Пройдя по переднему двору парламента, сплошь усеянному палатками редакций газет и трансляционными фургонами телевизионных компаний, Онодэра, Юкинага и Наката у главных ворот предъявили полицейскому пропуск и зашагали в сторону министерства финансов. Правительственные учреждения, сосредоточенные в центре, на улицах Нагата-то и Касамигасэки, казалось, совсем не пострадали, лишь на стенах некоторых старых зданий появились трещины и кое-где провалились мостовые и тротуары. Холм Оути-яма спокойно зеленел под солнцем, ярко светившим с совершенно чистого осеннего неба. В районе Тиода главный удар принял на себя участок, где находились улицы Юраку-те и Канда.

При беглом взгляде с этого холма вниз казалось, что районы Отэимати, Хибия и Маруноути остались такими же, как и прежде, сохранив привычную глазу линию высотных зданий, только над Юмэ-но-сима все еще поднимался дым пожарища. Но, посмотрев чуть внимательнее, вы видели, что во всех высотных зданиях вместо окон зияют черные провалы. Оконное стекло составляло особый дефицит. На улицах повсеместно попадались щиты «Осторожно! Берегите голову!», кое-где над тротуарами построили временные навесы. И все-таки пешеходы продолжали получать увечья от падавших оконных стекол. Среди повысившихся в цене товаров оказались странные, на первый взгляд неходовые, вещи. Например, шлемы из пластика. Теперь, выходя на улицу, люди надевали шлем, как раньше надевали шляпу.

— Какое странное зрелище! — невесело усмехнулся Наката, глядя на двигавшиеся внизу желтые, белые, красные шлемы. — Кажется, что все население Токио превратилось в строительных рабочих. Или студенты вышли на демонстрацию, ведь они всегда выходят в шлемах…

— Ну, что будем делать? — спросил Онодэра. — Зайдем в канцелярию премьер-министра? Может, Ямадзаки там?

— Зайдем или не зайдем, там он или не там, а план Д все равно, наверное, повис в воздухе… — Юкинага безнадежно махнул рукой. — Сейчас не до этого. Во всех учреждениях столпотворение. Оно и понятно — срочные меры и все такое…

— Все равно давайте заглянем, — сказал Наката. — Может, с «Есино» поступило какое-нибудь сообщение.

Повернув за угол, они буквально столкнулись с медленно шедшим им навстречу Ямадзаки. Маленький Ямадзаки, казалось, стал еще меньше. За эти дни он словно бы весь ссохся и постарел. Небритые щеки ввалились, вокруг глаз круги, на лицо свинцовый налет усталости.

— А-а… — Ямадзаки взглянул на них погасшим, тусклым взглядом. — А Тадокоро-сенсей?

— Все еще упрямо ждет в парламенте, — сказал Онодэра. — А какой смысл! Сколько ни жди, даже секретаря не поймаешь. Мы же говорили ему: повидать премьера не удастся. А он и слушать ничего не хочет.

— Мы уже десять дней подряд ходим туда… — Наката пожал плечами.

— Кстати, Ясукава нашелся?

Ямадзаки посмотрел на всех по очереди и едва заметно кивнул.

— Где? — нетерпеливо спросил Онодэра. — Целый, невредимый?!

— Я случайно заглянул в отряд самообороны Итигая, и там в санчасти оказался Ясукава. Рана у него пустяковая, но… работать он некоторое время не сможет… — Ямадзаки покрутил пальцем у лба. — Здесь у него. Амнезия. И даже не от шока, а от сильного ушиба головы.

— Забрать бы его оттуда! — сказал Онодэра.

— Нельзя! У него потеря памяти, он на самом деле немного тронулся. Я там оставил персоналу адрес его родственников. Наверное, свяжутся с ними. Он, конечно, наш товарищ… Ну, забрал бы я его оттуда, а дальше что? Работать он по может… Вы только подумайте, сейчас все больницы переполнены ранеными и полусумасшедшими. Еще счастье, что он попал в санчасть отряда самообороны.

И то правда, подумал Онодэра, с болью вспоминая по-мальчишески круглые щеки Ясукавы. Все больницы были действительно переполнены, пострадавших размещали даже в номерах люкс первоклассных отелей. Даже нуждавшихся в срочных операциях перевозили на вертолетах в другие провинции.

— Может, войдем в здание? — сказал Наката. — Ты кажешься усталым…

— Еще бы. Я ведь со станции электрички Итигая шел сюда пешком… — Ямадзаки уныло взглянул на свои запыленные, стоптанные туфли. — В поездах давка, прямо кошмар какой-то… Ведь подземка только на тридцать процентов восстановлена, и такси мало — по всей столице работает всего около семи тысяч машин… Как вы думаете, сколько таксисты берут от Итигая до центра с одного человека? Четыре тысячи иен!

— А как с восстановлением линии государственных дорог внутри города? — спросил Юкинага. — Ведь уже две недели прошло после землетрясения…

— Пока восстановлены процентов на семьдесят, кажется… — ответил Онодэра. — Больше всего пострадали линии от станции Отяномидзу до станции Суйдобаси и от Токио до Иокогамы.

— Теперь пожалеешь, что сняли трамвайные линии… — Ямадзаки усмехнулся. — Человек капризное существо! Сейчас, конечно, поздно об этом говорить, но ведь какой надежный транспорт трамвай!

В здании канцелярии премьер-министра царила суматоха, по коридорам сновали толпы народу. Пробираясь сквозь людской поток в специально отведенную для плана Д комнату, Наката спросил:

— Со стариком связались?

— С большим трудом, — пробормотал Ямадзаки. — Он в Хаконэ. Говорят, и во время землетрясения был там. Вчера один из его подчиненных навестил меня дома в Кедо. А Куниэда сейчас у старика, поехал к нему.

— Прекрасно! Тогда профессору Тадокоро незачем встречаться с премьером, лучше пусть старик ему скажет…

— Ну, как бы то ни было, планом Д какое-то время мы все равно не будем заниматься, — сказал Ямадзаки, взявшись за ручку двери. — Это столпотворение еще не скоро кончится. А когда кончится, тогда мы и будем что-то делать. Да ведь и это самое, если оно все-таки произойдет… произойдет не так уж скоро, верно?.. Лет через пять, не раньше…

— Это как сказать… — спокойно возразил Наката. — При самом грубом анализе данных, полученных в результате исследований на «Такацуки», вывели минимальный срок два года.

— Два года?! — Ямадзаки разинул рот. — Да ты это… всерьез?

— Я уже сказал, при самом грубом анализе. Это минимальная величина.

— Но ведь… — Ямадзаки потерянно посмотрел на всех. — Не верю, не могу! Я ведь тоже за это время кое-что выучил, занимался… При последнем землетрясении довольно много энергии высвободилось. И, я думаю, это означает оттяжку на некоторое время… Или я ошибаюсь? Юкинага-сенсей…

— Давайте поговорим об этом в комнате, — сказал Онодэра.

Комната, выделенная по указанию премьер-министра для осуществления связи с группой, занимавшейся планом Д, была небольшой. Там стояли простые письменные столы и стулья, шкаф для бумаг, железный шкаф, видавший виды диван, два кресла и журнальный столик. Когда в комнату набивалось человек пять, в ней сразу становилось тесно. Снаружи на двери не висело никакой таблички. Обещали дать еще двух сотрудников для ведения делопроизводства, по пока что их не было. Из посторонних сюда почти никто не заходил, разве что порой заглядывал секретарь начальника канцелярии, работавший в смежной комнате. Да и сами сотрудники, кроме Юкинаги и Ямадзаки, почти никогда здесь не бывали. Но теперь, когда контора в Харадзюку пришла в негодность, у них осталась только эта комната, где были собраны ценные материалы и документы.

— В суматохе отобрали городской телефон, страшно неудобно… — Ямадзаки подбородком показал на стол. — Даже чаю я вам не могу предложить. Воды выпьем, что-ли?

— Да ладно тебе, — улыбнулся Наката. — Ты лучше подумай, как бы нам связаться со стариком в Хаконэ. Или придумай предлог, чтобы прямо к нему отправиться.

— А где мы возьмем машину? Опять же экономия бензина. Да и телефонная связь только на шестьдесят процентов восстановлена, — Ямадзаки тяжело опустился на стул. — Вчера вечером к моим соседям вор забрался…

— Не выспался?.. — Онодэра широко зевнул. — Я тоже вконец устал.

— Где уж тут выспаться! У меня живут сейчас две семьи — родственники и знакомые. Маленькие по ночам плачут от страха… Напуганы, ведь и вправду все было очень страшно…

Ямадзаки устало потер лицо ладонями. Онодэра смотрел на него с каким-то удивлением, словно не узнавал. Кто он, этот человек с усохшим, уменьшившимся по крайней мере на размер телом? Еще совсем недавно он был способным преуспевающим чиновником. А сейчас это постаревший, до крайности утомленный отец семейства. Все семейные — люди терпеливые и грустные, подумал Онодэра с горечью. Ему-то легко. Но большинство мужчин его возраста, как и Ямадзаки, бесконечно терпеливые, смертельно усталые отцы семейства. Работают на совесть, изо всех сил, содержат жену и детей, следят за учебой, за воспитанием своих сыновей и дочерей с первых классов школы и до окончания университета, ютятся в тесных квартирах, отказывают себе во многом, сдерживают все свои порывы, потому что ответственны перед семьей, потому что должны строить жизнь своей семьи так, чтобы она не вступала в противоречия с обществом…

— Семья Катаоки, кажется, целиком погибла… — сказал Наката. — Ведь квартира у него была на улице Тамати.

Ямадзаки вдруг перестал растирать свое лицо.

— Сигарет нет? — спросил он.

Онодэра молча протянул ему пачку. Закурив, Ямадзаки с силой выпустил дым, словно хотел выдохнуть весь воздух из своих легких.

— Н-да, что ни говори, а землетрясение — событие страшное… — он нахмурил брови. — Сильный удар для Японии.

— Еще бы, — ответил Наката. — Но…

— А я, знаете, перестал верить… — Ямадзаки посмотрел в окно. — Неужели это может произойти на самом деле? Даже масштабы этого землетрясения кажутся мне чудовищными. А тут… не может быть… Изменения, которые по своим масштабам в сотни раз превзойдут нынешнее землетрясение… Нет, нет, это землетрясение меня убедило, что ничего подобного быть не может. Скорее всего, это бредовая фантазия тронувшегося умом старика-ученого…

— Многим, должно быть, так кажется, — сказал Наката. — И ученым в том числе. А у меня, наоборот, крепнет убеждение, что это произойдет. И явление это будет совершенно другого характера, чем настоящее землетрясение. Произойдут такие изменения в земной коре, каких мы себе даже и представить не можем. Конечно, будут и землетрясения, как вторичные явления… Но подлинные изменения будут происходить под тем слоем, в котором происходят землетрясения.

— Не могу поверить… — рассеянно повторил Ямадзаки. — Неужели?! Юкинага-сенсей, скажите…

Юкинага только едва заметно кивнул с непроницаемым лицом.

— И что же… тогда… что станет?.. Японцы… ведь сто миллионов… предприятия, дома…

— На мой взгляд, в худшем случае большинство погибнет, — сказал Наката. — Потому что подавляющее большинство людей не поверит. Будут сомневаться… Хорошо, если повезет и ничего особенно страшного не случится… Но нам тогда придется несладко, на нас посыплются все шишки, мы окажемся маньяками и жуликами. Будем преданы суду по обвинению в распространении вызывающих панику слухов и в растрате государственных средств. Несколько политических деятелей тоже будут отвечать вместе с нами. Я думаю, они это знают и, помогая нам, заранее готовятся к такому исходу. Но политические деятели, наверное, окажутся хитрее нас и как-нибудь выкрутятся. А если и предстанут перед судом, так заранее договорятся, кто им после окажет помощь за то, что они выступили в роли «жертв». А вот у нас не будет никакой поддержки. Из нас легче всего будет сделать козлов отпущения. Возможно, нас даже убьют. Линчуют. Если это на самом деле случится, пока то да се, пока будут сомневаться да спорить, положение будет все больше ухудшаться, и наступит такой момент, когда никакие меры уже не помогут. Вот тогда-то и произойдет настоящая катастрофа — погибнут миллионы и миллионы…

— Наката, вы нигилист! — тихо сказал Ямадзаки.

— Почему? Я оптимист. Если сработает совершенно или почти неведомый нам уравновешивающий балансир и этого не случится, а если даже и случится, но ограничится малыми масштабами, тогда пусть общество разорвет меня, растерзает, пусть меня навсегда вышлют из Японии… Я все приму, все! Да притом еще поздравлю и общество, и ту страну, которая называется Японией! А пока что я считаю, что мы должны работать, исходя из предположения, что оно произойдет, и тогда, быть может, наша работа принесет хоть крохотную пользу, хоть на один или два процента уменьшит предполагаемый ущерб. Вот и все. Один процент — это очень много. Один процент — это миллион дорогих нашему сердцу японцев. И они будут спасены… Нет, в том случае, если мы окажемся правы, мы не станем героями. Тогда ведь будет ад кромешный. А какой смысл хвастать в аду правильностью своих пророчеств!

— У меня дети, жена… — охрипшим голосом сказал Ямадзаки и, погасив сигарету, смял ее в пепельнице. — Не знаю, как вы… но когда думаешь о семье… Ну, конечно, кто-нибудь что-нибудь для них сделает… Но хорошо бы заранее отправить семью за границу… Хотя сейчас, в данной ситуации и это, наверное…

Ямадзаки снял телефонную трубку и долго ждал, пока ему ответят, потом сказал номер.

— Только через тридцать минут дадут Хаконэ, — сказал он, положив трубку. — Нет, я на самом деле не могу, просто не могу поверить…

— Мы сейчас анализируем все возможные варианты, строим модели с учетом различных отклонений… Еще немного и сможем предсказать более точно… — сказал Юкинага. — Нам бы чуточку побольше данных… и…

— И все-таки невозможно предсказать, когда это произойдет, — возразил Наката. — Действительно ли произойдет, как произойдет, в каких масштабах… Абсолютно точно ничего не предскажешь, сколько бы данных мы ни собрали. Единственное, что мы можем, это уточнить вероятность ожидаемого явления… В этой игре «да — нет» я, полагаясь на свое чутье, ставлю на «да» и буду счастлив, если проиграю.

— А как ваше чутье, не обманывает вас?

— В пятидесяти случаях из ста не обманывает. Но я всегда играю по крупной, так что, когда мое чутье меня подводит, бывает настоящий кошмар.

Ямадзаки, усмехнувшись, встал из-за стола.

— Хорошо бы вытащить профессора Тадокоро из парламента. Машину я как-нибудь добуду. Обману кого-нибудь и заберу. Без талона на бензин… — сказал Ямадзаки и, уже выходя из комнаты, добавил: — Если попадусь, в порядке дисциплинарного взыскания освободят от занимаемой должности.

— Наката-сан, вы холосты? — тихо спросил Юкинага.

— Нет, женат. Детей, правда нет…

— Ее судьба не тревожит вас?

— Она сейчас в Европе. Развлекается… — Наката вдруг неестественно громко расхохотался. — Не заставляйте меня думать о глупостях…

— А вы не раздельно живете?

— Что вы! Откуда у вас такие мысли? Я даже влюблен, и она тоже… — Наката чуточку смутился. — Я частенько думаю, имел ли я право как человек женатый браться за такое дело, которое не сулит ничего, кроме неприятностей. Моя жена из богатой, даже очень богатой семьи, ее отец крупный ученый… Я вырос не в такой роскоши, но все же в достатке… Короче говоря, голодать мы не будем. Вот и выходит, что я не только имею право, но даже обязан заниматься всем этим…

— Вот оно как… — сказал Онодэра. — А вы, пожалуй, действительно нигилист.

— Может быть, — просто согласился Наката. — Иногда я начинают сомневаться, действительно ли я люблю Японию, японцев. Но любить и спасать, ведь вещи разные. В данном случае, пусть я не люблю японцев, но все равно, если смогу их спасти, должен отдать этому все силы… Да… даже если за это мне придется поплатиться собственной жизнью…

Все дороги в Хаконэ где-нибудь да были повреждены. Чаще всего это были косые разломы почвы. Приходилось их объезжать. Да еще масса машин, так что ехали со скоростью немногим больше десяти километров. В Хаконэ прибыли после полуночи.

Хаконэ тоже немало пострадал. В районе Тоносава то и дело попадались полуразрушенные здания, в некоторых местах не было электричества. И все равно гостиницы и кемпинги были переполнены беженцами из Канагавы и Токио. Спиральная дорога на отдельных участках стала непроезжей из-за обвалов, в ряде мест двигаться можно было только по одной стороне.

На пути из Убако к вершине Кодзири-тогэ в криптомериевую рощу сворачивала малоприметная частная дорога. Когда машина взобралась на самый верх крутого подъема Цудузураорэ, показался одноэтажный дом, окруженный живой изгородью. Остановив машину у ворот с перекладиной, водитель сказал несколько слов по интерфону. Открылась дистанционно управляемая калитка.

В саду лежали груды желтых листьев, их, видно, специально не убирали. Среди них валялся упавший каменный фонарь в стиле «орибэ», на мху остался глубокий след от сорвавшегося плафона. Значит, здесь тоже ощущались толчки.

Старик одиноко сидел в комнате размером в десять татами, греясь у вделанной в пол жаровни. Сидел он на низеньком стуле с сиреневой атласной спинкой. На нем были кимоно и накинутая сверху темно-коричневая стеганая безрукавка. Шея обмотана белым фланелевым шарфом. Он сильно сутулился и казался очень маленьким. Над полуприкрытыми веками лохматились белые брови. Казалось, он дремлет. Непонятно было, заметил ли он, как гости во главе с профессором Тадокоро присели у седзи, впрочем, голова его чуть качнулась.

— Да, что ни говорите, Хаконэ есть Хаконэ, холодно!

Профессор сказал это очень громко, нисколько не считаясь с обстановкой. Его плохо натянутые носки зашлепали по татами.

Девушка в коротком, слишком скромном для ее возраста кимоно провела их в комнату и усадила вокруг жаровни. Ее густые волосы были собраны на затылке в узел. Огромные глаза, на лице ни тени косметики, твердо сжатые губы, производившие впечатление упрямства. Но когда она улыбалась, показывая ровные зубы, лицо ее делалось удивительно наивным.

— Вас тут тоже немного потрясло, — сказал профессор Тадокоро, поглядывая на токоно-ма за спиной старика. Там по отделанной песком стене у столба из древнего ствола криптомерии бежала трещина. Внизу, на полу из черной древесины персимона, лежали песчинки.

Рассматривая картину южной школы, висевшую на токоно-ма, Юкинага сказал:

— Работа Таномура Текуню?

— Хороший глаз, — старик едва слышно рассмеялся. — Однако подделка. Хорошо сработана. Любишь картины южной школы? А Тэссая?

— Нет, не очень… — запнулся Юкинага.

— Да? Я тоже не очень люблю. В моем возрасте такие картины надоедают.

Девушка подала чай, изящно ступая маленькими ногами в белых таби. Походка, выработанная при занятиях танцами театра «Но», подумал Юкинага. В чашках, которые им подали, был не чай, а какой-то напиток с плававшими в нем коричневатыми растениями.

Орхидея, определил Онодэра, сделав один глоток.

Сквозь вившийся над чашкой парок он смотрел на густо-красный цветок кровохлебки, поставленный в вазу из тропического бамбука.

— И… — старик тихо раскашлялся. — Что же будет, Тадокоро-сан?

— Э-э… — профессор Тадокоро подался вперед.

— Про Токио не нужно. Уже много и от многих слышал…

— Разумеется! — профессор одним глотком выпил чай из лепестков орхидеи. — Мой вывод остается таким же, как и раньше. Для более точного определения… необходимо провести более крупные исследования, привлечь больше ученых… Вопрос в том, как это сделать. И как об этом рассказать правительству…

Старик слегка покачивал в похожих на сучья руках фаянсовую чашку ручной работы. Нельзя было понять, куда смотрят его глубоко посаженные глаза. То ли он бездумно, словно ребенок, глядит, как тихо плещется чай, то ли погрузился в себя, забыв обо всем на свете. Снаружи шумели деревья. А сквозь этот шум издали доносился негромкий, похожий на сонное ворчание какого-то зверя гул горы, который не утихал здесь с землетрясения.

— На данном этапе, — вдруг заговорил Наката, — продолжать нашу работу с тем количеством сотрудников, которое у нас имеется, нельзя. То есть конечно, мы и в таком составе работу продолжим… Но… люди… я хочу сказать, когда этот день приблизится, многие люди начнут кое о чем догадываться, ведь появятся разные там предупреждения… Но почти никто, наверное, не поверит… А это… это самое… оно произойдет тогда, когда должно будет произойти…

Старик все еще продолжал покачивать чашку. Его морщинистая шея слегка дрогнула, раздался едва слышный кашель. Все следили за медленным танцем чашки. Вдруг рука старика остановилась, чашка легко стукнула о столик и наконец замерла.

Морщинистая рука исчезла под столом и на что-то нажала. Где-то в глубине дома едва уловимо заколебался воздух.

— Тадокоро-сан, — старик поднял голову и слегка повел ею в сторону. — Вы заметили вон тот одинокий цветок?

Тадокоро поднял глаза. Рядом с токоно-ма в стену были вделаны полки. На столбе, разделявшем их, висела ваза из тыквы-горлянки с одиноким ярко-алым цветком, от стебля которого отходили два темно-зеленых листика.

— Кажется, камелия вабисукэ… — пробормотал профессор Тадокоро.

— Да, правильно. Один куст осенью вдруг весь расцвел, словно обезумел. Тадокоро-сан, кажется, природа Японии с недавних пор повсюду сходит с ума. Может, с точки зрения ученого, в этом нет ничего особенного. Но мне, прожившему среди этой природы сто лет, думается, что травы, деревья, птицы, насекомые, рыбы чего-то испугались и…

Тихие шаги прошелестели по коридору и остановились за седзи.

— Изволили вызывать? — раздался голос.

— Ханаэ, — сказал старик, — раздвиньте седзи, застекленные двери тоже раздвиньте. Полностью.

— Но… — девушка широко раскрыла глаза. — Очень похолодало на улице.

— Ничего. Раскройте…

Девушка с шумом раздвинула седзи. В комнату, обогреваемую одной лишь жаровней, хлынул холод осенней ночи Хаконэ. Стали слышны стрекотание насекомых и шум криптомериевой рощи.

Внизу, сквозь стволы деревьев, виднелось озеро Асиноко. Луна семнадцатой ночи стояла уже довольно высоко. Ее почти слепящее ледяное сияние дробилось на мелкой ряби озера. Как черные ширмы, возвышались горы Хаконэ с окунутыми в лунный свет вершинами.

— Тадокоро-сан, — с неожиданной силой прозвучал голос старика за спинами тех, кто, забыв обо всем на свете, любовался этой до боли прекрасной картиной. — Пожалуйста, смотрите! Хорошенько смотрите на эти горы и озера Японии. Япония огромна. Она протянулась на целых две тысячи семьсот километров, большие и маленькие острова, горы, в ней живет сто миллионов человек… Вы и сейчас считаете, что эта Япония, эти огромные острова исчезнут под водой? Действительно и сейчас продолжаете верить, что все это в самом ближайшем будущем внезапно скроется в морской пучине?

— Я… — голос профессора прозвучал как стон. — Я верю, к сожалению. А последние исследования укрепили мою веру.

Онодэра содрогнулся.

И не только от проникшего во все поры ночного холода. Он смотрел на омытые сиянием лупы вершины, на полноводное черное озеро, разбивавшее лунный свет на мириады осколов, и его охватило странное чувство.

Нет, неужели эти острова с огромными горами, лесами и озерами, с городами и живущими в них людьми на самом деле исчезнут под водой?

— Хорошо, — раздался голос старика. — Мне нужно было от вас это услышать… Ханаэ, можете закрыть.

Онодэра, неотрывно смотревший на яркую до боли в глазах луну, нахмурил брови. Ему показалось, что совершенно четкий контур луны вдруг качнулся, словно раздвоился. Стрекотание насекомых смолкло. Ветер утих, деревья больше не шелестели. Упала мертвая тишина.

И тут из-за черных деревьев донесся резкий крик козодоя. И сразу вслед за ним загомонили птицы, чем-то встревоженные, слепые и беспомощные в ночи. Далеко внизу, на другом берегу озера, завыли и залаяли собаки, закричали петухи.

— Начинается… — сказал профессор Тадокоро.

Не успел он докончить фразу, как все загудело — и близкая роща, и далекие горы. Барабанной дробью застучала черепица, заскрипели перекладины и столбы, а потом застонал и весь дом. Погасло электричество. Раздался стук падающей мебели, шум песка, сыплющегося со стены, что-то рухнуло на татами. Вскрикнула испуганная девушка.

— Ничего, страшного. Толчок, который слегка поднимет опустившийся горный массив Нидзава. Ничего страшного… — раздался спокойный голос профессора Тадокоро. — Изменение в земной коре, о котором я говорю, носит совершенно иной характер. Конечно, когда оно произойдет, сопутствовать ему будут и землетрясения, и извержения, и взрывы вулканов.

Землетрясение кончилось быстро. Безмолвно сидя в погруженной в темноту комнате, все снова устремили взоры на спокойное — будто ничего не случилось — освещенное ярким лунным сиянием озеро Асиноко. Луна поднималась все выше, ее свет падал на татами.

— Наката-кун… Вас ведь так зовут?.. Молодой человек, который давеча что-то тут говорил… — послышался в темноте голос старика.

— Слушаю… — ответил Наката.

— Вы хотя бы в общих чертах представляете, что необходимо делать на следующем этапе?

— Да, в общих чертах представляю, — спокойно ответил Наката. — Если выразиться точнее, у меня есть некоторые соображения… Соображения по части того, что, как и в какой последовательности необходимо безотлагательно предпринять.

— Хорошо. Срочно составьте проект. Еще нужно, чтобы завтра кто-нибудь поехал в Киото… Хорошо бы, если бы поехали двое. В Киото живет один молодой ученый — Фукухара. Когда читаешь его работы, видно, что это серьезный человек. Настоящий ученый. Надо ему передать мое письмо, все объяснить и попросить его о сотрудничестве. А под каким предлогом с ним встретиться, я вам завтра скажу. Ученые Токио всегда отличались неумением продумывать и решать проблемы, охватывающие долгосрочные периоды. Сегодняшним днем живут. Для решения таких проблем лучше всего подходят киотские ученые…

— Фукухара… — сказал Юкинага. — Он занимается сравнительной историей цивилизаций. Вы давно его знаете?

— Никогда с ним не встречался, — старик опять глухо закашлялся. — Но мы несколько раз обменивались письмами. Думаю он нас поймет…

Сквозь щели фусума из соседней комнаты упал свет. Девушка внесла старинный светильник со свечой.

— Ой!.. — девушка нахмурилась. — Вабисукэ…

В кругу желтого света, падавшего от светильника, на полу, словно пятно крови, алела маленькая камелия.

Утро.

Онодэра и Куниэда, откуда-то появившийся на рассвете, отправились с письмом старика в Киото. Новая магистраль Токио — Осака функционировала только к востоку от Сидзуоки. Чтобы добраться от Сидзуоки до Нового Осаки требовалось не меньше трех часов, все линии были страшно перегружены, поезда набиты до отказа. Даже в вагонах первого класса пассажиры сидели и стояли в коридорах.

Онодэра, стиснутый со всех сторон, стоял в душном переполненном коридоре вагона. Когда поезд проезжал над рекой Тэнрю-гава, он вдруг вспомнил свою встречу с Го в зале Яэсугути год назад. Тогда-то все и началось.

Потом Го погиб в верховьях этой самой Тэнрю-гава. Сначала заподозрили убийство, однако это был несчастный случай, чем-то смахивавший на самоубийство. Потом нашли записки Го. Сопоставив эти записки и письмо Го, которое он отправил Онодэре, когда тот был на островах Бонин, Онодэра выяснил одну важную вещь. Его друг, произведя удивительно точные вычисления, сделал поразившее его открытие: строительство суперскоростной магистрали невозможно. Заяви он об этом во всеуслышание, его сочли бы безумцем. Как человек с высокоразвитым чувством долга, он очень страдал. В результате — бессонница, сильнейшее переутомление, непрекращающееся нервное возбуждение. Однажды ночью, мучимый все той же навязчивой мыслью, он отправился в верховья реки — в опасную зону, где погиб от несчастного случая, который мог бы и не произойти, находись он в спокойном состоянии.

Го ухватил тогда только краешек этого, подумал Онодэра. Но когда он на основании фактов построил модель, ему открылось нечто совершенно невообразимое и немыслимое. И размышлять над этим было невыносимо… Георг Кантор покончил жизнь самоубийством, открыв теорию множеств. Тьюринг наложил на себя руки, доказав теоретическую возможность «универсального аппарата Тьюринга»… Для человека существует какой-то предел «естественного логического вывода». Бывает, что натянутая до отказа нить разума вдруг со звоном рвется…

А сейчас он, Онодэра, ехал в Киото, где еще недавно вспоминал с друзьями Го, где они спорили, убийством или самоубийством была его смерть… Сердце у него болезненно сжалось. Да, они сидели тогда на открытой галерее над Камагавой… И вдруг загудела, заплясала земля… А потом он исчез, преднамеренно «пропал без вести»… Сколько времени прошло с той поры?.. Тогда он и думать не думал, что существование Японии под угрозой, что он будет втянут в ту работу, которой сейчас занимается. И что же?.. Сейчас он один из тех редких людей, кому известны совершенно секретные данные о будущем Японии… И он раздавлен тяжестью тайны и постоянным ожиданием беды… Да что же это?! — крикнул про себя Онодэра, вытирая выступивший на лице пот. Что же это такое, в конце концов?!

Киото после прошлогоднего землетрясения был почти восстановлен. Но в городе царили уныние и пустота. Гион и улицы Бонто-те, считавшиеся ранее изящными символами веселого Киото, выглядели до боли печально. Безжизненным казался и нижний город с его сплошными жилыми массивами.

Когда они прибыли на квартиру Фукухары, находившуюся в северной части Киото, хозяин оказался дома. Он уже второй день не выходил, плохо себя чувствуя.

У ученого, встретившего гостей в домашнем халате, были черные, без единой седой нити волосы и совершенно детское лицо, хотя говорили, что ему за пятьдесят. Бывают лица, по которым нельзя определить возраст. Он несколько раз прочитал письмо старика, склонив голову, выслушал Онодэру и Куниэду, подробно обрисовавших положение вещей, потом покачал головой и произнес только одно слово:

— Кошмар…

И тут же вышел из гостиной.

Прошло тридцать минут, час, но ученый не появлялся. Устав от ожидания, они обратились с вопросом к прислуге.

— Сенсей изволит почивать на втором этаже, — ответила она.

— Что за ученые в Киото! — тихо проворчал Куниэда. — Люди для них все равно, что мартышки. Два серьезных занятых человека специально приехали из Токио по важнейшему делу, а он сказал «кошмар» и завалился спать…