25

— Это мистер Голдвассер, ваше величество, — сказала Ребус, когда Ноббс стал пожимать руку Хоу.

— Нет-нет-нет, — с надрывающим душу терпением объяснила миссис Плашков. — Это не Голдвассер, Ребус. Это Ребус.

— Ради всего святого, — ощерилась Ребус. — Как же так? Ведь Ребус это Голдвассер.

— Но, милая Ребус, вы забываете, что Ребус — это Плашков.

Все стояли в коридоре, меча друг на друга злые взгляды, или обреченно подпирали стенки, тупо уставясь в пол. Сотрудники института устали и были раздражены. Целую неделю они околачивались в коридорах (репетировали торжественное открытие), и теперь все страдали от тупой сдавленной боли в животе, которая всегда появляется, если долго стоишь на ногах, толком не зная, что надо делать.

Общие усилия были направлены на то, чтобы хронометрировать визит по частям, поскольку координационный комитет дал понять подкомитету хронометража, что такие события надо репетировать с точностью до одной секунды. Задача была не из легких. Ножницы «Балморал», усыпанный самоцветами выключатель, золотая газовая свеча и прочее оборудование из фирмы «Имперские товары для церемоний» еще не пришли, да и в самом корпусе, который предстояло открыть, не было пока никакой аппаратуры. Пришлось заменить недостающие звенья более или менее удовлетворительными эрзацами и приближениями; точно так же пришлось заменить всех высоких гостей, чьи руки надо будет пожимать в знаменательный день, и одного–двух человек из начальства вроде Нунна и Мак-Интоша; их авторитет был слишком велик, и раз уж они заявили, что слишком заняты и присутствовать не могут, пререкаться с ними никто не решился. Поэтому на репетициях Роу стал Пошлаком, Ребус — Нунном, а Голдвассер — Мак-Интошем и, значит, Плашков пришлось стать Ребус, а Хоу Голдвассером, а… или это Роу стал Голдвассером?

Всем было ясно только одно: роль самого дефицитного действующего лица — королевы — исполняет Ноббс. Ноббс не был идеальным заменителем монархини, да и особо покладистым не был, но когда Объединенный комитет дублеров призвал начальников отделов выделить кого-нибудь на эту роль, никто и глазом моргнуть не успел, как Голдвассер уже выделил Ноббса.

Теперь Голдвассер уже раскаивался в своем широком жесте. Хватит и того, что Ноббс день-деньской крутится в лаборатории, что этот сутулый мешок нескладных костей вечно путается под ногами, бедрами задевает мебель и сдвигает столы с мест. Но изо дня в день снова и снова пожимать вялую руку Ноббса да еще величать его «государыня» — это уж слишком. От репетиции к репетиции необычайная вялость Ноббсовой руки занимала Голдвассера все больше и больше. Насколько он мог судить, вялость была не совсем природная. Ноббс культивировал вялость руки при рукопожатии, где-то вычитал, что крепкая хватка, которую он напускал на себя в мальчишестве, чтобы создать впечатление твердого характера, — всего лишь аффектация, напущенная, чтобы создать впечатление твердого характера. Но ведь и бороду Ноббс отрастил просто потому, что раз, по общему убеждению, бороду носят лишь мужчины с безвольными подбородками, значит ни один человек с безвольным подбородком бороды не отпустит — иначе все заподозрят, будто у него безвольный подбородок; отсюда следует, что у бородачей подбородки волевые; вот потому-то Ноббс отрастил бороду, скрывавшую его безвольный подбородок. Во всяком случае, так рассудил Голдвассер. Вообще было в Ноббсе что-то двуличное… Вернее, не столько двуличное, сколько трехличное, причем одно лицо следило за двумя другими.

— Давайте повторим с самого начала, — сказала миссис Плашков. — Всех попрошу в исходную позицию.

Раздался стон изнеможения. Голдвассер почувствовал, как его наболевшие кишки проваливаются куда-то в тартарары.

— Джелликоу, — обратилась миссис Плашков к швейцару, пока все выстраивались на улице перед входом, — хоть на этот раз не хлопайте дверцей автомобиля, прежде чем Ноббс не отойдет от нее на безопасное расстояние. Запомните, вам дается семь секунд на то, чтобы она–он–Ноббс сошел на тротуар. Ну, готовы? Начнем с… Давайте.

Джелликоу выступил вперед и открыл воображаемую дверцу. Ноббс выкарабкался из воображаемого автомобиля.

— Спокойнее, Ноббс, — предупредила миссис Плашков.

— Добрый день, — сказал Чиддингфолд и провел Ноббса вдоль почетного караула, укомплектованного из лаборантов.

— Стоп! — воскликнула миссис Плашков.

Раздался повальный вздох. Джелликоу извлек карманное зеркальце и принялся обозревать свои усы. Ноббс присел на край тротуара. Голдвассер все норовил перенести хотя бы часть собственного веса на узенький декоративный выступ здания. Он-то знал чем обусловлена пауза. Стихийно началось очередное чрезвычайное заседание комитета неофициальной беседы. Наверняка обсуждают, не должен ли Чиддингфолд ввернуть в приветствие какую-нибудь светскую реплику. Одна фракция ратовала за то, чтобы директор высказался о погоде. Другая считала, что замечания о погоде не поддаются хронометражу, ибо невозможно предугадать оставшееся время до знаменательного дня, и лучше остановиться на реплике по поводу королевского автомобиля. Большинство склонялось в пользу вопроса: «Сколько миль проходит машина на одном галлоне бензина, государыня?» Но комитет неизменно натыкался на одно и то же препятствие — доложить об этом Чиддингфолду было невозможно — и голосовал за то, чтобы отсрочить решение до следующего заседания. Голдвассер безнадежно уставился себе под ноги, на клочок земли площадью примерно с квадратный фут.

— Продолжим, пожалуйста, — крикнула миссис Плашков. — С того, на чем мы остановились.

Ноббс заковылял по тротуару к почетному караулу лаборантов.

— Смир-рна! — взревел старший лаборант. — Линейки на пле-чо!

— Вверх, два, три, — командовала миссис Плашков. Вниз, два, три. Неслаженно, очень неслаженно.

Ноббс неуклюже протрусил вдоль строя, умудрясь наступить на ногу правофланговому и выбить из рук одного лаборанта логарифмическую линейку.

— Спокойно, Ноббс, — сказала миссис Плашков.

— Движки на взвод! — взревел старший лаборант.

— Недорасход трех секунд, — заметила миссис Плашков, срезаете углы, Ноббс.

Ноббс протопал к подножию лестницы, принял букет от малолетней дочки Чиддингфолда (ее изображала мисс Фрам) и ворвался в коридор, к сотрудникам и гостям.

— Стоп! — вскричала миссис Плашков. — Титулатурный комитет, попрошу ко мне!

Голдвассер бессильно привалился к стенке. Титулатурный комитет лежал целиком и полностью на его совести. Как-то в озорную минуту Голдвассера угораздило съязвить насчет того, что называть Ноббса «ваше величество», мягко говоря, попахивает мятежом, а через два дня этот вопрос уже горячо обсуждали во всех тридцати семи комитетах. Почти все согласились, что деяние и впрямь отдает мятежным духом и что упорствовать в этом означает подвергать институт опасности судебного преследования или шантажа. Но тут возник практический вопрос: как же именовать Ноббса, если не «ваше величество»? В одном все были единодушны: смешно, если люди будут склоняться перед ним в поклонах и реверансах и в то же время называть его просто «Ноббс». Не успел Голдвассер согнать с лица улыбку после той злополучной шутки, как уже был учрежден титулатурный комитет для составления формулы, в которой почтительность сочеталась бы с неким соответствием реальному положению Ноббса в жизни. Вот что пока произвели на свет всевозможные рабочие комиссии и подготовительные группы:

Как и предвидел Голдвассер, решение опять-таки пришлось отложить до лучших времен.

— Продолжим с того, на чем остановились, — прогремела миссис Плашков. Сегодня по-прежнему называем Ноббса «ваше величество». Разрешите еще раз напомнить, что каждый должен проявлять тактичность и не трубить об этом на всех перекрестках.

Последовали рукопожатия (по пяти секунд на руку), затем приступили к обходу учреждения (со скоростью два фута в секунду). Типичный отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (первого класса) и осмотр типичной вычислительной машины (12 секунд). Типичный вопрос о вычислительной машине (допустим, пять секунд). Типичный ответ (15 секунд). Словесная оценка проделанной работы (допустим, 4 секунды).

Опять по коридору, со скоростью два фута в секунду, вверх по лестнице (две секунды на ступеньку), и следующий отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (второго класса) и типичный бытовой вопрос (допустим 10 секунд). Типичный скромный ответ (1 секунда). Реплика насчет того, как красив вид из окна (допустим, 5 секунд). Разъяснение заместителя директора о том, насколько повезло институту в этом отношении (31 секунда). Корректная шутка (3 секунды). Смех (26 секунд). Общее восхищение простотой и обаянием Ноббса (4 секунды). Выход: нескладный Ноббс бедром таранит стол, грохает на пол три папки, склянку чернил и 140 листов какой-то рукописи самого большого формата. Шквал взаимных попреков (20 минут).

К вечеру Голдвассер ходил как во сне. На какой-то миг его разбудил сильный удар оконным карнизом в висок: карниз изображал золотую газовую свечу, которой предстояло зажечь неугасимый огонь — вечную память о жертвах луддитских бунтов. Потом Голдвассер вдруг почувствовал, что в его руку властно втискивается чужая, вялая рука и знакомый голос говорит: «Баю-бай, агусеньки, брат». А еще был светлый промежуток восхитительного отдыха на стуле — это когда комитет особого назначения собрался, чтобы еще раз обсудить, нужно ли предоставить Ноббсу время попудрить нос.

Потом все перебрались в новый корпус, и Роу, исполняя роль Мак-Интоша, показывал Ноббсу установленное там оборудование: несколько столов и какое-то количество стульев. Последним, что слышал Голдвассер, был голос Роу, читавшего по бумажке:

— А вот это, государыня, стол. Состоит в основном из горизонтальной прямоугольной плоской поверхности и четырех вертикальных столбчатых опор, так называемых ножек. В нашей лаборатории, государыня, столы по своей конструкции не уступают стандартам любой страны мира.

Вот так-то и случилось, что, пока все стоя внимали государственному гимну, Голдвассер вдруг очутился на полу, растянувшись ничком в весьма фривольной позе. Нунн, с почтительного расстояния обеспечивающий безопасность во всех ее аспектах, ни капельки не удивился. Дело о Голдвассере было уже начато и закончено; в знаменательный день Голдвассеру не удастся продемонстрировать свое отношение к государственному гимну.

Куда сильнее тревожили Нунна Ноббсовы бедра. Чем больше он любовался на них в действии, тем меньше они ему нравились. Не секретное ли это оружие в руках Голдвассера? Не похоже было, чтоб они служили самому Ноббсу. Нунн внимательно следил, как они сшибают предметы с письменных столов и ломают стулья, что попадаются на дороге. По всей видимости, они осуществляют свою диверсионно-вредительскую программу совершенно независимо от Ноббса.

Не исключено, конечно, что Ноббсовы бедра — бессознательные агенты Голдвассера. Возможно, Ноббс, сам того не подозревая, подвергся у Голдвассера промыванию мозгов. Но ведь то же самое могло произойти с каждым из присутствующих. Такие случаи известны. Специалисты службы безопасности знают, чего в наши дни добиваются промыванием мозгов. Вдруг, чего доброго, и сам Нунн подвергся промыванию мозгов. С тем же успехом и он, сам того не подозревая, стал агентом Голдвассера. Что, если вся его кампания против Голдвассера — результат постгипнотического внушения и продиктована самим Голдвассером? В самом деле, даже догадка, что он, вероятно, исполняет приказы Голдвассера (хотя сам Голдвассер отдыхает со всеми удобствами на полу), может быть, не что иное, как нужная Голдвассеру реакция.

Как только покончили с гимном, Нунн удалился к себе в кабинет и там долгое время вдумчиво созерцал любимую клюшку для гольфа. Ввязался он в крупную игру, а в крупной игре надо все время быть начеку да ждать благоприятного случая. Он вздремнул, чтобы восстановить ясность ума, и, когда репетиция уже кончилась, проснулся вполне освеженный, услышав, как директор тяжело плюхнулся в кресло у себя в кабинете, смежном с кабинетом Нунна. Когда Нунн зашел к директору, тот выглядел поразительно старым и усталым; Нунн убил чуть ли не час, пытаясь развлечь Чиддингфолда подробным пересказом историй болезни всех бегунов, павших мертвыми во время марафонского бега.