Лино Альдани
ТРИДЦАТЬ СЕМЬ ГРАДУСОВ ПО ЦЕЛЬСИЮ
Как обычно, первым, кого встретил Нико, выйдя из дома, был агент ВМО. Худой, морщинистый, он был одет в амарантовый комбинезон и накидку, ниспадавшую на плечи и собиравшуюся в складки, словно закрытый шелковый зонтик. Этот тип, по имени Эспозито, с тоненькими усиками и пучком волос возле уха, отвечал за весь район и лез буквально в каждую дыру, как, впрочем, и все другие агенты ВМО.
Нико остановился шагах в десяти от него и аккуратно застегнул пальто. Он чувствовал себя превосходно: на голубом небе ни облачка, в меру тепло, — самое время для прогулок малышей в городском парке. И все же, увидев Эспозито, Нико машинально поднял воротник пальто.
— Добрый день, — поздоровался Эспозито.
Нино в ответ помахал рукой и хотел было улизнуть, но бдительный агент ВМО схватил его за рукав.
— Набрюшник надели?
— Конечно, конечно.
— А теплую майку?
— Тоже.
— Отлично, — невозмутимо сказал представитель ВМО. — Советую вам, синьор Берти, остерегайтесь холодов. Апрель — месяц коварный. А главное, не снимайте пальто, иначе не миновать штрафа.
— Не беспокойтесь, уважаемый синьор агент, все правила будут соблюдены.
Он поспешно отошел, чуть не угодив под стремительную голубую машину. Нико проводил ее завистливым взглядом. Слева по сверкающей полосе из стеклопластика мчались левакары, большие и маленькие, новые и уже устаревшие. Но даже самые маленькие и вышедшие из моды были прекрасны и комфортабельны. Желтый, красный, опять желтый; краски такие яркие, что даже в глазах рябит. Нико снова тяжко вздохнул. Медленными, словно заученными шагами он одолел пятьдесят метров, отделявших его от остановки, и прошел под навес, где человек тридцать-сорок нетерпеливо ожидали элибуса. Крупный, пожилой мужчина попытался преградить ему дорогу, но Нико, старательно работая локтями, все же пробился к самому краю навеса. Когда подошел элибус, Нико оттолкнул стоявшую чуть впереди женщину и первым вскочил на подножку. Рядом кто-то выругался.
— Такое возможно только у нас, в Италии, — возмутилась полногрудая синьора.
— Наглец! — поддержал ее старик в роговых очках. — Если вы так торопитесь, взяли бы такси-левакар.
Кто-то больно толкнул Нико в бок — это паренек лет шестнадцати, пытаясь пролезть вперед, задел его фибровой папкой. Автоматическая дверь элибуса захлопнулась, и в ней застрял чей-то зонтик. Сосед Нико негромко рассмеялся. Элибус тронулся, оставив на остановке более двух десятков человек, грозно воздевавших ввысь руки.
Нико с трудом протиснулся мимо толстухи, в отместку толкнул в спину мальчишку с папкой и наконец пробрался в середину вагона, где народу было поменьше. Держась правой рукой за поручни, он, как и каждое утро, принялся разглядывать рекламные объявления, которыми были оклеены все стены элибуса. Собственно, он давно выучил их наизусть: «Я сплю на пневматических подушках Лишемин», «Покупайте уцененные левакары «джулия-гамма». «Нет ничего лучше пневматических подушек Лиреппи»… И снова левакары, левакары различных марок и типов — «демергес», «дорф», «троечин». Целая галерея, от которой невозможно отвести глаз.
Ты решил остаться червяком на всю жизнь?
Нет.
Тогда что же ты медлишь с покупкой «троечина»?
«Троечин»!
70000 лир в месяц без залога «троечин»!
Левакар, который летит и побеждает!
«Троечин»!
«Троечин»!
«Троечин»!
А чуть пониже:
Друг, проснись.
Если ты любишь нестись как вихрь,
Купи левакар «джулия-гамма» — 280 километров в час.
Машина, одобренная ВМО.
Опять ВМО — Всеобщее медицинское объединение! От него никуда не спрячешься. Его контролеры и агенты настигнут тебя повсюду. И заставят платить штраф.
Нико повернулся, но и на противоположной стороне элибуса огромными красочными буквами было выведено:
Гражданин, ты уверен, что твоя совесть чиста?
Послушай совета ВМО: проверь, захватил ли ты тюбик аспирина.
Эти свиньи и в рекламе чувствуют себя как боги. Нико невольно пощупал, лежит ли в кармане аспирин.
Не говорите, что забыли термометр в кармане другого пиджака.
Это жалкое объяснение.
У кого при контроле не окажется термометра, тот не избежит штрафа в триста восемьдесят лир.
Нико приложил руку к груди — термометр на месте, в нагрудном кармане, вместе с карандашом и расческой.
Помогите нам обслужить вас еще лучше.
Помните: поливитамины два раза в день.
Нико фыркнул. Он поискал стеклорегулятор, но тут на его плечо легла чья-то рука.
— Что вы хотите сделать? — вежливо, но твердо спросил человек, стоявший рядом.
— Открыть окно, — ответил Нико. — В элибусе адская жара.
Незнакомец посмотрел ему прямо в глаза, потом покачал головой.
— Окно открывать не положено.
Нико усмехнулся.
— Вот это здорово! Я задыхаюсь и не могу, видите ли, открыть окно. Вам-то какое дело до всего этого, черт побери?
— Довольно, хватит, — сурово сказал незнакомец. Он вынул из кармана билет и потряс им перед носом у Нико.
— Я контролер первого класса ВМО. Довожу до вашего сведения, что, согласно статье пятой соглашения между Всеобщим медицинским объединением и компанией городского транспорта, окна элибусов остаются закрытыми до 31 мая. А сейчас апрель. Вы член Объединения, не так ли?
— Да, — упавшим голосом ответил Нико.
— Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
— Но… при чем тут мои документы?
— Повторяю, предъявите документы. Удостоверение личности, санитарную карту и трудовое соглашение.
— Это неслыханно! Только из-за того, что я хотел открыть окно…
— Водитель! — крикнул контролер. — Остановите, пожалуйста, машину. Я должен сойти и произвести проверку.
Водитель затормозил, и они спрыгнули на мостовую. Автоматическая дверь мгновенно захлопнулась, и элибус умчался под насмешливые возгласы пассажиров.
— Следуйте за мной.
— Но я опоздаю на службу, до начала работы осталось десять минут.
Контролер ВМО втолкнул Нико в пустынный двор.
— У меня все в порядке, — сказал Нико, протягивая ему документы. — Вот термометр, вот тюбик аспирина, вот таблетки от кашля, а это витамин С, витамин В-12, антисептическое средство, лейкопластырь, тальк, пакет антибиотиков. Все на месте. Вы не имеете права меня штрафовать.
Агент ВМО проверил все тщательнейшим образом.
— А набрюшник? — спросил он, буравя Нико глазами.
— Послушайте, я опаздываю. Мое министерство на площади Фламини. Если я не попаду в следующий элибус, мне не поспеть вовремя.
— Набрюшник? — повторил контролер.
— О господи! Я надел и набрюшник, и плотную майку, и шерстяные носки.
Нико расстегнул пальто и пиджак, поднял пуловер и рубашку.
— Смотрите, уважаемый синьор. Вот майка и набрюшник.
Контролер вынул блокнот и принялся что-то записывать.
— Вас полезно держать под особым наблюдением, — сказал он.
— За что? Я никаких правил не нарушил.
— В данный момент. Однако ваша попытка открыть окно элибуса — явный симптом опасных тенденций. Я сообщу о вас в Главную контрольную комиссию. Идите.
Нико бросил на него злобный взгляд, сунул в карман термометр, тюбики с лекарствами и документы и помчался на остановку элибуса. Под навесом уже толпились люди. Нико сделал резкий рывок и вихрем ворвался в толпу ожидающих. Невероятным усилием ему удалось схватиться за ручку двери и втиснуться в отходящий элибус.
Чуть отдышавшись, он отер ладонью пот со лба и посмотрел через окно на дорогу. А по ней неслись сверкающие левакары: красный, желтый, голубой, белый, снова желтый, красный, голубой. Нико на миг зажмурил глаза, а когда вновь их открыл, то сразу же уставился в потолок. Но и тут его настигла красочная реклама «троечина»:
Черви ползут, а человек, который себя уважает, мчится со скоростью 200 километров в час на «троечине», левакаре наших дней.
О господи, от «троечина» нигде нет спасения! Он повернулся вправо, но здесь его, словно удар кулаком в лицо, ослепила огромная, во всю стенку, розовая афиша:
Гражданин, при первых симптомах простуды — аспихинин!
Человек предупрежденный — наполовину спасенный.
Сто лир штрафа с нарушителя.
Нико проработал, не отрываясь, полных два часа. В десять вошел рассыльный и положил на стол еще одну стопку бумаг. В десять тридцать Нико вызвал к себе на доклад начальник отдела. В одиннадцать он принял витаминную таблетку и выпил чашку кофе.
В пять минут двенадцатого зазвонил телефон.
— Никола Берти слушает, — сказал он, поспешно сняв трубку. Он надеялся, что звонит Дорис, но, увы, ошибся. Незнакомый мужской голос официально произнес:
— С вами говорит Д'Андреа из Главной контрольной комиссии.
— Слушаю вас, — пробормотал Никола.
— Сегодня в семь вечера вам надлежит явиться в Центральную амбулаторию на виа Гамберо.
— В амбулаторию?.. А зачем?
— Анализ крови и рентген легких.
— Но я…
— С целью проверки содержания алкоголя и никотина в крови. Желаю вам плодотворной работы, синьор Берти.
Только этого ему не хватало! Этот паршивый контролер ВМО хочет любой ценой сделать карьеру. Угораздило его сесть в тот же элибус!
Нико извлек из кармана начатую пачку сигарет и выложил их на стол. Осталось всего шесть штук. Он собрался закурить, но в последний момент передумал — этих шести сигарет должно хватить до конца рабочего дня.
— Черт побери!
Коллега Джобби, за столом напротив, на миг оторвался от бумаг и поднял голову.
— Что случилось, Нико?
Нико пожал плечами. Бесполезно объяснять что-либо этому Джобби — он тих и покорен, как овца. Да и вообще Джобби не курит, и ему не понять, что десяток сигарет в день — сущий пустяк для энергичного двадцатипятилетнего мужчины. Конечно, он мог выкурить и больше — достаточно ввести в автомат Две, три, пять монет, и тот выбросит столько же пачек. Но потом при проверке содержания никотина в крови преступление откроется. Стоит чуть превысить допустимую норму, и сразу же на тебя обрушится штраф в сорок, а то и в пятьдесят тысяч лир.
Порывшись в памяти, Нико прикинул: да, за последнюю неделю он выкуривал куда больше, чем десять сигарет в день. Но он намеревался уравнять счет на следующей неделе. Этот подонок, контролер ВМО, все испортил. Рентген легких назначен на семь вечера. Пожалуй, рентгенологов не обманешь. Хотя, если выпить литра два молока и больше не курить, может, как-нибудь и обойдется. Он собрал сигареты и сунул их в ящик письменного стола. Затем закрыл ящик на ключ и позвал Джобби.
— На, держи. Вернешь мне ключ за пять минут до ухода. А если я попрошу его раньше, можешь послать меня ко всем чертям.
Желание покурить становилось совершенно нестерпимым. Чтобы хоть как-то отвлечься, Нико сунул в рот огрызок карандаша и вновь склонился над бумагами. Автор песен «Распад души» и «Глаза цвета редиски» жаловался, что в нескольких журналах помещены глупые пародии на его оригинальные произведения. Жалоба, посланная одновременно и в профсоюз песенников, призывала власти энергичнее защищать интересы автора.
Нико тут же вспомнил текст одной из этих песен: «Моя любовь, стынет кровь в сердце моем, когда мы не вдвоем».
До самого полудня Нико в поте лица трудился над бумагами, отыскивая пародии на вторую песню, в которой тоже воспевалась «безумная любовь, взбудораженная кровь, увядшие цветы, я и Ты».
Все же ему пришлось прерваться, когда в дверь просунулась голова Ортензи, агента ВМО, курирующего Министерство песни.
— Все в порядке? — спросил Ортензи.
— В полном порядке, — хором ответили Джобби и Нико.
— Пилюли приняли?
Обе головы согласно кивнули.
— Температура?
— Тридцать шесть и восемь, — ответил Джобби.
— Тридцать шесть и семь, — солгал Нико.
В это утро он так и не вынул термометра из кармана. Но, к счастью, Ортензи торопился и явно не собирался устраивать тщательную проверку.
Дорис все не звонила, и это волновало Нико куда больше, чем вызов в амбулаторию. Первым его побуждением было позвонить нотариусу Алоизи, в конторе которого работала: Дорис. Но он так и не снял трубку — нотариус этот — порядочная скотина, он не терпит, когда его подчиненные в рабочее время беседуют по телефону по личным делам.
Наконец подошел час дня, и зазвонил звонок на обеденный перерыв. Нико сунул бумаги в письменный стол и бегом спустился вниз, в огромную столовую министерства. В столовой еще почти никого не было — лишь двум служащим удалось опередить его. Но очень скоро к автоматам-распределителям нельзя будет пробиться. К Нико подошел Джобби.
— Ты что берешь?
— Молоко и компот-ассорти.
— Ты что, спятил? Я возьму бифштекс с жареным картофелем.
— Не мучай меня, Джобби. ВМО и так отравило мне все существование. Подумай только, сегодня вечером я должен пройти медицинскую проверку на содержание никотина в крови.
— Скверные дела, Берти.
— Да, представляешь, а я как назло в последние дни дымил, как турок. Теперь жди штрафа. И все этот гнусный тип из ВМО, на которого я утром. наткнулся в элибусе. Я не допустил никаких нарушений, но он все равно донес на меня в Главную контрольную комиссию. Ну, попадись он мне еще раз, придушу, как цыпленка.
Они устроились в углу, спиной к объявлению, напоминавшему всем членам ВМО старинное изречение медиков салернской школы:
Стул хороший по утрам жизнь продлит надолго вам.
С год назад Нико, собрав множество подписей, обратился с официальным прошением о том, чтобы этот плакат сняли со стены, но получил от начальства отказ.
Молоко пахло карболкой, и все же Нико, давясь, проглотил три стакана и закусил компотом-ассорти. Потом с завистью уставился на Джобби: бифштекс, похоже, был из натурального мяса, а от жареного картофеля исходил соблазнительнейший аромат. Нико резко отодвинул стул.
— Дай мне газету, Джобби, я поднимусь наверх.
Он захватил с собой бутылку молока и, ниэко опустив голову, вышел из столовой.
Дорис нервно прохаживалась по коридорам почты. Время от времени она подходила к большому столу в холле и, окинув рассеянным взглядом счета и телефонные бланки, впивалась глазами в большие электрочасы. Обычно Нико не опаздывал. В девять Дорис не на шутку забеспокоилась. Дробно стуча каблуками, она покружилась у входных дверей, то и дело поглядывая на стрелки электрочасов. «Наверно, не придет. Наверно, с ним что-то случилось, и он не придет. Подожду еще минут пять и уйду». Взгляд ее упал на окошко с надписью: «Заказные письма». Дорис принялась писать на стекле: «Да, нет, да, нет. Придет, не придет, придет, не придет». Нет, он не придет, с ним чтото стряслось. И в тот же миг появился Нико. Он был бледен, глаза возбужденно блестели, а галстук, как всегда, съехал набок.
— Что случилось, Нико?
Он ничего не ответил. Взял ее под руку и повел к выходу.
В этот час виа дель Корсо была похожа на растревоженный муравейник; толпы народу у витрин и перекрестков, сплошные заторы; по четырем эстакадам еле ползли певакары.
— Позвони домой. Скажи, что сегодня ты поужинаешь со мной, — сказал Нико, останавливаясь у дверей бара.
— Но мы же договорились! Что-нибудь случилось, Нико?
— Позвони и не задавай лишних вопросов. Я зверски проголодался. Съедим пиццу, выпьем по бутылке пива и прямиком на Вилла Боргезе.
Дорис вошла в телефонную будку и тут же позвонила родным.
— Но потом ты мне все объяснишь, — сказала она, беря его под руку.
— Конечно, конечно.
Они свернули на виа Фраттина, и Нико увлек Дорис в небольшой бар, помог ей взобраться на высоченную табуретку в глубине пустого, очень узкого зала.
Они ели молча. Нико уминал пиццу с такой жадностью, словно голодал целую неделю. А Дорис легонько постукивала вилкой по тарелке. Она грустно, с материнской нежностью смотрела на Нико, следя за тем, как ритмично двигаются его челюсти и пульсирует жилка на виске. Ребенок, самый настоящий ребенок. А иногда он казался ей какимто особым существом, не подвластным общепринятым правилам. Она не проронила ни слова, пока Нико не кончил есть. Насытившись, Нико отодвинул тарелку, вытер губы бумажной салфеткой, скатал ее в шарик и бросил в тарелку. Затем стал рыться в карманах в поисках сигарет.
— Я был на виа дель Гамберо.
— С чего вдруг?
— Понимаешь, на виа дель Гамберо, в Центральной амбулатории. Прошел проверку на никотин.
Дорис открыла сумочку и принялась сосредоточенно рыться в ней, чтобы Нико не заметил, как дрожат у нее руки. А он продолжал рассказывать о своих злоключениях, проклиная на чем свет стоит всех агентов ВМО.
— Что же теперь будет, Нико?
— Результаты анализов выяснятся послезавтра. Ноты не волнуйся, ничего плохого не произойдет. Сегодня я напился молока до тошноты и выкурил всего четыре сигареты!
По знаменитой лестнице на площади Испании грязным каскадом стекало молоко. Над крышами в переплетении телевизионных антенн покачивалась луна.
— Не волнуйся, — повторял Нико, — ничего плохого не произойдет. Я их оставил в дураках. — Он не выпускал ее руки и осторожно вел Дорис по извилистой лестнице.
Они остановились у самой балюстрады. Над ними была крыша из пальм и высоченных пиний. Рядом о чем-то своем лопотал фонтан. Внизу, с террас Пинчо, Рим загадочно подмигивал двум влюбленным.
Нико целовал Дорис руки, пальцы, плечо. Дорис осторожно отстранялась в страхе, что кто-нибудь их увидит.
— Послушай, — сказал Нико и крепко обнял ее. — Послушай…
— Нико, перестань. Идем сядем на скамейку.
Но Нико еще сильнее прижимал ее к груди. В нескольких шагах от них остановился левакар. Водитель свернул со стеклопластиковой полосы на усыпанную гравием дорожку. Свет фар ослепил обоих.
— Кретин, нашел где обниматься!
Дорис схватила Нико за рукав.
— Идем, там внизу есть свободная скамейка.
Нико неохотно подчинился. Он шел мрачный, злой, сжимая кулаки.
— Перестань, Нико. Сядь и расскажи мне о чем-нибудь интересном.
— Сейчас пойду и разнесу к чертям его дурацкий левакар.
Дорис закрыла ему рот рукой.
— Здесь так хорошо, Нико, не правда ли?
— Да… Когда я, наконец, куплю левакар, устрою им хорошенькое представление. Положу в выхлопную трубу баллончики с вонючим газом и промчусь по главным улицам Рима. А тому, кто осмелится протестовать, сверну шею.
Он набрал пригоршню камешков и стал по одному кидать их в фонтан. Постепенно ярость улеглась, уступив место меланхолической покорности судьбе. Разговор перешел на их извечную тему: «Тебе какой цвет левакара нравится? Мне — серый, бежевый тоже неплохо, но только не черный, черный слишком мрачен. Я отложил шестьдесят тысяч, годик придется обождать. Если б не эти ежемесячные взносы, я бы хоть завтра мог его купить. ВМО схватило меня за горло и не отпускает. Кончится тем, что я выйду из этого всеобщего объединения жуликов». «Перестань, Нико». «Они же прохвосты, как ты этого не понимаешь, Дорис?» «А ты не понимаешь, что без ВМО не обойтись». «Ну да, да, только без левакара тоже не обойтись».
И снова: «Красный цвет тоже неплох… За лето я сумею отложить еще шестьдесят тысяч, будь проклято это ВМО». «Прошу тебя, Нико, не начинай все сначала». «Но ты сама подумай, сколько денег я дарю каждый месяц отим свиньям, черт бы их побрал». «Перестань чертыхаться». «Все было бы так просто…» «Ты уверен? А если ты выйдешь из ВМО, а потом заболеешь?» «Кто, я? Да я здоров как бык, у меня ни разу в жизни температура не поднималась. Они украли у меня не один миллион лир, эти прохвосты. А я как болван все плачу и плачу налоги».
Так они спорили, долго и упорно. Потом Дорис взглянула на часы и со вздохом сказала:
— Уже поздно, мне пора домой.
— Домой, в такую ночь?
Он обнял ее за плечи, и Дорис прильнула к нему. Она закрыла глаза и режно погладила Нико по волосам. Шум шагов заставил ее вздрогнуть. К ним подошел агент ВМО — на груди его фосфоресцировала бляха с двумя сплетенными змейками посредине.
— Что вам не нравится? — срывающимся голосом спросил Нико. — Разве правилами запрещено целоваться в парках?
Агент ВМО зажег электрический фонарик, посмотрел на часы и отцепил с фуражки водомер.
— Уже поздно, молодые люди. А главное, сегодня очень сыро. Лучше вам пойти в кафе.
— А мне, любезнейший, нравится здесь, а не в кафе.
— Напрасно вы так волнуетесь, молодой человек! Я дал вам добрый совет… — Он снова взглянул на водомер. — Через полчаса опустится туман. Разумнее вам прогуляться. Если влажность увеличится и мой коллега обнаружит вас здесь, не миновать крупных неприятностей.
— Но здесь под каждым кустом, прячется влюбленная парочка! Какого же дьявола вы привязались именно ко мне? С меня хватит. Если уж вам так приспичило надоедать людям, попробуйте для разнообразия побеседовать, скажем, с владельцем вон того левакара.
Агент ВМО направил луч своего фонарика в указанном направлении.
— Синьор остался в левакаре, — флегматично объяснил он. — Капот закрыт, стекла подняты. Так что не вижу никаких нарушений.
Нико стиснул зубы, а Дорис потянула его за рукав, отчего он рассвирепел еще сильнее. Но горло сжало узлом, и он не мог произнести ни слова.
— Я вас предупредил, — сказал агент. — Этого требует мой служебный долг. Будьте здоровы и счастливы.
Лишь через полчаса Нико немного успокоился.
— Ну и денек, все мне выходит боком, — пожаловался он.
Они медленно спустились на пьяцца дель Пополо. Дорис жила далеко, в районе Транстевере, но, хотя движущиеся тротуары еще работали, Нико непременно хотел идти пешком.
— Чао, — попрощался он у закрытых ворот ее дома.
Поцеловал ее в щеку и грустно улыбнулся.
— Увидимся завтра.
Было уже очень поздно. Нико ускорил шаги, купил газету в киоске на мосту Гарибальди и помчался за последним элибус-экспрессом.
Всю дорогу он смотрел вниз, нервно теребя пальцами газету. Он устал от бесконечных преследований агентов ВМО. Они не давали ему покоя ни на службе, ни дома, ни на отдыхе, ни в пути. Доколе же это будет продолжаться? Он не Джобби, который покорно позволяет издеваться над собой.
Дома он налил рюмку коньяку, поставил, ее на ночной столик, неторопливо разделся, закурил сигарету и лег в постель. Выпил коньяку и стал просматривать газету. «Хорошо бы очутиться вдруг на пустынном острове. Я и Дорис, и никого вокруг».
— Эй, там, на пятом этаже! — прервал его мысли мужской голос, доносившийся со двора.
Это был Эспозито, агент ВМО по его дому.
— Синьор Берти, закройте окно.
— Чтоб ты сдох! — про себя сказал Нико. И снова отпил коньяку.
— У вас открыто окно, синьор Берти!
— Чтоб ты сдох! — повторил Нико и жадно затянулся. «Лучше не отвечать. Завтра утром скажу этому Эспозито, что меня не было дома, а свет я, уходя, забыл потушить».
Эспозито позвал его еще раз пять, затем угомонился. Прикончив всю пачку сигарет, Нико, наконец, потушил свет.
— Мой дорогой друг, вы слишком чувствительны, — сказал профессор Крешенцо. — Впрочем, как и все молодые люди. Однако не волнуйтесь, молодость — это болезнь, которая быстро проходит. В один прекрасный день вы убедитесь, что окончательно выздоровели.
Он поправил шахматную доску и, вынув фигуры, стал бережно их расставлять.
— Значит, нет никакой надежды, что когда-нибудь все изменится? Нелепая, бездушная система, а мы…
— Простите, — прервал Крешенцо. — Вы пришли играть со мной в шахматы или же беседовать о социальных проблемах?
— Я… Я пришел, чтобы спросить у вас совета.
— Совета? — Профессор поднял голову и внимательно поглядел на Нико. Затем снял очки, подышал на стекла и принялся протирать их фланелевой тряпкой. — Совета? Гм… Какого рода?
— Я… я… хотел бы выйти из ВМО.
Крешенцо никак не отреагировал на его слова. Он еще раз протер очки и закурил сигарету.
— Не ждите, что я похвалю вас, любезнейший. Вы хорошенько подумали, прежде чем пришли к такому решению?
— Э, с мыслью об этом я ношусь уже давно.
— Вот и продолжайте носиться с нею, мой дорогой друг.
Нико улыбнулся.
— А вы сами, профессор, когда вышли из ВМО?
— Вышел? Я никогда не записывался в члены сего достославного объединения. В 74 году, когда медицинское обслуживание приняло ныне существующие формы, я учинил своей совести наистрожайший экзамен и решил: нет, это не для меня. Не потому, что мне было жаль денег — первое время ежемесячный взнос был сравнительно невысок. Но я ни разу в жизни не уступал шантажу. Для меня это было вопросом принципа. И представьте себе, я ошибся.
— Значит, впоследствии вы раскаялись в принятом решении?
Профессор встал, открыл дверцу бара, вынул бутылку виски и два стаканчика и поставил их на столик рядом с доской.
— Выслушайте меня внимательно, милый Нико, — сказал он, разливая виски по стаканчикам. — Я всю жизнь выкуривал по сорок сигарет в день, пил сколько душе угодно, никогда не соблюдал диеты и не делал витаминных уколов. Я знать не знаю, что такое таблетки, мази, антибиотики, которые вы принуждены повсюду таскать с собой. И, разумеется, я сэкономил уйму денег. Этот дом, книги, ковры, картины… Мог бы я купить все это, если б мне пришлось каждый месяц платить взносы в кассу ВМО? Однако это не значит, что я не мучился. Мой юный друг, вы не знаете, что такое внезапно проснуться ночью от кошмарных сновидений. Каждый миг, каждая минута радости были отравлены страхом, липким, неотвязным страхом. Уже много лет я засыпаю с мыслью, что, случись мне заболеть, ни один врач не придет мне на помощь и я подохну в муках, как бездомная собака.
Нико хотел было задать ему вопрос, но профессор его опередил.
— Вы хотите знать, почему я впоследствии не подал заявления с просьбой о приеме? Все объясняется очень просто — для этого мне нужно было бы уплатить взносы за все прошедшее время плюс огромный штраф. А таких денег у меня не было. Подумайте, хорошенько подумайте, друг мой. Не принимайте поспешных решений. Учтите, что потом вам придется полагаться исключительно на собственное благоразумие и удачу. Особенно на удачу.
— Зато я буду свободен, — возразил Нико. — Я смогу, наконец, купить левакар и другие нужные мне вещи. И потом… потом никто уже не заставит меня проходить эти дурацкие проверки. Ни один ублюдок из ВМО не посмеет требовать, чтобы я показал ему, надел ли я набрюшник.
— Пустяки, мой друг, сущие пустяки. Ну как, начнем партию?
Нико отодвинул в сторону доску.
— Я должен выговориться, излить душу. Я больше не могу. Не понимаю, как правительство согласилось поддерживать ВМО, как этот спрут сумел всех сдавить своими щупальцами, навязать свои идиотские правила?! И никто не решился сказать: хватит, прекратите ваш шутовской карнавал, представление окончено. Ведь и пятьдесят лет назад, при старой системе здравоохранения, врач, хоть и не был миллионером, жил совсем неплохо. Стоило кому-либо заболеть, как вызывали врача и платили за визит соответствующую сумму. А теперь все иначе, теперь нужно платить заранее, когда вы здоровы, утешаясь тем, что во время болезни не придется платить ни лиры. Это же абсурд, возможный только в наш сумасшедший век.
— Нет, друг мой. Это не абсурд. Подобная система практиковалась пять тысяч лет назад.
— Пять тысяч?..
— Дорогой Нико, я окончил исторический факультет, и потому можете мне поверить на слово. Так вот, пятьдесят веков назад крестьяне Маньчжурии разуверились в познаниях своих лекарей. И, кстати, не зря. Во все времена медики стремились извлечь как можно больше выгоды из болезней своих пациентов. Чем дольше длится болезнь, тем больше доход врача. Это столь очевидно, что не требует доказательств. Так вот, одному крестьянину надоело, что его без конца водят за нос. И он сказал врачу, который его пользовал: «Я заплачу тебе, когда выздоровлю, и буду платить все время, пока останусь здоровым. Но если я снова заболею, ты не получишь от меня ни одной серебряной монеты и ни одной горсти риса». Врач согласился, и уже на следующий день крестьянин выздоровел. А мы лишь пять тысяч лет спустя поняли, что надежнее полагаться на корыстный интерес, чем на профессиональную честность. Нико побледнел.
— Значит… значит, вы одобряете ВМО и готовы защищать систему?
— Да, но я осуждаю методы, которые отразились на системе. Наша жажда наживы все испортила. А это следовало бы предвидеть, нужно было с самого начала положить конец бесконтрольному хозяйничанью врачебной конгрегации, установить соответствующие тарифные ставки. Главное же, этим эскулапам нельзя было давать право вмешиваться в личную жизнь граждан. Недалекие и неумелые законодатели этого не поняли. Впрочем, кое-кто наверняка догадался, но взятки сделали свое дело. Представьте себе, поначалу все шло как нельзя лучше. Стоило человеку кашлянуть, и он уже мчался на прием к врачу. А медики всех — психопатов, хронических больных, симулянтов — встречали самым любезным образом. Тогда многие вообще перестали беречься. Все равно, рассуждали они, стоит мне заболеть, врач в два счета поставит меня на ноги. Не удивительно, что доктора зарабатывали бешеные деньги. И постепенно из лечебного учреждения ВМО превратилось в ассоциацию по предупреждению болезней. Теперь врачи работают куда меньше, а их доходы стали куда больше.
— Это же бесстыдный грабеж!
— Мой юный друг, жаловаться бесполезно. Надо считаться с неумолимой действительностью, как говорил один знаменитый историк шестнадцатого века. Методы, к которым прибегает ВМО, безусловно, незаконны, но они довольно логичны. Словом, раз уж вы согласились, так сказать, на опеку сего благородного заведения, йе следует удивляться, если оно делает все возможное, чтобы температура вашего тела не превышала тридцати семи градусов по Цельсию.
— Допустим. Почему же в таком случае правительство не принимает никаких мер?
— Ах, правительство! — буркнул профессор Крешенцо. — Насколько мне известно, наше правительство всегда верой и правдой служило власть имущим. А сейчас богатство и, значит, власть — в руках ВМО, автомобильных и магнитофонных королей.
— Ради бога, не упоминайте при мне о песнях. Я и так целый день только и делаю, что слушаю идиотские песни и разбираю споры законодателей музыкальных вкусов.
Но профессор уже не в силах был остановиться.
— Конгрегация медиков теперь столь могущественна, что подчинила себе даже священников. Давным-давно идет борьба между целителями тела и целителями души. Но теперь чаша весов явно склоняется в пользу первых. Мир обуян жаждой наслаждений, и у него нет больше времени слушать церковные проповеди. Тело восторжествовало над душой. ВМО держит в своих руках ключи от рая земного и небесного.
— Я не совсем понимаю вас, профессор.
— Э, я пошутил, милый Нико. Но ходят слухи, что тридцать пять процентов акций Объединенной автомобильной компании принадлежат ВМО. Современный человек озабочен своим здоровьем, и для него нет ничего дороже левакара. И здоровье, и машина зависят от ВМО. Разумеется, пока никто не запрещает нам искать забвения в канцонеттах, этом музыкальном опиуме, который нам вдобавок продают втридорога. Но говорят, что ВМО протянуло свои щупальца и к фирмам грампластинок.
Профессор Крешенцо хрипло расхохотался, отчего Нико невольно вздрогнул.
— Эс-ку-ла-по-кра-тия. Звучит совсем неплохо. — И Крешенцо снова громко засмеялся.
Субботнее утро. Как красив в эти часы Рим, сплошь в куполах и шпилях. Небо бледно-голубое, с колоколен каскадом обрушиваются вниз крикливые ласточки. Воздух. напоен запахом пиний и мяты. На Лунготевере ни души.
Дорис медленно идет по пустынной улице Древнего Города, Конторы больше не существует, а все служащие исчезли, растворились Словно призраки, исчезли и вещи — пишущая машинка, гербовая бумага, печати, пресс-папье. Сам нотариус умер. Умер до понедельника. Целых два дня ей не придется терпеть его скрипучий голос, его взрывы ярости, непереносимую скуку.
Нико ждет ее у входа в метро, но она вышла из дому очень рано и теперь идет неторопливо, даже медленно; на минуту задерживается у цветочного киоска, переходит дорогу и останавливается на мосту. Внизу бурлит и пенится Тибр, из-под аркады вылетает мотоскутер, в лучах солнца сидящий у руля человек кажется сделанным из латуни. Платаны вдоль берега поблескивают зеленой листвой, а их белые стволы, словно животные после спячки, расправляют складки коры. Дорис приятно на ходу провести ладонью по сучкам и наростам, почувствовать, что, кроме цемента, стали и пластика, существуют деревья с их таинственной, неподвластной воле человека жизнью.
Внезапно она ощутила, что весна, вступила в свои права. И тогда она сначала ускорила шаги, а потом побежала навстречу Нико.
Он все еще бледен, лицо осунулось, под глазами темные круги, но во взгляде светятся ласка и веселье.
Нико берет ее под руку и увлекает за собой, в сторону, противоположную остановке метро.
— Что случилось, Нико? Прогулка к Замкам отменяется?
Нико останавливается возле бара-киоска.
— Давай выпьем по чашечке кофе.
Не спеша наливая кофе, он насвистывает танцевальный мотив, пальцы ритмично постукивают по сахарнице, взгляд скользит по фиолетовой неоновой трубке вдоль стены.
— Так мы поедем к Замкам?
— Конечно. Допьем кофе — и в путь.
У тротуара стоит новехонький красный левакар.
— Вот на нем бы поехать, — со вздохом говорит Нико. — А то трясись полчаса в битком набитом вагоне метро.
Дорис укоризненно качает головой.
— Прошу тебя, Нико, не начинай все сначала.
Они выходят из бара. Нико останавливается возле машины, не спеша обходит ее, любовно поглаживает рукой капот.
— Красивая, правда?
— Очень. Но поторопись. Иначе нам придется стоять всю дорогу.
— Она тебе и в самом деле нравится?
Он вытаскивает из кармана связку ключей и подносит ее к самому носу Дорис.
— А ведь машина-то моя.
Дорис громко смеется.
— Сумасшедший. Тебе бы только шутить!
Но когда Нико вставляет ключ и открывает дверцу, Дорис бледнеет.
— О боже, что это значит?
— Садись.
— Нет, сначала объясни.
— Садись же, садись, потом все расскажу.
Дорис не знает, что ей делать, она с испугом смотрит на кожаные сиденья, на никелированный переключатель скоростей. А Нико уже включил зажигание, на пульте управления зажглись красные и зеленые огоньки. «Нет, все это розыгрыш, сейчас Нико выйдет и скажет, что он пошутил и к тому же весьма глупо, попросит у нее прощения».
— Ну, чего ты ждешь?
Дрожа от страха, Дорис пробралась на переднее сиденье. Нико захлопнул дверцу.
— Красавица, верно? Новенькая, только что с конвейера. Смотри, вот радиоприемник, это ручка обогревателя, сетка для журналов, миниатюрный холодильник. А вот тут свободное место для проигрывателя. Как только накоплю немного денег, поставлю и его.
— Но значит… Значит, это и в самом деле твоя машина?
— А ты думала — моего дедушки?!
Нико включает первую скорость, и машина срывается с места, чуть резковато, как и у всех начинающих водителей. Сквозь стекла кабины дорога кажется огромной сценой, пешеходы, похожие на забавных марионеток, быстро перебирают руками и ногами.
— Нико, объясни же, что произошло?
Левакар мчится в ряду других машин. Нико крепко сжимает руль, беспокойно оглядывается по сторонам, резко тормозит на перекрестках. На поворотах машину сильно заносит.
— Нико!
— Молчи.
Левакар маленький, даже крошечный, но Нико держит руль гордо, словно штурвал могучего парусника. Наконец они выбираются за городскую черту, теперь дома встречаются все реже, им навстречу все чаще попадаются мастерские и заводики, отделенные друг от друга серыми пыльными лужайками, напоминающими старые, дырявые ковры.
Дорога широкая, в четыре полосы. Левакар несется по ней стремительно, с легким комариным жужжанием. Нико вынимает сигарету, закуривает.
— Прибыл вчера, в полдень, — говорит он.
— Кто прибыл?
— Результат анализов.
Дорис радостно прищелкнула пальцами.
— Теперь все понятно. Ты оставил их в дураках? А на отложенные деньги купил машину… Но их все равно не хватило бы даже на первый взнос. Кто же дал тебе недостающие деньги?
— Никто. Хватило моих. Рассрочка на два года. Ежемесячный взнос сорок тысяч лир.
— Ты с ума сошел! Уж сколько раз мы считали, прикидывали, и неизменно выходило, что таких денег тебе из бюджета не выкроить.
— Прежде, но не теперь. Слушай меня внимательно, Дорис. Они меня накрыли, поняла? Анализ дал положительный результат. А они только этого и ждали. Эти кровопийцы потребовали, чтобы я в месячный срок внес штраф. Мне предстояло отдать все мои сбережения. При одной мысли об этом…
— Что ты сделал, несчастный?
— Я написал заявление о выходе из ВМО; по всем правилам, на гербовой бумаге, и отправил его заказным письмом с оплаченным ответом. Отныне я свободен и волен делать все, что захочу!
Они проспорили целое утро, стоя у перил Виллы Альдобрандини, под белым палящим солнцем. Повсюду, на деревьях и перильцах, красовались навязчивые объявления:
Избегайте длительных прогулок, не стойте подолгу под деревьями.
Сырость — общественный враг Номер Один.
— Скажи, — настаивал Нико, показывая на объявления. — Может нормальный человек без конца сносить все это? У меня лопнуло терпение.
Они спорили уже часа два, и Дорис почувствовала, что больше не в силах возражать, доказывать, что он поступил крайне глупо и неосмотрительно.
Горизонт заволокла блекло-голубая дымка, скрывшая море, стену гор и оставшийся где-то далеко позади город. В дубовой роще слышались птичьи трели, неустанное воркованье, шепот листьев… Дорис промолчала. Она обняла Нико и положила голову ему на плечо. Ей больше не хотелось спорить, разбираться, кто прав, кто виноват. Греться бы вот так в лучах солнца и медленно, бездумно спускаться вниз по узкой тропинке в туфовой скале, ступая по вязкой черной земле. Когда они снова сели в машину, ей вдруг без всякой причины захотелось плакать. Сомнения, страхи улетели прочь, рассыпались как непрочный карточный домик, осталась лишь легкая щемящая боль.
— А радио работает?
— Что за вопрос! Здесь все новое, только что с завода.
Нико повернул рычажок, и кабину залила волна звуков. Дорис откинулась на сиденье, закрыла глаза и незаметно задремала, убаюканная мелодичной музыкой, равномерным гудением мотора, легкими толчками на поворотах. Казалось, Нико ведет машину в полной синхронности с невидимым оркестром. Дорис приоткрыла веки — Нико хитро ей подмигнул. Она попыталась ответить ему тем же, но губы расплылись в глупой, детской улыбке. Нико расемеялея.
— Неплохо жмет, а? — сказал он, взглянув на показатель скорости. — А ведь это только обкатка. Подожди, через месяц я всех буду обставлять.
Минут через пять они подъехали к пригородному поселку. На дверях бара висела кукла. Покачивая головой, она протягивала огромную руку к огненной надписи:
Крон!
Тонизирующий напиток без тонизирующих веществ.
— А я закажу двойной черный кофе. И пусть все агенты ВМО лопнут от злости.
Потом Нико зашел в лавку, пропахшую специями и перцем, купил свежий крестьянский хлеб, пакетик маслин, кусок жареной телятины и банку маринованных огурцов.
— Поехали. Я хочу поесть в беседке, где нет этих идиотских плакатов.
Левакар снова помчался по асфальтовой ленте и свернул на дорогу, ведущую в Гроттаферрату. Навстречу бежали виллы, зеленые, пастельные, цвета охры. Машина миновала селение и понеслась по направлению к аббатству дельи Ортодосси. Наконец Нико затормозил у домика с облупившимися стенами и маленькими окнами. На окнах — решетки из побуревшегр железа, металлическая ручка приоткрытой двери проржавела и еле держалась на столь же ржавых гвоздях.
В прихожей никого не было. В погребе сплошными рядами стояли фьяски, дамиджана, валялись воронки, пластмассовые трубки.
Нико громко позвал хозяина. С лестницы, ведущей вниз, кто-то откликнулся невнятным хриплым голосом. Нико залюбовался подвешенными на черных крюках к потолку «косами» чеснока и гирляндами красного перца, обвивавшего стены.
— Потрясающе! — воскликнул Нико. — Нет, ты только посмотри на этот старый в разводьях стол! Тебе не хочется его погладить, а, Дорис?
Неся на плечах бочонок, появился хозяин. Втроем они вынесли столик в увитую лозой беседку.
Нико раскупорил бутыль. Потом стал нюхать стол.
— Он пахнет вином. Вернее, винной бочкой. Дорис, понюхай, сама убедишься, какой у него приятный запах.
Чтобы доставить ему удовольствие, Дорис понюхала стол и объявила, что он действительно пахнет вином и бочонком.
— Многие до сих пор считают крестьян глупцами и невеждами. Между тем только они и живут как люди, знают, что едят и что пьют, — разглагольствовал Нико, уминая куски жареной телятины. — А мы, горожане, живем среди шума и вони. Как в тюрьме. Ты не замечала, что все мы живем в огромной тюрьме?
Дорис покорно молчала, давая ему выговориться. Она по опыту знала, что достаточно не возражать, и его полемический задор вскоре угаснет сам по себе. Так оно и случилось.
— Послушай, Дорис, что будем делать дальше? Хочешь, поедем к озеру или за ягодами? Хотя нет, лучше всего отправиться в Тусколо. Там замечательный лес. И к тому же это совсем близко.
Он уговаривал Дорис выпить еще стаканчик. Дорис отнекивалась, со смехом отодвигала стакан. Она не привыкла к вину, у нее и так кружилась голова.
Издали хозяин делал им какие-то знаки. Но Дорис слегка опьянела и поняла, какая ум грозит опасность, лишь в тот момент, когда инспектор ВМО вырос у Нико за плечами.
— К нам пожаловали гости, — процедила она сквозь зубы.
Нико допил вино, вытер рот тыльной стороной руки и неторопливо повернул голову — амарантовый комбинезон, фуражка с термометром, водомером и реактивами. С виду весьма ретивый чинуша.
— Прошу прощения. — Инспектор ВМО был предельно вежлив. — Чистая формальность, синьоры. Этот левакар?..
— Мой.
— Совершенно новый, не так ли?
— Да, только вчера куплен.
— Очевидно, вы и водительские права получили совсем недавно?
— Ваша правда. И пока что вожу машину очень плохо.
— Отлично. Искренность — весьма похвальное качество, но-нарушение, и крайне серьезное, налицо. Вам, как новичку, следовало бы придерживаться строжайшей самодисциплины. — Инспектор показал на стакан и бутыль с вином. — Вы представляете несомненную опасность для пешеходов даже в нормальном состоянии. Возбуждающие напитки вам абсолютно противопоказаны. Вам и вашей девушке.
Он порылся в карманах, вытащил пластиковый тюбик, отвинтил крышку и вынул круглую белую таблетку величиной с горошину.
— Прошу вас, — он протянул таблетку Дорис. — Подержите-ка ее немного во рту.
— Минуточку. Левакар вожу я. Девушка здесь ни при чем. — Нико зло прищурил глаза. — К вашему сведению, она вообще не пьет. И могла бы хоть сейчас пройти контроль на содержание алкоголя в крови. Но я не вижу причин, по которым она должна мусолить во рту вашу таблетку. Забирайте ваши реактивы, уважаемый, и отчаливайте.
Инспектор ВМО побагровел, но тут же взял себя в руки и ледяным тоном произнес:
— Допустим, синьорина и в самом деле не нарушила правил. Но вы? Вы-то совершенно пьяны, и это легко доказать. Прошу вас.
Он положил таблетку рядом со стаканом Нико. Тот усмехнулся.
— Вы непременно, хотите, чтобы я пососал эту гадость? Не смею отказать хорошему человеку.
Он подмигнул Дорис, положил таблетку в рот и закурил сигарету. Затем налил себе полный стакан вина.
На сей раз инспектор побледнел от гнева и уставился на хронометр, делая отчаянные попытки сдержаться.
— Ваше время истекло. Покажите.
Нико выплюнул таблетку на пол. Она стала цвета спелой вишни.
— Что и требовалось доказать! — с торжеством воскликнул инспектор ВМО. — Придется заплатить штраф, синьор.
Нико покачал головой.
— Вы ошиблись, милейший. Мне наплевать на ваши проверки. Я не член ВМО.
Лицо инспектора стало землисто-серым.
— Это неслыханно! Почему же вы сразу не сказали?
Нико пожал плечами.
— Я только вчера подал заявление.
Он вынул из кармана документы и положил их на стол.
— Можете проверить, если желаете.
Низко опустив голову, инспектор ВМО поспешно удалился.
Дорис засмеялась, но когда Нико показал уходящему инспектору кукиш, вспыхнула:
— Перестань, это уже лишнее.
Но ей было слишком хорошо, она не могла долго сердиться.
— Налей-ка мне еще, Нико. Ведь сегодня необычный день.
Голос у нее был с хрипотцой, как у актрис, играющих роль алкоголичек.
В сердце Нико на миг закралось сомнение, не разыгрывала ли Дорис комедию, изображая из себя скромную, непорочную девушку. Наливая вино, он внимательно следил за выражением ее лица. Но тут же устыдился нелепых подозрений.
Они встали и направились к машине. К своей машине.
Левакар бешено мчался вперед, пролетая мимо зеленых галерей, изумрудных холмов и лугов, нежившихся под солнцем. Несколько крутых поворотов — и дорога неожиданно уперлась в площадку, обнесенную загородкой. В глубине, под тенью каштанов, стояли еще три левакара.
Кругом царства тишины… и руин. Они тянулись ввысь из густой травы словно грозный указующий перст. Долина сбегала вниз в беспорядочном чередовании виноградников и оливковых рощиц.
Нико стал быстро взбираться вверх по узкой крутой тропинке. Дорис, держа в руке транзистор, с трудом поспевала за ним.
Вот он остановился у края обрыва, и его фигура четко вырисовывалась на фоне голубоватых гор.
Дорис закричала. Не от страха, просто, чтобы доказать самой себе, что она полна жизни и что ее, тоненькую и маленькую, все же не придавили красота и величие пейзажа. Она включила транзистор на полную мощность. Но здесь, в поднебесье, музыка звучала смешно и нелепо.
Чуть поодаль темнели руины римского театра. Дорис и Нико принялись танцевать на выщербленных, поросших мхом ступеньках. Нико крепко, до боли прижимал ее к себе. Из транзистора тонкой струйкой текла сладкая до приторности музыка лада. Певец нежным голоском напевал о любви и муках влюбленного. А ее переполняло безмерное счастье, ощущение подлинной свободы и полноты жизни.
— К дьяволу эти идиотские сентиментальные песенки! Дорис, иди сюда.
Голос Нико звучал необычно глухо.
Он увлек ее вверх по белой тропке, что вилась меж седых от древности перевитых плющом камней. Тропинка исчезала, терялась в туннеле сплетенных веток и снова появлялась под сводом сверкающих листьев.
Дорис лежала рядом с ним на ложе из веток бузины.
— Послушай…
Он без конца повторял это «послушай», все крепче сжимая ее в своих объятиях. И даже не заметил, как оцарапал шею о ржавую колючую проволоку, предательски торчавшую из земли.
В первой песне поется о красочных рассветах, во второй — о ночи, пахнущей туманом и тенью, в третьей — самой банальной — о несчастной любви…
И так изо дня в день. Проклятое радио с раннего утра начинает бомбардировать вас песенками, рекламными объявлениями, снова песенками. Покупайте кондиционирующие установки, приобретайте холодильники, современный человек немыслим без электрокухни, и опять сентиментальные канцонетты, объявления ВМО: запрещается то, не рекомендуется это.
Дорис с досадой выключает радиоприемник. Кончив причесываться, она застывает перед зеркалом и начинает тщательно подводить ресницы и брови.
Звонит телефон. Незнакомый голос говорит в трубку, что Нико заболел.
Дорис весело смеется в ответ.
— Послушайте. Я спешу на службу. Вы, синьор, выбрали неподходящее время для шуток.
Но незнакомец отвечает, что он отнюдь не шутит. Дорис задумчиво вешает трубку.
— Кто это звонил? — спрашивает мать, высовываясь из-за двери.
— Да Нико. Вечно со своими глупыми шутками.
Стоя у конфорки, она выпивает чашку кофе с молоком. «Нет, не может быть. Вчера вечером, когда мы расстались, он чувствовал себя превосходно. Позвоню ему днем в министерство и скажу, что улетаю в Америку. Пусть немного поволнуется».
Но потом, на улице, ее вновь охватили сомнения. Она задумчиво смотрела, как на остановке нетерпеливые пассажиры проталкивались к переполненному элибусу, и не двигалась с места. Постояла немного, затем решительно зашагала к дому, где жил Нико. На пятый этаж она влетела бегом и яростно позвонила два, три, четыре раза. «Кретин, самодовольный болван, ты мне за все заплатишь!»
В дверях появился пожилой человек в пижаме.
— Проходите, — еле слышно сказал он. — Меня зовут Крешенцо. Я сосед Нико по лестничной площадке. Это я звонил вам.
Дорис побледнела.
— Что с ним? Ему плохо?
Профессор Крешенцо сокрушенно развел руками.
— Тошнота, головокружение, а потом начались рвота, судороги. Я дал ему успокаивающие таблетки, сейчас он спит.
Но нет, Нико не спит. Из коридора донесся протяжный стон.
Дорис бросилась в спальню: Нико, согнувшись, сидит на постели и держится за живот. Его глаза умоляют о помощи, лоб потный, лицо искажено гримасой боли. Он валится на кровать и начинает корчиться, отчаянно просит: «Воды, воды». И снова раздается долгий, душераздирающий стон.
Дорис не в силах вымолвить ни слова, у нее подкашиваются ноги, и, чтобы не упасть, она прислоняется к шкафу.
— Нужно что-то предпринять. Вызвать врача из амбул… — выдавливает онa из себя и замолкает на полуслове.
Это невозможно. Нико вышел из ВМО в пятницу. Извещение об этом наверняка уже поступило в районную амбулаторию. Бесполезно звонить, все равно никто не придет. И подавать заявление о повторном приеме в члены ВМО бессмысленно. Не говоря уже об огромном штрафе, пона-. добится по крайней мере два-три дня, прежде чем будут выполнены все формальности. Да еще день-два, пока соответствующие документы не поступят в амбулаторию. А без официального подтверждения врач из ВМО и пальцем не пошевелит.
Крешенцо нерешительно потер подбородок.
— Есть у меня знакомый врач. Но не знаю, согласится ли он приехать. Он живет километрах в тридцати от Рима, занимается земледелием, с тех пор как его лишили докторского диплома. Только за то, что он оказал помощь больному, не состоящему в этом проклятом ВМО. Попробую ему позвонить.
В глазах Дорис блеснул луч надежды. Профессор Крешенцо, с трудом волоча ноги, направился к телефону, стоявшему в коридоре.
Дорис подошла к постели, взяла руку Нико в свою и тихо заплакала.
Нико смотрел на нее и не узнавал.
— Меня грызут собаки, тысячи собак грызут мой жи…
Он перекинулся на другую сторону, свесился вниз, и из горла у него хлынула желтая пенная вода.
— Врача нет дома. Жена сказала, что он отправился поудить и вернется лишь к полудню. Я попросил ее послать кого-нибудь за ним на озеро. Через час позвоню еще раз, — сказал вошедший в комнату Крешенцо.
— Через час? Но ему очень плохо! Его снова вырвало.
— Знаете что: спуститесь-ка вы пока в аптеку. У вас ведь есть книжечка ВМО, не так ли? Мои таблетки тут не помогут. Скажите, что у вас люмбаго, боли в пояснице, впрочем, лучше — невралгия, затронут тройничный нерв. Можете стонать, плакать, кричать, лишь бы вам дали сильнодействующее успокоительное средство.
Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
— Мне нельзя, — пояснил Крешенцо. — Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
Дорис бегом спустилась по лестнице и помчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
Обычно сильнодействующие таблетки не выдают без рецепта. Но когда Дорис попросила лекарство, аптекарь в белом халате лишь взглянул на ее перекошенное лицо и молча выбил чек.
В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
— Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
— Перестань, мама, перестань. Нико — фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
«Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае», — когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
— Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
— Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: «Ну, скажи что-нибудь», но он в ответ лишь тихонько стонал.
Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
— Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: «Цветы распускаются в мае». А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии… А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..
Она наклоняется к самому уху и тихонько зовет:
«Нико, Нико, ты меня слышишь?»
А Нико ощущает лишь прикосновение холодной руки ко лбу. Он совершенно обессилел и уже не в состоянии собрать воедино разбегающиеся мысли. На стене тени то сплетаются в клубок, то разбегаются в разные стороны. Нет, это не тени, а животные, цветы, птицы, снежные кристаллики. Внезапно от стены отделяется человек с широким костлявым лицом и словно призрак склоняется над постелью. Он в белоснежном халате. Это врач. Из кармана у него виден термометр, а в правой руке он держит шприц, оттопырив указательный палец, чтобы удобнее было колоть.
Мгновенная вспышка света, и видение исчезает. Но тут же к постели подступает уже множество людей в белых халатах. Они выползают из темных углов и. по одному подходят к Нико. Каждый прикладывает к его груди стетоскоп, ощупывает, вынимает спасительный шприц, с адским смехом прячет его за спину и исчезает.
И вот уже комната наполняется термометрами, огромными, пузатыми, с длиннющими столбиками ртути. Хруст стекла, белые пятна в глазах. Кто-то зажег свет. Это Дорис, рядом с нею профессор Крешенцо и какой-то незнакомец.
— Пришел доктор, он быстро поставит тебя на ноги.
Доктор? Нико хочет пошевелить рукой, сказать что-то, но горло перехватило тугим узлом, и он не в силах выдавить из себя ни звука. Лишь молча, недоверчиво глядит на незнакомца.
Дорис тоже во все глаза смотрит на вновь прибывшего. Плотный, с красным, обветренным лицом, он совсем не похож на врача. Седые, коротко подстриженные волосы и мясистое лицо в морщинах придают ему скорее, вид торговца или земледельца. А может, так кажется потому, что он одет во фланелевую рубашку, серый плотный пиджак и холщовые брюки. В руке он держит плетеную корзину для рыбы. Незнакомец кладет корзину на столик, открывает крышку и вынимает медицинскую сумку.
А, так это врач, исключенный из ВМО за то, что он помог незарегистрированному в амбулатории больному. Врач протягивает Дорис свою крупную мозолистую руку и гулким, уверенным голосом называет себя. Разумеется, имя и фамилия — вымышленные, ведь он сейчас рискует угодить в тюрьму.
Врач наклоняется над больным, ощупывает его лоб, поднимает веки, вывертывает нижнюю губу, обнажает белые десны.
— А это что такое? — спрашивает он, проводя пальцем по царапине на шее.
— Он оцарапался о колючую проволоку. В прошлую субботу за городом, — смущенно лепечет Дорис.
Врач задумчиво почесал щеку. Затем снова принялся осматривать Нико, не торопясь, самым тщательным образом. Дорис не понимает, почему врач то и дело потирает переносицу. Когда он вынул из сумки шприц и приготовился сделать укол, она не выдержала и тронула его за плечо.
— Скажите, что с ним?
Врач пожал плечами.
— Не знаю. Похоже на столбняк. Но я вполне мог ошибиться. Отнюдь не исключено, что это обычное заражение. Тогда этот укол ему поможет. К сожалению, у меня почти не осталось лекарств. Если это банальное заражение, то все обойдется. Но если это все же… Словом, противостолбнячной сыворотки у меня нет. И потом, вводить ее теперь все равно слишком поздно.
— Значит?..
— Не надо заранее бояться самого худшего. Сейчас сделаем ему укол, и часа через три-четыре температура должна упасть.
Дорис отвернулась и подошла к окну. Она стояла и невидящим взором глядела во двор, где на веревках висело белье.
Врач вынимает иглу и кладет шприц в сумку.
— Это все, что я мог сделать, — говорит он, обращаясь в пространство.
Протягивает Дорис свою огромную, мускулистую руку и, потоптавшись, решительно направляется к выходу. Крешенцо провожает его до дверей.
— Доктор, мне вы можете сказать, — шепчет он. — Есть хоть какая-нибудь надежда?
В ответ — еле заметный отрицательный жест.
Но Дорис ничего не заметила. Она вновь садится у изголовья постели и с надеждой ждет. Ждет, когда Нико станет лучше.
