Ла Гиш прибыл на улицу Менар к девяти часам утра следующего дня. Де Бац и Андре-Луи уже закончили завтракать и, сидя за столом, обсуждали неотложные дела, которыми необходимо было заняться в ближайшие часы. Они уже отправили Камилю Демулену записку с просьбой прийти как можно скорее. Андре-Луи собирался ознакомить Демулена со своими заметками и посоветоваться, в какой форме их лучше обнародовать: опубликовать в виде статьи в «Старом кордельере» или сделать основой обличительной речи Дантона, произносимой с трибуны Конвента.

Неожиданный приезд маркиза застал друзей врасплох и на время отвлек их мысли от занимавшей их темы. Де Бац радушно распахнул объятия старейшему своему стороннику, которого не видел уже несколько месяцев – с тех самых пор, как Ла Гиш отправился служить монархии на другом фронте.

– Ла Гиш! Откуда бы ты ни свалился, ты не мог появиться более кстати. Ты приехал как раз вовремя, чтобы приложить руку к великому триумфу, который мы так долго готовили. Какой добрый ангел тебя прислал?

Теплота приема на миг рассеяла мрачность маркиза. На его бледном, хищном лице на миг появилась улыбка, которая растаяла так же быстро, как и появилась.

– Вижу, вы еще ничего не слышали, – сказал он.

Его серьезный тон поразил обоих друзей.

– О чем не слышали? – тревожно спросил де Бац.

– Прошлой ночью по приказу Комитета общественной безопасности арестовали Помеля. Все его бумаги попали в руки комитета. Если бы я прибыл в Париж часом раньше, меня схватили бы вместе с ним, поскольку первым делом я отправился в Бур-Эгалите доложить о событиях за границей. Я только что из Брюсселя.

Маркиз сбросил плащ и пристроил его на стуле вместе с конической шляпой, украшенной трехцветной кокардой. Он стоял перед бароном и Андре, высокий, стройный и элегантный, в темно-бордовом сюртуке, темных лосинах и высоких сапогах. Его роскошные волосы цвета бронзы были перехвачены на затылке черной шелковой лентой.

Де Бац на миг застыл как изваяние, потрясенный и испуганный мрачной новостью. Он быстро прикидывал в уме, какие последствия может повлечь за собой этот арест. Оба помощника с тревогой наблюдали за выражением его лица. Наконец де Бац вздохнул и пожал плечами в привычной для него манере.

– Не повезло Помелю. Но на войне как на войне. Тот, кто пускается в подобные предприятия, должен быть готов к худшему. Я, видит Бог, всегда к этому готов. Но я действовал осторожнее старика Помеля. Сколько раз я напоминал ему, что не следует терять бдительности. Его беспечность росла вместе с его безнаказанностью, и вот… – Барон снова пожал плечами. – Бедняга!

– В последнее время удача совсем от нас отвернулась, – мрачно произнес Ла Гиш. – Тулон пал.

– Это старая новость. Мы узнали ее более трех недель назад и уже успели примириться с ней. Тулон потерпел поражение, но это может подхлестнуть восставших роялистов в Вандее. Поражение в одном месте может уравновеситься победой в другом.

Но Ла Гиш не был склонен разделить оптимизм друга:

– Насколько я могу судить, восстание в Вандее закончится так же, как и в Тулоне, и в любом другом месте, где сражаются за дом Бурбонов.

– Нет причин для таких опасений, – вмешался Андре-Луи. – Во всяком случае, восстание, которое вскоре поднимется в Париже, едва ли ждет провал. – И он вкратце обрисовал Ла Гишу положение дел.

Лицо маркиза слегка прояснилось.

– Ей-богу, это первая хорошая новость, которую я услышал за последние несколько недель. Первый луч света в царстве мрака.

Он придвинул стул к камину и сел, протянув руки к огню. Январское утро выдалось промозглым. Ночью ударил мороз, и солнце еще не рассеяло холодный туман, повисший над городом.

– Полагаю, среди бумаг Помеля не было ничего, что компрометировало бы вас?

Де Бац покачал головой.

– Ничего. Помель был человеком д’Антрега. Я действую независимо от него. В противном случае мне ни за что не удалось бы так долго сохранять голову на плечах.

– Ты ничего не можешь сделать для бедняги, Жан? Он мой старый друг и верно служил нашему делу. Ради него я с радостью пошел бы на риск.

– Попробую. Возможно, мне удастся его выкупить. Я выкупил уже очень многих. Но беда в том, что почти все члены Конвента, которые работали со мной, в настоящий момент сами ожидают отправки на гильотину. Еще есть Лавиконтри и Люлье из Комитета общественной безопасности. Я увижусь с ними сегодня в Тюильри и постараюсь заручиться их поддержкой.

Барон сел. Андре отодвинул стул от стола и последовал его примеру.

– Вот незадача! – посетовал он. – Еще несколько дней, и ареста Помеля вообще не случилось бы. Да, не повезло.

– Не повезло, – согласился маркиз, глядя на своих собеседников. – Но я подозреваю, что наше везение соответствует нашим заслугам. Так что это и не везение вовсе, а естественное следствие наших поступков.

В его тоне было столько желчи, что неприятно пораженный де Бац возразил ему довольно резко:

– О нет. Тут я с тобой не согласен. Временами судьба довольно жестоко насмехается над нами. Наше усердие заслуживает лучшего.

– О, я говорю не о вас и не о горстке преданных делу людей, которые рискуют жизнями здесь, в Париже. Я имел в виду этого толстого дурака в Хамме.

– Бог мой, Ла Гиш! Ты говоришь о регенте!

– Который однажды может стать королем Франции. Я вполне отдаю себе в этом отчет.

Де Бац нахмурился. Трудно сказать, чего было больше в его взгляде – негодования или недоумения.

– Ты, часом, не стал ли санкюлотом?

– У меня было такое искушение, когда пал Тулон.

Андре-Луи, во многом разделявший чувства барона, воскликнул с досадой:

– Тулон! Дался вам этот Тулон! Никак он не идет у вас из головы. Но вы же не будете отрицать, что в Тулоне фортуна сыграла с нами злую шутку?

– Буду. Злую шутку с нами сыграл граф Прованский. Ответственность за наше поражение я возлагаю только на него.

– На регента? Но это безумие!

Ла Гиш скривил губы.

– Вот как? Безумие? А вам известны факты? Вы знаете, что защитники Тулона несколько месяцев ждали приезда принца? Они хотели, чтобы он возглавил войска. Моде отправлял к его высочеству курьера за курьером. Уговаривал, торопил, объяснял, насколько присутствие принца воодушевит тех, кто поднял во имя него королевское знамя.

– Но в конце концов он же поехал, – напомнил Андре-Луи.

– Поехал, когда было уже слишком поздно. Да и то лишь потому, что я пристыдил его. Он отправился в Тулон в тот самый момент, когда роялисты, устав сопротивляться, смирились со своим поражением. Их обескуражило безразличие принца к героизму своих сторонников и к их страданиям. Об этом безразличии весьма красноречиво свидетельствовало отсутствие главы дома, под знаменем которого они шли умирать. И воля к победе постепенно покинула их.

Барон все же попытался защитить своего принца:

– Вероятно, он просто не мог уехать из Хамма раньше. Как можно судить его, не зная причин задержки?

– Вышло так, что я их как раз знаю. Регента удерживала в Хамме женщина. Банальная любовная связь оказалась для этого неповоротливого кретина важнее долга и всей крови, которая за него лилась.

– Вы сошли с ума, Ла Гиш!

Маркиз улыбнулся, устало и презрительно.

– Не сейчас. Когда я узнал об этом, то и впрямь едва не обезумел. Но с тех пор прошло время, и я успел осознать, что важен не человек, а дело. Дело – все, а человек – ничто. Поэтому я сожалею только об одном – что не пристрелил этого жирного негодяя, когда выяснил причину, удерживавшую его от выполнения священного долга. Сплетники оказались тысячу раз правы. Пока роялисты истекали кровью и умирали за него в Тулоне, глава королевского дома не мог найти в себе силы покинуть нежные объятия мадемуазель де Керкадью. Вероятно, он искал там утешения после измены госпожи де Бальби, которая, как поговаривают в Брюсселе, нашла себе русского любовника.

Гневно передернув плечами, маркиз резко повернулся к камину и снова протянул руки к огню.

В комнате за его спиной повисла неестественная тишина. Двое собеседников маркиза, казалось, не дышали. Только тихое звяканье севрских часов на каминной полке, отметивших половину десятого, нарушило это жуткое безмолвие.

Де Бацу показалось, будто невидимая рука сжала ему сердце. Барон застыл в кресле, глядя прямо перед собой, и боялся повернуть голову в сторону Андре-Луи, который сидел справа от него на расстоянии вытянутой руки.

Услышав имя Алины, Андре-Луи дернулся, словно от удара. Теперь он сидел неестественно прямо, как мраморное изваяние, и бледность его лица действительно не уступала белизне мрамора.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом маркиз, ощутив странную тишину у себя за спиной, обернулся и озадаченно посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Что, черт побери, с вами происходит?

Этот вопрос рассеял чары, которые сковывали Андре-Луи. Он поднялся на ноги и застыл в напряженной позе, с неестественно прямой спиной.

– Злой язык – признак жестокого сердца, – произнес он очень медленно, холодным язвительным тоном. – Я слушал вас с растущим недоверием, господин маркиз. Последнее ваше утверждение, низкое и лживое, доказывает никчемность прочих ваших слов.

Теперь и Ла Гиш, и де Бац тоже оказались на ногах. Барон впервые в жизни по-настоящему испугался. Ла Гиш с видимым усилием обуздал свой гнев.

– Моро, вы, должно быть, потеряли рассудок. Я не потерплю подобных выражений ни от одного человека в мире.

– Я сознаю это. И я к вашим услугам.

Де Бац бросился вперед и встал между ними.

– Стойте! Что такое? Mordieu! Сейчас не время для личных ссор. Дело превыше всего…

– Есть кое-что, что я ставлю превыше дела, Жан, – перебил его Андре-Луи. – Честь мадемуазель де Керкадью, которую запятнал этот лжец.

Ла Гиш шагнул вперед.

– Ах так! Parbleu! Возможно, во Франции и произошла революция, но все революции на свете…

– Остановитесь! Ради бога, остановитесь! – Барон стиснул локоть маркиза. – Послушайте минутку, вы оба! Слушайте, говорят вам! Ла Гиш, вы не знаете, вы не понимаете, что вы сказали…

– Не понимаю, что сказал? – Ла Гиш надменно посмотрел на барона сверху вниз. – Тысяча чертей, Жан! Ты тоже полагаешь, что у меня злой язык? Разве я похож на человека, который может с легкостью запятнать честь женщины?

– Судя по вашим словам, так оно и есть, – огрызнулся Андре-Луи, сверкнув глазами.

Де Бац поспешно заговорил, стремясь предотвратить новую провокацию:

– Вы доверились разговорам, сплетням, скандальным слухам, которые всегда есть вокруг имени принца…

– Доверился сплетням, говорите? Я что, похож на разносчика сплетен? Я говорю то, что знаю. Эти разговоры, эти слухи действительно ходили в Тулоне, когда я там был. Опасаясь вреда, который они могли нанести миссии принца, Моде отправил меня в Хамм сообщить его высочеству, что он должен немедленно приехать, – в противном случае его честь невозможно будет спасти. По приезде я стал выпытывать правду у д’Антрега, и д’Антрег не смог отрицать, что эти слухи обоснованны. Но это еще не все. Я потребовал, чтобы меня немедленно отвели к регенту. Я был в таком негодовании, что д’Антрег побоялся мне отказать. Мы застали принца врасплох в объятиях женщины. Говорю вам, я видел его собственными глазами. Я ясно выразился? Я нашел его в объятиях мадемуазель де Керкадью, в комнате мадемуазель в гостинице «Медведь».

Де Бац уронил руки, отшатнулся и издал вздох, полный отчаяния. При виде лица Андре-Луи его охватила жалость.

– Вы говорите, что видели… вы видели… – Андре-Луи не смог повторить слова маркиза. Голос, только что такой холодный и жесткий, внезапно сорвался: – О мой Бог! Это правда, Ла Гиш? Правда?

Неожиданный переход от гнева к горю, от угроз к мольбе поразил маркиза. Он подавил негодование и ответил серьезно и торжественно:

– Богом клянусь, это истинная правда. Разве стал бы я порочить честь женщины?

Несколько мгновений Андре-Луи смотрел на него пустыми глазами, потом закрыл бледное лицо трясущимися руками, колени его подогнулись, и он снова упал на стул. В памяти его всплыла сцена, подтверждавшая этот ужасный рассказ. Андре-Луи снова очутился в Кобленце, в гостиной «Трех корон». Перед ним стояла госпожа де Бальби, которая предостерегала его от опасности, которую таил в себе интерес его высочества к Алине, и предупреждала о намерении Мадам взять Алину с собой в Турин. Андре вспомнил, как пылко, чуть ли не гневно осуждала его Алина, когда он поставил под угрозу уважение, которое выказывал девушке Месье. И он, жалкий глупец, так и не сделал вывода, со всей очевидностью вытекающего из этой пылкости! Он вспомнил сцену в комнате принца в Хамме, когда Месье накинулся на брата, желая устранить все препятствия для отъезда Андре-Луи с де Бацем в Париж. Теперь, в свете ужасного открытия, сделанного Ла Гишем, поведение его высочества было совершенно понятным. Теперь Андре стало ясно, почему Алина ни разу не написала ему за все эти месяцы, почему не вняла последней настойчивой просьбе прислать хотя бы пару строк, написанных ее рукой.

Андре-Луи сел, уронив лицо в ладони, и зарыдал.

– Этот слизняк! Этот мерзкий жирный слизняк осквернил мою чистую белую лилию!

Ла Гиш отпрянул. Его лицо исказилось от ужаса. Он бросил вопросительный взгляд на де Баца, словно желая получить уже ненужное подтверждение.

– Они были помолвлены, Ла Гиш.

Маркиза охватило мучительное раскаяние.

– Андре! Мой бедный Андре! Я не знал. Простите меня. Я не знал.

Андре-Луи молча махнул рукой. Но маркиз все никак не мог прийти в себя. Его ястребиное лицо потемнело от гнева и боли.

– Что за принцу мы служим! Вот за кого мы гибнем! Как он последователен в своих поступках! Он не мог присоединиться к тем, кто сражался за него в Тулоне, потому что не мог оставить женщину, принадлежащую человеку, который сражался за него в Париже. Вот она, благодарность принцев! Знай я все это в Хамме, я определенно пристрелил бы этого жирного мерзавца!

Ла Гиш воздел руки, словно призывал в свидетели небо, потом с поникшими плечами повернулся к камину и мрачно уставился на огонь.

Де Бац пересек комнату и мягко обнял Андре-Луи за плечи. Но слова не шли барону на ум. Его горе было глубоким и искренним, но к нему примешивалась досада. Эта ужасная новость пришла так не вовремя! Она лишила Андре-Луи душевного равновесия в тот момент, когда он был так нужен им для выполнения стоявшей перед ними задачи.

– Андре! – тихо позвал он. – Мужайтесь, Андре!

Андре-Луи выпрямился.

– Уйдите, – попросил он. – Оставьте меня оба.

Де Бац посмотрел на него, потом перевел взгляд на маркиза и сделал ему знак. Вдвоем они тихо вышли из комнаты, оставив Андре-Луи наедине с его горем.