Городским уставом определено: «Строго запрещается делать аборты путем подвешивания женщины вверх ногами в мешке с муравьями и избиения ее до тех пор, пока не выкинет. Разрешается проводить аборты посредством высушенного зародыша ламы». Он постановляет также: «Все приезжие, пожелавшие воспользоваться борделем, должны иметь справку ипасуэнской лечебницы о чистой крови» и «Любой человек, давший плохой совет, несет ответственность за его последствия». Можно найти такие параграфы, как: «Город не одобряет обычая индейцев-кечуа отнимать младенцев от груди путем смазывания сосков прогорклым жиром морских свинок», и такие поэтические образы, как, например: «Золото – пот солнца, а серебро – слезы луны» или: «Когда боги плачут, их слезы превращаются в ягуаров».

Устав основывается на том, что всякий может представить на рассмотрение совета городских лидеров любое предложение, и оно принимается, если не вызывает возражений ни у кого из них. Например, Летиция Арагон, узнав про обычай аборта, когда женщину, подвешенную вверх ногами в мешке с муравьями, избивают, предложила эту практику отменить. Летиция была возлюбленной Дионисио Виво в Ипасуэно, когда он переживал накат безумия, и приехала в Кочадебахо де лос Гатос, чтобы родить его ребенка; здравый рассудок вернулся к Дионисио, и они вновь стали любовниками. Летиция зарабатывает на жизнь необычайным талантом возвращать потерянные вещи – каждый вечер перед сном находит их в своем гамаке.

Пункт, что все приезжие должны перед посещением борделя получить справку о чистой крови, предложил Хекторо; это прямое следствие внезапного наплыва любопытных туристов, читавших «Прессу». Газета поместила высказывание дона Эммануэля: «Кочадебахо де лос Гатос – великолепный подводный город неослабного блуда», – что вызвало огромный интерес у определенного типа читателей мужского пола. Они толпами стекались в город под видом торговцев, путешественников, богатых гринго и этнологов. Большинство в дороге приобретало одежду у индейских племен, надеясь таким образом скрыть, что они – в основном городские пройдохи, но нашествие пончо, безмолвных свирелей и красных шапок с наушниками выдавало ряженых с головой. Чужаки бессовестно приставали к девушкам, напивались и выстраивали такие очереди в бордель, что у Хекторо лопнуло терпение. В довершение всего по стране прокатилась волна мрачных слухов: мол, американцы придумали новую болезнь, от которой становишься фиолетовым, чахнешь и умираешь от любого чепухового недомогания, и оттого шлюхи уж очень неохотно шли на контакт с приезжими. По счастью, большинство визитеров не выдерживало присутствия такого количества ягуаров и довольно скоро уезжало.

Пункт о плохом совете предложил мексиканец-музыковед, который живет с двойняшками Эной и Леной. Может, он и одаренный музыкант, ученый, молод и хорош собой, но все же несколько болтлив и простодушен. Однажды народ устроил спортивный праздник: проводили забеги, дырявили шляпы из ружей, перетягивали с Качо Мочо канат, состязались, кто выше загонит по склону трактор Антуана задним ходом, с двадцати пяти шагов набрасывали лассо на дона Эммануэля и разные другие номера, больше или меньше требующие мужской удали.

Мексиканец-музыковед записался на стометровку и был чертовски уверен в победе, потому что тренировался, взбегая по горному склону к своему домику. Другие не готовились: считается, что настоящий мужчина и так победит, не тратя попусту время и силы, а кроме того, существует общее мнение, что тренировка – своего рода жульничество.

Мексиканец был уверен, что победа в кармане; он болтался по барам и всем рассказывал, какой возьмет приз, – а разрешалось выбрать три книги из лавки Дионисио Виво. Музыковед там уже побывал, выбрал книги и попросил Дионисио отложить их, чтобы забрать после победы. Но дон Эммануэль сбил его с панталыку – отзывает в сторонку и говорит:

– Только между нами, приятель; секрет стометровки в том, чтобы позволить другим рвануть вперед и измотаться, а когда они выдохнутся – спурт, и всех обходишь. Тут главное по-умному силы распределить.

Мексиканцу очень понравился совет, он благодарил дона Эммануэля и жал ему руку. Разумеется, когда забег начался, все, кроме мексиканца, вылетели, как пули, а он позорно финишировал последним. Он так разозлился, что попытался макнуть дона Эммануэля головой в котел донны Констанцы с гуарапой, но Мисаэль с Хосе удержали. Увидев, как все над ним смеются, мексиканец опрокинул котел и ушел домой, дулся там два дня, никому не показываясь на глаза, а потом отправился к Ремедиос с новым пунктом для городского устава.

Осложнения с забегом на этом не закончились: хотя явным победителем стал капитан Папагато, Аурелио, Педро и Дионисио (все трое общаются с покойниками) настаивали, что Федерико вырвался вперед на несколько метров, а второй пришла Парланчина. Серхио, поскольку Федерико – его сын, а Парланчина – сноха, естественно, поддакивал, хотя и не мог утверждать, что на самом деле был свидетелем победы двух духов. Возникла серьезная перебранка, пока Аурелио не сообщил: Федерико и Парланчина решили, что их невесомость дала им несправедливое преимущество, и они хотят, чтобы приз получил капитан Папагато, а книги им все равно не нужны, поскольку оба не умеют читать. Вот почему в уставе есть и такой параграф: «Люди, которых большинство не видит, не должны использовать это обстоятельство к собственной выгоде»; неосведомленные воспринимают этот пункт как выпад против далеких от народа политиков.

Интересный тип, оказывается, капитан Папагато. Это он предложил включить в устав такие чудные пункты: «Будь у черепахи колеса, ползала б гораздо быстрее» и «Летучие мыши спят вниз головой, чтоб их не перепутали с птицами»; он сильно переменился с тех пор, как служил у меня адъютантом в Вальедупаре. В те дни он был добросовестным и застенчивым, армию любил, словно молодую жену, как, впрочем, и я. Вернувшись из камеры пыток генерала Рамиреса, я узнал, что капитан сменил имя на Папагато, обзавелся четырьмя громадными черными ягуарами, судя по всему, рожденными моей ослицей Марией, и стал весьма удачливым бабником. Когда мы дезертировали и кошки привели нас в этот город, капитан только раз взглянул на Франческу и безумно в нее влюбился, но кто бы стал его винить?

Ей только семнадцать, она такая живая, ласковая, так по-девичьи прелестна, как бывают девушки, пока не угроблены рождением детей и непосильной работой. У нее очень длинные вьющиеся темные волосы, просто невозможно оторвать взгляд от изгибов ее тела, взор скользит по этим дерзким грудкам, плоскому животу и отдыхает на кульминации бедер. Можно мечтать часами, представляя, как она выглядит обнаженной, и, полагаю, капитан Папагато на этом себя и ловил. Уголки рта у нее слегка загибаются кверху, отчего она будто всегда улыбается – очень привлекательно, скажу я вам. Должен еще признать, ее густые брови прекрасно оттеняют сияющие карие глаза, это тоже просто очаровательно.

Капитан Папагато под малейшим предлогом крутился перед ее домом, изо всех сил стараясь, чтобы это выглядело так, будто он просто ищет дружбы с ее отцом Серхио. Каждый вечер он приходил ко мне и говорил: «Генерал, сегодня она мне дважды улыбнулась», – или: «Генерал, сегодня она вставила цветок в волосы, как думаете, это мне сигнал?», – и мне приходилось все это слушать и высказывать свое мнение. Я посоветовал ему всегда брать с собой ягуаров, чтобы, гладя их, соприкоснуться с Франческой руками и найти верную тему для беседы: «Как они себя сегодня чувствуют? Не слишком ли они большие?» – и тому подобное. Затем капитан доложил, что, когда их руки соприкоснулись, Франческа свою не убрала, и мы сочли это обнадеживающим знаком.

И вот однажды он влетел ко мне в дом, как на пружинах – я подумал, сейчас крышу головой снесет; оказалось, вечером, гуляя с кошками, он столкнулся с Франческой. Ремедиос мне потом рассказала, что видела, как Франческа выслеживала капитана и побежала вперед, чтобы «случайно» оказаться у него на пути. Естественно, прогулка стала совместной, и все произошло так стремительно, что вернулись они не только с до крови зацелованными губами, но и с решением пожениться. Капитан Папагато поведал: Франческа немного опасается мужчин, поскольку Федерико напоследок сказал, что мужчин следует остерегаться, и ей хотелось выполнить последнюю волю брата.

Капитан отправился просить позволения Серхио, но услышал, что обычай требует прислать «свата», а не обращаться напрямую. Сватом должен быть уважаемый человек в возрасте, и, конечно, я тут же оказался в западне и был вынужден принять эту роль на себя. Она оказалась невероятно утомительной. Пока Франческа и ее возлюбленный развлекались на утесах, мне пришлось вести себя так, словно я сам жених. В первое посещение упоминать о деле не разрешалось вообще, и я просидел весь вечер, попивая писко и молча дымя сигары одну за другой. На второй вечер пришлось делать то же самое, но в какой-то момент требовалось спросить: «Франческа так мила, не пора ли ей отправиться в новый дом?»

На третий вечер я должен был сказать: «Капитан Папагато – очень хороший парень, как вы думаете, не пришло ли время жениться ему на достойной девушке?», – а в четвертый – следовало переходить к делу и говорить: «Гуляя вдвоем, капитан Папагато и Франческа вызывают толки; не согласны ли вы, что следует положить этому конец, соединив их в одном доме?» Все это строго расписано, как и ответ Серхио: «А сможет ли он ее обеспечить? Пусть принесет подарки, покажет, что имеет достаточно».

Бедному капитану Папагато пришлось принести четыре мешка маиса, два – картошки, овцу, пару армейских ботинок и экземпляр моей брошюры о бабочках с картинками на ножках, прежде чем Серхио дал согласие на помолвку. Похоже, здесь это считается нормой – прожить несколько лет вместе, прежде чем пожениться, достаточно просто быть помолвленными. Может, это пошло от того, что церковь стремилась освятить браки, уже заключенные по местным правилам.

О дальнейшем я только могу вспомнить, что у меня было мучительное похмелье после трехдневного праздника, а еще Хосе рассказал, что я залезал на крышу дома Гонзаго и мочился оттуда на осла Мисаэля. Молю Бога, чтобы это оказалось неправдой. Что касается Франчески и капитана, то Ремедиос сказала мне, что Глория сказала донне Констанце, что Франческа ей говорила, будто капитан «чистый жеребец», а тот, в свою очередь, поведал мне по секрету, что «Франческа, благодарение Богу, ненасытна». Молодые переехали в соседний дом и соорудили кровать, такую большую, что на ней разом умещаются и они сами, и четыре ягуара; то есть задняя комната – одна сплошная постель. Они устраивают такой шум во время сиесты, что я теперь затыкаю уши воском, но поскольку с другой стороны от меня живут Фелисидад и дон Эммануэль, а напротив – донна Констанца с Гонзаго, я могу успешно распроститься мыслью о спокойном сне, если только не перееду куда-нибудь.