В это время Перпиньяно отбивался от семи или восьми мусульман, а папаша Стаке поддерживал его, с небывалой щедростью раздавая тумаки, которые вряд ли нравились недругам Креста. Услышав голос капитана янычар, Перпиньяно вдруг встрепенулся, раскидал противников и бросился к нему.

– Изменник! – бросил он в лицо янычару. – Получай!

И, сильно размахнувшись, изо всех сил влепил ему пощечину, похожую по звуку на удар хлыста.

Капитан янычар выругался и крикнул:

– Ага! Ты меня узнал? Я очень рад, но за эту пощечину ты мне ответишь, и расчет пойдет не на цехины и не на партии в кости!

– Лащинский!

Герцогиня с презрением отпрянула, словно брезгуя прикоснуться к этому человеку.

– Он самый, Медведь Польских Лесов, – отозвался капитан с нехорошей улыбкой. – Христианин дал Кресту пинка и сделался правоверным магометанином.

– Подлый отступник! – крикнула Элеонора. – Ты позоришь христианство!

– Зато взамен я приобрел симпатии прелестных гурий, что населяют магометанский рай, – отвечал поляк в своей обычной издевательской манере.

– Покончим с этим, – вмешался Метюб, начиная терять терпение. – Отведите эту женщину в каюту, отнесите раненого в лазарет, а всех остальных гоните в трюм. Не стоит терять время на пустые разговоры. Повинуйтесь, матросы.

– Вот как турки отплатили честным людям, которые пощадили пленных, – сказал обессиленный папаша Стаке. – Я говорил, их надо было скормить акулам.

– На что ты намекаешь, старик? – спросил Метюб. – Что за пленные?