Его преосвященство кардинал Доминик Трухильо Гусман отложил доклад Святой Палаты, вполголоса ругнулся, что было ему несвойственно, тут же перекрестился и вознес очи к небесам, испрашивая у них прощения.

Он подошел к окну, долгим взглядом посмотрел на город, который живописно погружался в обычно короткую, но вместе с тем эффектную вечернюю зарю, и вторгшееся в ноздри отвратительное зловоние совершенно уничтожило мгновенное умиротворение, что последовало за вспышкой раздражения. Высунувшись из окна, кардинал увидел в реке дохлого борова, увенчанного кондором, – последний деловито пытался пробить клювом свой раздутый плот. Когда боров с пассажиром проплыли, кардинал ощутил новый запах и приметил совокупляющуюся за кустом парочку. Напротив дворца кардинал привычно заметил группку одетых в черное благочестивых вдовиц, которые всегда поджидали по вечерам, чтобы он, появившись в окне, их благословил. Он приветственно поднял руку, но вовремя успел превратить мирской жест в благословения. Женщины перекрестились и, перебирая четки, отбарабанили десяток молитв, а потом исчезли в сгущавшейся темноте. Его преосвященство втянул носом воздух и распознал новый запах.

– Дон Сусто, зайдите, пожалуйста, – позвал он, и секретарь появился.

Дон Сусто был бедным монахом-францисканцем с вечным насморком и грязью под ногтями на ногах, что объяснялось упорным желанием ходить только в сандалиях. Он очень серьезно относился к своим обязанностям, но мучился тем, что его оторвали от монастыря для услужения во дворце хозяину, чьи пороки слишком очевидны. Шестидесятилетний, изношенный жизнью в молитвах на каменном полу, при скудной пище и подъеме в пять утра, даже когда в том не было необходимости, дон Сусто преждевременно состарился. Худой, как скелет, он усох и ссутулился, а на голом черепе одиноко торчали редкие клочья волос. Из многочисленных добродетелей секретаря его преосвященство превыше всего ценил добросовестность, а одним-единственным пороком дона Сусто было тайное курение трубочки в распахнутое окно кельи. Он прожил сорок лет в страхе, что начальники его разоблачат, и не признавался в этом грехе до смертного одра. Ему пришлось умирать в недоумении: исповедник сообщил, что курение трубочки вовсе не является смертным грехом.

С гроссбухом под мышкой верный секретарь пришаркал, и его преосвященство подозвал его к окну.

– Определите этот запах, – попросил кардинал, – и скажите, то ли оно, что я думаю.

Дон Сусто перегнулся через подоконник и нюхнул отвратительный аромат.

– Полагаю, моча, – сказал он. – К несчастью, это знак времен.

– Каких времен? – строго вопросил кардинал. – Разве бывают времена, когда река перед дворцом должна быть столь зловонной?

– Все из-за los olvidados, – сказал дон Сусто.

Кардинал надменно фыркнул, ожидая лекции на социальную тему:

– И кто же эти «забытые»?

Дон Сусто ответил, постаравшись не выказать удивления:

– Эти люди очень бедны, ваше преосвященство. Они построили за городом трущобу, невероятно убогую. Просто сердце разрывается на них смотреть. У них нет канализации, и они ходят прямо в реку, хотя сами же берут из нее воду.

Кардинал сморщился от омерзения.

– Их следует удалить. Никакого сомнения, там притон воров и проституток.

– Но куда? – спросил дон Сусто. – Они заполонили античные руины в парке Инкарама, и когда их оттуда выдворили, они взяли и вернулись. Это поистине заблудшие души нашего времени, но все-таки, ваше преосвященство, в них есть мужество.

– Как прикажете это понимать, дон Сусто? Они безответственны и ленивы, больше ничего.

– Не смею спорить, они необразованны, и нравственность их частенько в прискорбном состоянии, ваше преосвященство, но они мастера на выдумку. Каждый раз во время дождя их картонные лачуги смывает, но через сутки хибарки снова стоят. Эти люди готовят нежное жаркое из крыс и кожи от сандалий, рыщут по помойкам, и этим сродни Лазарю, ваше преосвященство. Болеют брюшным тифом и холерой, но все же устраивают лучшие в столице карнавалы.

– Карнавалы – языческая мерзость, дон Сусто!

Повисло долгое молчание; кардинал подавил раздражение и спросил:

– Откуда они взялись?

– Одни бежали от беспредела в кокаиновых районах, другие пали жертвой сельскохозяйственной механизации и безработицы; кто-то пострадал от реорганизаций помещиков, кто-то в бегах от закона, а некоторые надеялись разбогатеть в большом городе. Большинство из них – чола, даже по-испански не говорят. Я бы осмелился предложить вашему преосвященству: открывается возможность устроить миссии, не выходя из дома.

Его преосвященство засопел.

– Нам следует отправить их в места проживания на попечение тамошних священников. И есть нечто более срочное, что мне необходимо у вас выяснить. – Кардинал подошел к столу и взял доклад Святой Палаты. – Что за некомпетентные атеисты состряпали сию пародию на доклад? И какой бездарный болван отобрал их для этого задания?

Дон Сусто опешил от кардинальского гнева и смешался от горячности.

– Это епископы Кукутский, Асунсьонский и Ля Ингальдадский – высокочтимые мужи, ваше преосвященство.

– Что?! Эти притаившиеся коммунисты? Эти либеральные слюнтяи? Да кто же их назначил-то, господи боже мой?

Дон Сусто раздумывал, как бы поделикатней сказать, что он сам их и выбрал.

– Я запросил Рим, кто является наиболее выдающимися богословами в стране, – сказал он наконец, – и мне сообщили их имена. Я все честно исполнил, ваше преосвященство.

Кардинал ошеломленно смолк. Он положил на стол пачку бумаг, которой размахивал, и обернулся к окну, но тотчас отпрянул, учуяв прогорклый воздух.

– Из-за этой писанины можно стать протестантом, – буркнул он. – Я прошу подготовить доклад о духовном состоянии нации, а получаю непрерывные нападки на саму Церковь и косвенно – на свое управление. Вы его читали?

– Разумеется, ваше преосвященство.

– И каково ваше мнение?

Дон Сусто, почуяв опасность, тщательно подбирал слова:

– В нем, безусловно, содержится критика Церкви, ваше преосвященство.

– И вы согласны с этой критикой?

Секретарь уклонился от прямого ответа:

– Я не обладаю правом выражать свое мнение, у меня недостаточный опыт работы в этой области. Но я абсолютно согласен, что должна существовать связь между духовным состоянием нации и духовным состоянием Церкви. Это совершенно очевидно.

Кардинал взял доклад и перелистал страницы, выбирая места, которые его особенно взбесили.

– Тут намекают, что, торгуя реликвиями и продавая отпущения грехов, мы на семьсот лет отстали от европейской Церкви; здесь утверждается, что некоторые высокопоставленные лица имеют любовниц. Вы о чем-нибудь подобном слыхали? Хоть один такой случай вы знаете? – Он сделал риторическую паузу; нельзя было не заметить: дон Сусто так изумлен этим лицемерием, что у него буквально отвисла челюсть. Кардинал почувствовал, как у него самого от стыда краснеют уши, отвернулся и снова подошел к окну, изображая благородное негодование. – Во втором разделе, – продолжал он, – намекается на связь между сроком моих полномочий и всеобщим упадком. Тут болтают о социальных условиях, прекрасно зная, что вмешательство в политику вне нашей компетенции, и обвиняют нас в том, что мы принимаем грязные деньги от преступников. До того дошли, что поносят высший класс, сущий оплот Церкви…

Дон Сусто не сдержался:

– Оплотом Церкви является Евангелие.

Кардинал ожег секретаря ледяным взглядом и продолжил:

– В третьем разделе на Церковь возлагается вина за распространение суеверий; нас обвиняют в разбазаривании денежных средств с целью получения материальной выгоды, словно без инвестиций можно выжить. Это оскорбительно, дон Сусто, и возмутительно! – Он свысока посмотрел на секретаря, взглядом требуя согласного кивка.

Дон Сусто не был храбрым человеком, но и беспринципным не был. Он не кивнул. Замер, потом тихо произнес:

– Ваше преосвященство, молю вас о позволении вернуться в мой монастырь.

– Стало быть, вы с этим докладом согласны, дон Сусто?

Дон Сусто помолчал; он печалился, как далеко отклонилась его жизнь от первоначального стремления к покою и созерцательности. Не для того он так долго был монахом, чтобы все закончилось во дворце спорами с кардиналом, старшим приказчиком в алых одеждах.

– Я получаю ваше позволение? – спросил дон Сусто, уклоняясь от ответа.

Кардинал устал; он снова положил доклад на стол и вздохнул:

– Как вам будет угодно.

Старый секретарь склонился поцеловать кардинальский перстень и опустился на колени для благословения. Затем поднялся и спросил:

– Ваше преосвященство, могу я сказать нечто личного характера?

Кардинал кивком изъявил согласие.

– Ваше преосвященство, у меня стало бы гораздо легче на душе, если б вы показались врачу по поводу болей в желудке. Времена власяниц и бичевания прошли, телесная боль только усиливает ваш духовный недуг.

Скинув должностные доспехи, они впервые взглянули друг на друга просто как люди. Его преосвященство протянул руку, и секретарь пожал ее. Дон Сусто ушел, а кардинал в своей одинокости и никчемности ощутил ком в горле и тоже подумал, как далеко отклонилась его жизнь от юношеского идеала.

Дон Сусто не возвращался в монастырь еще десять лет. Вместо этого он странствовал пешком, жил нищенствующим монахом, смиряя себя до совершенного опрощения. Как-то раз он нашел всеми покинутого молодого фавна, дрожащего в зарослях, и взял его в приемыши, Фавн рос статным и изящным, повсюду следовал за доном Сусто, а тот, вдохновленный преданием о святом Губерте, повесил воспитаннику распятие между рожками. С помощью этого существа дон Сусто многих обратил к вере. От кечуа он узнал, что на их языке его имя означает «болезнь», и переменил его на «Salud». Вот почему кое-где по сегодняшний день можно встретить украшенные серебряной мишурой часовни с аляповатыми статуэтками – монах с рожками курит трубку; приверженцы называют его «Сан Салюд». Раньше таких часовенок было гораздо больше, но миссионеры снесли их, посчитав языческими.

Дон Сусто ушел, а его преосвященство, вспомнив совет показаться врачу, ощутил, как снова накатывает ужасная боль. Он инстинктивно подошел к окну глотнуть вечернего воздуха, но вдохнул гнилостный смрад нечистот. Кардинал перегнулся из окна, его сильно вырвало на стену дворца; потом он сломался пополам и сполз на колени. Рыдая от боли, он молился заступнику моряков святому Эразму, что принял мученическую смерть, когда его внутренности намотали на якорную лебедку. Затем боль прошла, и кардинал, еще задыхаясь в ее отголосках, помолился и святому Иову – покровителю сифилитиков. Он чувствовал, как надвигается неудержимый зуд посетить бордель, и боялся заразить свою любовницу Консепсион.

Его преосвященство немного посидел, положив на колени доклад Святой Палаты, и решил начать следующую стадию своей кампании. Он принял решение: крестовый поход проповедования возглавит дон Рехин Анкиляр – человек абсолютно холодной интеллектуальной непререкаемости.