Влияние доктора Галико, отца нации, по-прежнему ощущалось повсеместно, и присутствие его всепроникающего призрака было вполне осязаемо. Он один шел против течения в ту пору, когда лидеры свежеиспеченных независимых государств старались перещеголять друг друга в европеизации самих себя и своих стран. Широко распространено мнение: латиноамериканец – больше европеец, чем испанец, потому что испанец – сначала испанец, а уж потом европеец. То же касается француза – он прежде всего француз, – и вообще всех народов Европы. Латиноамериканцы видят Европу со стороны как целое, и оттого могут считать себя истинными представителями этого континента, на нем даже не побывав.

Но не таков был доктор Галико – выдающийся туземец своего времени. Он поощрял изучение индейских языков и запрещал любого рода торговлю с заграницей, целью ставя самодостаточность во избежание господства иностранной экономики. В период его абсолютной диктатуры, длившейся тридцать один год, три месяца и двенадцать дней, ни один гражданин не покинул страну, а въехали только четыре иностранца, причем на условии, что не предпримут попытки выезда. Рискнувшего сбежать ботаника повесили перед дворцом на дереве и разнесли пулями в куски, достаточно мелкие, чтобы избавить грифов от труда раздирать останки.

Ни один историк не мог с уверенностью сказать, кто такой доктор Галико – просвещенный благодетель или сумасшедший преступник, что не помешало его посмертному возвеличиванию в национальные герои. Большинство национальных героев всех стран – сумасшедшие преступники. Доктора отличали победы над генералом Белграно в бою, в домино, в армрестлинге; он запретил изучение философии Уильяма Оккама на том основании, что нет причины, по которой сущее не могло бы необязательно и беспредельно увеличиваться.

Так сложилось, что утешением доктора Галико стала любовница-индианка, поскольку глубоко религиозная жена неохотно соглашалась на близость лишь в день его ангела. Индианка быстро нахваталась изящных манер, как любая женщина в ее положении, и по сути превратилась в первую леди нации. Импульсивность доктора Галико и его абсолютная власть способствовали тому, что даже сливки общества отбросили сомнения и отнеслись к индианке с величайшим уважением и почтительностью, не смея отвергнуть приглашения искупаться нагишом в реке, а потом отправиться на корриду с таким количеством быков, что после кровь два дня текла по улицам, окрашивая мостовую в разные цвета.

Когда доктор Галико умер и в воинском гробу был благополучно предан земле, общество восстало против Препуции (получившей такое прозвище из-за формы любимой шляпки), и ей пришлось позорно бежать за границу. На борту корабля, где матросы взыскали с нее жестокую плату за проезд, Препуция направилась в Париж и умерла там в нищете. Ее кости покоились на кладбище у Церкви Сен-Сюльпис, и вся эта история подала его превосходительству блестящую идею, когда консерваторы в последнюю минуту обошли его на антиамериканских скачках и он три дня бесновался. Он тоже мог разыграть патриотическую карту.

Первым делом он заявил, что намерен изменить решение судьи на матче чемпионата мира по футболу, из-за которого их сборная вылетала из соревнований. Венгерский арбитр определил умышленную игру рукой в голевой ситуации, назначил пенальти, и мяч, естественно, оказался в сетке ворот. Весь мир видел на телеэкранах вопиющую попытку сжульничать; то есть видели все, кроме верноподданных граждан государства. Волна возмущения и обиды прокатилась по стране: девушки плакали, солдаты совершали самоубийства, в окна венгерского посольства летел град камней. И вот на гребне недобрых чувств президент Веракрус взлетел к своему первому патриотическому coup de maotre, объявив, что лично организует массовую подачу петиций в ФИФА об отмене судейского решения. Соответственно партийные функционеры прочесали страну сверху донизу от сьерры до джунглей, собирая подписи и крестики, а в партийных комитетах верные люди до поздней ночи изобретали все новые липовые подписи; проверка показала, что многих граждан зовут Рональд Рейган, Принцесса Диана, Никита Хрущев, Лучано Паваротти, Дональд Дак, Председатель Мао, Багз Банни, а проживают они по адресам: Дырка Епископа, Южная Вилка, площадь Тяньаньмэнь и Сиднейская опера.

Когда представитель страны в ООН доставил в штаб-квартиру ФИФА кубометр подписей, консерваторы толпами ринулись в Либеральную партию. Демонстранты высыпали на улицы, кричали «Да здравствует Веракрус!» и размахивали плакатами, где президент изображался в классической позе статуй доктора Галико: одна рука заложена за спину, а другая, сжатая в кулак, дерзко воздета к небесам. Поздно ночью его превосходительство, разослав всем представителям Либеральной партии извещения («явка обязательна»), провел в Национальной Ассамблее слушания по вопросу внешней политики в отношении Андорры. Как и ожидалось, консерваторы не явились вообще, и экстренное ходатайство о награждении его превосходительства за оборону национальной футбольной чести титулом «Воплощение Нации» прошло единогласно.

Следующим шагом президента стало объявление, что отныне его жене запрещено находиться во дворце в рабочие часы. В телевизионных новостях президент объяснил политическому обозревателю: любовь к жене так велика, что ее присутствие во дворце сильно искушает и отвлекает от государственных дел, а мадам Веракрус говорила, как невероятно печалит ее разлука с супругом даже на минуточку, но она принимает установленный порядок в интересах надлежащего управления страной. Естественно, мадам никуда не уходила, сидела у мужа на коленях, пичкая его рахат-лукумом в обмен на поблажки своим друзьям, и в часы досуга утаскивала поэкспериментировать в сексуальной алхимии; тем не менее его превосходительство успешно разыграл одновременно две карты – государственного мужа и счастливого семьянина.

Президент раздумывал, какую бы еще хитрость учинить перед гениальным ходом, когда прибыл взбудораженный, запыхавшийся министр иностранных дел.

– Ваше превосходительство! – воскликнул он, врываясь в кабинет президента. – Я получил сообщение…

– От архангела Гавриила, Гарсиласо? – Его превосходительство отложил книгу о сексуальных таинствах Ордена Восточных Тамплиеров. Он дошел до раздела о секретных гомосексуальных упражнениях, от которых брови у него практически съехали на затылок.

– Как вы узнали? – спросил Лопес Гарсиласо Вальехо, умащиваясь грузными телесами на вертящемся стуле секретарши.

Его превосходительство обреченно вздохнул:

– Догадаться нетрудно. Ну, что на этот раз? Очередное послание о национализации скотобоен? Нет, я не понимаю, для чего это нужно. Как поживают твоя дорогая жена и милашка француженка, а?

– Обе здоровы, босс, и, как всегда, грызутся; это я дал маху, что поселил их в одном доме. Послушайте, архангел явился мне и знаете, что сказал? Он сказал: «Все любят жеребца».

– «Все любят жеребца»? – переспросил его превосходительство.

– Да, босс, он так сказал, и я понял – это Божья истина. Если станет известно, что вы, даже в вашем возрасте, жеребец, все за вас проголосуют, без туфты.

Президент Веракрус вскинул голову:

– Что значит «даже в моем возрасте»? Смею уверить, с этим все в порядке.

– Так все путем, босс! Вы – жеребец, и мы сделаем на этом капитал. Расклеим плакаты «Голосуйте за Жеребца», и победа у нас в кармане.

Его превосходительство откинулся на спинку кресла.

– Гарсиласо, все замечательно, только нельзя ли чуть тоньше, а? И умоляю, не называй меня «босс»! Сколько раз просить?

И вот Ева Перон позвонила на телевидение редактору отдела новостей и текущих событий и предложила небольшую сделку. В тот момент в Национальной Ассамблее проходили слушания по законопроекту «Устранение тенденциозности в деятельности средств массовой информации», который придумал его превосходительство, убежденный, что все работники этих самых средств – непримиримые коммунисты либо отъявленные консерваторы. Его уже затравили в новостных репортажах и программах с участием публики, таких как «Знаете ли вы?» и «Мир сегодня». Законопроект создавался с тем, чтобы при каждой нападке на президента для улаживания вопроса проводились консультации с представителем администрации. Почти все выступали против законопроекта и одновременно его поддерживали. Правда, раздавались голоса в защиту свободы слова и права общественности на самостоятельные суждения, но в реальности дело обстояло так: либералы высказывались в пользу законопроекта, поскольку он заткнул бы рот консерваторам во время правления либералов. Но либералы же выступали против: получи власть консерваторы, они наверняка используют заложенные в проекте меры, чтобы приглушить критику либералов. Консерваторы поддерживали и отвергали законопроект по тем же причинам. И никто не мог решить, голосовать ли за него, опасаясь, что на выборах победит оппонент.

Сами средства массовой информации были единственными, кто совершенно отвергал законопроект в любом виде, поскольку абсолютно невозможно готовить сорокапятиминутные программы новостей, отражающие точку зрения всех сторон. Журналисты рассматривали это как циничную попытку введения закулисной цензуры, дабы обезопасить правительство от неудобных разоблачений. Разумеется, так оно и было.

Ева Перон предлагала небольшую сделку: законопроект отзовут, «учитывая важность соблюдения конституционного права на свободу слова», в обмен на документальный фильм о его превосходительстве. Она сообщила редактору, что президент с радостью представит список тех, у кого следует взять интервью. Тем временем Эмперадор Игнасио Кориолано (больше известный как Император Ненасытных Мандолизов) собрал компанию знакомых шлюх (на покое и практикующих) и основательно их проинструктировал: что можно говорить, а что – нет.

Пылкая хвала доблести его превосходительства одновременно шокировала и восхитила нацию. При сем народу поучительно сообщалось, что после женитьбы вся президентская удаль была исключительно к услугам мадам Веракрус, которая говорила о предмете обтекаемо, застенчиво, но ее мечтательные глаза светились благодарностью и восторгом. Вот так его превосходительство сподобился одним махом разыграть все карты – семьянина, защитника конституции и жеребца. Оставалось только вновь разыграть карту патриотизма, что возвращает нас к тому, с чего мы начали – к доктору Галико и его любовнице Препуции.

Если вкратце, его превосходительство организовал доставку из Парижа тела Препуции для упокоения в пантеоне рядом с доктором. Тело прибыло на военном транспортном самолете с национальным флагом на фюзеляже: красный цвет символизирует кровь народных мучеников, желтый – песчаные морские отмели, зеленый – леса, синий – небо. Почетный караул верховых драгун в сияющих кирасах и ботфортах сопроводил орудийный лафет к Президентскому дворцу, где его превосходительство достал из гроба флакончики «Шанели № 5», коньяк «Наполеон», коробки с трюфелями, заказанную им книгу с описанием ритуалов ордена мартинистов, черную икру и действующую модель гильотины для обрезания кончиков сигар. Он уже опускал крышку над жалкими останками Препуции – пожелтевшие кости и усохшая кожа, – когда его позвали к телефону: звонил его преосвященство кардинал Доминик Трухильо Гусман.

Кардинал сказал без обиняков:

– Ваше превосходительство, подобное кощунство недопустимо. Пантеон находится на освященной земле, и Церковь не может позволить, чтобы рядом с мужем и его законной женой хоронили любовницу. Сие совершенно недопустимо. Эта женщина даже не христианка.

У его превосходительства совсем не было времени на кардинала, этого денежного мешка в алых одеждах, и он бесцеремонно перебил:

– Ваше преосвященство, сейчас у меня нет возможности с вами разговаривать, я перезвоню, как только освобожусь.

Он повесил трубку и затребовал досье кардинала из службы безопасности министерства внутренних дел. Досье тут же доставили, и президент, посмеиваясь, внимательно его прочел, а потом перезвонил кардиналу.

– Правильно ли я понимаю, – спросил он, – что Церковь не разрешает мне похоронить в могиле человека его любовницу, но позволяет прелатам заводить собственных любовниц и парочку незаконнорожденных детей? Вправе ли я предположить, что Церковь допускает присвоение казенных денег и ночные визиты в бордель, пускай и скрытно? Я жажду вашего духовного руководства, ваше преосвященство. – Последовало долгое молчание, а затем кардинал повесил трубку.

Похоронная церемония и погребение прошли с изумительным успехом, главным образом потому, что был объявлен национальный праздник; у населения появился повод запрудить улицы и, размахивая флагами, приветствовать ярко расцвеченный кортеж, потом напиться допьяна и закончить торжество в сточных канавах и проулках, блюя арепой и эмпанадой, неблагоразумно смешанных с писко. Наступил звездный час, и не только для бездомных собак, подъедавших блевотину.

Получив громадный перевес голосов, президент Веракрус занял должность на третий срок; правда, избирательные урны все же наполнили заранее в компенсацию тех восьмидесяти процентов граждан, что и не думали голосовать. Растерянные демографы с удивлением отметили, что количество поданных голосов фактически совпало с числом зарегистрированных избирателей, и признали: времена и впрямь изменились. Газеты выходили с льстивыми заголовками: «Демократия в его надежных руках!» – а его превосходительство решил вознаградить себя двадцатидвухмесячной дипломатической поездкой по миру. Он намеревался отыскать могилу Христиана Розенкрейца, совершить (для омоложения) половой акт в центральном зале Великой Пирамиды, а в Калифорнии сделать операцию, чтобы детородный орган вздымался по желанию.

Вполне возможно, если б президент не парализовал управление страной своим отсутствием, не произошли бы изложенные здесь события. Правда, он доверил правление кабинету, но министры абсолютно не знали, что делать, и привыкли бегать за советом к послу Соединенных Штатов, с незапамятных времен носившему кличку «подлинный президент». Никто в государстве не обладал конституционной властью объявлять чрезвычайное положение и мобилизацию вооруженных сил, а все руководство его превосходительства свелось к телеграфной директиве из Италии: отныне все граждане страны должны носить шляпы, чтобы снимать их в случае неожиданной встречи с главой государства.