Рышард Винярский
Изобретатель с улицы Проезжей
С самого утра у шефа было скверное настроение. Первыми это учуяли, как обычно, младшие научные сотрудники и лаборанты. «Профессор сегодня встал не с той ноги», — шептали в лабораториях и старались не попадаться ему на глаза. Поэтому не удивительно, что, как только часы пробили четыре, институт опустел и профессор остался один на один со своим настроением.
Он сидел, погрузившись в кресло, и не имел ни малейшего желания идти домой или приняться за дела. Следовало бы, конечно, прочитать несколько писем, но содержание одного из них он знал заранее, в остальных тоже наверняка не будет ничего нового. Коллеги сообщают об успехах и неудачах. Чаще — о неудачах. Какой интерес читать, что в Цюрихе провалился опыт, а выдвинутые в Белграде гипотезы оказались ошибочными?!
Когда Грей Уолтер в свое время с помощью чувствительных приборов обнаружил электрические токи в коре головного мозга, все казалось до смешного простым. Считалось, что стоит воздействовать слабыми токами на центральную нервную систему и вызывать «по заказу» рефлексы или создавать нужные логические связи — и решающий шаг на пути познания механизма мышления будет сделан. Но прошли десятилетия и тем не менее…
Опыты профессора Штрайба, с таким энтузиазмом встреченные ученым миром, оказались невольной мистификацией. Пациент, на котором проводились эксперименты, просто обладал… буйно развитым воображением. А ведь это был единственный значительный успех. Ежедневная почта приносит куда менее оптимистические сообщения.
И как явная насмешка, между цветными конвертами торчит этот голубой нахальный четырехугольник, в котором — профессор это знает совершенно точно — находится листок из тетради с неровными строчками бисерных буковок:
«Вельможный пан профессор!
Осмеливаюсь просить Вас навестить меня сегодня вечером после шести часов. Мне удалось сделать поразительное открытие, которое совершенно по-новому объясняет процесс мышления. Убедительно прошу не разглашать содержание письма.
Я. Бельский»
За долгие годы работы профессор получал немало подобных писем. Сколько раз к нему обращались с сообщениями о создании очередного «перпетуум-мобиле». И всегда это было «наилучшее и единственно возможное решение, увенчавшее многолетние поиски». Но даже после беглого знакомства неизменно оказывалось, что у изобретения нет и крупицы приписанных ему качеств, а его создатель не знает элементарнейших законов физики и математики. Встречаясь с такими людьми, профессор не мог понять, как это они путают эпохи, забыли, что в конце XX века прогрессу могут способствовать только солидные знания и коллективный труд.
Где-то внизу хлопнула дверь. Профессор взглянул на часы. Скоро семь. Самое время встать и покончить с этим делом раз и навсегда. Хотя бы для того, чтобы завтра не видеть на столе голубой конверт.
Улица встретила его вечерним холодом и мелким моросящим дождем. Но он даже не застегнул плаща: идти было недалеко.
Через пять минут профессор вошел в подъезд, над которым висела большая белая вывеска: АМБУЛАТОРИЯ, без труда отыскал на втором этаже дверь, облепленную целой коллекцией визитных карточек, и трижды нажал кнопку звонка. Звякнула дверная цепочка, в узкой щели блеснули маленькие недоверчивые глазки. Цепочка тут же упала.
Бельский, человек и без того мелковатый, казался еще меньше в чересчур просторном потертом пиджаке и неглаженых брюках. Скривившееся в улыбке лицо было удивительно знакомо профессору.
По коридору, заставленному сундуками и ящиками, они прошли в комнату с высоким, как обычно в старых домах, потолком. Ночник скупо освещал узкую кровать, стеллаж с книгами, два стола и кресло. Неудобно размещенные и заставленные чем попало, они, казалось, вели между собой нескончаемый бой за пространство в центре комнаты. Рядом с кухонной утварью валялись кипы исписанной бумаги. Книги — к ним профессор был особенно неравнодушен — чувствовали себя на полу так же привычно, как и на стеллаже. Судя по толстому слою пыли на переплетах, их не открывали месяцами.
Хозяин быстрым движением сбросил с кресла кипу газет, а сам примостился на краю кровати.
Профессор присел с такой осторожностью, словно опасался, что кресло рухнет. Если б он мог придумать подходящий предлог, то немедленно выбрался бы отсюда.
— Ну-с, в чем дело? — сухо спросил он, лишь бы скорее начать неизбежный разговор.
— Простите, вы меня не помните? — хозяин явно волновался.
— Хотя, пожалуй, нет, откуда же вам помнить всех сотрудников. Я был одним из них… Недолго. Всего несколько месяцев. Меня уволили; я, кажется, не подошел…
Профессор вспомнил. В памяти всплыло даже заседание ученого совета, на котором спорили о нем, Бельском. Это был своего рода феномен. Он буквально замучил всех рассуждениями о методах выплавки вольфрама или новых типах ракетного топлива, но не умел решить системы уравнений с двумя неизвестными. Заставить его интересоваться делами собственной лаборатории не удавалось никому. Трудно было понять, как он вообще попал в институт. Через полгода его пришлось уволить.
— Это было двенадцать лет назад, пан профессор, — Бельский говорил все свободнее. — А сейчас вот уже два месяца я размышляю над своим необычным открытием. Хотел даже отказаться от работы. После того как меня… м-да, после этого я устроился на одном заводике. Но теперь, когда у меня такая возможность… Простите, но об этом посещении никто не знает? Видите ли, теперь всюду охотятся на изобретателей. Такое время. Человек ищет, работает, а потом словно из-под земли появляются сотни соавторов. Поди установи, кто начал…
— Мне хотелось бы поближе познакомиться с вашим открытием, — в голосе гостя звучало с трудом сдерживаемое раздражение.
— Вот, — Бельский решительно, резким движением руки показал на прибор, стоящий на металлическом столе.
— Господи, какая древность! — удивился профессор. — Прибор для чтения вслух. Интересно, где вы его раздобыли? Насколько мне известно, подобные приборы получают бесплатно только слепые.
— Да, да, конечно. Я купил его три года назад у одного старичка. Пришлось заменить часть фотоэлементов, и он до сих пор прекрасно работает. Немного переделал подставку для книг. Теперь прибор сам переворачивает страницы.
— Ясно, ясно. Фотоэлементы, усилитель, коррегирующие устройства. Тут просто и не придумаешь ничего нового. Чего ради вам пришло в голову назвать это своим изобретением?
— Минуточку… Два месяца назад я заметил, что старый деревянный столик под прибором расшатался. Этот прибор, пан профессор, не читает предложенных ему текстов; во всяком случае, не всегда их читает. В определенные часы он придумывает сообщения.
Они подошли к прибору. Бельский протянул руку к ближайшей книге. Это была монография Леопольда Инфельда об Эйнштейне. Бельский раскрыл ее наугад и поместил перед аппаратом. Профессор быстро прочел первую фразу: «В 1955 году теории относительности сравнялось полвека». Спустя минуту из динамика послышался сухой треск, потом тихий звонок и, наконец, хрипловатый голос:
«В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году… — и вдруг значительно быстрее: — Задумаемся же над этим. Если кому-либо придет в голову выйти из дома, чтобы достичь границы Земли, дойти до пункта, в котором он мог бы, скажем, схватить рукой звезду, он может ехать любым путем на восток или на запад, через Францию или Россию, Европу или Азию…»
— Ну, как? — торжествовал Бельский.
Профессор почувствовал, что по спине у него пробежал холодок. «Но это же невозможно», — мысленно проговорил он. Однако нервозность быстро уступила место любопытству.
— А вы не присоединили к аппарату никаких дополнительных систем?
— Упаси боже, профессор! Я сам удивлен и пригласил вас, так как вот уже два месяца никак не могу разобраться. Я даю ему самые различные тексты. Иногда он читает их, а иногда начинает выдавать какие-то отрывочные сведения, но всегда из области географии… Несколько архаичный язык я приписываю несовершенству коррегирующих устройств. Вообще-то он ни одного текста не читает как следует.
— Гм, — профессор был явно сконфужен. — А вы пытались найти какое-нибудь объяснение?
— Конечно! Оно напрашивается само собой. Прибор стал источником информации так же, как это бывает с мозгом. Ученые выдумали, что коль скоро мозг состоит из миллиардов нейронов, то и его модель должна быть не менее сложной. А между тем элементарное устройство, созданное мною, будучи установлено на металлическом столе, действует гораздо эффективнее, чем многие сложные машины. Природа человеческого мышления, пан профессор, гораздо проще, чем предполагают светила науки. И это обнаружил я! — Глаза Бельского возбужденно горели.
— Прибор, стол — и больше ничего! Надо только как следует все изучить. Может, сделать какие-нибудь анализы… Вы, например…
Он неожиданно замолчал и выжидающе посмотрел на профессора. Тот, казалось, что-то прикидывал в уме.
— Ну, подумайте, а я пока… Хотите чаю?
— С удовольствием.
— Дома ничего нет. Я, право, и не надеялся… Будьте любезны, подождите минуточку. Магазин недалеко, за углом.
Как только Бельский вышел, профессор приподнял кожух и внимательно осмотрел аппарат. Внутри не было ни магнитофона, ни чего-либо в этом роде. Никаких новых деталей, никаких дополнительных соединений! Он машинально прошелся по комнате и замер, услышав какой-то странный шум. В полной тишине за стеной сначала послышались шаги, потом четкий мужской голос произнес: «Разденьтесь до пояса и по очереди подходите к аппарату…»
И тут его озарило: вывеска! Белая вывеска над подъездом: АМБУЛАТОРИЯ!
Профессор наклонился к стеллажу и принялся рассматривать книги. Он быстро нашел то, что искал — книгу, стоявшую не корешком, а обложкой к читателю. Осторожно сдув с переплета пыль, профессор не без труда прочел заглавие, вытисненное мелкими буквами: «Земля и ее жители». Он принялся листать и на пятой странице обнаружил нужный текст: «Задумаемся же над этим. Если…»
Ясно. Пучок лучей из работающего за стеной рентгеновского аппарата… Фотоэлементы, вероятно, очень чувствительны к его лучам, которые как бы просачиваются в книгу. А страница, с которой читается текст, — случайность. Потому-то Бельский и говорил о различных текстах. И, конечно же, «чтец» интересуется географией только тогда, когда за стеной работает рентгенолог. А металлический стол — даже смешно — просто помог установить фотоэлементы аппарата напротив книги.
Профессор схватил первый попавшийся под руку том — «Искусственное мышление» Пьера де Латиля, и поставил его на полку, туда, где до этого стояла «Земля и ее жители».
«В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году… — захрипел динамик „чтеца“ и через минуту: — Регулятор — это орган, регулирующий механическое движение. Обобщим это утверждение. Вместо движе…»
Профессор быстро натянул плащ, вырвал из записной книжки листок и написал:
«Пан Бельский!
Ваш прибор запретил мне сотрудничать с Вами. Мы с ним договорились, что я буду влиять на его интересы и выбор тем для размышления. Отныне он, а не я будет заниматься вопросами искусственного мышления. Я же сажусь за регулирование и обратные связи. Это — мудрейший электронный мозг, и он не любит разговаривать с недоучками».
Уже закрывая за собой дверь, профессор услышал звук знакомых шагов. Он взбежал на третий этаж и переждал, пока Бельский войдет в квартиру. Едва захлопнулась дверь, как он, перескакивая через три ступеньки, спустился вниз и выскочил на улицу.
Лишь удивленный взгляд прохожего напомнил профессору, что плащ у него расстегнут, руки — в карманах пиджака и что в довершение всего он насвистывает синкопированный мотивчик какой-то старой песенки.
