Глава 7
Уснул я на ледяном холме, а проснулся в многоголосом, пульсирующем пекле с пылающей печью и свирепого вида чертями. Именно в такое пекло мне всегда хотелось отправить писак из рекламного агентства «Таунтон». Как же я сам здесь очутился? Меня это порядком обескуражило. Но удивляться долго не пришлось. Один из чертей грубо тряхнул меня за плечо и сказал:
— Хватит дрыхнуть! Помоги-ка убрать койку.
В голове немного прояснилось, и я начал соображать, что передо мной не чёрт, а всего лишь представитель самого низшего класса потребителей, наверное, санитар из госпиталя.
— Где мы? — спросил я. — Опять в Литтл-Америке?
— Эй, чтоб тебя! Что ты мелешь? — заорал тот, кого я принял вначале за чёрта, а потом за санитара. — А ну-ка, подсоби, слышишь!
— Ещё чего не хватало! — уже обозлился я. — Это я-то — литературный работник высшей категории?!
Он с явным сожалением посмотрел на меня и, обронив: — Как есть свихнулся! — убежал куда-то в гулкую, пронизанную красными вспышками темноту.
Я поднялся, пошатываясь, и невольно ухватился за чей-то локоть.
— Простите, где я? Это госпиталь?
На этот раз мне попался потребитель с нравом похлеще, чем у первого.
— Отпусти к чёрту руку! — рявкнул он. — Нужен тебе госпиталь, — подождёшь до высадки.
— Какой высадки?
— Вот такой. Послушай, чокнутый, ты что, запамятовал, как подписывал контракт?
— Какой ещё контракт? Ничего я не подписывал. Да как ты смеешь так разговаривать со мной? Знаешь ли ты, кто я? Я литературный работник высшей…
Выражение его лица смягчилось.
— Ага, ясно, — понимающе кивнул он. — Сейчас я тебе помогу. Одну минутку, полоумный, я вмиг соображу кое-что.
Через минуту он действительно вернулся и протянул мне на ладони маленькую зеленоватую таблетку.
— Всего пять сотен, — угодливо зашептал он. — Может, последняя на пароходе. Хочешь, организуем припадочек. Не хочешь? Ну, тогда этой пилюльки тебе хватит перед высадкой.
— Перед какой высадкой? — завопил я уже в отчаянии. — Что всё это значит? Я ничего не понимаю. Не надо мне твоей отравы! Только скажи мне, где я и что это за чёртов контракт, а дальше я уж сам разберусь.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Здорово же тебя отделали. Должно быть, треснули по башке. Ну так вот, чокнутый, ты в шестом трюме грузового судна «Томас Мальтус». Ветер или шторм — неважно, курс 273 градуса, скорость 300 узлов, пункт назначения Коста-Рика, везёт таких вот олухов, как ты да я, на плантации «Хлорелла».
Поначалу я решил, что это грубая и неуместная шутка подвыпившего матроса.
— А сам-то ты?.. — начал было я и умолк.
— Вот, скатился к чёртовой матери, — докончил он с ожесточением и впился взглядом в зелёную таблетку на ладони. Затем, бросив её в рот, продолжал: — Но я ещё вернусь домой. — Глаза у него заблестели. — Я покажу им, как надо работать на плантациях. Через неделю меня уже назначат мастером, через месяц — управляющим, через год — директором компании. Я куплю пассажирскую линию «Кювард» и все ракетопланы отделаю чистым золотом. Только высший класс обслуживания пассажиров, всё самое лучшее. Когда-то я сам водил суда по Атлантике. У себя на флагмане я отделаю твою каюту чистым золотом. Ничего не пожалею для друга, чокнутого. Не хочешь золотом, могу платиной. Не хочешь платиной, могу…
Я осторожно отодвинулся от него, но он даже не заметил этого, продолжая нести уже явный вздор. Какое счастье, что я не пристрастился к наркотикам. Отойдя подальше, с чувством полной безнадёжности я опустился на пол и прислонился к перегородке трюма.
Кто-то сел рядом со мной:
— Хелло, — послышался вкрадчивый голос.
— Хелло, — ответил я. — Послушайте, мы действительно идём в Коста-Рику? Как мне повидать капитана? Произошла ужасная ошибка.
— О, стоит ли огорчаться! — воскликнул мой сосед. — Живи и жить давай другим. Мой девиз — ешь, пей и веселись.
— Убери свей грязные лапы! — завопил я.
Мой сосед разразился отборной бранью.
Я вскочил и поспешно отошёл, натыкаясь на ноги и тела спящих на полу.
Мне вдруг пришло в голову, что, пожалуй я, никогда по-настоящему не знал массового потребителя, встречаясь с ним только тогда, когда пользовался его услугами, всегда принимал как неизбежное его слабости и пороки и лишь старался использовать их, не задумываясь, к чему это может привести. Мне вдруг страстно захотелось выбраться из шестого трюма, вернуться в Нью-Йорк, выяснить, какую злую шутку сыграл со мной Ренстед и почему он сделал это. Я хотел вернуться к Кэти, к дружбе с Джеком О'Ши, к своей большой работе у Фаулера Шокена. Ведь мне нужно было столько сделать!
Над запасным выходом светилась красная табличка. Я с содроганием представил себе, как в случае катастрофы сотни людей, набитых в трюмы, кинутся в эту дверь, давя друг друга.
— Посторонись, приятель, — произнёс чей-то хриплый голос. Человек корчился от рвоты. Я открыл дверь запасного выхода и проскользнул в неё.
— Ты куда? — рявкнул здоровенный детина — часовой в форме сыщика частного сыскного агентства.
— Мне нужно повидать капитала. Я попал сюда по ошибке. Меня зовут Митчел Кортней. Я работник высшей категории в рекламной фирме «Фаулер Шокен».
— Номер! — грубо оборвал он меня.
— 16-156-187, - ответил я не без гордости. У человека можно отнять всё — деньги, здоровье, даже друзей, но нельзя отнять у него короткий номер его свидетельства благонадёжности.
Сыщик довольно миролюбиво закатал мне рукав до локтя, и в ту же секунду сильнейшая оплеуха обожгла мне лицо, и я отлетел к перегородке.
— Марш в трюм, болван! — заорал он. — Здесь не место для прогулок! Мне надоела твоя болтовня!
В полной растерянности уставился я на свою руку, где было вытатуировано: 1304-9974-1416-156-187723… Мой собственный коротенький номер совершенно затерялся среди длинного ряда цифр. Краска была точно такого же цвета, лишь цифры чуть-чуть отличались, но заметить это мог, пожалуй, один только я.
— Ну, чего ты ждёшь? — снова рявкнул сыщик. — Никогда не видел своего номера, что ли?
— Да, не видел, — ответил я как можно спокойнее, хотя ноги у меня подкашивались от страха. Я здорово перепугался. — Впервые вижу этот номер. Его кто-то вытатуировал вокруг моего настоящего. Говорю вам, я — Кортней, могу это доказать. Я заплачу вам…
И полез в карманы, но они оказались пусты. Только тут я заметил, что на мне чужой, в каких-то подозрительных пятнах, поношенный костюм фирмы «Юниверсал».
— Что ж, плати, — нагло ухмыльнулся сыщик.
— Уплачу потом, — растерянно пробормотал я. — А сейчас проведите меня к кому-нибудь из начальства…
В это время из-за поворота внезапно вынырнул аккуратный, подтянутый офицер с нашивками лейтенанта.
— Что здесь происходит? — напустился он на часового. — Почему горит лампочка над запасным выходом? Почему непорядок в трюме? Сообщу агентству, что не справляешься с работой.
Он даже не взглянул в мою сторону.
— Виноват, мистер Коблер, — вытянулся часовой, отдавая честь. — Этот малый, похоже, накачался. Мелет всякий вздор, говорит, что он какой-то литературный сотрудник, попал сюда по ошибке…
— Посмотрите на этот номер! — завопил я, обращаясь к лейтенанту.
Лицо лейтенанта искривилось в брезгливой гримасе, когда я сунул ему под нос свой обнажённый локоть. Но часовой грубо схватил меня: — А ну, проваливай отсюда!..
— Подожди, — остановил его лейтенант. — Я сам разберусь. Номер, пожалуй, великоват, приятель. Для чего ты мне его показываешь?
— Он подделан. Справа и слева к нему приписаны цифры. Мой настоящий номер 16-156-187. Смотрите, как отличаются цифры!
Брезгливо задержав дыхание, лейтенант пристально посмотрел на татуировку.
— Гм. Вполне возможно. А ну-ка пойдём со мной.
Часовой торопливо открыл перед нами дверь. Вид у него был испуганный.
Через грохочущий хаос машинного отделения лейтенант провёл меня в крохотную, как шляпная коробка, каюту вербовщика. Это был карлик с резкими чертами лица. Форма висела на нём как мешок.
— Покажи-ка ему свой номер, — велел мне лейтенант; я с готовностью сделал это. Затем он сказал, обращаясь к карлику:
— Надо посмотреть его личное дело.
Карлик сунул в проектор какую-то плёнку.
— 1304-9974-1416-156-18723, - прочёл он. — Гроуби Уильям Джордж, 26 лет, холост, третий ребёнок в семье из пяти детей, неудачное детство, отец бросил семью, психически здоров, выносливость — 1, здоровье — 2,9, работал по второй категории семь лет, по полуторной — три месяца, получил образование по степени девять, заключил контракт по форме Б. — Он взглянул на лейтенанта. — Биография обычная. Есть особые причины заинтересоваться им?
— Этот парень утверждает, что он — служащий высшей категории и попал сюда по ошибке. Говорит, кто-то подделал его номер. Да и речь у него покультурней, чем у людей этого круга.
— Э, — воскликнул карлик, — пусть это вас не смущает. Неудачное детство, третий ребёнок в семье — такие всегда стараются выбиться в люди, много читают. Особенно, обратите внимание…
— Довольно! — оборвал я его, не выдержав. — Я — Митчел Кортней и так богат, что могу купить вас со всеми потрохами без всякого ущерба для моего кармана. Я возглавлял отдел Венеры в Объединённом рекламном агентстве «Фаулер Шокен» и требую немедленно соединить меня с Нью-Йорком и прекратить эту идиотскую комедию! Действуйте же, чёрт побери!..
Лейтенант испуганно потянулся к телефону, но вербовщик улыбнулся и отодвинул аппарат.
— Итак, вы — Митчел Кортней? — вкрадчивым голосом спросил он, и, достав ещё какую-то плёнку, вставил её в проектор. — Читайте. — Он настроил аппарат.
Вместе с лейтенантом я взглянул в проектор.
Передо мной была первая страница газеты «Нью-Йорк таймс», и на самом видном месте — некролог Митчелу Кортнею, заведующему Отделом Венеры рекламного агентства «Фаулер Шокен». Меня нашли замёрзшим на леднике Старзелиус неподалёку от Литтл-Америки. Оказывается, я вздумал ковыряться в батарейке, и она вышла из строя. Лейтенант давно уже с равнодушным видом отвернулся от проектора, а я всё читал. Я узнал, что Отдел Венеры возглавляет теперь Мэтт Ренстед, что моя смерть была тяжкой утратой для мира рекламы, что моя жена, доктор Нэвин, отказалась дать интервью газетам, а Фаулер Шокен произнёс прочувственную речь и высоко оценил мои заслуги. Я выяснил, что был личным другом Джека О'Ши, первого человека, побывавшего на Венере, который выразил глубокую печаль по поводу моей безвременной кончины.
— Я купил газету в Кейптауне. Можете преспокойно отправить этого проходимца обратно в трюм, лейтенант, — произнёс вербовщик.
Вызвали часового. Всю дорогу он не переставал награждать меня пинками и с такой силой втолкнул в красноватый полумрак трюма, что я с размаху сшиб кого-то с ног. После сравнительно свежего воздуха в коридоре зловонье в трюме показалось мне невыносимым.
— Чего ты там натворил, приятель? — поднимаясь на ноги, добродушно спросил человек, послуживший чем-то вроде амортизатора.
— Хотел только им объяснить, кто я такой… — но, сообразив, что рассказывать об этом бесполезно, просто спросил: — Что с нами будет дальше?
— Высадят в порту, разместят по баракам, определят на работу. По какой форме у тебя контракт?
— Сказали, по форме Б.
Он присвистнул.
— Ловко же тебя одурачили.
— Что ты хочешь сказать?
— Да где были твои глаза? Дело дрянь. Контракт по форме Б — пять лет работы. Им удаётся подбить на это лишь беженцев да законченных идиотов, редко кого другого. В контракте есть пункт о поведении. Когда мне предложили форму Б, я сказал, что, пожалуй, выгодней податься к ребятам из сыскного агентства Бринка. Тогда мне предложили форму Д. Должно быть, им здорово нужна рабочая сила. У меня контракт на один год, могу свободно покупать продукты не только в лавках компании, есть и другие поблажки.
Я стиснул голову руками, словно боялся, что она разорвётся от отчаяния.
— Неужели всё так плохо? А деревенский образ жизни, работа на свежем воздухе, солнце?..
— Да-а, — смущённо протянул мой собеседник. — Конечно, это лучше, чем работа на химических заводах, хотя, пожалуй, похуже, чем в шахтах.
Он ушёл, а я, разбитый и опустошённый, начал обдумывать, что делать дальше, и не заметил, как задремал.
Сигнала высадки не было. Просто судно с силой ударилось о причал. Открылись люки трюмов, и в них ворвалось слепящее тропическое солнце. Яркий свет больно полоснул по глазам, привыкшим к темноте. Вместе с солнцем в трюмы проник не свежий деревенский воздух, а едкий запах дезинфицирующих составов. Я кое-как выбрался из толпы бранящихся и толкающихся потребителей и стал протискиваться к выходу.
— Подожди, олух! — грубо остановил меня человек с недобрым лицом; на груди у него была бляха надсмотрщика. Он накинул мне на шею шнурок с биркой, на которой был проставлен номер. Такую же бирку получил каждый из нас, и все мы выстроились в длинную очередь, перед столом, стоявшим прямо на причале у стены высокого восьмидесятиэтажного здания компании «Хлорелла». Оно напоминало проволочные конторские корзинки для входящих и исходящих бумаг, поставленные одна на другую до самого неба. На каждом ярусе сверкали зеркала, и вокруг этой громадины на земле тоже было обжигающее глаза безбрежное море света. Я понял, что здесь ещё больше зеркал — они улавливали солнечные лучи и направляли их на зеркала в разных ярусах. Оттуда солнечный свет отражался в чаны фотосинтеза.
С воздуха всё это могло показаться красивым, хотя и довольно обычным зрелищем. На земле же это был сущий ад. Я должен придумать, как выбраться отсюда. Но в мозгу назойливо вертелось, мешая сосредоточиться: «С солнечных плантаций Коста-Рики, обрабатываемых умелыми руками гордых своим трудом свободных фермеров, к нам поступают свежие, вкусные, питательные продукты из белка хлореллы…»
Да, я сам когда-то написал эти строки.
— А ну, пошевеливайся! — заорал надсмотрщик. — Пошевеливайся, дьявол бы вас побрал, чёртовы черпальщики!
Я прикрыл руками слезящиеся от света глаза и вслед за остальными приблизился к столу.
Сидевший, за столом человек в тёмных защитных очках спросил:
— Имя, фамилия.
— Митчел Корт…
— Это тот самый, — услышал я голос вербовщика.
— Ага, понятно, — ответил человек в тёмных очках и, обращаясь ко мне, произнёс:
— Гроуби, у нас и до тебя находились охотники нарушать контракт по форме Б. И все они потом горько жалели об этом. Кстати, тебе известен годовой бюджет Коста-Рики?
— Нет, — пробормотал я.
— Почти сто восемьдесят три миллиарда долларов. А, может, ты знаешь, сколько налога платит в год корпорация «Хлорелла?»
— Нет, чёрт побери…
Тут он совсем вышел из себя.
— Почти сто восемьдесят миллиардов долларов! Такой сообразительный парень, как ты, легко может понять из этого, что правительство Коста-Рики и её суд делают только то, что прикажет «Хлорелла». И если понадобится проучить какого-нибудь нарушителя контракта, они охотно окажут нам эту услугу. Можешь не сомневаться. Итак, твоя фамилия?..
— Гроуби, — ответил я сдавленным голосом.
— Имя? Образование?
— Не помню. Если вы запишете мне это на клочке бумаги, я выучу наизусть.
Я услышал, как вербовщик засмеялся и сказал:
— Этот одумается.
— Что ж, ладно, Гроуби, — милостиво произнёс человек в тёмных очках. — Худого мы тебе не желаем. Вот твой пропуск и направление. Будешь работать черпальщиком. Проходи.
Я отошёл. Надсмотрщик, выхватив у меня направление, рявкнул:
— Черпальщики, сюда.
«Сюда» означало спуститься под нижний ярус здания, где свет был ещё более слепящим, затем пройти по узкому проходу между низкими зловонными чанами в центральную часть здания. Помещение, куда я попал, было довольно хорошо освещено, но после трижды отражённого зеркалами тропического солнца здесь, казалось, царил полумрак.
— Черпальщик? — спросил меня какой-то человек. Щурясь и моргая, я кивнул.
— Я — Мюллейн, направляю на участки. Ну вот, решай сам, Гроуби, — произнёс он, заглянув в мой пропуск. — Черпальщик нам нужен на шестьдесят седьмом ярусе и на сорок первом. Спать ты будешь на сорок третьем. Выбирай, где тебе лучше работать. Предупреждаю, лифта для рабочих второго класса у нас нет.
— На сорок первом, — незамедлительно ответил я, стараясь что-либо прочесть на его лице.
— Разумное решение, — одобрил Мюллейн. — Очень разумное. — Приятно иметь дело с разумным человеком, — снова повторил он и опять надолго замолчал.
— У меня нет при себе денег, — наконец сообразил я.
— Ладно, — могу дать взаймы, — сказал он. — Подпиши-ка вот эту бумажку, а в получку сочтёмся. Сумма невелика — всего пять долларов.
Я прочёл и подписался, для чего мне пришлось снова взглянуть на пропуск — фамилию я помнил, а имя забыл. Мюллейн быстро нацарапал на пропуске цифру 41 и свои инициалы и тут же убежал. Разумеется, никаких пяти долларов я и в глаза не видел, но не стал его догонять.
— Я — миссис Хорокс, консьержка, — вкрадчивым голосом представилась мне какая-то матрона. — Добро пожаловать в нашу семью, мистер Гроуби. Я уверена, что вы проведёте с нами немало счастливых лет. А теперь поговорим о деле. Мистер Мюллейн уже, наверное, сказал вам, что нынешнее пополнение оборванцев — то бишь законтрактованных рабочих — размещается на сорок третьем ярусе, если не ошибаюсь. В мою задачу входит помочь вам подобрать подходящих соседей по койке.
Миссис Хорокс напоминала тарантула.
— Есть свободная койка в седьмой комнате. Такие милые, милые молодые люди. Хотите туда? Я понимаю, как это важно попасть в своё общество. А?
Я сразу понял, о каком обществе она говорит, и поспешил отказаться.
Она оживлённо продолжала:
— Тогда двенадцатая комната. Боюсь, народ там немного грубоват, но бедняку выбирать не приходится, не так ли? Они будут очень рады принять в свою среду такого приятного молодого человека, а? Однако там не мешало бы иметь при себе какое-нибудь оружие, ну хотя бы нож, например. На всякий случай, знаете. Итак, я помещу вас в двенадцатую, мистер Троуби?
— Нет, нет, — воскликнул я. — Где у вас ещё есть свободные койки?. Кстати, не могли бы вы одолжить мне долларов пять до получки?
— Пожалуй, я устрою вас в десятую комнату, — сказала миссис Хорокс, что-то записывая. — Ну, конечно, конечно, я дам вам денег. Вы сказали десять долларов? Распишитесь вот здесь, мистер Гроуби, и поставьте отпечаток большого пальца. Благодарю вас. — И миссис Хорокс отправилась на поиски очередной жертвы.
Какой-то багроволицый тучный человек, схватив меня за руку, просипел пропитым голосом:
— Добро пожаловать, брат, в ряды местного отделения Пан-Американского Объединённого Союза Рабочих Слизе-Плесне-Белковой промышленности. Эта брошюрка расскажет тебе, как мы защищаем рабочих от шантажистов и вымогателей, которых везде хоть пруд пруди. Твой энтузиазм и уплата членских взносов будут учитываться автоматически, но за эту ценную брошюрку надо уплатить особо.
На этот раз я прямо спросил:
— Брат, скажи, что ждёт меня, если я откажусь её купить?
— Сбросят вниз головой в лестничный пролёт, только и всего, — спокойно ответил он и, ссудив меня мифическими долларами на покупку брошюры, исчез.
Чтобы попасть в десятую комнату, мне не пришлось взбираться по лестнице на сорок третий этаж. Рабочим моей категории пользоваться лифтом не полагалось, но вверх и вниз по этажам ходила грузовая клеть, прыгнув в которую, можно было подняться или спуститься на нужный ярус. Шахта, где ходила клеть, была очень узкой, и если твой зад хоть немного выпирал, ты рисковал его лишиться.
В десятой комнате было шестьдесят коек, размещённых по три в ряд одна над другой. Поскольку работали только при солнечном свете, сменного пользования койками не было, и моей постелью пользовался только я один. А это было великим благом.
Когда я вошёл, какой-то старик с постным лицом меланхолично подметал пол в узком проходе между койками.
— Новенький? — спросил он, взглянув на мой пропуск. — Вот твоя койка. Меня зовут Пайн. Я — дневальный. С работой черпальщика знаком?
— Нет, — ответил я. — Послушайте, Пайн, где здесь можно позвонить по телефону?
— В комнате рядом.
В соседней комнате был телефон, довольно большой гипнотелевизор, проекционные фонари для чтения, катушки с микрозаписями, иллюстрированные журналы. Я стиснул зубы, увидев на стеллажах яркие обложки «Таунтонз Уикли». Телефон, разумеется, был платный.
Пришлось вернуться в десятую комнату.
— Мистер Пайн, — обратился я к дневальному, — не найдётся ли у вас взаймы долларов двадцать мелкими монетами? Мне необходимо заказать разговор по международной линии.
— Найдётся, если вернёшь двадцать пять, — ответил — он без тени смущения.
— Верну, сколько надо, верну.
Он медленно нацарапал расписку, я поставил свою подпись и отпечаток пальца. Затем Пайн извлёк из своих бездонных карманов горсть монет и, не торопясь, отсчитал нужную сумму.
Мне очень хотелось позвонить Кэти, но я не рискнул. Может быть, она дома, а может, и в госпитале, и мой звонок оказался бы напрасным. Я набрал пятнадцать цифр телефона конторы Фаулера Шокена, предварительно всыпал в автомат целую пригоршню звенящих монет. Я ждал, что коммутатор произнесёт знакомые слова: «Фирма «Фаулер Шокен» слушает. Добрый день. День всегда начинается хорошо для фирмы «Шокен» и её клиентов. Чем можем служить?» Но вместо этого в трубке послышалось:
— Su numero de prioridad, por favor?
Для международных телефонных разговоров требовался пароль, а у меня его не было. Чтобы получить пароль, хотя бы из четырёх цифр, абонент должен обладать капиталом не менее чем в миллион долларов и аккуратно вносить плату за услуги. Международные телефонные линии теперь настолько перегружены, что нечего и думать о пароле для частных лиц. Всё это меня мало волновало, когда я пользовался паролем фирмы «Шокен». Это было ещё одним из тех удобств, без которых теперь придётся обходиться.
Я медленно повесил трубку. Конечно, монеты обратно я не получил.
Можно написать письма. Написать Кэти, Джеку О'Ши, Фаулеру, Колльеру, Эстер, Тильди. Надо испробовать всё!
«Дорогая жена (дорогой шеф)! Настоящим уведомляю, что ваш супруг (сотрудник), которого вы все считаете мёртвым, жив и самым непостижимым образом оказался законтрактованным на плантации «Хлорелла» в Коста-Рике. Поэтому бросьте все свои дела и немедленно выручайте его.
Подпись: любящий муж (сотрудник), Митчел Кортней».
Но здесь все письма, несомненно, подвергались цензуре.
В полном отчаянии я вернулся в десятую комнату. Обитатели её уже начали собираться.
— Новичок! — завопил кто-то, увидев меня.
— Встать! Суд идёт, — протрубил чей-то бас.
Я не осуждаю их за то, что потом произошло. Это, должно быть, стало своего рода традицией, которая хоть немного скрашивала убийственную монотонность их жизни, единственной возможностью показать своё превосходство над кем-то, ещё более униженным и несчастным. Ведь каждый из них тоже прошёл через это. Я уверен, что в седьмой комнате эта процедура была бы куда более гнусной и унизительной, а в двенадцатой я бы вряд ли уцелел. Но здесь это было лишь способом немного поразвлечься. Уплатив «штраф» — ещё одна долговая расписка — и получив положенное количество затрещин и пинков, я произнёс какую-то богохульную клятву и стал полноправным жильцом десятой комнаты.
Я не пошёл вместе со всеми обедать, а остался лежать на койке. Мне хотелось умереть, стать бездыханным трупом, каким теперь считал меня весь мир.
