На улицах Кочадебахо де лос Гатос витал едва уловимый божественно-экзотический аромат. Приезжим он напоминал запах дорогого ладана в католическом соборе, и они бы сильно удивились, скажи им кто, что так пахнет всего лишь коричневый сахарный песок, перемолотый с чесночной шелухой и поджаренный на углях. Этот запах отгонял злых духов, таких, как бог смерти Ику, чтобы не объявились на священной церемонии.

По той же причине все жители целую неделю спали с бутылью воды под кроватью или гамаком: общеизвестно, что злые духи растворяются в воде, как сахар и соль.

Сложность в том, что поутру воду следовало выплеснуть на улицу, но так, чтобы никто не видел. Просто невыполнимая задача! Фелисидад и Консуэло высунут голову за дверь одновременно, увидят друг друга и нырнут обратно в дом. Выглянет Серхио – нате вам! – шлюха Долорес тоже смотрит. Томас опасливо зыркнет из-за косяка и столкнется взглядом с Фелисидад, которая снова украдкой озирается.

Каждое утро головы высовывались из дверей и прятались обратно, тратилось драгоценное время, и у многих жителей уже не выдерживали нервы. Люди орали друг на друга через улицу, а как-то раз у Франчески лопнуло терпение, и она в открытую опорожнила бутыль со злыми духами прямо на голову отцу Гарсиа, чтобы не пялился, и тому пришлось бежать в церковь очищаться и изгонять из себя пагубу.

В конце концов, Хекторо с Мисаэлем отправились обсудить проблему с доном Эммануэлем, и тот велел народу собраться на площади.

– Друзья! – обратился он к жителям. – Есть простое решение вашего затруднения, но я вам его сообщу, если… – дон Эммануэль изогнул бровь и подмигнул.

– Сейчас попросит, чтобы кто-то из баб сделал какую непотребность, – решил Мисаэль.

– Нет, отпустит очередную шуточку насчет причиндалов, – предположил Хосе.

Дон Эммануэль изводил толпу. Поднимал руку и покачивал пальцем, делал серьезное лицо, открывал рот, будто сейчас что-то скажет, но беззвучно захлопывал. От нетерпения народ взбеленился, и шлюха Консуэло, закатив глаза, отчаянно выкрикнула:

– Ну?… Ну?… Ну?… – а потом швырнула в дона Эммануэля куриным яйцом. Описав в воздухе короткую дугу, яйцо звучно треснуло его в лоб.

Толпа ахнула в явном восторге, а потом завопила от восхищения, когда у нее на глазах дон Эммануэль соскреб с лица растекшуюся мешанину и съел вместе со скорлупой. С преувеличенным довольством погладив себя по животу, он протяжно рыгнул – трюк, которым овладел в передовой английской школе, прежде чем отправиться в эту страну и тут исчезнуть. Восторженными аплодисментами толпа решительно подтвердила преимущества дорогостоящего образования, и дон Эммануэль договорил:

– …если Консуэло даст мне яйцо!

Народ разочарованно загудел, а затем выслушал изящное решение своей головоломки.

И вот назавтра, как и в дальнейшем, с утра пораньше бывший начальник полиции, он же мэр Чиригуаны, разъевшийся и косоглазый любитель коз, заходил на каждую улицу по очереди, останавливался и, зажмурившись, изо всех сил дул в свисток. Поджидавшие за дверьми горожане с повязками на глазах одновременно опорожняли сосуды с растворенными духами, и все были довольны, кроме псов, кур и громадных черных ягуаров, у которых весьма скоро выработался рефлекс собаки Павлова: они по свистку шарахались по углам.

После этого случая репутация дона Эммануэля как человека прозорливого ума еще больше укрепилась. Он таки получил от Фелисидад поцелуй, что и собирался выдвинуть условием оглашения своего плана, а в борделе Консуэло поделился с обществом историей о матадоре, быке и яйцах кардинала, которую хотел рассказать на площади.