19
Что современному человеку приходится слышать чаще, чем эти электрические сигналы — будь то звонок в дверь, звон будильника или звонок телефона? Эти сигналы отрывают рассыльного от контрольной работы для заочных курсов или от комиксов и посылают через весь город по делам начальства, они одинаково возвещают приход и долгожданной возлюбленной, и докучливого кредитора, они портят настроение, путают мысли и прерывают разговор, они, подобно гонгу на ринге, одного спасают от нокаута, а другому мешают завершить атаку.
— Звонят, — сказал Пружина. — Слышишь, звонят в дверь?
— Ну и что, — ответил Густафссон. — Я никогда не открываю, когда один дома. Вдруг это кто-нибудь из газеты или…
— Из газеты! — Пружина так и взвился. — Да это же сама судьба! И ты так спокоен! Нет, у тебя решительно не все дома.
Он выбежал в переднюю и распахнул дверь. Близко Пружина не знал ни одного журналиста. Но не нужно было быть газетным королем Херстом, чтобы понять, что человек, стоящий за дверью, не имеет никакого отношения к прессе. Этот розовощекий, белокурый, полноватый господин явно принадлежал к разряду директоров. На нем было серое весеннее пальто, серый котелок и серые перчатки. Среднего роста, гладко выбритый и прилизанный, он благоухал дорогим мылом и свежей рубашкой, которую менял дважды в день. Одним словом, в дверях, приподняв шляпу, стояло само олицетворение жизненного успеха.
— Простите, вы господин Густафссон?
— Густафссон? — Изучив пришельца, Пружина пришел к заключению, что с ним следует познакомиться. — Нет, нет. Но прошу вас, входите. Густафссон там… в гостиной…
Он провел незнакомца в гостиную.
— Бога ради, простите, — заговорил гость. — В передней такой слабый свет, что я не разглядел вас. Теперь-то я вижу господина Густафссона, его нетрудно узнать. — Он протянул Густафссону руку. — Добрый день, господин Густафссон. Очень приятно познакомиться. Чрезвычайно приятно. Моя фамилия Шабрен. Директор Шабрен — универмаг Шабрена. Надеюсь, я не помешал?
— Нет, нет, пожалуйста.
— Так вот, как я уже сказал, моя фамилия Шабрен. Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, господин Густафссон.
Пружина расположился в угловом кресле и раскрыл газету.
— Считайте, что меня здесь нет, — изрек он.
Шабрен сел рядом с Густафссоном.
— Разрешите присесть? Благодарю. Гм… Итак… Надеюсь, господин Густафссон, вам известен мой универмаг? Возможно, вы даже бывали в нем?
— Да, наверно.
— Тогда вы должны знать, что мы любим проводить недели. Например: Неделя домашней хозяйки. Экономная педеля. Неделя фарфора. Белая неделя… Словом, такие недели, когда мы продаем определенные товары. И стараемся, чтобы у нас был неограниченный выбор таких товаров.
— Ну и что? — Густафссон не мог взять в толк, какое он имеет к этому отношение.
— Дело в том, что мне пришла в голову мысль устроить Зеленую неделю.
Шабрен умолк, предоставив Густафссону самостоятельно сделать вывод. Но Густафссон остался равнодушным. Зато Пружина навострил уши. Из-за газеты он с любопытством поглядывал в сторону Шабрена. Тот продолжал:
— Надеюсь, господин Густафссон, вы понимаете, что это означает? Будут продаваться только зеденые товары. Зеленые гардины, зеленые скатерти, зеленые обои, зеленые сервизы, зеленые лампы, зеленая одежда, зеленые галстуки… все только зеленое. Зеленое должно победить. На пороге весна. Каждому хочется приобрести что-нибудь зеленое.
— Гм, — Густафссон глянул на свои руки и нахмурился.
— Поймите меня правильно, господин Густафссон. Цель моего прихода такова: не согласились бы вы нам помочь?
— Я?
— Господин Густафссон, вы можете оказать нам неоценимую услугу. Мы определили бы вас в отдел гардинного полотна. Это так просто. Вы бы только ходили между прилавками и показывали товар. Подняли бы на руку занавеску, расправили драпировку, показали бы какую-нибудь прозрачную ткань… Наши продавцы, разумеется, помогут вам деловыми советами. Вашей обязанностью будет лишь поговорить с одним покупателем, оказать внимание другому — словом, будете вести себя примерно как писатель, дающий автографы на рождественском базаре.
Густафссон терпеливо слушал этот поток слов. Он сразу понял тайный умысел директора.
— Можете не стесняться в выражениях и прямо сказать: вы хотите, чтобы я был у вас своего рода приманкой.
Шабрен состроил оскорбленную мину.
— Как вы могли так подумать? Наш универмаг пользуется всеобщим уважением. А вы, господин Густафссон, сейчас такая знаменитость. Наш принцип: каждому товару свое время. Это относится в равной степени ко всем товарам. Мы стараемся все продавать своевременно. Мужские сорочки. Лопаты. Рыбные тефтели. Трусы. Чемоданы. Все в свое время. Современно. Актуально. Популярно. Вы тоже популярны, господин Густафссон.
— Что-то не замечал.
— Поверьте, уж я-то разбираюсь в таких вещах. Мы приглашаем вас поработать в нашем универмаге так же, как обычно приглашаем в декабре девушку, выбранную Люцией, демонстрировать у нас ночные сорочки. Это красиво, изысканно и пользуется огромным успехом у покупателей. На эти демонстрации приходят толпы мужчин, желающих купить своей жене рождественский подарок. Или, к примеру, прошлым летом мы пригласили победительницу конкурса па самую красивую купальщицу демонстрировать у нас купальные костюмы. Та же картина: множество мужей явились к нам, чтобы приобрести купальный костюм для своей жены.
— Но я не могу демонстрировать купальные костюмы или ночные сорочки.
— Вы все шутите, господин Густафссон. Об этом вас никто и не просит. Надо лишь чуточку подцветить жизнь. Я готов платить вам че… триста крон в день. По субботам наш универмаг открыт, так что ваш недельный заработок составит тысячу восемьсот крон.
Тут в разговор вмешался Пружина. Поднявшись с кресла, он решительным жестом сложил газету и бросил ее на журнальный столик.
— Пять тысяч и ни кроны меньше!
Директор Шабрен смерил взглядом малопривлекательного субъекта.
— Простите, я разговариваю с господином Густафссоном.
— Знаю. Но за него отвечу я. Потому что имею честь быть его менеджером. Господин Густафссон должен получать то, чего он стоит.
— Люция — Королева Света. В Швеции принято выбирать Королеву Света в декабре — самом темном месяце года.
— Совершенно согласен. Но триста крон в день — это огромная ставка.
— Для ваших служащих, возможно, и огромная. Но Густафссон стоит дороже. Тысячу нам кто угодно заплатит. Не вы первый являетесь к нам.
— Не может быть!
— Да, да. И не второй, коли на то пошло. Я не вчера родился, господин директор. Тысяча крон в день. Вы сами знаете, что такой аттракцион стоит гораздо дороже.
От всей этой сцены Густафссон был смущен, но вместе с тем в нем закипало раздражение.
— Еще неизвестно, соглашусь ли я на это предложение! — наконец вмешался он.
— Конечно, согласишься! А почему бы тебе не согласиться?
— Вот именно! — Директор Шабрен ринулся на помощь Пружине. — Что тут унизительного? Такая же почтенная работа, как и все остальные. Я сам начиная с этого, когда был молод и зелен…
Он осекся. Пружина фыркнул. Но в лице Густафссона не дрогнул на один мускул.
— Можете не извиняться, господин директор, — сказал он. — Я и так знаю, какого я цвета. Теперь и вы в этом убедились. И вот что я вам скажу: проваливайте-ка к чертовой матери со своими прилавками и зелеными неделями! — Он повернулся к Пружине. — А ты можешь составить ему компанию!
Шабрен было запротестовал. Но, поразмыслив, пожал плечами и направился к двери. Пружина поспешил вмешаться.
— Нет, нет, нет! — Он замахал руками. — Садитесь, господин директор! Прошу вас, садитесь! А ты, Густафссон, не горячись. Нельзя так разговаривать с людьми, которые желают тебе добра.
— Хорошенькое добро!
— Ты бы подумал лучше о своих детях. Каково им иметь папашу, который таится от людей? Им нужны денежки, молодежи нужны денежки. И твоей жене тоже. И тебе самому. Свое наказание ты принял мужественно, окей, браво. И ты должен, — в голосе Пружины послышались твердые нотки, — нести его с гордо поднятой головой.
Густафссон сник. Неожиданная вспышка гнева подействовала па пего самого куда сильнее, чем на остальных. Он всегда боялся обидеть человека, был очень снисходителен и с благодарностью принимал любое поощрение.
— Да, да, — пробормотал он.
Больше он ничего не успел сказать. Пружина взял бразды правления в свои руки.
— Выше голову! Ты можешь прославиться на весь мир. О тебе будут писать книги. Пишут же о людях, которые и вполовину не так известны, как ты. Только не надо рубить сук, на котором сидишь.
— Да я ничего и не сказал, — беспомощно буркнул Густафссон.
— Если я даю тебе советы, то исключительно как друг и товарищ по военной службе. Мы оба твои друзья. Не правда ли, господин директор?
Шабрен нерешительно вернулся в гостиную. Выступать заодно с этим сомнительным субъектом в качестве друга Густафссона у него не было никакого желания. Но поддакнуть он мог, это ему ничего не стоило.
— Да, конечно.
— Слышишь, Густафссон? — обрадовался Пружина. — Мы хотим только помочь тебе.
— Вот именно, — мягко сказал директор Шабрен. — Помочь — это самое подходящее слово.
Густафссон, весь поникший, пристально изучал узор ковра.
— Знать бы, — бормотал он почти про себя, — если бы только знать, как все обернется… Но кто может сказать…
Слова замерли. В комнате воцарилась тишина. Пружина, казалось, исчерпал все свои доводы. Настал черед директора Шабрена.
— Вы хотите сказать, что будущее предугадать невозможно, господин Густафссон? Но за это мы должны быть благодарны — так было написано в одной книге, которую я читал.
Пружина тут же ухватился за эту мысль.
— Совершенно верно. Именно благодарны. Надо быть благодарным. Ты должен быть благодарен нам за то, что мы хотим помочь тебе. Ты не из тех, кто отталкивает руку помощи.
— Да я и не собирался.
— Ведь совершенно очевидно, что господин Густафссон ничего не потеряет, если придет к нам, — вмешался директор. — Я готов платить ему пятьсот крон в день.
— Простите, — перебил его Пружина, — но наша такса — тысяча.
— Об этом не может быть и речи. Пятьсот я готов дать и точка. Если вас это не устраивает, кончим разговор.
Мгновение Шабрен стоял неподвижно, потом повернулся на каблуках и пошел к двери. Пружина не на шутку испугался.
— Стоп, стоп, господин директор. Мы согласны. Согласны. — Он обернулся к Густафссону. — Пятьсот монет в день. Три тысячи в неделю. В другом месте за эти деньги ты будешь вкалывать целый месяц.
— Зеленая неделя у нас будет длиться две календарные недели, — объяснил Фабрен. — Значит, общая сумма составит шесть тысяч крон. По правде говоря, я и не мечтал, что сумею договориться с вами на две недели.
— Но вам повезло, — гордо сказал Пружина. — Ну, соглашайся! — Он схватил руку Густафссона и вложил ее в руку Шабрена. — Порядок! Сделка заключена.
— Итак, договорились, — сказал Шабрен. — Вот моя визитная карточка, господин Густафссон. Ждем вас в понедельник в половине девятого, вас это устраивает?
— Да, господин директор. Я человек точный.
— Осталась маленькая деталь, — вмешался Пружина. — Нужно заключить контракт.
— Я полагал, что между джентльменами это излишне, — сказал Шабрен, — Но если хотите, извольте. Я напишу расписку на своей визитной карточке. — Он вытащил ручку: — «Настоящим свидетельствую, что принимаю на работу господина…» Как ваше имя?
— Пер.
— Да, да. Совершенно верно. «…Пера Густафссона в качестве продавца с заработной платой пятьсот „крон в день сроком на две недели начиная с восемнадцатого числа сего месяца“. И подпись.
Он вывел какую-то завитушку и протянул карточку Густафссону. Пружина вытянул шею, чтобы прочесть, что там написано.
— Мне тоже надо расписаться? — поинтересовался Густафссон.
— Это не требуется. Я вам доверяю и так. А теперь благодарю вас и до встречи в понедельник.
— Положитесь на меня, господин директор. Об этом я сам позабочусь. — Пружина схватил руку директора, протянутую Густафссону, и многозначительно пожал ее. — До свидания, господин директор. Привет! Рад был познакомиться!
Пружина сам проводил директора до двери. Когда входная дверь захлопнулась, он вернулся в гостиную, довольно потирая руки.
— Вот как с ними надо разговаривать. Что скажешь? Пятьсот крон в день! Теперь тебе ясно, что значит хороший менеджер?
— Он сказал, что доверяет мне.
— Подумаешь, доверяет. Все они доверяют. Какой же ты все-таки простофиля. Это первое, что я сказал, узнав, что ты угодил за решетку. Но теперь-то нас не проведешь.
Густафссон промолчал. В глубине души он уже жалел о свершившемся.
— Это событие следует отметить, — сказал Пружина. — После таких переговоров без этого нельзя. Я бился, как лев. Пошли в бар выпьем пива.
— В бар? — Густафссон покачал головой. — Не хочется.
— Тебе надо привыкать быть на людях. Идем, идем.
Пружина сделал шаг к двери. Густафссон нерешительно поднялся.
Когда они были уже в передней, отворилась входная дверь. Это вернулась Ингрид. С ней был и дедушка. Увидев, что Пружина еще не ушел, Ингрид испугалась. Но дедушка ничего не заметил.
— А вот и Пер, — сказал он. — И у него гость. С каждой минутой Густафссон все яснее понимал, что совершил ошибку. Но, снявши голову, по волосам не плачут. И сейчас, чувствуя болезненные уколы совести, он пытался храбриться.
— Почему же ко мне не может прийти гость? — спросил он. — Не все же только шарахаются от меня. Дедушка с удивлением поднял на него глаза.
— Ты прекрасно знаешь, что дедушка так не думает, — ответила за дедушку Ингрид.
— Я, наверно, должен представиться, — вмешался Пружина. — Фредрикссон. Но зовите меня просто Пружина, меня все так зовут.
Дедушка пожал протянутую руку и пробормотал:
— Добрый день.
— Еще раз приветствую вас, хозяюшка, — продолжал Пружина, — И до свидания, теперь уже окончательно. Мы решили пройтись.
— Мы? — Ингрид уставилась на него.
— Ну да, мы с Густафссоном.
Он засмеялся, чтобы успокоить нечистую совесть.
— Но Пер должен обедать. Ему через два часа на работу.
— В мастерскую-то? О ней можно уже забыть.
Ингрид, которая собиралась повесить пальто, от этих слов так вздрогнула, что вешалка оборвалась. Швырнув пальто на стул, она обернулась, беспокойно глядя то на одного, то на другого.
— Что это означает?
— Как это так — забыть? — удивился дедушка.
— Его ждут более важные дела, — объяснил Пружина. — Я тут устроил ему хорошенький ангажемент.
В первую минуту Ингрид потеряла дар речи.
„Кажется, я заткнул ей рот“, — подумал Пружина. Но он ошибся.
— Я вас просила выкинуть из головы все ваши глупости, — с плохо скрываемым гневом сказала Ингрид. — И даже не просила, я прямо сказала, что мне это не нравится. Что вы тут натворили?
— Ничего страшного не случилось, — смущенно сказал Густафссон. — Просто мне предложили другую работу, и я согласился.
— Какую работу? Неужели ты согласился выступать в парке?
— Нет, нет, хозяющка, конечно, нет, — снова вмешался Пружина. — Я же знаю, что вам это не по душе. Нет. Просто он сменит работу. Теперь он будет продавцом, ничего позорного в этом нет. Будет продавать гардины и драпировки. Ему необходимо сменить обстановку. Стоять за прилавком — совсем не то, что строгать доски в какой-то вонючей мастерской, простите за грубое слово. Вот и все.
— Вы так полагаете?
Ингрид была в ярости. Но Пружина был не из тех, кто легко сдается.
— Все, клянусь вам. И ему будут хорошо платить за это. Пятьсот крон в день. Что вы на это скажете?
— Кто это платит продавцу пятьсот крон в день?
— Лучшая фирма в городе. Универмаг Шабрена.
Ингрид фыркнула.
— И они будут платить пятьсот крон в день? Этого не может быть. Вы лжете!
— Ни в коем случае. Это совершенно особая работа. Они организуют Зеленую неделю, она продлится четырнадцать дней.
Ингрид обернулась к мужу:
— И ты согласился быть там продавцом?
Он угрюмо кивнул.
— Но как же ты не понимаешь?… А что ты намерен делать потом?
— А потом у него будет другая работа. Ангажементы потекут рекой. Вы, хозяюшка, можете гордиться таким мужем. Мы хотели отметить это событие… выпить в баре по кружечке пива. Вам даже трудно представить себе, как после таких переговоров человека мучит жажда.
Для пущей убедительности Пружина покашлял и с гордостью оглядел всех:
— Это только начало. Куй железо, пока горячо.
— Кто имеет дело с огнем, легко может обжечься, — заметил дедушка.
— Густафссону это не грозит. Ему вообще нечего бояться. Зачем ему тратить свою жизнь на эту мастерскую за такие жалкие гроши? Нет, от мастерской мы откажемся.
Но это не входило в планы Густафссона. Эту неделю он собирался доработать в мастерской до конца. „Не хочет подводить людей, — объяснил он. — Они к нему хорошо отнеслись. Этого забывать нельзя“.
— Ну ладно, — великодушно разрешил Пружина. — Но по маленькой кружке пива мы все-таки выпьем. Я угощаю. У меня там кредит.
Дедушка слушал молча. Он мог и на этот случай найти подходящую поговорку, хотя вообще неохотно высказывал свое мнение. Он был слишком стар, чтобы ему могли нравиться все эти модные штучки: оглушающая музыка, хриплые певцы, мятые брюки, хрустящий картофель, пиво в жестянках… ему многое не нравилось. Но он видел, что другим это нравится, и порой сомневался в собственной правоте.
Однако на этот раз дедушка счел, что он должен высказать свою точку зрения.
— Послушай, Пер, — сказал он. — В мастерской у тебя честная работа. Там можно работать долго, может, всю жизнь. В труде столяра люди нуждаются от колыбели до гроба. Две недели за прилавком пролетят быстро. По-моему…
Пружина не боялся, что слова старика подействуют на Густафссопа, но на всякий случай решил подавить любое сопротивление.
— Что, по-вашему, дедушка? — нахально перебил он.
— Не по душе мне эта затея.
— Оставьте. Густафссон не ребенок.
Густафссона продолжали точить угрызения совести.
— Да, да. Нечего меня опекать. Это вам нравится, а это — нет… Пусть хоть раз я сам выберу, то, что нравится мне.
Ингрид взмолилась:
— Пер, милый! Эти две недели в универмаге могут оказаться для тебя очень трудными. Разве все дело только в деньгах?
— А ты думаешь, на фабрике мне легко? Думаешь, я не вижу, как на меня глазеют исподтишка! Я знаю, что говорят у меня за спиной.
— Что именно?
— Ну… я, правда, этого не слыхал… но и так ясно, что они все время перемывают мне кости. И пишут на стенках всякие стишки.
Никто не успел спросить, что за стишки, как он снова заговорил:
— И кроме того, я уже дал согласие директору универмага поработать у них в отделе гардин.
Пружина сразу вспомнил о контракте. Он вытащил из кармана визитную карточку Шабрена и помахал ею в воздухе.
— Да, да! У нас есть даже письменная договоренность.
— Директор сказал, что он полагается на меня, — добавил Густафссон.
— Он такой благородный человек, — поддержал его Пружина. — Нам и не нужен был этот контракт. Но он настоял, чтобы контракт был подписан. Вдруг с ним что случится. А сейчас, простите, нам пора.
Он подхватил Густафссона под руку, и они ушли.
Ингрид была не из тех, кто любит жаловаться. Но сейчас ей хотелось плакать, она проглотила ком, сдавивший ей горло, глубоко вздохнула и повернулась к дедушке.
— Не понимаю, как он мог согласиться. Не надо было мне уходить из дому. Будь я здесь, его никто бы не уговорил.
— Черт проповедует только тем, кто его слушает, — ответил дедушка.
Ингрид уже успела утереть слезы, когда дверь отворилась и в квартиру вошла Грета.
— Где папа?
— Скоро придет. А в чем дело?
— Я принесла ему цветы. У одной девочки из нашего класса отец садовник. Я его даже не знаю, но он прислал цветы для нашего папы.
Она освободила от бумаги небольшой букет тюльпанов.
— Мама, куда бы их лучше поставить? Давай поставим возле его места… А почему у вас такой странный вид?
