каюты, но кардинал задержал его. Очевидно, он не пропустил ни одной реплики в разыгравшейся перед ним сцене.
— Подождите, сеньор. Мне ещё не всё ясно. — И он недоуменно нахмурил брови. — Этот человек говорил о краже, о возмещении убытков. Были ли у него основания употреблять такие слова?
— Я умоляю, ваше преосвященство, быть судьёй в этом деле, — заговорил Блад. — В таком случае вы, может быть, отпустите мне грех, который я совершил, наложив руки на вашу священную особу. — И он в нескольких лаконичных фразах изложил историю ограбления капитана Уокера, содеянного под предлогом охраны закона.
Когда он закончил, кардинал с презрением взглянул на него и обернулся к кипевшему от злости алькальду. В его мягком голосе послышались гневные нотки.
— Конечно, это ложь от начала и до конца. Я никогда не поверю, что кастильский дворянин, облечённый властью его католическим величеством, может быть повинен в такой мерзости. Вы слышали, сеньор алькальд, как этот жалкий пират подвергает опасности свою бессмертную душу, занимаясь лжесвидетельством?
Ответ внезапно вспотевшего алькальда последовал не так быстро, как, по-видимому, ожидал его преосвященство.
— Почему вы колеблетесь? — удивлённо спросил он, наклонившись вперёд.
— Dios mio! — запинаясь, заговорил отчаявшийся дон Иеронимо. — Эта история страшно преувеличена.
— Преувеличена? — приятный голос кардинала, стал резким. — Значит, она не целиком ложна?
Единственным полученным ответом были раболепно опущенные плечи и робкий взгляд алькальда, устремлённый в суровые глаза прелата.
Кардинал-архиепископ откинулся в кресле; его лицо стало непроницаемым, а голос — угрожающе спокойным.
— Вы можете идти. Попросите генерал-губернатора Гаваны явиться сюда лично. Мне хотелось бы побольше узнать об этом.
— Он… он может потребовать гарантию безопасности, — заикаясь, пробормотал несчастный алькальд.
— Я даю ему эту гарантию, — сказал капитан Блад.
— Вы слышали? Итак, я ожидаю его здесь как можно скорее. — И величественным взмахом руки в алой перчатке с надетым поверх сапфировым перстнем кардинал отпустил дона Иеронимо.
Не осмеливаясь пускаться в дальнейшие пререкания, алькальд дважды поклонился и вышел, пятясь задом, как будто находился в присутствии короля.

IV

История, поведанная доном Иеронимо генерал-губернатору, о чудовищном и кощунственном насилии, совершённом капитаном Бладом над кардиналом-архиепископом Новой Испании, повергла дона Руиса в изумление, гнев и растерянность, а приглашение явиться на корабль побудило его превосходительство к почти сверхчеловеческой активности. На подготовку к визиту он потратил четыре часа, но у менее ловкого испанца она заняла бы несколько дней. Чувствуя себя отнюдь не в своей тарелке, дон Руис Перера де Вальдоро и Пеньяскон, носивший также титул графа Маркоса, справедливо считал, что не следует пренебрегать никакими возможностями, могущими снискать расположение его преосвященства. Естественно, ему сразу же пришло в голову, что наиболее эффектной из этих возможностей было представить себя в роли освободителя кардинала из рук проклятого пирата, захватившего его в плен.
Беспримерное усердие, проявленное доном Руисом, позволило ему в короткий срок выполнить условия, на которых, насколько он понял, капитан Блад соглашался освободить пленника. Подобная старательность, несомненно, должна была наполнить примаса благодарностью к своему избавителю, не оставляющей места для мелких придирок.
Таким образом, всего через четыре часа после отплытия алькальда с «Арабеллы» генерал-губернатор отчалил от берега на своей барке, бок о бок с которой шла двухмачтовая, отлично оснащённая бригантина, остановившаяся на расстоянии кабельтова от левого борта корсарского корабля. Вдобавок к этому вслед за доном Руисом и алькальдом на борт «Арабеллы» вскарабкались два альгвасила, каждый из которых тащил на плечах солидного веса деревянный сундук.
Капитан Блад принял меры предосторожности против возможного предательства. Сквозь открытые орудийные порты левого борта угрожающе торчали двадцать пушечных стволов. Когда его превосходительство ступил на шкафут, его проницательные глаза тотчас заметили выстроившихся у фальшборта людей с мушкетами наперевес и зажжёнными фитилями.
Дон Руис, высокий, узколицый, горбоносый кабальеро, нарядился соответственно случаю в роскошный чёрный, расшитый золотом камзол. На его груди сверкал крест Сант-Яго, а на боку болталась шпага с золочёным эфесом. В одной руке он держал длинную трость, а в другой — носовой платок с золотой каймой.
Когда капитан Блад поклонился ему, тонкие губы генерал-губернатора под ниточкой чёрных усиков скривились в презрительной усмешке. На его жёлтом лице появилось выражение злорадства, которое он старался скрыть под маской высокомерия.
— Ваши наглые требования выполнены, сеньор пират, — без предисловий заговорил дон Руис. — Вот корабль, а в этих сундуках двадцать тысяч золотом. Вам остаётся только получить свою долю и положить конец этой безобразной истории.
Не ответив ему, Блад повернулся и знаком подозвал низенького, коренастого моряка, который, стоя поодаль, с ненавистью глядел на дона Руиса.
— Слышите, капитан Уокер? — И он указал на сундуки, которые альгвасилы поставили на комингс. — Здесь, как утверждает его превосходительство, ваше золото. Удостоверьтесь в этом, отправьте вашу команду на бригантину, поднимите паруса и отплывайте, а я задержусь здесь, чтобы обеспечить вашу безопасность.
Такая щедрость на момент лишила маленького работорговца дара речи. Затем он разразился бессвязным потоком слов и фраз, в котором изумление смешивалось с благодарностью и который Блад поспешил остановить.
— Вы теряете время, друг мой. Неужели я не знаю, какой я великий и благородный и какая была для вас удача, что я приказал лечь в дрейф? Отправляйтесь поскорее и помяните добрым словом Питера Блада в Англии, когда вы туда доберётесь.
— Но это золото, — запротестовал Уокер. — Вы должны взять хотя бы половину.
— О, какие пустяки! Не беспокойтесь, я найду способ вознаградить себя за беспокойство. Забирайте своих матросов и отправляйтесь с Богом, мой друг.
С трудом освободив руку из крепкого пожатия, в которое работорговец вложил все переполнявшие его чувства, Блад перенёс внимание на дона Руиса, с презрительной миной стоявшего в стороне с алькальдом.
— Если вы последуете за мной, я провожу вас к его преосвященству.
И он начал спускаться вниз в сопровождении Питта и Волверстона.
В кают-компании при виде величественной фигуры, облачённой в пурпур и окружённой монахами, дон Руис, издав нечленораздельный вопль, бросился вперёд и упал на колени.
— Benedictus sis, — пробормотал примас, протягивая ему руку для поцелуя.
— Ваше преосвященство! Как осмелились эти дьяволы во плоти подвергнуть вашу священную особу такому оскорблению?
— Это неважно, сын мой, — послышался приятный мелодичный голос. — Я и мои братья во Христе с благодарностью принимаем страдания, ибо они являются жертвой, приносимой нами к престолу Господню. Гораздо сильнее беспокоит меня причина нашего пленения, о которой я узнал только здесь, сегодня утром. Мне сообщили, что под предлогом выполнения королевского приказа английскому моряку отказались выдать товар, за который он уже уплатил деньги, что эти деньги были конфискованы, а капитан был изгнан из порта под угрозой выдачи его святейшей инквизиции и что даже когда он удалился, ограбленный дочиста, то ваша береговая охрана погналась за его кораблём и потопила его. Однако, несмотря на то, что алькальд не отверг этих сведений, я не мог поверить, чтобы испанский дворянин, представляющий в этих краях его католическое величество, способен совершить подобный поступок.
Дон Руис поднялся на ноги, и его узкое лицо стало ещё желтее обычного. Но он постарался сохранить обычное спокойствие, надеясь таким образом отмахнуться от предъявленного обвинения.
— Всё это уже в прошлом, ваше преосвященство. Если ошибка и была совершена, то теперь она исправлена, и притом с большой щедростью, что может засвидетельствовать этот корсарский капитан. Я явился сюда, чтобы сопровождать ваше преосвященство на берег, где вас ожидает восторженный приём, который вам окажут жители Гаваны.
Но его заискивающая улыбка не возымела действия. Высокомерное лицо примаса оставалось печальным и хмурым.
— Ага! Значит, вы допустили ошибку? Но вы никак не объяснили её.
Обладая вспыльчивым и властным характером, чему способствовала долгая привычка командовать, генерал-губернатор едва не забыл о том, что он находится в присутствии человека, являющегося фактически папой Нового Света, человека, чьё могущество уступало разве только королевскому, перед которым, при определённых обстоятельствах, должен был склоняться и сам король. Хотя он вовремя вспомнил, всё же в его ответе послышались резкие нотки.
— Объяснения могут показаться вашему преосвященству скучными и даже непонятными, так как они связаны с моими обязанностями представителя закона. Хотя мне известна высокая просвещённость вашего преосвященства, всё же, мне думается, она едва ли охватывает все тонкости юриспруденции.
Горькая улыбка озарила красивое лицо кардинала.
— Боюсь, что вы весьма посредственно информированы, дон Руис. Вы, может быть, не слыхали, что мне приходилось занимать почётную должность великого инквизитора Кастилии и что я — доктор не только канонического, но и гражданского права. Следовательно, вы можете не опасаться, что ваше изложение событий покажется мне непонятным. Что же касается угрозы соскучиться, то многие мои обязанности были весьма скучными, сын мой, но эта не являлось предлогом, чтобы от них уклоняться.
Видя холодную и непреклонную настойчивость прелата, генерал-губернатор понял, что ему придётся подчиниться. Подавив беспокойство, он тут же нашёл козла отпущения, который никогда не станет ему перечить.
— Говоря вкратце, ваше преосвященство, подобные сделки дозволялись алькальдом без моего ведома. — Громкий вздох стоявшего за ним дона Иеронимо не остановил его превосходительство. — Когда я узнал о них, то был вынужден прекратить их, так как я должен поддерживать закон, запрещающий всем иностранцам торговлю во владениях его католического величества.
— С этим нельзя не согласиться. Но насколько я понял, этот английский моряк уже заплатил за товар.
— Заплатил, продав своих рабов, ваше преосвященство.
— Неважно, что он продал. Были ли его рабы ему возвращены, когда вы запретили сделку?
— Закон, который он нарушил, продавая рабов, предусматривал их конфискацию.
— Да, в обычных обстоятельствах. Но мне сообщили, что продать рабов его уговорил ваш алькальд.
— Точно так же, — вмешался Блад, — как он уговаривал меня сегодня утром продать моих рабов. — И взмахом руки он указал на кардинала-архиепископа и его свиту. — Вашего алькальда явно не научил горький опыт. Возможно, потому что вы сами этого не очень жаждали.
Дон Руне демонстративно повернулся спиной к Бладу, игнорируя его слова.
— Ваше преосвященство не может считать меня ответственным за проступок моего подчинённого. — И, позволив себе улыбнуться, он прибегнул к софизму, который уже использовал в разговоре с капитаном Уокером.
— Если человек совершает убийство, его нельзя оправдать тем, что он сделал это по чьему-то распоряжению.
— Весьма тонкое замечание. Я должен обдумать это, дон Руис. Мы ещё вернёмся к этому разговору.
Закусив губу, дон Руис низко поклонился.
— Я всегда к услугам вашего преосвященства, — сказал он. — А пока что моя барка готова доставить вас на берег.
Кардинал поднялся и набросил на плечи мантию. Застывшие, точно статуи, доминиканцы в капюшонах сразу же засуетились. Его преосвященство повернулся к ним.
— Пойдёмте, дети мои, и не забудьте вознести благодарственную молитву за наше избавление.
И он шагнул вперёд, но был сразу же остановлен капитаном Бладом.
— Одну минутку, ваше преосвященство. Ещё не всё.
Кардинал вскинул голову и нахмурил брови.
— Как? Что значит не всё?
Ответ Блада был адресован скорее помрачневшему генерал-губернатору, нежели прелату.
— Поскольку мы покончили с возмещением убытков, теперь можно перейти к вопросу о компенсации.
— О компенсации? — воскликнул примас, утратив своё непоколебимое спокойствие. — Вы нарушаете слово, сеньор.
— Этого про меня ещё никто не мог сказать. Я не только не нарушаю своего обещания, а, напротив, скрупулёзно придерживаюсь его. Ведь я же сказал алькальду, что как только убытки будут возмещены, мы обсудим вопрос о высадке вашего преосвященства на берег. Теперь мы можем обсудить его, вот и всё.
Дон Руис злобно усмехнулся, обнажив в улыбке белые зубы.
— Ловко. Вы делаете честь своему ремеслу разбойника.
— Я не мог, не будучи непочтительным к его преосвященству, назначить за него выкуп меньший, чем в сто тысяч дукатов.
У дона Руиса захватило дух. Его физиономия приобрела синеватый оттенок, а челюсть внезапно отвисла.
— Сто тысяч дукатов?!
— Это сегодня. Завтра я не буду таким скромным.
Взбешённый генерал-губернатор повернулся к кардиналу.
— Ваше преосвященство слышали, что теперь требует этот грабитель?
Но на кардинала вновь снизошло его небесное спокойствие.
— Терпение, сын мой. Терпение! Лучше остерегаться этого сына греха, который явно не торопится освободить меня из плена ради трудов праведных, ожидающих меня в Гаване.
Дону Руису стоило немалых усилий подавить охватившие его ярость и жажду мести. Дрожа от сдерживаемого гнева, он всё же взял себя в руки и в сравнительно вежливых выражениях пообещал, что деньги будут доставлены в кратчайший срок, если это необходимо для скорейшего освобождения его высокопреосвященства.

V

Но, возвращаясь на берег в барке вместе с алькальдом, генерал-губернатор дал ему понять, что его подгоняет не столько стремление как можно скорее освободить кардинала-архиепископа, сколько желание уничтожить этого дерзкого пирата, который одержал над ним верх в том, в чём он считал себя непобедимым.
— Когда этот болван получит деньги, нападение застигнет его врасплох.
Но алькальд мрачно покачал головой.
— За это придётся слишком дорого заплатить. Сто тысяч, Боже мой!
— Тут уж ничего не поделаешь. — Своим поведением дон Руис давал понять, что он не считает эту цену слишком дорогой за уничтожение человека, подвергшего такому унижению его — генерал-губернатора Гаваны, почти полновластного повелителя Кубы, выглядевшего теперь школьником, ожидающим розог. — К тому же это не так разорительно. Адмирал эскадры маркиз Риконете с удовольствием заплатит пятьдесят тысяч за голову капитана Блада, а остальные деньги я возьму из королевской казны.
— А что, если и те и другие деньги затонут вместе с этим негодяем?
— Это зависит от того, где мы его потопим. Там, где он бросил якорь, глубина не больше четырёх саженей. Главное — поскорее увезти архиепископа с корабля, чтобы покончить с неприкосновенностью этого проклятого пса.
— А вы уверены, что вы с ней покончите? Хитрый дьявол наверняка потребует гарантии безопасности.
Тонкие губы дона Руиса изогнулись в злобной усмешке.
— Он получит все гарантии, какие захочет. Но обещания, данные под угрозой, ещё никогда никого не связывали.
— Его преосвященство вряд ли с вами согласится.
— Его преосвященство?
— А по-вашему этот проклятый пират не потребует от него такого же обещания? Вы же видели, что из себя представляет этот кардинал — твердолобый фанатик, раб буквы закона. Когда священники становятся судьями, из этого не выходит ничего хорошего. Они просто не пригодны для этого занятия, так как совершенно лишены широты кругозора. Так что, если прелат дал клятву, то он её непременно выполнит, невзирая на то, каким способом её из него вытянули.
На момент страх закрался в душу генерал-губернатора. Но его изобретательный ум сразу же нашёл выход, и он снова заулыбался.
— Благодарю вас за предупреждение, дон Иеронимо. Но пока что обещанием не связаны ни я, ни мои подчинённые, которым я сейчас отдам распоряжения.
Вернувшись к себе во дворец, дон Руис прежде чем заняться вопросом выкупа за кардинала вызвал одного из своих офицеров.
— Кардинал-архиепископ Новой Испании высадится сегодня вечером в Гаване, — объявил он. — Чтобы оказать ему соответствующие почести и оповестить город об этом счастливом событии, я приказываю дать салют из пушки на молу. Вы захватите канонира и отправитесь туда вместе с ним. Как только его преосвященство ступит на берег, скомандуете огонь.
Отпустив этого офицера, губернатор тотчас вызвал другого.
— Немедленно садитесь на лошадь, скачите в Моро, Пунталь и Эль Фуэрте и прикажите от моего имени комендантам каждого форта навести орудия на красный корабль, стоящий на якоре под английским флагом. После этого пускай они дожидаются сигнала, которым послужит выстрел пушки на молу, когда кардинал-архиепископ Новой Испании сойдёт на берег. Как только они услышат выстрел, но не раньше, они должны открыть огонь по пиратскому судну и потопить его. И смотрите, чтобы не было никаких промахов.
Выслушав заверения офицера в том, что он всё понял, дон Руис отправил его выполнять приказания, а сам занялся извлечением из королевской казны золота, которое должно было освободить кардинала из заключения.
Он проделал эту операцию так быстро, что к первой полувахте уже снова причалил к борту «Арабеллы» и выгрузил со своей барки четыре тяжёлых сундука.
На корме дон Руис и сопровождающий его алькальд увидели поджидавшего их кардинала-архиепископа в мантии и красной шапочке. Стоявший перед ним с непокрытой головой фрей Доминго держал его крест, остальные доминиканцы в капюшонах выстроились сзади. Было ясно, что его преосвященство уже готов к высадке на берег. Присутствие кардинала на палубе со всей свитой окончательно убедило дона Руиса, что уплата выкупа положит конец святотатственному заключению его преосвященства и что больше не возникнет никаких препятствий к его отъезду с этого отвратительного корабля, после чего «Арабелла» перестанет быть неприкосновенной и пушки гаванских фортов быстро расправятся с ней.
Торжествуя при этой мысли, дон Руис, обращаясь к Бладу, не смог удержаться от тона, приличествующего разговору королевского представителя с пиратом.
— Вот твоё золото, проклятый грабитель, — плата за святотатство, за которое тебе придётся вечно гореть в аду. Бери его и убирайся отсюда.
Но капитана Блада, казалось, ничуть не тронула эта речь. Склонившись над сундуками, он отпер их и, окинув оценивающим взглядом сверкающее содержимое, подозвал своего штурмана:
— Возьми золото, Джерри, и уложи его. — И добавил довольно оскорбительное замечание: — Надеюсь, что счёт правильный.
Вслед за этим капитан повернулся к стоящей на корме фигуре, облачённой в пурпур.
— Монсеньор кардинал, выкуп получен, и барка генерал-губернатора ожидает, чтобы доставить вас на берег, но вы должны дать мне слово, что мне будет позволено удалиться без каких-либо препятствий и дальнейшего преследования.
Губы генерал-губернатора под маленькими чёрными усиками снова изогнулись в усмешке. Его ответ был рассчитан на то, чтобы отвести подозрение и в то же время дать выход душившему его гневу.
— Можешь беспрепятственно убираться, куда тебе угодно, мошенник. Но если мы когда-нибудь снова встретимся на море…
— В таком случае, — закончил за него фразу капитан Блад, — очень возможно, что я доставлю себе удовольствие, повесить вас на нок-рее как клятвопреступника и вора.
Приблизившись к ним кардинал укоризненно покачал головой:
— Ваша угроза звучит неподобающе, капитан Блад, так как, я надеюсь, эти слова несправедливы.
Дон Руис задохнулся от бешенства, вызванного больше замечанием кардинала, нежели оскорбительными выражениями Блада.
— Так вы, ваше преосвященство, надеетесь! — воскликнул он.
— Подождите! — Величественным жестом архиепископ остановил свою свиту, которая застыла на месте, являя собой воплощение непоколебимого могущества церкви.
— Я сказал, надеюсь, что обвинение несправедливо, и некоторое сомнение, звучащее в моей фразе, оскорбило вас. Но я рассчитываю, что дон Руис, вскоре извинится перед вами за это сомнение. Однако во время своего первого визита на корабль вы кое-чем озадачили меня, и я хотел бы попросить вас дать мне объяснение.
— На берегу, ваше преосвященство, вы найдёте меня готовым ответить на все ваши вопросы. — И дон Руис шагнул к трапу, у которого его ожидал кардинал.
Капитан Блад со шляпой в руке занял позицию с другой стороны, как требовал этикет при проводах важного гостя.
Но примас не двинулся с места.
— Дон Руис, перед тем, как высадиться на остров, которым вы управляете, мне бы хотелось получить ответ только на один вопрос. — Его тон был таким суровым и властным, что дон Руис, перед которым трепетало всё население Гаваны, застыл на месте в испуганном ожидании.
Кардинал обернулся к дону Иеронимо и задал ему пресловутый вопрос:
— Сеньор алькальд, хорошенько подумайте перед тем, как ответить мне, потому что ваша служба, а может быть, и кое-что побольше зависит от точности вашего ответа. Что вы сделали с товаром — собственностью этого английского моряка, который генерал-губернатор приказал вам конфисковать?
Смущённый взгляд дона Иеронимо устремлялся то туда, то сюда, но только не на кардинала. Всё же он не осмелился солгать.
— Он снова был продан, ваше превосходительство.
— А полученное за него золото? Что с ним стало?
— Я отправил золото его превосходительству генерал-губернатору. Сумма составляла двадцать тысяч дукатов.
В наступившей затем паузе дон Руис выдержал испытывающий взгляд суровых и печальных глаз с высоко поднятой головой и презрительной, вызывающей усмешкой на губах.
Но следующий вопрос примаса стёр с его физиономии остатки высокомерия.
— Следовательно, генерал-губернатор Гаваны является также королевским казначеем?
— Нет, ваше преосвященство, — был вынужден ответить дон Руис.
— Тогда, сеньор, вы отправили в казну золото, полученное за товар, который вы конфисковали от имени его величества короля?
Губернатор не решился солгать, так как его слова можно было легко проверить. Тем не менее в его тоне чувствовалось недовольство этим допросом.
— Ещё нет, ваше преосвященство…
— Ещё нет? — прервал его кардинал, и в его мягком голосе послышались угрожающие нотки. — Ещё нет, тогда как с тех пор прошёл целый месяц. Мне всё ясно, сеньор. К несчастью, сомнения в вашей честности, вызванные той софистикой, с которой вы сегодня утром так ловко толковали закон, полностью подтвердились.
— Ваше преосвященство! — в бешенстве завопил дон Руис, смертельно побледнев и шагнув вперёд. Подобные слова в любом случае пробудили бы его гнев. А быть публично оскорблённым этим священником и выставленным на посмешище проклятым пиратом не смог бы вынести ни один кастильский дворянин. Губернатор пытался подыскать слова, способные подобающим образом выразить его состояние, когда примас, словно угадав его мысли, разразился речью, сразу обратившей гнев дона Руиса в страх.
— Молчи, несчастный! Неужели ты осмелишься возвысить на нас голос. Твои поступки, безусловно, сильно обогатили тебя, но куда сильнее обесчестили. И более того, стремясь запугать ограбленного тобой английского моряка, ты угрожал ему преследованием святейшей инквизиции и сожжением на костре. Даже новые христиане больше, чем кто-либо другой, знают, что человек, апеллирующий к инквизиции подобным образом, сам рискует попасть в её руки.
Страшная угроза бывшего великого инквизитора Кастилии и прозвучавший в его словах намёк на старохристианское презрение к его новохристианской крови окончательно доконали генерал-губернатора. Он уже представлял себя обесчещенным, разорённым, лишённым всех званий и посланным в Испанию, чтобы затем подвергнуться аутодафе.
— Монсеньор, — захныкал он, с мольбой протянув руки к кардиналу. — Я же не предвидел…
— В это я охотно верю. Oculos habent non viclebunt. Никто не может предвидеть опасность. — К кардиналу уже вернулось его обычное спокойствие. Несколько секунд он хранил молчание, потом вздохнул, шагнул вперёд, взял за руку окончательно уничтоженного графа Маркоса и повёл его на полубак чтобы их не могли услышать.
— Верьте мне, — ласково заговорил он, — моё сердце болит за вас, сын мой. Errare humanum est. Мы все грешны. Поэтому я стараюсь быть милосердным, так как сам нуждаюсь в милосердии. Я попытался помочь вам, чем могу. Если я высажусь на Кубу, где вы — генерал-губернатор, то мне придётся выполнить свой долг инквизитора, а из этого для вас не выйдет ничего хорошего. Чтобы избежать этого, я не высажусь на берег до тех пор, покуда вы здесь управляете. Но это самое большое, что я могу для вас сделать. Возможно, поступая так, я сам становлюсь софистом. Но я думаю не только о вас, но и о чести Кастилии, которая пострадает от вашего позора. В то же время вы понимаете, я не могу допустить, чтобы кто-нибудь так пренебрегал доверием короля и чтобы это пренебрежение сошло полностью безнаказанным.
Архиепископ сделал паузу, покуда дон Руис стоял, опустив голову от стыда и ожидая роковой фразы, которая неминуемо должна была последовать.
— Вы сегодня же сложите с себя обязанности губернатора под любым предлогом, который вы сочтёте подходящим, и вернётесь в Испанию с первым же кораблём. Тогда, если вы снова не возвратитесь в Новый Свет и не поступите на государственную службу в Испании, я сохраню в тайне ваш поступок. Большего я сделать не в силах, и да простит меня Бог, если я сделал слишком много.
Несмотря на всю суровость этих слов, дон Руис выслушал их почти с облегчением, так как он не ожидал столь дёшево отделаться.
— Пусть будет так, ваше преосвященство, — пробормотал он, подняв голову и встретив сочувственный взгляд кардинала. — Но если ваше преосвященство не высадится на берег…
— Не беспокойтесь обо мне. Я уже говорил с капитаном Бладом о такой возможности, и теперь, когда я принял решение, он доставит меня в Сан-Доминго. Когда моя миссия там будет выполнена, я вернусь сюда, а к тому времени вы уже покинете Гавану.
Таким образом, дон Руис был даже лишён возможности отомстить этому проклятому морскому разбойнику, навсегда погубившему его карьеру. И всё же он предпринял последнюю отчаянную попытку отвратить хотя бы это несчастье.
— Неужели вы доверитесь этим пиратам, которые уже?.. — В этом мире, сын мой, — прервал его кардинал, — увы, можно доверять только небесам. А этот корсар, несмотря на все его пороки, сын истинной церкви, и он доказал, что на его слово можно полагаться. Конечно, в этом есть риск, но постарайтесь доказать своим будущим поведением, что я иду на него не без оснований. Теперь отправляйтесь с Богом, дон Руис. Больше мне незачем вас задерживать.
Генерал-губернатор опустился на колени, чтобы поцеловать руку кардинала и попросить его благословения. Примас Новой Испании протянул правую руку над его склонённой головой и осенил его крестом.
— Benedictus sis. Pax Domini sit sempre tecum. Может быть, свет небесный укажет вам лучшую дорогу в будущем. Идите, и да хранит вас Бог.
Однако, несмотря на смиренную позу генерал-губернатора, было весьма сомнительно, что он уезжал полный раскаяния. Спотыкаясь, как слепой, отрывисто кивнув алькальду и приглашая следовать за собой, не обменявшись ни с кем ни единым словом или взглядом, он спустился в ожидавшую его барку.
Покуда дон Руис и алькальд, взбешённые донельзя, изощрялись в сквернословии, проклиная этого идиота архиепископа, сующего нос в чужие дела, «Арабелла» подняла якорь. Проплыв под всеми парусами мимо мощных фортов, она вышла из гаванской бухты, не опасаясь нападения благодаря расхаживающей по корме величавой фигуре, облачённой в пурпур.
Когда две недели спустя огромный галеон «Санта-Вероника» вошёл в бухту Гаваны, украшенный флагами и салютуя из всех орудий, там уже не было генерал-губернатора, чтобы встретить прибывшего примаса Новой Испании. Этого низенького толстого и вспыльчивого прелата окончательно вывело из себя то, что к его визиту не было сделано соответствующих приготовлений, а поднявшийся на борт корабля ошеломлённый алькальд едва не обвинил его в самозванстве.
В эти же дни на борту «Арабеллы» Ибервиль, освобождённый от своего алого одеяния, которое, подобно монашеским сутанам, было поспешно приобретено в Сен-Круа, хвастливо повторял, какого великолепного священника потерял мир, когда он вздумал стать корсаром. Капитан Блад утверждал, что мир в этот момент потерял и не менее великого комедианта. И в этом вопросе боцман Снелл, которого природа так удачно наградила тонзурой для исполнения роли фрея Доминго, будучи еретиком, полностью соглашался с капитаном Бладом.
Назад: ИЗБАВЛЕНИЕ
Дальше: БЕЖАВШАЯ ИДАЛЬГА