Все описанные в романе публичные действия Александра основаны на свидетельствах современников и подтверждены самыми авторитетными и заслуживающими доверия источниками. К сожалению, найти место для всех основных событий насыщенной жизни Александра было затруднительно, равно как не представлялось возможным отразить всю палитру его гения. Моя книга пытается осветить его лишь с одной стороны – и неизбежно некоторые важные его свершения остались в тени.

Античные авторы, все как один, отмечают необыкновенную «умеренность» сексуальных аппетитов Александра. Ни один из них, впрочем, не называет его аскетом; будь это так, ученые мужи древности обязательно заявили бы о его импотенции: христианские идеалы воздержания и чистоты в описываемое время еще не были известны. Основные черты вырисовываются довольно ясно – крайне слабое физическое влечение (что неудивительно, если вспомнить о тратах энергии на ином поприще) вкупе с невероятной способностью притягивать к себе любовь. Мы знаем о любовных связях Александра столь мало отчасти потому, что их действительно было немного, отчасти же из-за того, что Александр не бросался в любовный омут, что называется, очертя голову. Никто из партнеров ни разу не вовлек его в скандал.

Из известных нам свидетельств следует, что Гефестион все-таки был его любовником. Это более чем вероятно, хотя нигде не упоминается прямо. Рассказ Плутарха о ребенке от вдовы Мемнона, следующий за повестью о падении Дамаска, подвергается сомнению современными историками, другого же свидетельства о наличии у Александра наложницы попросту не существует. Багоас – единственный персонаж, прямо описываемый в источниках как eromenos Александра.

Первое упоминание о нем принадлежит Курцию: «Оговорив свою безопасность при встрече, Набарзан явился к нему [к Александру], принеся великие дары. Среди подарков его был и Багоас, евнух замечательной красоты и в самом расцвете мальчишества, прежде любимый Дарием и впоследствии снискавший любовь Александра. Мальчик молил пощадить Набарзана, и царь с неохотой уступил его просьбе». Украшение, типичное для Курция; условие безопасности переговоров с очевидностью доказывает, что Александр хотел выслушать самого Набарзана, что, вне всякого сомнения, и решило дело в пользу последнего. Как в руки этого человека попал сам Багоас (притом что никто из свиты Дария не был оставлен с царем после ареста, а сам Набарзан спасся всего с шестью сотнями всадников), никак не объясняется.

В наши дни широко распространено заблуждение, что все евнухи обязательно становятся слабохарактерными и тучными. Чтобы исправить подобную ошибку, не надо обращаться далее чем к истории XVIII века и знаменитым оперным castrati, чья романтическая внешность делала их столь популярными среди тогдашних модниц. Портрет знаменитейшего из них, Фаринелли, являет нам образ молодого человека с приятными, чувственными чертами лица и фигурой, которой многие сегодняшние теноры могут только позавидовать. Его биограф, доктор Берни, описывая Фаринелли годы спустя, заявляет: «Он высок и худощав, но выглядит замечательно хорошо для своих лет и к тому же полон жизни».

Рассказ о последних днях жизни Дария появляется только у Курция. Эта история описана живо и полна деталей; она не похожа на присущие Курцию «лирические отступления» и, вероятно, повествует о реальных событиях. Если такая догадка верна, то последние сцены могли быть переданы какому-то раннему хронисту одним из евнухов Дария, единственных свидетелей случившегося. Вполне логично предположить, что это сделал сам Багоас. Благодаря тому положению, которое он занимал при персидском дворе, его имя должно быть известно всем современным Александру историкам.

Второе упоминание о Багоасе отстоит от первого где-то на шесть лет, когда анекдот о поцелуе в театре пересказывается и Плутархом, и Афинеем. Место действия – Кармания – весьма примечательно, поскольку там Александра окружали лишь те его воины, что сражались рядом с ним в Индии и пережили переход по пустыне. После всех превратностей пути Багоас не только остается рядом с Александром, но и, очевидно, пользуется благосклонностью и самого царя, и подверженного ксенофобии македонского войска, что само по себе не может не удивлять. Александр всегда ценил личную привязанность к себе и платил тем же – это наиболее правдоподобное обоснование столь долгой связи.

Происхождение юного евнуха остается тайной, но догадка о его благородстве едва ли может считаться нелепой. Подобные ему мальчики, чья внешность не была испорчена скверным питанием или тяжелой работой, попав в рабство, практически неизбежно становились проститутками. Наиболее известный пример такого рода приводится в диалоге Сократа «Федон».

Последнее появление Багоаса непоправимо искажено Курцием; всякий может толковать его по-своему. К счастью для репутации Багоаса, мы имеем замечательное свидетельство архитектора Аристобула, восстановившего для Александра мемориал Кира. Македонский царь побывал там, впервые оказавшись в Персеполе, и собственными глазами видел погребальные дары на могиле, после чего приказал Аристобулу провести опись сокровищ (она сохранилась, вместе с рассказом об опустошении гробницы, в пересказе Арриана). По Курцию, Александр посещает могилу Кира по возвращении из Индии – и находит ее пустой, ибо Кир якобы был похоронен лишь с самым простым оружием; замечание, подтверждающее римскую сентиментальность, но способное немало изумить любого археолога. Багоас, затаивший зуб на Орксинса за то, что тот не послал ему взятку, придумывает несуществующую драгоценность – и обвиняет сатрапа в краже. Ни одно из преступлений, за которые Орксинс был приговорен к смерти, не упоминается, и, соответственно, он оказывается невинной жертвой. Однако, если из этой истории изъять все маловероятные детали, остается не так уж много. Я предположила, что Багоас все же как-то задействован в происшедшем, имея на сатрапа некую обиду, к которой Александр проявил сочувствие. Ввиду кровавого послужного списка Орксинса я предлагаю здесь наиболее вероятную в условиях античного мира версию – кровную вражду.

Путаный сенсуализм типичен для Курция – невыносимо глупого человека, имевшего доступ к утраченным ныне бесценным источникам, которые он перетолковал по-своему ради подтверждения своей исключительно надуманной и утомительно-скучной концепции поведения богини Фортуны и ради множества цветистых упражнений в римской риторике (особенно выразительна сцена, в которой Александр в изысканных выражениях просит друзей удалить стрелу, застрявшую в его легком). Поступками Фортуны в основном движет желание отомстить за проявления гордыни, а потому история Александра склоняется в сторону антимакедонской пропаганды афинского толка, имеющей приблизительно то же отношение к объективной истине, какое можно найти в «Истории еврейского народа», написанной по заказу Адольфа Гитлера. Разумеется, никто из тех, кто писал об Александре как об уничтоженном собственной гордыней правителе, не был участником или свидетелем описываемых и интерпретируемых ими событий. Афинский «агитпроп» возродился во времена Августа благодаря Трогусу и Диодору, нашедшим в царе, уже три столетия как мертвом, идеального «мальчика для битья», страдавшего всю жизнь из-за претензий на божественность. Никаких попыток выдержать логику известных и неопровержимых фактов при этом, конечно же, не предпринималось. Описываемый ими коррумпированный тиран был бы убит в Опиде толпою возмущенных воинов в ту же секунду, когда шагнул бы к ним с помоста; они могли прикончить его совершенно безнаказанно (удел многих римских императоров) и избрать себе нового царя, поступая вполне правомерно. Вместо убийства они выразили Александру свою обиду из-за того, что не имели права целовать его в щеку, – это не выдумка, но исторический факт.

Что касается Древнего мира, то политические мотивы описанных неубедительных попыток показать Александра испорченным собственными успехами гордецом достаточно ясны. Куда более загадочен современный нам с вами взрыв «очернительства» Александра, ибо он далеко выходит за рамки одностороннего изложения фактов, порою вообще переворачивая их с ног на голову. Недавняя популярная версия сообщает о казни Филота только то, что она была проведена по «сфабрикованному обвинению», хотя вовлеченность этого человека в заговор в целях убийства царя единогласно подтверждается всеми известными источниками. Вообразите себе степень ответственности современного телохранителя, который, получив сообщение о заложенной в самолет бомбе, решает не обращать на него внимания! Гефестион «определенно слабоумен», тогда как ни одна из его чрезвычайно важных миссий – дипломатических или военных – не заканчивалась неудачей. Александра обвиняют в подстрекательстве к убийству собственного отца, хотя подтверждений тому не существует в самом буквальном смысле этого слова. Более того, у Филиппа не было иного наследника – и потому мотивы предполагаемого преступления повисают в воздухе. Далее, кончину Александра приписывают последствиям «тяжелого алкоголизма»; между тем любой врач расскажет вам, какова работоспособность законченного алкоголика и каковы шансы подобного пациента остаться в живых после прободения легкого, хирургической операции без всякой анестезии и сразу после этого – похода через пустыню. После прощания македонского войска с царем, лежащим на смертном одре (уникальный случай в истории!), утверждение о том, что «мало кто оплакивал его смерть», звучит по меньшей мере неубедительно. Историкам известно: в источниках всякий факт передается либо с восхищением, либо с негодованием; эмоциональная окраска изложения неизбежна – но стоит ли слепо следовать за ней, принося в жертву истину?

В совершенно аналогичном ключе рассматривалась и проводимая Александром политика смешения рас. Никто в истории не излагал свои симпатии и антипатии столь открыто и прямо, как Александр: совершенно очевидно, что, побывав в Персии, он попросту полюбил страну. В наши дни надо обладать крайне ограниченным умом, чтобы счесть это простое объяснение нелепым или странным.

Хотя оценка последних лет жизни Александра, якобы прошедших под знаком прогрессирующей душевной болезни, представляется спорной, мало сомнений остается в том, что он действительно страдал от серьезного нервного расстройства сразу после смерти Гефестиона. Остается неизвестным, мог ли подобный удар, нанесенный психике, со временем сгладиться вовсе. Все поступки Александра хорошо объясняются логикой спирального развития его личности. Напряжение, испытанное им в детстве, требовало компенсации в наглядных достижениях; достижения аккумулировали ответственность, одновременно предполагая дальнейшие достижения; спираль неумолимо набирала все новые и новые обороты, и нельзя с уверенностью сказать, что данный процесс мог продолжаться на протяжении одной человеческой жизни, так и не став причиной серьезной катастрофы. Прощальные слова Каланоса содержали скорее обещание, нежели предупреждение.

Бьюри и другие историки подчеркивали прямую связь между ограничением поставки воды и увеличением потребления вина в армии. Аристобул, неотлучно бывший при дворе на всем протяжении правления Александра, сообщает, что царь, как правило, до глубокой ночи сидел за чашей вина, разговаривая с друзьями, но никогда по-настоящему не напивался. Если верить Плутарху, к концу подобной вечеринки Александра неизменно охватывала эйфория – феномен, который и сегодня можно наблюдать на банкетах, где одни гости пьют, сколько пьется, а другие проявляют умеренность. Как известно, подобные пирушки были характерны для македонцев еще до царствования Александра.

Слухи о том, что царь был отравлен, во множестве распространялись на протяжении столетий после смерти Александра, но они никак не соответствуют детальному описанию симптомов его последней болезни. Потеря голоса – фатальный знак, который был хорошо известен врачам до открытия антибиотиков: пневмония. Плеврит в данном случае – практически неизбежное осложнение ввиду маллийской раны. Аристобул рассказывает, что Александр выпил вина во время приступа лихорадки и впал в горячечный бред; он не сообщает, что Александр потребовал принести ему вина. Если ему подали чашу со злым умыслом, то с точки зрения морали он действительно был отравлен, и присутствие поблизости смертельного врага вроде Кассандра не следует недооценивать.

Курций донес до нас историю о том, что тело Александра было найдено не подвергшимся разложению, вопреки летней жаре и затянувшемуся поиску бальзамировщиков, – в чем, безусловно, повинен хаос, воцарившийся в оставшемся без правителя Вавилоне. Называемый срок – шесть дней, – разумеется, абсурден; вполне вероятно, впрочем, что глубокая кома могла обманывать наблюдателей в течение многих часов до наступления смерти. Бальзамировщики справились со своей задачей великолепно. Август Цезарь, посещавший могилу македонца в Александрии, признавал красоту его черт три века спустя.

В описании смерти Гефестиона присутствуют явные симптомы тифа, при котором аппетит часто возвращается к пациенту еще до рубцевания пораженных участков кишечника. В таком случае твердая пища способна пробить стенку желудка и стать причиной быстрой гибели. История нашего века знает пациентов с аналогичным диагнозом, убитых в больницах сердобольными родственниками, приносившими им пищу. Вареного цыпленка, размерами схожего с нынешней курицей бентамской породы, для Гефестиона было более чем достаточно. Отравление, однако, также вполне вероятно.

В эпизоде с заговором царских телохранителей я следовала сообщению Арриана, хотя нахождение в бумагах Каллисфена писем от Аристотеля – не более чем мое личное предположение. Дружеская переписка Александра со своим бывшим наставником прерывается по неизвестной причине как раз в это время.

Романтическую фигуру Роксаны я не стала очерчивать с беспочвенным скептицизмом. Нет нужды отбрасывать этот брак как политический; ее положение не было особенно высоким, тогда как о ее красоте упоминают все. Уже два месяца спустя, впрочем, в спальню Александра смело входил стражник, уверенный, что не застанет с ним жены; к тому же нам известны действия, предпринятые Роксаной после смерти мужа. Она не стала тратить время на оплакивание. Она послала Стратере – с такой скоростью, что ее письмо обогнало новости! – подписанное именем Александра требование срочно прибыть в Вавилон. Где и убила соперницу, едва та приехала.

Сисигамбис, царица-мать Персии, узнав о смерти Александра, попрощалась с семьей и, закрывшись без пищи и воды, скончалась пять дней спустя.

Митра, которую носили персидские цари и чье использование Александром стало предметом стольких споров, не имеет ни малейшего сходства с головным убором современных священников. Она прилегает к голове, напоминая шлем с длинными щитками по бокам и сзади. Верхняя часть заострена: это знак царской власти, тогда как сатрапы отдельных провинций носили плоскую митру. Вокруг митры повязывалась багряная лента вместо венца.

При написании книги, составляя портрет Александра, я принимала во внимание и события, которые не могли войти в мой роман по одной простой причине – Багоас не мог знать о них. Призываю читателей помнить: лишь через сто лет после смерти Александра горстка философов впервые задалась вопросом о моральной подоплеке войн. Во времена Александра вопрос стоял несколько иначе: не «воевать или не воевать», а «как именно воевать». Стоит отметить, что наиболее благосклонные к Александру хронисты – Птолемей и Аристобул – одновременно были теми, кто знал его и общался с ним в походах. Они написали свои труды впоследствии, уже после смерти царя, с единственной целью: восстановить справедливость.

Имея в виду промахи Александра (те поступки, что в его времена не воспринимались как добродетельные), мы делаем единственно возможный вывод: ни один человек не привлекал на свою сторону стольких людей. Никто – ни до, ни после – не рождал в своих последователях такого искреннего и прочного поклонения. Причины стоят того, чтобы о них задуматься.

Лучше всех прочих – Арриан, писавший на основе утерянных мемуаров Птолемея и Аристобула и относившийся к своему труду с высочайшим чувством ответственности. Плутарх цветист, но предпринимает мало попыток оценить достоверность собственного рассказа. Не следует верить каждому его слову.

Конечно же, заставлять перса произносить персидские имена в их греческой форме совершенно неуместно. Но так как тогда они стали бы совершенно нераспознаваемы и непроизносимы для читателя (например, Дария звали Дарайавауш), я предпочла обычную латинизированную форму.

Имя Роксаны произносится с ударением на первом слоге.