В течение года Японский архипелаг скроется в водах океана…

Сообщение японского правительства потрясло мир. Однако рядовые японцы прореагировали на него неожиданно спокойно. Впрочем, их состояние правильнее было назвать душевной опустошенностью. Не было случая, чтобы человек с воплями и стенаниями выскочил на улицу. Люди слушали обращение премьера к народу, и их лица постепенно застывали, превращаясь в ничего не выражающие маски. Возможно, они просто не знали, что теперь следует делать. Все было слишком неожиданным и слишком невероятным.

Через минуту после речи премьера зазвонили буквально все телефоны Японии.

Телевизор смотрел?.. Передачу слышали?.. Япония утонет как это так?.. Что ты об этом думаешь?.. Послушай, что же делать?.. Скажи мне, что я должна предпринять?.. Как же теперь быть?.. Алло, алло, это я… Слышала новости? Да, я немедленно возвращаюсь домой. Так я же и говорю, немедленно еду домой, а ты пока забери детей из школы…

Как ни странно, нигде не возникло бурных обсуждений и споров. Люди, стараясь не встречаться друг с другом глазами, брались за телефонную трубку иди же молча барабанили пальцами по столу, уставившись взглядом в пространство.

Да это был не тот вопрос, который можно было обсуждать на работе или на улице. Удар не скользнул по поверхности буднично-повседневной жизни, а пришелся в самую глубину бытия, каждый думал в первую очередь о себе — как же теперь быть ему лично?..

Из-за неожиданно короткого дня часы пик по всей стране начались часа в два пополудни. Транспортные узлы в городах были переполнены. В Токио Гиндза, Мару-ноути, зелень императорского дворца, высотные здания, дороги, железнодорожные пути уже покрывались бледно-серым вулканическим пеплом. Вода в окружавшем императорский дворец канале приобрела молочный оттенок, белые лебеди испуганно жались к выложенным камнями стенкам.

Ступая по шуршащим под ногами хлопьям, люди с застывшими серыми лицами торопливо шли и шли по тротуарам к станциям и остановкам.

Довезет ли до дому электричка, поезд, автобус, такси?

А до какого места можно пройти, проехать?

Людьми двигал страх, пережитый во время Большого токийского землетрясения, когда в одно мгновение были парализованы все средства связи и транспорта гигантской столицы. Всеми владела одна мысль — любыми средствами добраться домой! Внешняя оболочка будней столицы в разгар рабочего дня вдруг растаяла и потекла, словно разогретый жир. Обычно по вечерам эта оболочка тает постепенно, уступая место мерцающему неону, который напоминает о бьющей ключом ночной жизни столицы. Но сейчас под горячим пеплом, который попадал в глаза, забивался в ноздри, оседал горечью во рту, люди спешили по домам. С сумасшедшей скоростью проносились пустые такси, казалось в паническом страхе удиравшие от пассажиров. Водители, как и все, торопились домой, к семьям.

Домой!..

Беззвучно кричал весь город, осыпаемый шуршащими серыми с рыжинкой хлопьями.

Что бы там ни было, домой!

А что потом? Что предпринять дома? Как быть? — вихрем проносилось в голове каждого, но эти мысли не задерживались. Самое главное сейчас — собраться всей семьей. А думать, размышлять, что-то делать — это все потом…

Нашлись и такие, кто остался на работе. Это в основном были холостяки и молодежь, живущая в общежитиях. Студенты, наоборот, покидали общежития и спешили в университеты, чтобы в кругу приятелей обсудить положение. Но если и собирались где-либо небольшие группы, люди главным образом невесело молчали. Кое-кто бросился к вокзалам, решив отправиться на родину.

Однако выехать из столицы на запад было уже невозможно. Поезда в этом направлении шли только до Хирадзука, а по линии Токио — Нагоя — только до Ацуги, да и то движение скоро прекратилось. Центральная железнодорожная линия к западу от Хатиодзи тоже вышла из строя. Двести пятьдесят тысяч приезжих из Кансая оказались отрезанными от своих городов. «Мегалополис Токайдо» был рассечен надвое, сообщение между востоком и западом Японии стало возможным только по воздушному и водному путям. Недавно восстановленный аэродром Ханэда опять закрылся. Шли работы по сооружению дамбы — во время приливов взлетные дорожки заливало из-за усилившегося опускания всего прилегающего к аэродрому района. Единственный действующий столичный аэропорт Нарита, который обслуживает и внутренние, и международные рейсы, в любую минуту мог выйти из строя из-за перегрузки. Три дня назад в городах Кисарадзу и Ирима для внутренних пассажирских рейсов открыли аэродромы военно-воздушных сил самообороны, но они могли принимать только самолеты средних размеров. Пришлось использовать военные транспортные самолеты. Из Токийского порта, который еще не был восстановлен после цунами и не мог принимать крупные лайнеры, один за другим выходили на Кансай и на Кюсю переполненные пассажирами небольшие суда.

После взрыва Фудзи слой пепла парализовал наземный транспорт столицы. Снегоуборочные машины расчищали улицы. Легковые автомобили еще могли кое-как пробираться по ним, но машин становилось все меньше — начал сказываться недостаток бензина, потребление которого уже было взято под государственный контроль и строго нормировалось.

Чрезвычайное положение, введенное в столице после Большого землетрясения и длившееся три месяца, два месяца назад было отменено, а сейчас его ввели снова и не только в Токио, по и по всей стране.

— Возможно, потребуется внести некоторые коррективы в распределение судов, — докладывал комиссии по эвакуации начальник управления морских перевозок. — После взрыва Фудзи кое-кто из иностранных судовладельцев заговорил об отмене рейсов уже зафрахтованных нами судов под предлогом, что в связи с увеличившейся опасностью профсоюзы требуют повышения заработной платы. Однако это все уловки, чтобы повысить стоимость фрахта на роскошные лайнеры, установленную до правительственного сообщения. Короче говоря, к сожалению, приходится констатировать такую тенденцию.

— Правительство ведет переговоры с американским президентом о выделении нам, кроме седьмого, еще и первого флота, — сказал председатель комиссии. — А разве у нас никого нет, кто имел бы влияние в Международном обществе судовладельцев?

— Разумеется, есть. Но чтобы заставить их сказать «да», потребуются наличные.

— Кажется, уже достаточно сунули правлению… — заметил один из членов комиссии. — А им, видно, все мало…

— Да. Дело в том, что подобные ситуации возникают в самых разных областях. События развиваются неожиданно быстро, и заготовка золота, платины и иностранной валюты, которую мы проводим за рубежом, пока дала лишь три четверти намеченной суммы. А тут еще эти судовладельцы… Мы можем оказаться перед огромным дефицитом.

— Ничего не поделаешь… — сказал другой член комиссии. — Суда следует получить любой ценой. Общий тоннаж торговых судов Японии составляет двадцать шесть миллионов тонн — это ничтожно мало, чтобы перевезти сто десять миллионов человек. К тому же львиная доля торгового флота приходится на танкеры.

— А как обстоят дела с самолетами? — поинтересовался председатель комиссии. — Авиакомпании не собираются повысить цены?

— Пока нет. Но, я полагаю, что в крайней ситуации особенно рассчитывать на авиатранспорт не следует, — начал член комиссии, ответственный за воздушные перевозки. Аэропорты, как вы знаете, — слабое место Японии. Только Нарита, Итами, Итадзукэ и Титосэ способны принимать крупные трансконтинентальные авиалайнеры. Но если начнутся землетрясения или наводнения, то и на эти аэропорты вряд ли можно будет положиться…

— А какое число машин может быть обеспечено?

— Пока точной цифры назвать не могу — еще не закончились все переговоры с авиакомпаниями… Но, думаю, речь может идти о тридцати процентах всех имеющихся в мире самолетов. Не оставаться же всему миру из-за нас без авиатранспорта. Речь идет только о самолетах гражданской авиации дальнего и среднего действия, которые нам удастся получить на неделю, когда наступит самый критический момент. Не надо забывать и о пропускной способности аэропортов. Для Нариты максимум — тысяча взлетов и посадок в сутки, а для Итами — шестьсот. Американцы обещают выделить стратегические транспортные самолеты ВВС, в частности гигантские транспортники С5-А. Но для таких машин паши аэродромы не пригодны… Так что мы просили выделить нам побольше средних машин.

— ВМС Индонезии и правительство Китая тоже предложили свою помощь… Но мы не можем возлагать на них больших надежд, — сказал начальник управления морских перевозок. — Советский Союз ответа еще не дал, но по полученным сведениям, большой транспортный флот СССР в настоящее время через Северный Ледовитый океан направляется в Тихий. Так что скоро, надеюсь, мы получим ответ.

— Советский Союз, Северная Корея, Китай… — сказал один из членов комиссии. — Наши ближайшие соседи, а мы не можем эвакуироваться в эти страны, как бы нам этого ни хотелось… Нелепо как-то.

— Давным-давно следовало позаботиться о дружбе и культурном обмене с этими странами! — в крайнем возмущении стукнул кулаком по столу член комиссии от оппозиционной партии. — А Япония со времен Мейдзи делала все, чтобы превратить их в своих врагов. То экономическая, то военная агрессия, то шли на поводу сторонников холодной войны, представляли свою территорию для военных баз… В общем, проводили типично империалистическую политику. Сами виноваты, сами уготовили Японии судьбу азиатской сироты. Даже в послевоенное время мы совершенно не занимались воспитанием молодежи в духе дружбы и терпимости к народам Азии. Так и не преодолели высокомерия и чувства превосходства по отношению к ним. В интернациональном восприятии японца страны Азии начисто отсутствуют. Что такое современные японцы? Запрограммированные на интенсивную экономическую деятельность животные с большой мошной, которые с презрением взирают на бедных и «незапрограммированных» азиатов. Что можно от них ожидать, если позволить им переселиться в свою страну?

— Теперь, пожалуй, поздновато об этом говорить, но Япония действительно стремилась лишь к тому, чтобы попасть в ряды «европейских» держав, — согласился председатель. — Надо сказать, в какой-то мере мы преуспели. Да и наша самоизоляция от Азии ничему не вредила. И потом, всегда оставалась возможность в случае чего спрятаться на наших четырех островах и спокойно себе торговать и вести дела с другой стороной земного шара, отстоящей от нас на десять тысяч километров. А теперь речь идет о том, что острова, на которых мы могли бы спрятаться, исчезнут…

— Да, в комиссии по размещению эвакуированных головы трещат, — сказал член комиссии, представляющий прессу. — Провели опрос среди населения, куда бы кто предпочел эвакуироваться. Подавляющее большинство назвали Америку, Европу и Австралию. А вот в Юго-Восточной Азии предпочитают Гонконг, Бангкок и Сингапур. По-видимому, эти люди побывали там в качестве туристов.

— Нельзя ли принять соответствующие меры против крайне правых элементов, которые распространяют клеветнические слухи о Китае и Советском Союзе. Если прежде они говорили, будто эти страны собираются напасть на нас, но теперь внушают людям, будто, поселившись там, японцы окажутся на положении рабов, — сказал член комиссии от оппозиции. — Такие типы не должны свободно разгуливать в столь ответственный момент! Разумеется, вся вина здесь падает на стоящую у власти правящую партию; как бы ни менялся за последние годы состав кабинета, правительство всегда с чрезмерным усердием поддерживало антикоммунистическую политику США и тем самым молчаливо одобряло психологию и действия подобных типов.

— Этот вопрос уже обсуждался на высшем уровне, — поглаживая переносицу, произнес председатель. — Безусловно, необходимо принять меры в отношении крайне правых, но, конечно, не нарушая конституции…

— В самом деле, ни одна страна не допускает у себя такого разгула клеветы на иностранные государства, как Япония. Япония совершенно лишена ощущения, что она член международного сообщества, — заметил член комиссии от правящей партии, представитель дипломатических кругов. — Не может ли возможность выбора места эвакуации привести к крупным беспорядкам? Ведь при данных обстоятельствах, очевидно, нельзя будет избежать и принудительного распределения.

— Ничего другого не остается, как только вбить в головы наших соотечественников, что это не туристическая поездка, а эвакуация ради спасения жизни, — нахмурился председатель. — Но давайте к делу! Прошу продолжить доклад.

— Воздушный транспорт в самых идеальных условиях за десять месяцев сможет перевезти десять миллионов человек на расстояние в пять тысяч километров, или двадцать миллионов человек на расстояние в две с половиной тысячи километров. Но повторяю, я говорю об идеальном варианте. Ведь не известно, до каких пор наши аэропорты будут в состоянии работать.

— Положение в аэропорту Осаки вам известно, но и у аэропорта Нарита тоже есть свое слабое место, — заметил начальник Управления гражданской авиации. — Это горючее. Нефтепровод из порта Касима сильно пострадал от землетрясения и восстановлен пока только на три четверти. А если сильные землетрясения будут продолжаться, горючее придется доставлять по воздуху. Надо полагать, что и внутренние водные пути выйдут из строя. Самое слабое место удаленных от морских портов аэродромов в том, что танкеры не могут непосредственно доставлять туда горючее.

— Не лучше положение и с морскими портами, — сказал начальник Управления морского транспорта. — Уже сейчас тридцать процентов причального оборудования портов тихоокеанского побережья вышло из строя, а на побережье Японского моря парализована десятая часть портов. Если опускание тихоокеанского побережья и поднятие побережья Японского моря будут продолжаться такими же темпами, то в течение четырех месяцев причальное оборудование всех портов страны станет непригодным к использованию. Тогда следует рассчитывать только на погрузку в открытом море. А сколько народу можно перевезти к кораблям на лодках?..

— Требуются десантные суда, — произнес председатель. — Ничего другого не остается, как обратиться к морским силам самообороны и к командованию ВМС США. Среди десантных есть и крупные суда, водоизмещением в две с половиной тысячи тонн… На них и тапки грузят.

— Да, во время войны во Вьетнаме на них из Иокогамы в Сайгон возили военно-стратегические материалы…

— Точно! На таком судне после войны я репатриировался в Японию с южных островов. Качает, никаких удобств. Сколько больных и раненых погибло от тропической жары, дистрофии…

— Если не ошибаюсь, тогда из-за рубежа вместе с военнослужащими было репатриировано одиннадцать миллионов человек, — заметил дипломат.

— Но за какой срок! Почти за десять лет! — горько усмехнулся председатель. — Ведь это же безумие — за десять месяцев сто десять миллионов…

Японский архипелаг била мелкая дрожь. С островов Кюсю на юге и до острова Хоккайдо на севере беспрестанно происходили землетрясения силой от двух до четырех баллов. На обоих концах Японии одновременно активизировались вулканы Асо и Токати. Уже более месяца не пользовались железнодорожным тоннелем через пролив Цугару — в тюбинги сильно просачивалась вода. Землетрясение в семь баллов, которое произошло на севере Кюсю и на западе Хонсю, вызвало сдвиг почвы на участке длиной в семь километров с горизонтальным смещением на два метра и вертикальным — на семьдесят сантиметров. В результате разрушились автомобильный и железнодорожный тоннели между Симопосэки и Модзи. Чудом уцелел только мост, опоры которого сдвинулись на полтора метра.

На Кюсю вскоре началось извержение Кирисима и Сакурадзима. Тихоокеанское побережье острова, опустившись на три метра, на какое-то время замерло, по вскоре вновь стало опускаться с еще большей скоростью.

В Центральной Японии произошло извержение Якэдакэ и Татэямы.

Люди словно окаменели. Никак не проявляя внешне своего волнения, они ждали указаний правительства. В крае Кансай почти полностью отрезанном от Токио, не получали даже столичных газет. Связь между этими районами осуществлялась теперь только по радио и телевидению, правда, еще действовали три факсимильных газетных кабеля. Был опубликован общий план эвакуации, но никаких конкретных указаний пока не поступило.

Начало эвакуации граждан намечалось на второе апреля. Согласно сообщению, в каждом районе префектуральные управления, городские и деревенские мэрии должны объявить время и место сбора и отправки. Но время шло, а объявлений все не было. Сразу после правительственного сообщения прекратили продажу билетов на международные авиарейсы. Постепенно началась эвакуация больных и необходимого медицинского персонала, однако их вывозили только в случаях готовности эвакопунктов. Люди, живущие вблизи аэропортов, все пристальней вглядывались в торопливо садившиеся и взлетавшие самолеты.

…Если транспортировка граждан временно прекращена, то почему ежедневно вылетает столько переполненных пассажирами самолетов?.. Кто эти пассажиры? Может, родственники важных правительственных чиновников, богачи со связями?.. Выходит, им можно?.. А как же мы?.. Что же, нас будут тут мариновать до последнего?.. Или того хуже — бросят на произвол судьбы?..

Вслух об этом пока не говорили, но в глазах людей, смотревших вслед улетающим самолетам, светились тревога и недоверие.

И все же люди еще не потеряли веры в общество и в правительство. Правительство как-нибудь справится… Эта надежда покоилась на глубоком сознании своего национального единства — ведь все они, и политические деятели, и чиновники, японцы.

Уж слишком долго в пароде воспитывалось представление о «целостности нации»… Чувство национальной сплоченности, чувство единства с «руководителями» заставило народ, несмотря на резкую критику правительства и военной клики, ощутить и собственную вину, когда после войны, прекращенной одним мановением императорской руки, предали казни тринадцать военных преступников. Это неискоренимое, похожее на детскую веру в родителя чувство — «он в крайнем случае всегда поможет», — все еще продолжая жить в народе, определяло «послушание и покорность судьбе» в условиях опасности.

Но наряду с традиционным непротивлением воле «заботливых отцов-правителей» в людях жила и другая система поведения. Она сложилась под влиянием резких противоречий в современном обществе. Суть этой системы сводилась к тому, что если у тебя взяли, если ты потерпел или был оскорблен, то надо поорать, потопать ногами, а то и кулаки в ход пустить… Впрочем, в подобных случаях люди почти никогда не действовали до конца всерьез. И это опять-таки определялось их подсознательным «сыновним» отношением к «отцам государства» и обществу. После бурной эмоциональной разрядки наступало некое умиротворение — мол, чего уже теперь, стоит ли безобразничать в собственном доме… Но сейчас ситуация была особой. В народе постепенно накапливались тревога и недоверие к правительству, и если пока они не находили выражения, то страх, который рос словно снежный ком, ежеминутно мог привести ко взрыву.

Тревожная атмосфера сгущалась не по дням, а по часам. Люди двигались автоматически, устремив взор в пространство. Если взгляды их встречались, то ужас, который они читали в глазах друг друга, лишь приумножал страх — каждый чувствовал себя загнанным зверем.

А земля все продолжала дрожать. И с неба беспрестанно сыпался белесый пепел…

Коммуникации постепенно выходили из строя. В городах, отрезанных от сельскохозяйственных районов, уже ощущался недостаток продовольствия. В Токио после землетрясения не прекращалось действие закона о контроле над ценами и нормированием продуктов питания, а теперь, в условиях чрезвычайного положения, все средства связи, транспорт, нормирование продовольствия и предметов первой необходимости и цены на них окончательно перешли под полный контроль правительства. Однако, как только закон о контроле был объявлен, с прилавков разом исчезли все товары. Правда, дней через десять, благодаря активному вмешательству правительства, положение удалось исправить. Но выход из строя: транспортной сети по всей стране нарушил товарооборот, превратив нехватку продовольствия в столице в серьезнейшую проблему.

— Карточная система? — раздраженно переспросил без времени постаревший мужчина и посмотрел на жену так, словно она была в этом повинна. — И когда же?

— Со следующей недели. А на этой неделе вообще не будут торговать.

Усталая, средних лет женщина вытащила из корзинки немного овощей и несколько пакетиков лапши быстрого приготовления.

— Но ведь до следующей недели еще три дня! — сказал муж, посмотрев на календарь. — Есть у нас дома хоть что-нибудь? Хоть какие-то запасы?

— Только четыре килограмма риса. С воскресеньем еще четыре дня… Ни мяса, ни овощей почти нет. Да, есть еще немного консервов…

— Почему же ты своевременно не запаслась? — муж был явно недоволен. — Ведь знала же, что так будет!

— Но в магазинах уже две недели почти ничего нет. Только очереди. Я ведь каждый день стою-стою, чтобы хоть что-нибудь купить… Стою и детство вспоминаю. Когда кончилась война, я училась в начальной школе. Кругом пожарища и очереди, очереди без конца… Голодно было… Вспоминается как дурной сон. Разве могло прийти в голову, что это повторится…

Она взяла пакет лапши.

— И это-то еле достала. Никто не хочет продавать. Хозяин магазина сказал, что оставил только для себя. Я уж потеряла надежду, хотела уйти. Но подумала о ребятах — ведь трое. Ну, стою, задумалась. Хозяин и шепчет мне на ухо: «Оку-сан, мне нет смысла брать деньги, но, если у вас есть кольцо с драгоценным камнем, могу поменять…»

— И что же… — с возмущением выдохнул муж. — Поменяла?! Какое кольцо?..

— Ну, помнишь, когда ты получил премию, то подарил мне в день рождения…

— Кошачий глаз? — хрипло спросил муж. — А-а… ну, это не очень дорогая вещь! Но… все же пятьдесят или шестьдесят тысяч иен стоила. И ты поменяла это кольцо на семь пакетов лапши?!

— Прости, пожалуйста! — тихо сказала жена, испуганно глядя на изменившегося в лице мужа. — Ну… я совсем не в себе была… и решилась…

— Мама, ужин скоро? — на лестнице раздался топот, и со второго этажа сбежал самый младший, ученик пятого класса начальной школы.

За ним спустились старший сын, ученик первого класса колледжа, и дочь-второклассница.

— Есть хочу… А что сегодня на ужин?

Родители переглянулись. Муж, вдруг вскочив на ноги, стал развязывать оби.

— Послушай… — испуганно сказала жена.

— Я отлучусь на некоторое время, — ответил он, переодеваясь. — К ужину не ждите. Отдашь детям.

— Но ведь поздно уже…

Шагая по ночным улицам в сторону станции, он злился на себя за наивный порыв любым путем добыть продукты. Когда кончилась война, он учился в четвертом классе гимназии. Ему казалось, что в памяти давно стерлись те дни, когда он беспрестанно думал только о еде. И вдруг сейчас он с неожиданной яркостью увидел, как они с отцом едва тащатся с тяжеленными рюкзаками за спиной… Потом переполненный поезд, они висят, вцепившись в поручни… И снова дорога… По горным тропам, далеко в глубь страны. Униженно просят у крестьян продать им хоть что-нибудь съестное. Наконец получают немного полугнилого горного батата и, набив рюкзаки, едут домой… Какая это радость для маленьких бледных и худеньких братьев и сестер: бататы такие вкусные!.. Грустно улыбаясь, мать смотрит на них, говорит, что сыта, ест только шкурки и хвосты… Каждый раз, отправляясь за продуктами, он вспоминал ее лицо с явными признаками дистрофии и эту улыбку… И тащил, стиснув зубы, рюкзак, лямки которого впивались в плечи… «Есть хочу», — явственно прозвучал в его ушах голос младшего сына и слился с голосами сестер и братьев, донесшимися из глубины тех далеких военных лет…

— Перестаньте! — крикнул он, останавливаясь во мраке и затыкая уши.

От собственного крика он пришел в себя, огляделся. На улице с редкими точками фонарей не было ни души. Нет, он не хочет больше слышать эти голоса. Никогда! Война давно кончилась, но путь из прошлого в сегодняшний день был долгим и мучительным. Сколько лет длился этот путь? Десять, двадцать? Наконец наступило такое время, когда он перестал видеть жуткие сны, не просыпался больше в холодном поту… Начал забывать… Неужели все это повторится?! Каждый раз, вспоминая те времена, он с удовольствием думал о детях — уж они-то не испытывают ничего подобного. И что же…

Неужели опять?.. Он стоял, застыв во мраке, подняв глаза к ночному небу, покрытому редкими облаками… Жизнь, которую он создал вот этими руками, до изнеможения трудясь в фирме, принеся в жертву все свои «желания»… Труд, упорный труд… Порой немного дешевого сакэ, чтобы как-то расслабиться… Свою жизнь с молодой женой он начал в крохотной, снятой в чужом доме комнатке, наконец дождались собственного жилья — построили двухкомнатную кооперативную квартиру… Появились дети… росли, пошли в школу… Пришлось арендовать дом. Потом наконец-то скопили деньги на задаток, купили участок земли, заплатив такую сумму, что, казалось, не содрали и себя только кожу. Построили свой дом, потом бесконечно выплачивали ссуду — полгода не прошло, как расплатились. Тридцать лет упорного труда, терпения. При одном воспоминании об этом тело покрывается липким потом. Да, он отказался от всех желаний, от всех надежд юности, вернее, сама юность принесена в жертву семье… Порой по ночам его охватывала безысходная тоска, он вскакивал и залпом выпивал стакан холодного сакэ, чтобы расслабиться. Упрекая детей в небережливом, легкомысленном отношении к деньгам и вещам, он частенько упоминал войну и тут же получал в ответ чуть ли не презрительное: «Ну и что? А мы-то здесь при чем?» И тогда он выходил из себя. Подавляя желание ударить, изображал подобие улыбки и от этого чувствовал себя еще более жалким. И опять пил, чтобы расслабиться… Но это… это все равно прекрасно… Лишь бы не те былые муки!.. Люди, словно волки, могли убить друг друга из-за гнилого батата… Дети даже представить себе такого не могут. Значит, его поколение страдало не зря… Ни за что на свете не дать детям пережить то, что пережили мы — было навязчивой мыслью его ровесников. С этой мыслью он пил горькое сакэ в дешевой забегаловке, веселился, говорил плоские шутки хозяйке заведения… Порой он даже распевал военные песни со случайным соседом по столику, человеком одного с ним возраста, и молодые парни смотрели на них с презрением. Ну и пусть, все равно было хорошо… Как бы то ни было, мы старались… Жизнь в Японии наладилась. Люди стали богаче, получили возможность чисто одевать детей и кормить их досыта. В последнее время о еде вообще не думали… Однажды, когда они только переселились в новый — собственный! — дом, он, подвыпив на радостях, крикнул «бандзай». Жена на него тогда рассердилась, а дети посмотрели с осуждением… И вот сейчас…

Неужто сейчас эта мало-мальски обеспеченная жизнь превратится в краткий сон?

Япония утонет… Это совершенно невероятно, но говорят, что будет именно так. Сто миллионов человек… Эти люди с превеликим трудом выбрались из пучины всех военных и послевоенных бедствий, полжизни потратили, чтобы терпением и трудом создать благополучие своим семьям и всей стране… И теперь, через несколько месяцев, все это исчезнет, канет в бездну в самом прямом смысле слова… Что их ждет? Переполненные самолеты и суда, если только на них удастся попасть, прозябание в чужой стране, которую никогда не видел, на земле, взятой «внаем», в бараках для беженцев, в лагерях… Жизнь приживалок с постоянным сознанием своей ущербности.

А какая жизнь ждет его самого? Сумеет ли он в неведомой стране все начать сначала. Ведь у него семья — жена, уже не очень молодая, и дети, еще не очень большие. Сумеет ли он найти работу? Сумеет ли приносить домой столько, чтобы все были сыты?

Ему уже за пятьдесят… И он очень устал… Опустив голову, он тихо брел в сторону дома… Но, нет, он еще повоюет! Он отец своих детей! Он муж своей жены! Он — мужчина! Зрелый человек! Ради них он еще раз принесет себя в жертву. Ну, что ж, не будет тихой жизни «человека на покое», на которую он рассчитывал по выходе со службы. Увольнительного пособия тоже не будет. Но какая ему разница? Разве до сих пор он получал удовольствие от жизни? Так что ему все равно. Да, в неудачное время родилось наше поколение, подумал он.

Земля загудела, опять началось землетрясение. Разом погасли едва светившиеся уличные фонари, послышался звон бьющихся стекол. С тяжелым стуком посыпалась черепица. Не обращая внимания на раскачивающуюся землю, он продолжал идти. Что толку убиваться и сетовать на судьбу! В старину сколько было людей, которые терпели еще большие страдания и так и умирали, ничего хорошего не изведав. Да и во всем мире сколько угодно обездоленных… Он все же пожил и в достатке — потому что родился именно в это время и не где-нибудь, а в Японии. Даже в гольф успел поиграть. Побывал за границей, правда, всего один раз… Однажды держал в объятиях гейшу, пусть не очень дорогую… Пятьдесят лет — и все сначала. Ничего не поделаешь — сначала, так сначала…

Он шел в раскачивающейся ночи. Сначала… сначала… Из его груди вырвался стон.

Вокруг не было ни души. Значит, никто не увидит, как он, уже не молодой человек, ладонью вытирает упорно катящиеся по щекам слезы и почему-то все время старается изобразить жалкое подобие улыбки.