Книга: Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
Назад: Глава IX Дуэль
Дальше: Глава XI Отплытие

Глава X
Выкуп

Никогда еще Джервас не испытывал такого унижения, как уходя в тот день из поместья Тревеньон. У другого такое унижение вызвало бы прилив злости, побуждающей к мелкому мщению, – случай всегда найдется. Сэр Джервас корил сам себя и мучился от стыда. Собственное поведение вызывало у него отвращение: он вел себя как дурно воспитанный школяр, и дон Педро обошелся с ним соответственно, проявив великодушие, что само по себе было жестокостью – своего рода воспитательной поркой для души.
Теперь ему не миновать презрения Маргарет, и оно оправданно – эта мысль была для него невыносима. В своем крайнем уничижении он именно так истолковал негодование Маргарет. Ослепленный им – ведь уничижение ослепляет не меньше тщеславия, – Джервас не почувствовал за негодованием Маргарет горячего участия.
Положение соперника было не намного лучше его собственного. Напрасно он защищался, приводя многословные доводы в свою пользу, выставляя напоказ собственное великодушие и сдержанность, позволившие сэру Джервасу покинуть поле боя без единой царапины. Леди Маргарет не желала, чтобы сэр Джервас был хоть чем-то обязан великодушию другого человека. Ей было крайне неприятно, что Джервас оказался в таком положении, и свое недовольство она беспристрастно выразила и Джервасу, и тому, кто поставил его в столь невыгодное положение. С доном Педро она отныне держалась отчужденно и холодно. Маргарет ясно дала ему понять, что определенное мнение о его поведении у нее уже сложилось и никакие объяснения ей не нужны, поскольку все равно не изменят ее точки зрения.
Вечером того же дня дон Педро предпринял отчаянную попытку оправдаться перед ней. Она со своим кузеном Фрэнсисом вышла из-за стола вслед за отцом, и дон Педро умолил ее задержаться на минуту. Она поддалась на уговоры, вероятно намереваясь в полной мере разъяснить ему, как велико ее негодование.
– Клянусь, – начал он, – вы жестоки со мной потому, что вас разгневала дуэль, которой я не мог избежать.
– Я больше не хочу об этом слышать.
– А теперь вы несправедливы. Нет большей несправедливости, чем осудить человека, даже его не выслушав.
– Нет никакой необходимости выслушивать вас, сэр, чтобы убедиться в том, что вы злоупотребили своим положением, злоупотребили моим доверием, позволившим вам сохранить оружие. Меня интересуют только факты, а факты, дон Педро, таковы, что вы в моих глазах пали бесконечно низко.
Она увидела, что гримаса боли исказила его тонко очерченное лицо; большие темные глаза смотрели на нее с мукой. Возможно, это несколько смягчило Маргарет, заставив выслушать дона Педро, не прерывая.
– Вы не смогли бы наказать меня более жестоко, – сказал он, – а ирония заключается в том, что кара постигла меня за действия, предпринятые с одним-единственным желанием – сохранить ваше доброе расположение, которое я ценю превыше всего. Вы говорите, я злоупотребил вашим доверием. Хотите выслушать мой ответ?
Он держался так смиренно, а его молящий голос был так музыкален, что Маргарет, хоть и с явной неохотой, дала согласие. И тогда он объяснился. Сэр Джервас явился к нему с неприкрытым желанием спровоцировать ссору. Он выбил лютню из рук дона Педро и позволил себе грубые намеки относительно его внешности.
Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда брошенное сэром Джервасом обвинение в трусости оказалось бы справедливым, а обвинения в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому, желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях самообороны, сделав дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны.
Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была расположена к милосердию; вынужденная признать, что приведенные доном Педро аргументы ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон и в последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе, он отныне предпринимал долгие прогулки в одиночестве и упражнял свой ум, беседуя о сельском хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфин или принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца.
Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна, что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то, что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет в полной мере оценила страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была к нему несправедлива, расценив отражавшуюся на его бледном лице и в глазах грусть как приличествующую случаю лицемерную уловку.
Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел на Маргарет, шла из глубины души.
Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро, типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем, бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с томными и беззаботными непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа, защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи. Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности – дерзость, скромности – жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь очаровать поклонника. За всю свою жизнь и за долгие странствия дон Педро не встречал еще женщины и вполовину столь желанной, завоевание которой стало бы для него источником большей гордости. А ведь их отношения складывались так хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби! Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его.
Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником.
Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен – иностранец – желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл.
О положении в обществе дона Педро де Мендосы-и-Луны можно было судить по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон.
Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от неожиданности при виде ожидавшего его человека. Он был похож на матроса – загорелый, крепко сбитый, чернобородый, в домотканой одежде и высоких сапогах. Под мышкой он держал большой, обернутый парусиной пакет. Поклонившись испанцу, он представился по-французски:
– К вашим услугам, монсеньор. Я – Антуан Дюклерк из Нанта.
Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился.
– Как же так? Я думал, дон Диего сам сюда пожалует? – спросил он надменно. – Со мной перестали считаться?
– Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но было бы неблагоразумно высадиться на берег ему самому.
– Так он стал благоразумным, да? – усмехнулся дон Педро. – Ну-ну. А вы кто такой?
– Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой ждет лодка с полудюжиной крепких гребцов из Астурии.
– Из Астурии? – переспросил приятно удивленный дон Педро.
– По приказу дона Диего мы наняли испанскую команду в Сантандере.
– Ага! – Дон Педро подошел поближе к французу. – А где же выкуп?
Тот протянул ему сверток.
– Он здесь, монсеньор.
Дон Педро взял сверток и подошел к окну. Он сломал тяжелые сургучные печати, вспорол кинжалом парусину и извлек длинную шкатулку из слоновой кости. Он поднял крышку. На подушке из пурпурного бархата покоилась нить безупречного переливающегося жемчуга, каждая бусина была величиной с воробьиное яйцо. Дон Педро взял ожерелье в руки, оставив шкатулку на диване возле окна.
– Дон Диего угодил мне, – произнес он наконец. – Так ему и скажите.
На лице моряка отразилось недоумение.
– Но разве вы, ваше превосходительство, не скажете ему это сами? Лодка ждет…
– Сегодня – нет, – прервал его дон Педро. – У меня не остается времени, чтобы собраться. Ждите меня завтра, когда стемнеет. К тому времени я буду готов.
– Как будет угодно вашему превосходительству. – В голосе Дюклерка прозвучало беспокойство. – Но отсрочка опасна, монсеньор.
– Жизнь всегда полна опасностей, мой друг, – с улыбкой, обернувшись к французу, сказал дон Педро. – Стало быть, завтра, когда стемнеет, в маленькой бухте, где ручей впадает в море. Да хранит вас Бог.
Дюклерк поклонился и ушел. Оставшись один, дон Педро с минуту постоял в нерешительности, держа на ладонях бесценное ожерелье, любуясь перламутровым блеском жемчужин, их радужной переливчатостью в лучах заходящего осеннего солнца. Он едва заметно улыбнулся, представив, как будет дарить ожерелье Маргарет. Наконец он легонько связал шелковые нити и вернулся в столовую.
Его светлость и Фрэнсис уже ушли, и Маргарет сидела одна на диване у окна, глядя на цветник с уже почти отцветшими цветами. Она посмотрела через плечо на вошедшего дона Педро, но он держал руки за спиной, и она не увидела ожерелья.
– Все хорошо? – поинтересовалась она.
– Все очень хорошо, миледи, – ответил он.
Маргарет снова посмотрела в окно на заходящее солнце.
– Ваш гость… заморский? – спросила она.
– Заморский, – подтвердил дон Педро.
Он направился к Маргарет. Под ногами у него похрустывал камыш, которым каждый день устилали пол в столовой. Дон Педро остановился у нее за спиной, а Маргарет продолжала смотреть в окно, выжидая, что он ей скажет.
Дон Педро тихо поднял руки, и, задержавшись на мгновение над ее золотой головкой, ожерелье скользнуло ей на шею.
Маргарет, ощутив легкое прикосновение к волосам и что-то холодное на обнаженной шее, вскочила, и щеки ее вспыхнули. Она подумала, что дон Педро коснулся ее пальцами. И хоть он улыбнулся, слегка поклонившись ей, его пронзила боль от возмущения, мелькнувшего на ее лице.
Увидев ожерелье, она поняла свою ошибку и смущенно, но с чувством облегчения засмеялась.
– Клянусь, сэр, вы испугали меня. – Она приподняла ожерелье, чтобы разглядеть его получше, и, осознав великолепие подарка, осеклась. Краска сошла с ее лица.
– Что это?
– Выкуп, который мне привезли из Испании, – спокойно ответил он.
– Но… – Маргарет была потрясена. Она достаточно хорошо разбиралась в драгоценностях и поняла, что на груди у нее – целое состояние. – Но это неразумно, сэр. Оно стоит огромных денег.
– Я предупреждал вас, что, если вы предоставите мне определить сумму выкупа, я оценю себя дорого.
– Но это королевский выкуп, – сомневалась она.
– Я почти королевского рода, – заявил он.
Маргарет продолжила бы препирательства, но он положил конец спору, заметив, что такая мелочь не стоит ее внимания.
– Зачем нам вести разговоры о пустяках, когда каждое ваше слово для меня дороже всех этих дурацких жемчужин, вместе взятых?
Никогда раньше дон Педро не решался говорить с Маргарет таким тоном: в голосе его звучала любовь. Она смотрела на него широко открытыми от изумления глазами. А он объяснял ей свои намерения.
– Я вручил вам выкуп, и час моего отъезда приближается – слишком быстро – увы! Итак, с вашего позволения, если вы освобождаете меня от данного вам слова чести, я завтра ночью уплываю в Испанию.
– Так скоро, – сказала она.
Дону Педро, который, несомненно, заблуждался в своих надеждах, показалось, что она произнесла эти слова с грустью; тень, промелькнувшую на ее лице, он принял за сожаление. И это подстегнуло его решимость. Дон Педро утратил привычное самообладание.
– Вы говорите «так скоро»! Благодарю вас за эти слова. В них – зерно надежды. Они придают мне смелости сказать то, что иначе я бы сказать не отважился.
Звенящий голос, сверкающие глаза, румянец, проступивший на бледном лице, не оставляли сомнений. Женщина в ней затрепетала от тревожного предчувствия.
Дон Педро склонился к ней.
– Маргарет! – Он впервые произнес ее имя, произнес ласковым шепотом, любовно растягивая каждую гласную. – Маргарет, неужели я уйду из вашего дома, как и пришел? Неужели я уйду один?
Маргарет не хотелось поощрять дальнейшее объяснение, и она притворилась, будто не поняла, к чему он клонит, оставив ему тем самым путь для отступления.
– Не сомневаюсь, что на судне у вас есть друзья, – сказала она с деланой небрежностью, стараясь успокоить бьющееся сердце.
– Друзья? – отозвался он с презрением. – Друзей, власти, богатства у меня предостаточно. Мне бы хотелось разделить с кем-нибудь все, что у меня есть, все, что я могу дать, а я могу дать так много! – И он продолжал, предупредив ее возражения: – Неужели вам не жаль растратить жизнь впустую в этом медвежьем углу варварской страны? А я открою вам целый мир, сделаю вас богатой и могущественной. Перед вами будут преклоняться, вам будут завидовать, вы станете самым дорогим сокровищем двора, королевой из королев, Маргарет!
Она невольно сжалась. Что ж, она сама во всем виновата: прояви она должную осторожность, дон Педро сейчас не бахвалился бы перед ней. Впрочем, бахвальства в его манере не было. Тон его был уважительный и скорее смиренный, чем самонадеянный. Он не сказал ни слова о любви. И тем не менее каждое его слово красноречиво говорило о любви. Дон Педро умолял ее, и это была мольба о любви.
Конечно, в нарисованной им картине был искус, и, возможно, ею завладел на секунду соблазн обладать всем, что он ей предлагал. Быть могущественной, богатой, чтобы перед тобой преклонялись, чтоб тебе завидовали. Вращаться в высшем свете; возможно, вершить людские судьбы. Все это означало пить полной чашей прекрасное дорогое вино жизни, променять на эту пьянящую чашу пресную воду своего корнуоллского дома.
Если жар соблазна и коснулся Маргарет, то лишь на мгновение, на шесть биений сердца. Когда Маргарет заговорила снова, она была спокойна, сдержанна, верна самой себе.
– Дон Педро, – мягко начала она, – не стану притворяться, будто я вас не понимаю. Разумеется, я не могу принять ваше предложение. Благодарю за оказанную честь. Да, это честь для меня, поверьте, мой друг. Но… – Она помедлила и едва заметно пожала плечами. – Это невозможно.
– Почему же? Почему? – Правая рука дона Педро взлетела, словно он хотел обнять Маргарет. – Какая сила в мире может этому помешать?
– Никакая сила не заставит меня это сделать. – Маргарет поднялась и посмотрела ему прямо в глаза искренним, честным взглядом. – Я не люблю вас, дон Педро, – сказала она, окончательно развеяв его надежды.
Он дрогнул, как от удара, невольно отступил, отвернулся. Но, быстро оправившись, снова перешел в наступление.
– Любовь придет, моя Маргарет. Разве может быть иначе? Я знаю, как пробудить вашу любовь. Я не заблуждаюсь: любовь рождает любовь, а моя любовь безмерна и непременно найдет отклик в вашем сердце. – Дон Педро был бледен как полотно, отчего его борода казалась еще чернее. Его выразительные глаза страстно заклинали Маргарет. – О, поверь мне, дитя мое! Доверься мне! Я знаю, я знаю. Мой опыт…
Она деликатно остановила его.
– Вероятно, вашего опыта недостаточно, чтобы заметить: ваша настойчивость причиняет мне боль. – Маргарет улыбнулась своей открытой ясной улыбкой и протянула ему руку. – Останемся добрыми друзьями, дон Педро, ведь мы были друзьями с того дня, как вы сдались мне в плен.
Медленно, нехотя он протянул ей руку. Маргарет, перебирая левой рукой жемчуг на груди, сказала:
– Память о нашей дружбе для меня дороже, чем это ожерелье. Не отравляйте же ее.
Дон Педро вздохнул, склонившись над рукой Маргарет, и почтительно поднес ее к своим губам.
Еще до того, как дон Педро ощутил по тону Маргарет безнадежность, до ее дружеской откровенности, воздвигшей между ними более прочный барьер, нежели холодность, он признал, что потерпел поражение. Ссылаясь на свой опыт, он не восхвалял себя. Дон Педро лучше других разбирался в человеческой природе, и это знание не позволяло ему упорствовать в ошибке.
Назад: Глава IX Дуэль
Дальше: Глава XI Отплытие