Видимо, он уже давно стоял у меня за спиной, потому что, когда я повернулся, чтобы уйти, он криво улыбнулся и сказал:

— Вы, я вижу, любитель древности…

Он угадал, и не удивительно: я долго не мог решить, что взять — Плутарха, Геродота или Флавия и в конце концов купил «Жизнь Цезаря» — на другое просто не хватило денег.

— Вы угадали, — сказал я, пытаясь пройти мимо, но он увязался следом.

— Времена Империи — чрезвычайно любопытный период, — сказал он, энергично и как-то бестолково жестикулируя. — Хотя лично я предпочитаю Древний Восток.

Мы вышли из книжного магазина. У меня не было желания вступать с ним в разговор, но он и на улице продолжал вертеться около меня. Он трещал без умолку, но я пропускал его слова мимо ушей, размышляя, как бы отделаться от назойливого старикашки. Однако стоило мне свернуть влево, как он тут же последовал за мной, и я понял, что отвязаться от него будет нелегко.

Я ускорил шаг, но он не отставал, засыпая меня потоками слов. Причем голос у него был какой-то дребезжащий.

— Если пожелаете, я могу показать вам массу интересного… Рим, Греция, Китай… Так сказать, ad libitum…

— Надо думать, у вас богатая библиотека? — наконец заинтересовался я.

Он помахал рукой возле уха и отрицательно покачал головой.

— Нет, нет… Летописцы не всегда строго придерживаются истины… Вы понимаете, субъективность, разные там личные качества… Это, в общем-то, естественно: раз есть твердая власть и угнетаемый народ, то обязательно сыщутся и панегиристы и пасквилянты. Первые служат власть имущим, а вторые — подвергают сомнению все, что говорят первые. Вторые нравятся народу, но и они не всегда пребывают в согласии с истиной… Так что у нас нет объективных источников, во всяком случае писанных…

Я ухмыльнулся и высказал мысль, что надо уметь самому выискивать правду в исторических трудах.

— Самому, это верно, — подхватил старичок, — только не в литературных трудах.

— В таком случае остаются только предметы материальной культуры.

— Да, но у меня есть кое-что понадежнее!

Мы незаметно дошли до сквера и присели на первой же попавшейся нам скамейке.

— Надежнее? — пожал я плечами. — Кроме устных преданий и литературных памятников, которые вы только что раскритиковали, ничего другого нет… Разве что отыщется какой-нибудь уэллсовский Путешественник по времени! — пошутил я.

Глаза старика заблестели, придвинувшись ближе, он заглянул мне в лицо.

— Вот именно! — сказал он проникновенно, целясь пальцем мне в грудь. — Совершенно справедливо. Чувствуется, что у вас достаточно воображения. Что значит молодость, отсутствие предубеждений и этого, как его… ну, в общем, вы не закоснели в убеждении, будто совершенней и непогрешимей вас никого нет. Знаете ли, — продолжал он, все еще тыча в меня пальцем, — horribile dictu, но четверо серьезных ученых, которых я не раз пытался натолкнуть на эту мысль, даже в шутку не подумали о подобной возможности!

Он замолчал, с трудом переводя дыхание после тех нескольких фраз, которые проговорил с какой-то непонятной поспешностью. Немного погодя он заговорил снова, сопя и делая частые паузы.

— Мне это пришло в голову, когда я был еще профессором университета…

— Вы историк? — перебил я его.

— Нет, не историк. Я уже давно никто! Просто старый чудак. Так скажут в Академии, если спросить о Гиснеллиусе… Впрочем, не обо мне речь, — продолжал старик, вздохнув — Вы вспомнили Уэллса. Нет, его выдумка с Машиной времени — чистейшей воды фантазия. С научной точки зрения это была наивная и противоречащая законам природы идея. Впрочем, иначе и быть не могло. Путешествие во времени — парадокс, литературный прием, не больше. Количество материи в данной точке времени — пространства вполне однозначно и не оставляет ни возможности, ни места для каких-то фортелей с переносом массы или энергии в прошлое. Перенесение в прошлое, за пределы даты собственного рождения, практически не означало бы ничего: просто «путешественник» как бы родится вторично, а потом впрессовывается в собственную биографию, даже не зная, что то же самое время переживает еще раз… Вы понимаете? «Отступать во времени» — это все равно, что вторично просматривать тот же самый кинофильм, у которого всегда есть определенный сценарий со своим началом и концом. Прокручивая ленту повторно, мы не увидим более того, что можно увидеть, просматривая фильм за один присест от начала до конца. Любая иная постановка вопроса приводит к неизбежным парадоксам и противоречиям, в частности к выводу, что можно влиять на собственное будущее… Принимая все физические ограничения, мы приходим к заключению, что единственным способом «отступления» во времени является такой метод, который исключает активное бытие человека в том периоде, в котором он никогда не существовал, то есть за пределами его жизни. Вы спросите, неужели это возможно? Уверяю вас, да, и я могу убедить в этом каждого, кто захочет.

Вы, несомненно, кое-что слышали о парапсихических явлениях? О телепатии, например? Я знаю, это часто вызывает протест, каждый пытается отыскать в этом обман, шарлатанство… Нет ничего хуже, чем чрезмерная ортодоксальность в науке! Это ведет к своеобразной инквизиции, к фанатическим запретам всего, что низвергает старые понятия или же просто выходит за их рамки… Все, что неясно, — заклеивать черной бумагой во имя святого Порядка Вещей, во имя устаревших, но систематизированных и понятных, хоть и не всегда соответствующих истине, воззрений… Механицизм до сих пор прочно сидит в некоторых головах… Детерминизм казался завершенной системой всебытия. Все иное провозглашалось ересью. Релятивизм, статистические теории, наконец, кибернетика… Здесь были свои охаиватели, приклеивавшие всему непонятному ярлык «метафизики», «псевдонауки» или просто шарлатанства… Но… я отклонился. Я даже не знаю, улавливаете ли вы, о чем я говорю? Насколько я понял, вы, кажется, больше интересуетесь гуманитарными науками…

— Не совсем, — буркнул я, не желая откровенничать.

— Впрочем, в наше время это не имеет особого значения. Прежде, беседуя с гуманитарием, я твердо знал, что он понимает каждое пятое слово… Теперь приспособились все… Одни, чтобы жить в мире техники, о которой volen nolens, а кое-что знать надо, другие, чтобы не поглупеть и не опуститься до уровня вычислительных машин…

Итак, телепатия — «перенесение информации от мозга к мозгу без помощи органов чувств». Разумеется, речь идет о привычных пяти чувствах. О шестом болтают давно, но только в переносном смысле, толком не зная, что это такое. Телепатия — передача мысли на расстояние, через пространство… А что, если это распространить на четыре измерения, на пространство — время в эйнштейновском понимании? Ведь все происходит в пространстве и времени, иначе говоря, все содержится в пространстве — времени. Понимаете: содержится!!! Можно представить себе передачу информации из пункта А в пункт В — это обычная телепатия. Однако можно также вообразить и передачу информации из пункта А и момента Т₁ в пункт А и момент Т₂.Тут нет никакого противоречия, никакого парадокса в переносе массы или энергии. Перемещается чистая информация! «Информация — это информация, а не энергия», — сказал Норберт Винер. Информация подчиняется иным, нежели энергия, законам сохранения… Если уж попытаться представить это в виде модели, то, пожалуй, наиболее удачной будет аналогия с радиоактивностью: мозг — навеска радиоактивного изотопа; чем дальше от нее, тем излучение слабее. Чем дальше во времени, тем излучение тоже слабее. Каждый мыслящий и чувствующий мозг излучает информацию во время — пространство. Информация рассеивается, разреживается, но не исчезает. Это и есть сформулированный мною закон сохранения информации…

Если здесь, на этом месте, вчера сидел какой-то человек, явившийся источником потока информации, то сегодня легко можно было бы эту информацию уловить, хотя со вчерашнего дня она как бы испаряется, распространяется во все стороны! Научившись улавливать поток информации, текущей от определенного мозга, можно было бы установить телепатический контакт не только с живущими, но и с некогда жившими людьми… Это был бы, разумеется, контакт односторонний: интересующий нас человек не мог бы его ощущать, а тот, кто уловил информацию, никоим образом не мог бы влиять на его действия и мысли. Однако он мог бы полностью чувствовать и переживать то, что чувствовал и переживал тот человек на интересующем нас отрезке времени. Технически это все не так просто. Потоки информации, идущие от различных источников, в разных направлениях и из самых различных времен, взаимонакладываются. Селекция представляет собой серьезную проблему, но зато эффекты… Представьте себе, какой это изумительный источник для исторических исследований!

— Изумительный! — согласился я, когда старик наконец замолчал, чтобы передохнуть. — Однако это всего лишь фантазия, хотя, должен признать, весьма привлекательная. Насколько я знаю, даже обычная телепатия, если вообще существует что-либо подобное, до сих пор представляет собою явление недостаточно изученное, а факты, которыми мы располагаем, весьма немногочисленны и спорадичны!..

— Этому просто не уделяли достаточного внимания, вот что! — заскрипел старичок, начав дышать ровнее. — Электромагнитные волны! Тоже мне мысль! Уперлись, как ослы: так телепатическую информацию не передашь! Не передашь — и все тут! Вот вам и доказательство! Похерили телепатию, будто кроме электромагнитных волн в мире ничего нет! Вот они настоящие-то метафизики… Живи вместо Максвелла и Герца два таких типа, они бились бы своими глупыми лбами об эти самые электромагнитные волны и показывали, что их нет! О, iģnorantia non est arģumentum!

Он неожиданно закашлялся, покраснел и вытаращил поблекшие голубые глазки.

— Меня всегда раздражали такие люди! Я понимаю, нельзя принимать все на веру, но надо же искать, все время искать правду…

— Вы искали?.. То есть занимались проблемой телепатии во времени — пространстве?

В моем вопросе он, видимо, почувствовал скрытую иронию и недоверие, потому что с горечью сказал:

— Вы, молодой человек, мне не верите. Но к этому я привык. Я вам докажу. Зайдите ко мне хотя бы завтра. Вы увидите смерть Цезаря… Или нет! Вы убьете его и увидите его смерть глазами Брута.

— Отличная шутка! — сказал я, чтобы сделать ему приятное, и улыбнулся.

Старик вздохнул, встал и подал мне визитную карточку таким движением, будто вызывал меня на дуэль.

— Прошу! — резко сказал он. — Я буду ждать вас. Только предварительно позвоните, — и он ушел по аллейке, а я остался сидеть с «Жизнью Цезаря» и визитной карточкой в руках.

Я достаточно хорошо разбираюсь в вопросах, связанных с теорией информации, и отлично понимал, что выводы профессора были, деликатно говоря, натянутыми…

Несколько дней я был слишком занят, чтобы думать о Гиснеллиусе. Только в субботу, случайно нащупав в кармане сложенную вдвое карточку с его именем, я подумал, что, собственно, мог бы ему позвонить. Судя по номеру телефона, он жил в районе коттеджей на северной окраине города. На визитной карточке, правда, был адрес, но я никак не мог вспомнить, где находится улица Нильса Бора.

Я набрал номер. Он поднял трубку после третьего звонка. Я сразу узнал его хриплый голос астматика.

— Это вы? — обрадовался он, когда я напомнил ему о нашей беседе. — Прошу вас, приезжайте хоть сейчас. Удобнее всего на метро до станции «Академический городок», а там близко…

Я сказал, что через полчаса буду.

По адресу на карточке я нашел маленький домик, ничем не отличающийся от десятков других, выстроившихся вдоль узкой улочки. Огонь горел только в одном окне. Я нажал кнопку звонка у калитки. Спустя минуту щелкнул механизм электрического замка, и калитка приоткрылась. В дверях домика появилась фигура профессора в теплом халате.

— Добрый вечер! — приветливо поздоровался он и пригласил пройти в дом.

Через мрачную захламленную прихожую я попал в комнату, значительную часть которой занимали забитые книгами полки и огромный письменный стол. Возле стола под серым покрывалом возвышался какой-то предмет кубической формы.

Старик посадил меня за стол и принялся заваривать чай. Он делал это долго и неловко, обливаясь кипятком и ворча вполголоса.

— Холодно тут у меня. Приходится экономить, — сказал он, словно извиняясь. — Правда, есть электрокамин, но вся эта аппаратура пожирает уйму энергии…

Он подошел к кубу и сдернул с него покрывало. Я увидел что-то вроде пульта управления, состоящего из трех вертикальных стенок, между которыми стояло вращающееся кресло. Стенки и небольшой щит перед креслом были усеяны множеством указателей, рычажков и переключателей.

— Вот он, — гордо сказал старичок, усаживаясь напротив меня. — Телехронопатор… Вернее, его операционная часть. Остальная аппаратура занимает всю соседнюю комнату.

— Вы построили его сами? — недоверчиво спросил я, глядя на вполне прилично изготовленные части аппаратуры.

— Сорок лет я вел в университете исследовательскую работу, — сказал он. — Все это мне удалось изготовить, не привлекая особенного внимания. Мои ассистенты делали то, что я им приказывал. Но все нити я держал в своих руках. Здесь, в этом доме, вдвоем с моим старым лаборантом я монтировал аппаратуру.

Когда все было готово и опробовано, я попытался осторожно убедить нескольких наиболее авторитетных профессоров. Вы знаете, как они реагировали? При одном упоминании о телепатии начинали крутить пальцем у виска. Они дали мне понять, что я уже стар и утомлен работой. Мне предложили выйти на пенсию. В тот момент это было мне даже наруку, хотя я и не так представлял свой уход из университета… Как ни говорите — сорок лет! Но теперь это уже несущественно. Главное — мне так и не пришлось продемонстрировать телехронопатор. Я решил подождать, пока найдутся люди настолько разумные, чтобы понять значение моего изобретения. Я совершенствовал прибор несколько лет, познавал все новые возможности этой изумительной аппаратуры…

— Не думаю, чтобы я был тем человеком, который заслужил честь первым ознакомиться с достоинствами этой машины, — скромно сказал я. — По сравнению с вами я полный невежда… в этой области.

Профессор снисходительно усмехнулся.

— В принципе вы правы, — сказал он. — Однако хотелось бы, чтоб кто-нибудь подтвердил мои выводы. Меня, старика, можно заподозрить в галлюцинациях, игре воображения и так далее… К тому же есть некоторые неясности, которые мы могли бы совместно выяснить. Вы подойдете к вопросу объективно, без личной заинтересованности, более критично…

Мы молча пили чай с сухими сдобными булочками, которые старик извлек из ящика письменного стола. Я смотрел на аппаратуру, пытаясь угадать принцип ее действия. По образованию я электроник, однако расшифровать схему аппарата, глядя на щит, я не мог. Аппаратура была оригинальной и не походила ни на одно известное мне устройство.

— Пора включать питание, — сказал Гиснеллиус.

Он подошел к щиту и нажал несколько клавишей. Одна за другой загорелись контрольные неоновые лампочки, за стеной загудели сердечники трансформаторов. Машина ожила. Пол едва заметно завибрировал, как в зале со счетными машинами, где я работал.

— Обслуживание аппаратуры требует определенного навыка, — сказал профессор. — Это напоминает работу на коротковолновой радиостанции. Надо подстраиваться к потоку информации. Улавливать его наподобие радиоволн… Прошу вас, сядьте! — он указал на кресло перед пультом. — Здесь, в этой точке, фокусируются трансдукторы конечного усилителя, которые перешлют в ваш мозг все, что думает и чувствует человек, с которым мы в данный момент устанавливаем связь…..

— Вероятно, правильнее было бы сказать «думал и чувствовал», если это человек из прошлого?

— Я умышленно употребил tempus praesens, — усмехнулся Гиснеллиус. — Когда мы имеем дело со временем- пространством, понятия одновременности или разновременности событий теряют привычный смысл… Нельзя говорить о прошлом или настоящем в обычном понимании. Никакая consecutio temporum в этом случае не годится.

— Вы все время говорили о… телехронопатии — так, видимо, следует называть это явление — из прошлого, — сказал я. — А ведь, учитывая относительность времени, которую обуславливает обобщенное пространство…

Старичок взглянул на меня, с трудом пытаясь скрыть подозрительное беспокойство.

— Вы… знакомы с этой проблемой? Вы говорите так, будто… Кто вы, собственно, такой?

Не знаю, что удержало меня от признания.

— Я пишу кандидатскую по римскому праву… Что-то на стыке истории и юриспруденции, — не моргнув глазом, солгал я.

Он сразу успокоился, но я теперь был осторожнее.

— Когда-то я по-любительски интересовался наукой о пространстве, — добавил я быстро.

— Ах, так, — проворчал он. — Ну, садитесь!

Я не торопился — даже не знаю, что меня сдерживало!

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил я.

— Простите, на какой? — он рассеянно посмотрел на меня, но я видел, что он притворяется, и это подстегнуло мою настойчивость.

— Я спрашивал о возможности улавливания информации из будущего.

— Ах, нет, нет! — резко выкрикнул он, махая рукой около уха, — это совершенно невозможно… Ведь будущее не детерминировано…

— А вы откуда знаете?

Он смутился и некоторое время искал ответа, бессознательно шаря глазами по комнате.

— Знаю! — выкрикнул он наконец. — Но не вижу необходимости разжевывать. Достаточно будет только своего рода reductio ad absurdum, доказательства методом от противного, доказательства отрицательного: допустим, возможно уловить информацию из будущего. Этакая рабочая гипотеза. Что из этого следует? Вы улавливаете некое известие о событии, которое может касаться вас лично. Вы можете воспользоваться им, «смоделировав» позже свое будущее иным образом… Одним словом, наше предположение приводит к выводу, что будущее «действительное» может быть иным, нежели то, которое вы увидели методом телехронопатии. Это противоречие, очевидно, опровергает справедливость нашего предположения. Вам этого достаточно?

— Нет! — резко сказал я. — Может существовать способ обойти это противоречие в рассуждениях!

— Это как же? — недружелюбно буркнул он.

— Не знаю… — я задумался. — Может, так: сам процесс мысленной связи с будущим возможен лишь постольку, поскольку он не дает информации, которую «путешественник во времени» мог бы использовать для воздействия на собственное будущее…

— А если он все-таки нападет на такую информацию? Ведь это невозможно предвидеть a priori… — старичок хитро усмехнулся. — И что тогда, как вы думаете?

— Допустим, это вызвало бы его… немедленную смерть! — выпалил я, не думая.

Профессор залился беззвучным смехом.

— Вот… — сказал он, вытирая платком губы, — вот как можно попасть в собственные сети. Ведь если ваш «путешественник во времени» погибнет во время эксперимента, значит, в будущем не было такой информации, которую он мог бы использовать для своего спасения, а во-вторых, он, покойник, вообще уже не мог бы ничего сделать. Порочный круг, классический порочный круг! Вот вам второй весьма убедительный довод в пользу того, что в будущее заглянуть невозможно!

Однако мне этого было недостаточно. Незаметно для самого себя я поверил не только в то, что старик говорил о своем изобретении, но и в то, что он сам столь горячо отвергал. Подсознательно я рассуждал, видимо, примерно так: если вся история с улавливанием информации из прошлого правда, то, рассуждая логически, будущее в этом смысле должно быть равноправным. Я размышлял бессистемно, в голове у меня перемешались все мои не очень-то обширные знания, впутывались вопросы обратимости явлений в микро- и макромире, симметрии времени и так далее.

— Хорошо, начинаем! — сказал я наконец. — Все готово?

— Прошу вас, прошу! — профессор, потирая руки, указал на кресло. — Для начала сделаем небольшой экскурс в прошлое…

— С кем вы меня свяжете? — спросил я, уже сидя в кресле.

— О, это будет для вас неожиданностью! Вы даже не догадываетесь!

— Однако я хочу знать! — сказал я с неожиданным испугом.

Он, видимо, это почувствовал, потому что быстро ответил.

— Сидите и ничего не бойтесь. Вы совершите экскурс в недалекое прошлое.

— Но, так сказать, в чьей шкуре?

Он не ответил. Стоя за спинкой моего кресла, он костлявым пальцем нажал красную кнопку на пульте. Я почувствовал легкое головокружение…

Видимо, он уже давно стоял у меня за спиной, потому что, когда я повернулся, чтобы уйти, он криво улыбнулся и сказал:

— Вы, я вижу, любитель древности…

Он угадал, и не удивительно: я долго не мог решить, что взять — Плутарха, Геродота или Флавия и в конце концов купил «Жизнь Цезаря» — на другое просто не хватило денег.

— Вы угадали, — сказал я, пытаясь пройти мимо, но он увязался следом.

— Времена Империи — чрезвычайно любопытный период, — сказал он, энергично и как-то бестолково жестикулируя. — Хотя лично я предпочитаю Древний Восток.

— Ну и как? — Профессор стоял рядом с креслом и заглядывал мне в глаза. — Точно попал?

— Вы отправили меня к моменту нашей первой встречи?

— Вот именно! Вы улавливали свои собственные впечатления, которые ощущали несколько дней назад.

— Я не подумал о такой возможности, — изумленно ответил я.

— О, вы не предвидели еще многого другого. Это было легче легкого: связь с самим собою, сверхвременная автотрансмиссия. Эффектно, правда? Самое настоящее путешествие в обратную сторону. Увы, это возможно только в рамках, ограниченных периодом жизни «путешествующего». Телехронопатор настроен на автотрансмиссию. Теперь вы можете спуститься в более отдаленное прошлое.

Он склонился над пультом, повернул рукоятку и сказал:

— Пятнадцать лет назад, считая от настоящего времени!

Правую руку он положил на красную кнопку старта. И тут я заметил, что его левая рука крадется к переключателю, находящемуся непосредственно под ручкой регуляции интервала времени. Это был маятниковый переключатель, имеющий только два положения: «+» и «—». До сих пор он находился, в положении, обозначенном знаком «—».

Если бы Гиснеллиус повернул его так же решительно и уверенно, как и при предыдущем опыте, я не увидел бы в этом ничего подозрительного. Однако неуверенное движение старческой руки приковало мое внимание, обеспокоило меня.

Дальше я действовал, как в прозрении. Когда его рука передвинула переключатель, я резко вскочил на ноги и обеими руками быстро втиснул профессора в кресло. Он хрипло вскрикнул и отдернул руку от красной кнопки, но я мгновенно ударил по ней.

Зачем я это сделал? Гораздо позже я пришел к выводу, что руководствовался, пожалуй, только каким-то неопределенным страхом перед чем-то необычным и, как мне казалось, опасным. Может, это была так называемая «интуиция», может, побочный эффект, вызванный действием работающего телехронопатора — какое-то слабое взаимодействие между моим собственным сознанием и сознанием Гиснеллиуса. Но смутное ощущение опасности заставило меня поменять наши роли в этом эксперименте. Морально я чувствовал себя — подсознательно, разумеется, — оправданным: я сделал с ним только то, что он собирался сделать со мной.

Когда я нажал кнопку, огоньки неожиданно потускнели, а за стеной, где по словам профессора находилась основная часть аппаратуры, что-то грохнуло. Моя рука, державшая до сих пор худую руку старика, соскользнула вниз по обитой кожей спинке кресла.

Огни люстры дрогнули, мигая на пониженном напряжении… Я огляделся…

Профессора не было! Дверь была закрыта, а он исчез!

Я, остолбенев, вглядывался в кресло, словно надеясь, что он появится там, куда я его только что посадил, потом, в паническом страхе, выскочил на улицу. Только добежав до угла, я замедлил шаг и оглянулся.

В темном окне профессорского домика плясал оранжевый язык пламени. Огонь и грохот, который я слышал раньше, были, видимо, вызваны коротким замыканием в перегруженной аппаратуре.

Я постоял немного в нерешительности, потом побежал к станции метро. Мимо с воем промчалась пожарная машина. Я облегченно вздохнул — кто-то, заметив огонь, вызвал пожарных.

Старик лгал! Вернее, не все, что он говорил, было правдой. Ибо будущее — независимо от того, детерминировано оно или нет, — не может стать известным человеку прошлого. В этом профессор был прав. Однако он не выдал мне одного способа, с помощью которого оказалось возможным обойти логический парадокс: человек, узнавший свое будущее, перестает быть человеком настоящего! Он неотвратимо должен немедленно перенестись в то будущее, которое ему открылось. В противном случае он мог бы воспользоваться в настоящем своими знаниями о будущем, а это приводит к парадоксу раздвоения будущего. Таким образом, перескакивая через время, которое отделяет его от будущего, путешественник во времени просто не успеет использовать сведения о будущем! Это единственная возможность выбраться из мысленного лабиринта… Только при таком условии осуществима телехронопатия (точнее, телехронокинез) в будущее.

Профессор Гиснеллиус прекрасно знал об этом. Он предвидел это теоретически и разрешил конструктивно. Но с помощью эксперимента он хотел подтвердить свою догадку. Проделать же опыт на себе он не решался. Он был слишком стар! Откуда ему было знать, будет ли он еще жить через год, месяц, день? А если б он перенесся в будущее за пределы своей жизни, это означало бы прыжок в смерть!

Я уверен, что больше не встречу уже профессора Гиснеллиуса: указатель времени стоял на пятнадцати годах!

Мне неясно одно: почему парадокс, касающийся перемещения массы и энергии в прошлое, несправедлив в отношении будущего? Может, количество массы и энергии в каждой точке этой «будущностной» дольки времени — пространства все-таки не строго детерминировано?