Евгений БРАНДИС
Э. Ф. Рассел и «галактическая традиция»
Эрик Фрэнк Рассел, чьи избранные рассказы впервые выходят у нас отдельным изданием, относится к старшему поколению современных английских писателей. Он родился в 1905 году, получил техническое образование, с юных лет увлекался теорией «звездоплавания», был активным членом Британского межпланетного общества, в журнале которого пропагандировал идеи Циолковского. Его первые рассказы появились в 1937 году, когда на прочном фундаменте, заложенном Гербертом Уэллсом, уже возводился массивный «корпус» англо-американской фантастики — обособленной отрасли литературы, со своими канонами и традициями.
Коллективными усилиями английских и американских фантастов разработана условная схема «галактической истории» человечества. Концепция складывалась постепенно, под пером многих писателей, но законченные очертания придал ей Айзек Азимов в трилогии «Основатели» (1942–1949), где намечены важнейшие вехи поэтапного освоения Вселенной.
В изложении Дональда Уолхейма, автора книги «Создатели Вселенной. Научная фантастика сегодня», галактическая история развертывается по такой схеме:
Космические путешествия в пределах Солнечной системы. Первые колонии на планетах, их взаимоотношения с Землей. Попеты к звездам. Решение проблемы сверхсветовых скоростей. Иные цивилизации, столкновения с ними, взаимодействие культур, земные колонии за пределами Солнечной системы. Возникновение Галактической империи под главенством землян. Ее расцвет, расширение, конфликты с другими цивилизациями на окраинах Галактики или внегалактическими. Распад Галактической империи вследствие внутренних противоречий. Деградация и регресс. Возвращение бывших колоний к варварству. Разрушение космических связей. Новый подъем галактической цивилизации. Восстановление единства. Исследование других галактик и всей Вселенной. Выход в другие измерения. Попытки проникнуть в сокровенные тайны мироздания.
Конец Вселенной. Начало нового цикла…
Эта своеобразная «мифология», принятая по молчаливому соглашению почти всеми западными фантастами и миллионами читателей фантастических книг, в которых человеческие деяния по отношению к реальным возможностям — примерно такая же гипербола, как и превосходство олимпийских богов над простыми смертными, вмещает в свои подвижные рамки бессчетное множество сюжетных вариантов. Однако при всей ее широте и масштабности «галактическая история» отнюдь не свободна от стереотипов буржуазного мышления. Помимо того что в ней сохраняется идея творящей силы, то бишь бога, и развитие совершается по замкнутым циклам, человечество, овладевая Вселенной, последними тайнами бытия, не может расстаться с «призраками» — социальными институтами, психологией, предрассудками давно минувших эпох. Правда, иногда это кажется нарочитой условностью, позволяющей как бы осветить прожектором неприглядные стороны действительности. Но метафизические представления о неизменности человеческой природы все равно остаются незыблемыми.
«Галактическая традиция» подчиняет себе все жанры, от философской фантастики до «космической оперы» с ее нелепыми приключениями и картонными персонажами, кочующими из книги в книгу. Вместе с тем «космизация художественного мышления», о которой пишет советская исследовательница Т. Чернышева, такая же закономерность XX века, как и «картина мира», построенная релятивистской физикой.
История, перекинутая в будущее, измеряется в научной фантастике миллионами лет. Что же касается ближайшего столетия или даже десятилетий, то многие западные фантасты вслед за социологами и футурологами предрекают всевозможные катастрофы, которые будут вызваны демографическим взрывом, загрязнением окружающей среды или атомным оружием. У сторонников «теории трех барьеров» разногласия вызывает лишь вопрос, уцелеет ли хотя бы часть человечества. Но сами «барьеры» считаются непреодолимыми. Так думает, кстати, и Дональд Уолхейм, влиятельный редактор фантастических книг (американская серия Асе Books), во многом определяющий издательскую «политику». В зависимости от отношения к последствиям он делит писателей-фантастов на оптимистов и пессимистов, безоговорочно присоединяясь к первым.
Что бы ни случилось на Земле, утверждают «оптимисты», человеческий род не исчезнет. Люди расселятся в космосе, колонизуют планеты ближних звездных систем, будут проникать все дальше в глубь Галактики, основывая новые поселения и новые популяции Homo sapiens. Иными словами, «галактическая история» осуществится на практике.
Оставив себе это слабое утешение, «оптимисты» не принимают в расчет коренных социальных преобразований, возможности восстановления экологического равновесия, действенности антивоенных соглашений и мирной политики коммунистических стран — совокупности факторов, которые делают катастрофы необязательными и открывают перед человечеством неограниченные перспективы на Земле, независимо от расселения в космосе.
Пессимисты же считают битву за будущее заранее проигранной. Критикуя их пораженческие взгляды, тот же Уолхейм с раздражением говорит о так называемой «новой волне», модернистской группе английских и американских фантастов (М. Муркок, Д. Баллард, Б. Олдисс, С. Делани, Д. Браннер и др.). Самый одаренныйлз них — англичанин Баллард. Его излюбленная тема — конец мира, тотальная катастрофа со всеми ужасами, какие только можно вообразить. Ни один из его романов не поддерживает галактическую традицию. Брайан Олдисс — тоже англичанин — публикует в последние годы «самые непонятные из когда-либо написанных фантастических произведений». Джойсовский стиль, галлюцинации, двоящиеся образы — под стать хаотическому сознанию. Объединяет этих писателей ощущение безысходности. Человечество-де зашло в тупик, роковой конец неизбежен, и потому незачем придерживаться «моральных стандартов».
Нигилизм противоречит самим принципам научной фантастики. «Новая волна» уже успела схлынуть. Несмотря на профессиональную изощренность, «авангардисты» не имеют большого успеха и до широкой публики не доходят. Читатели устали от катастроф. Они требуют фантастических произведений, вселяющих веру в человека, в его будущее.
На этом литературном фоне легче определить позиции Эрика Фрэнка Рассела, в отличие от большинства англоамериканских фантастов убежденного оптимиста. Оптимиста не по Уолхейму, без кавычек, в полном и наилучшем смысле слова! А если к тому же учесть и другие привлекательные особенности его творчества — неиссякаемый юмор, хороший язык, умение лепить характеры, строить интересные сюжеты, создавать эмоциональный настрой, помогающий протягивать «ниточки к сердцу», — то популярность Рассела легко объяснима.
Он пишет много и на разные темы. Из десяти романов и примерно ста рассказов, составивших несколько сборников, значительная часть произведений, соответствует концепции галактической истории, хотя некоторые из них появились еще до «Основателей» Азимова. Не будучи «первооткрывателем», Рассел черпает свои замыслы из обширного фонда современных научно-фантастических идей, связанных с этой традицией. Но было бы несправедливо видеть в нем всего лишь интерпретатора. В некоторых случаях Рассел работает с упреждением. Например, серия его рассказов о гигантском биороботе по имени Джэй Скор («Механистрия», «Симбиотика» и др.) возникла в начале сороковых годов, задолго до того, как тот же Азимов сформулировал в книге «Я, робот» знаменитые законы «роботехники». Поведение Джэя Скора, попадающего в труднейшие переделки, не только не противоречит этим «законам», но во многом предвосхищает их. Один из рассказов серии, озаглавленный в переводе «Эл Стоу», входит в настоящий сборник.
Современная англо-американская фантастика создавалась на глазах у Рассела и при его непосредственном участии. Исследователь этой литературы Сэм Московиц считает его «предтечей» современного научно-фантастического рассказа. Применительно к раннему Расселу определение кажется верным. «Эл Стоу» по композиции напоминает классическую новеллу с неожиданной концовкой в манере О. Генри. Весь замысел держится на последней фразе. Что же касается содержания, то здесь — и новаторство, и архаика. Биоробот, каким он изображен Расселом, для начала сороковых годов — восхитительная находка. И тут же — спрутообразные марсиане, придуманные когда-то Уэллсом…
Рассел мастерски владеет малой повествовательной формой рассказом и короткой повестью, но успех после длительной полосы неудач закрепили за ним романы («Зловещий барьер», «Часовые космоса», «Странное устройство» и др.). Как писатель-фантаст, он — последователь надежных традиций послеуэллсовского периода, чуждых формалистическим изыскам, нередко прикрывающим бессодержательность. Для него естествен усвоенный в юности добротный бесхитростный стиль. Как только речь заходит о Расселе, критики ставят его в ряд с «ветеранами» (в Англии — Уиндэм, Кларк) и решительно отделяют от «новой волны». При том, что он больше печатается в Нью-Йорке, чем в Лондоне, склонность к психологическим парадоксам, прирожденное остроумие и беззлобный, типично британский юмор все же не настолько приводят его к «общему знаменателю», чтобы в нем нельзя было распознать англичанина.
Сюжетные варианты, разработанные Расселом, исключительно многообразны. Он противник «узкой специализации», привязывающей к одному жанру или какой-то постоянной теме. Он с одинаковой легкостью владеет приемами классической «сайенс фикшн» — фантастики с логическими обоснованиями причин и следствий, представимых возможностей научно-технического прогресса, — и приемами «фэнтези», фантастики «ненаучной», не требующей жестких мотивировок. К такого рода произведениям относится полусказочный роман «Конец радуги», где действуют фольклорные персонажи, обладающие волшебными свойствами, как в «Заповеднике гоблинов» К. Саймака. В жанре «фэнтези» написаны и некоторые из рассказов, включенные в этот сборник.
Как и все англо-американские фантасты, верные «галактической традиции», Рассел моделирует «свои» миры на основе социологических допущений, как правило наивных и произвольных. Правда, такая «социология» имеет сатирический подтекст или обращается в шутку. Например, в романе «Великий взрыв» расселение человечества в космосе происходит по идеологическим признакам. Одну из планет колонизуют гандисты, другую анархисты, третью — нудисты и т. д. Легковесный логический парадокс влечет за собой легковесные допуски. Так, на планете гандистов, исповедующих непротивление злу, преступникам просто-напросто нечего делать: они «дисквалифицируются».
В столь же парадоксальной форме Рассел разрабатывает неисчерпаемую тему «контактов», взаимообмена культур или столкновений инопланетных цивилизаций. Сюжеты соответствуют разным этапам «галактической истории», начиная с романа «Часовые космоса», где колонизованные Землею Марс и Венера ведут освободительную борьбу с помощью телепатии и гипноза, отчасти компенсирующих недостаточность военного потенциала, и вплоть до рассказа «Хоббиист», где Рассел не без юмора отдает дань традиционным в западной фантастике представлениям о «высшем творящем разуме». Космический разведчик находит на одной из планет своеобразную фабрику, где некое высшее существо, наделенное божествелной силой, изготовляет по прихоти единичные образцы животных и растений (это и есть его «хобби»), которыми населяет миры. В откровенно пародийной, комической интерпретации Рассел обыгрывает ту же тему в рассказе «Вы вели себя очень грубо».
Профессиональная «всеядность», вольные или невольные уступки коммерческим вкусам порой мешают ему раскрывать в полной мере свое незаурядное дарование. Об этом нужно прямо сказать, так как при всем уважении к писателю, создавшему за тридцать с лишним лет литературной работы немало хороших произведений, мы вовсе не хотим его приукрашивать. Пусть читатель воспринимает его таким, каков он ecть, с присущими ему недостатками и сильными сторонами творчества.
Если для романов Рассела более характерны масштабные «галактические сюжеты» с пестрыми приключениями в духе «космической оперы», то рассказы привлекают не столько грандиозностью замыслов, сколько резкими столкновениями характеров, психологическими и нравственными конфликтами, задушевным лиризмом и романтикой. И здесь в полной мере проявляется его индивидуальность.
Рассказы, представленные в нашем сборнике, в большинстве своем относятся к сороковым — пятидесятым годам, периоду творческого расцвета Рассела, и за немногими исключениями обращены к далекому будущему. Но отпечаток на них накладывает не время действия, а время написания.
В труднейшей для прогрессивных писателей политической обстановке, в самый разгар так называемой «холодной войны» Рассел призывает к благоразумию, человечности, мирному сотрудничеству, «контактам» без пролития крови; с открытым забралом выступает он против «общества безумцев», тормозящих прогресс; противопоставляет устойчивые моральные ценности тупому фанатизму военных и гражданских чиновников, прокламирующих право силы, ненависть к инакомыслящим, расовую нетерпимость.
Со свойственным ему оптимизмом Рассел утверждает веру в конечное торжество добрых начал: настанет же когда-нибудь такое время, когда между всеми народами воцарятся мир и согласие, исчезнут национальные предрассудки и будут устранены все препятствия, мешающие общечеловеческому прогрессу!
Декларативны в этом смысле рассказы «Конец долгой ночи», «Пробный камень», «Свидетельствую». В первом из них мы находим не столь уж частое в англо-американской фантастике соединение резкой критики негативных сторон действительности с выдвижением позитивных идей, трактуемых, как и следовало ожидать, в наивно-утопическом плане.
Командор Круин, возглавляющий боевую флотилию звездолетов с Гульда, — олицетворение бездумной жестокости, агрессивного упорства завоевателей, явившихся с единственной целью — покорить чужую планету, привести туземцев к повиновению. Ничто не устоит перед огневой мощью космических кораблей! Все до последних мелочей предусмотрено уставом, и вдруг случилось непредвиденное… Чистосердечие, доброта, мягкость, радушие аборигенов, справедливые порядки на этой странной планете «обезоруживают» экипаж флотилии. «Сила права» побеждает «право силы». Заразительный пример всеобщего согласия, братской любви и сотрудничества оказывается сильнее оружия, сильнее боевого устава. «Нам понадобились тысячелетия, — говорит один из „туземцев“, — чтобы понять, что единственным непобедимым оружием является идея. Идею никто не может взорвать, сжечь, раздавить. Идею может победить только другая идея, более высокая, более разумная». Итак, земля будущего показана как школа воспитания подлинной гуманности. Красивая аллегория, выдержанная в пасторальных тонах… О всеобщем мире и благоденствии мечтать может каждый, если он не безумец и не отъявленный человеконенавистник. Вопрос лишь в том, как достичь благих результатов. Рассел, естественно, уклоняется от ответа. Дурной действительности и людям типа Круина противостоит абстрагированный идеал, идея счастья и равенства, «очищенная» от суровой борьбы за достижение цели, идиллическая утопия в духе Морриса. Но на общем фоне современной англо-американской фантастики, омраченном «глобальными катастрофами» и многочисленными «антиутопиями», произведения, подобные «Концу долгой ночи», светятся огоньками надежды.
…Разделяющие людей расовые предрассудки, негритянский вопрос, — страшнейшее зло современности. Великолепно построенная новелла «Пробный камень» — антирасистское кредо Рассела. Самое интересное — действие происходит в то время, когда из лексикона людей давно и окончательно выпали бранные слова и презрительные клички, порожденные расовой ненавистью.
«Свидетельствую» — вариация той же темы. На этот раз действие происходит на Земле, по-видимому в Соединенных Штатах. Обнаружен уродливый кактусоподобный «пришелец» — Мэт с Проциона, которого обвиняют в шпионаже в пользу неведомых инопланетных агрессоров. Начинается громкий процесс. Формалисты-законники и смехотворная процедура суда изображены в саркастических тонах. В ходе судебного разбирательства всем становится ясно, что «пришелец» попал на Землю случайно и без всякого умысла. Любопытно, что нелепый процесс мировая общественность прекращает вопреки судейским чиновникам, отнесшимся к безобидному существу с предвзятых расовых позиций и вознамерившимся извлечь из этого дела прежде всего личные выгоды.
Социальную остроту замысла усиливает соотнесение с действительностью. Ничего, бы по сути не изменилось, очутись на месте «пришельца» кто-нибудь из негритянских лидеров. Судебный процесс со всеми фальшивыми ходами и заранее рассчитанными уловками развивался бы точно так же. Это ясно каждому читателю.
От обратного допущения Рассел исходит в интересном рассказе, вернее небольшой повести «Будничная работа», написанной с незаурядным искусством в жанре психологического детектива. А что было бы, если б и в самом деле вдруг появился «пришелец» со злостными намерениями?
Неуязвимый разведчик, инопланетянин Хараша Вэнеш, испытавший свои способности к гипнозу и мгновенным перевоплощениям на пятидесяти «враждебных планетах», терпит поражение на пятьдесят первой — Земле. Самый ход расследования — поиски улик, сопоставление разрозненных фактов и показаний свидетелей, хитроумный способ поимки таинственного преступника с помощью новейших технических средств — все это выстраивается в логическую цепь умозаключений, где каждое звено спаяно с предыдущим и последующим. Финал повести звучит как гимн человеческому разуму и науке.
Пристрастие Рассела к логическим парадоксам и вытекающим из них причинно-следственным связям нисколько не мешает обрисовке характеров. Приблизительно сходный способ поимки преступника, завлеченного в психологическую ловушку, намечен в более раннем рассказе «Кресло забвения». Сюжет, безусловно, навеян безудержным ростом бандитизма в Соединенных Штатах после второй мировой войны. В данном случае преступник обладает возможностью произвольно менять свой облик с помощью особого прибора, изобретенного гениальным ученым. Психологический конфликт определяется столкновением двух характеров — непрактичного слабодушного ученого и ловкого бандита-хищника. «Транспортер душ» позволяет человеку, владеющему прибором, почти мгновенно переселиться в другую телесную оболочку, что делает его практически неуловимым, — мотив, столь же распространенный в современной фантастической литературе, как и тема ответственности ученого, чье изобретение в зависимости от того, кто им воспользуется, одинаково может служить и добру, и злу. Рассказ этот, менее оригинальный, чем другие произведения Рассела, ничуть не потерял злободневности.
Рассел, тонкий психолог, в логических построениях ставит перед собой и шутливые, и очень серьезные задачи. Ставшая своего рода классической новелла «Аламагуса» напоминает по замыслу «Поручика Киже» Тынянова. Вполне допустимо, что повесть советского писателя могла натолкнуть Рассела на этот сюжет.
Слово «аламагуса» не имеет смыслового значения, это «абракадабра». Подобно тому как канцелярская описка, породившая несуществующего поручика Киже, дала повод показать казарменный бюрократизм при Павле I, так и у Рассела описка в инвентарной книге космического корабля и ее смехотворные последствия позволили высмеять непробиваемую рутину, казенщину, формализм, укоренившиеся в армиях англосаксонских стран. Сатирическйй эффект как раз на том и основан, что действие перенесено в далекое будущее. Люди летают к звездам, а порядки на флоте не изменились. Глупость и тупость неистребимы! Здесь логический парадокс сводится к шутке, но далеко не беззлобной.
По-своему парадоксален и рассказ «Немного смазки», где ставится в психологическом плане проблема комплектования космического экипажа. Придирчиво отобраны лучшие из лучших. Почему же среди них оказался недотепа, у которого все из рук валится, глуповатый чудак, потешающий команду шутовскими выходками? Как могли взять на борт корабля такого человека, да еще в качестве психолога? Над этой загадкой ломают голову участники звездного перелета, проведшие бок о бок почти четыре года. Но все они скованы железным запретом: «Никто не должен расспрашивать других или пытаться хоть краем глаза заглянуть в их прошлое. Когда жизнь человека неизвестна… труднее найти повод для иррациональной вражды, придирок и оскорблений». Нечего и говорить — это был хорошо разработанный и вполне оправдавший себя психологический эксперимент. Шутник-недотепа прекрасно справился со своей ролью психолога. Его талантливая игра и была той «смазкой», которая помогла людям притереться друг к другу, сгладить шероховатости длительного общения в замкнутом пространстве. Конечно, постановка и решение проблемы далеко не бесспорны, но рассказ наводит на размышления и написан с таким блеском, что его смело можно отнести к лучшим произведениям Рассела.
Рассказы такого типа мы назвали бы социально-психологическими. Но не менее характерны для писателя и новеллы-«фэнтези» в форме философско-аллегорической сказки, возродившейся в современной фантастике.
Старинный фольклорный сюжет о взаимоотношениях человека и его тени, развитый в свое время романтиками (Шамиссо, Андерсен), по-новому переосмыслен Расселом в новелле «Мы с моей тенью». Идею, определяющую замысел, можно передать так: если жалкий, приниженный человек, жертва социальной несправедливости, обретет душевную стойкость и поверит в свои силы, ему не страшны будут никакие препятствия.
Новелла «Мыслитель» с ее мексиканской спецификой, действием, происходящим возле Паленке, где рядом с памятниками культуры майя якобы находится гора, напоминающая исполинскую статую в позе роденовского «Мыслителя», полна иносказаний и недомолвок. Кто этот пробудившийся исполин? Символ отвлеченного мышления? Порождение инопланетной жизни? Прихотливая игра природы или древнее изваяние? Не связан ли его легендарный образ с преданиями о гигантах, спустившихся некогда с небес? Все вместе взятое и создает нужную автору атмосферу неопределенности, таинственности.
Увидев у своих ног козявку — человека (то был неграмотный, суеверный пеон), Мыслитель обещает пощадить его, если человеческий ум ни в чем ему не уступит. И тогда несчастный крестьянин задает загадку, заставившую Мыслителя вновь погрузиться в тысячелетние размышления:
— Кому сказал бог: «Да будет свет!»?
Изначальные слова Библии приобретают в контексте богоборческий смысл, воспринимаются как прославление непреоборимой мысли, стирающей грани между самим человеком и им же придуманным богом… В самом деле, где тот предел, у которого остановится пытливая мысль?
При том, что Эрик Фрэнк Рассел во многом — типичный представитель англо-американской фантастики, он писатель с индивидуальным творческим почерком, по складу своему романтик и лирик, поэтизирующий безграничные созидательные возможности человечества, грядущие завоевания Разума. Но в какие бы дали «галактической истории» ни уносило писателя воображение, его герои всегда остаются земными людьми и по сути своей нашими современниками. Любой из фантастов, обращаясь к условному будущему, привязан к своему веку. Иначе и не может быть.
Высокая гуманность, сплавленная с оптимистическим мироощущением, придает и лирическим новеллам Рассела — их также можно выделить в особую группу — жизнеутверждающую романтическую окраску.
В образе подростка, ученика пекаря, который грезит о звездах и впоследствии становится капитаном космического корабля, запечатлены светлые мечты молодого поколения, выдвинувщего из своей среды первых людей, преодолевших земное притяжение. Конечно, есть своя внутренняя логика в том, что новелла «Небо, небо…» была написана незадолго до запуска первого искусственного спутника, ознаменовавшего в истории человечества начало космической эры. Ведь Рассел с первых лет своей деятельности находился среди энтузиастов, торопивших ее приход.
…Мысль фантаста опережает столетия. На маленькой планетке, отдаленной от Земли невообразимым океаном пространства, построен космический маяк, обслуживающий звездную трассу. Смотритель маяка должен провести в одиночестве десять томительных лет. Но люди, пославшие человека в такую отчаянную даль, все-таки находят способ протянуть ему «ниточку к сердцу».
По заглавию этой поэтичной новеллы и назван сборник, знакомящий советских читателей с избранными произведениями Рассела.
Е. Брандис
