ФРЕДЕРИК ПОЛ
ТУННЕЛЬ ПОД МИРОМ
I
Утром 15 июня Гай Буркхардт проснулся от собственного крика.
Никогда в жизни он не видел такого реального сна. В его ушах все еще стоял гулкий грохот взрыва, раздавался скрежет раздираемого металла; он всем своим существом ощущал волну палящего жара, мощный толчок, вышвырнувший его из постели.
Судорожно приподнявшись, он стал осматриваться и не поверил своим глазам, увидев тихую комнату и яркий солнечный свет, льющийся в окно.
Он прохрипел:
— Мэри?
Жены рядом с ним не было. Одеяла валялись смятые и откинутые в сторону, как будто она только что встала. Воспоминание о сне было так отчетливо, что Буркхардт невольно взглянул на пол, желая убедиться, не упала ли она с кровати из-за взрыва.
Но жены и там не было. Разумеется, ее нет, сказал он себе, глядя на знакомый туалетный стол и низкое кресло, на окно с целыми стеклами, на стену без трещин. Все это ему только померещилось.
— Гай? — тревожно позвала жена с нижней площадки лестницы. — Гай, дорогой, ты здоров?
Слабым голосом он ответил:
— Конечно.
Наступила пауза. Потом Мэри сказала:
— Завтрак готов. Ты уверен, что с тобой все в порядке? Мне послышалось, ты кричал… — В ее голосе прозвучало сомнение.
Буркхардт заметил уже увереннее:
— Мне приснился плохой сон, милая. Сейчас спущусь.
Стоя под душем и обливаясь своей излюбленной тепловатой водой с одеколоном, он думал, что это был чертовски плохой сон. Впрочем, страшные сновидения теперь нередки, в особенности сновидения о взрывах. Кому не снились взрывы за последние тридцать лет всеобщего страха перед водородной бомбой?
Как выяснилось, дурной сон приснился и Мэри; едва он начал рассказывать ей о своем ночном кошмаре, как она удивленно перебила его:
— И тебе это снилось? Подумай, дорогой, ведь и мне приснилось то же самое! Ну, почти то же самое. Слышать я ничего не слышала, но мне снилось, будто что-то будит меня, потом раздался какой-то грохот и меня ударило по голове. Вот и все. Неужели и тебе привиделось что-то в этом роде?
Буркхардт кашлянул.
— Ну, не совсем, — сказал он.
Мэри не принадлежала к числу женщин, сильных, как мужчины, и смелых, как тигры. Незачем рассказывать ей сон во всех подробностях, сделавших его таким реальным, подумал он. Не стоит упоминать ни о сломанных ребрах, ни о соленых пузырях в горле, ни о мучительном сознании, что это смерть.
— А вдруг и в самом деле произошел какой-то взрыв в центре города? — сказал он. — Может, мы его слышали, оттого нам и приснился такой сон.
Мэри с отсутствующим видом погладила мужа по плечу.
— Возможно, — согласилась она. — Уже почти половина девятого, дорогой. Не следует ли тебе поторопиться? Ты же опоздаешь в контору.
Буркхардт наскоро проглотил завтрак, поцеловал жену и выбежал из дому; он спешил не затем, чтобы вовремя успеть на работу, — ему хотелось поскорее выяснить, правильно ли его предположение.
Но деловой центр Тайлертона ничуть не изменился. Сидя в автобусе, Буркхардт внимательно смотрел в окно, ища следы взрыва. Их не было. Напротив, Тайлертон казался лучше, чем когда-либо прежде: стоял прекрасный, бодрящий день, небо было безоблачное, дома — опрятные и привлекательные. Он заметил, что здание Энергетического треста, единственный небоскреб в городе, было промыто паром… Какое наказание, что на окраине города построили главный завод фирмы «Контрокемиклс», — ведь дым каскадных перегонных установок оставляет на каменных домах грязные пятна.
Ни одного из знакомых пассажиров в автобусе не оказалось, так что Буркхардту не у кого было спросить о взрыве. И к тому времени, когда он сошел на углу Пятой авеню и Лихай-стрит, а автобус, протяжно взвыв, покатил дальше, он уже почти убедил себя, что все это было не больше, чем игра воображения.
Он остановился в вестибюле здания, где помещалась его контора, у табачного киоска, но Ралфа за прилавком не было. Вместо него стоял незнакомый человек.
— А где мистер Стеббинз? — спросил Буркхардт.
Продавец вежливо ответил:
— Болен, сэр. Он будет завтра. Вам пачку Марлин?
— Честерфилд, — поправил Буркхардт.
— Ах, да, сэр, — сказал продавец. Но он снял с полки и протянул через прилавок незнакомую желто-зеленую пачку.
— Попробуйте эти, сэр, они содержат особое вещество против кашля, — предложил он. — Вы не замечали, что от обычных сигарет вас иногда начинает душить кашель?
Буркхардт недоверчиво сказал:
— Я никогда не слышал об этой марке.
— И не удивительно. Это нечто новое.
Буркхардт колебался, и продавец принялся убеждать:
— Знаете что, попробуйте их на мой страх и риск. Если они вам не понравятся, принесите назад пустую пачку, и я вам верну деньги. Идет?
Буркхардт пожал плечами.
— Так я, конечно, не прогадаю. Но дайте мне и пачку Честерфилд.
Он распечатал пачку и в ожидании лифта закурил сигарету. Вовсе недурные, решил он, хотя относился подозрительно к сигаретам, которые подверглись химической обработке. Однако Буркхардт остался невысокого мнения о заместителе Ралфа. Черт знает во что превратится торговля, если продавец будет такими методами навязывать товар.
Дверь лифта распахнулась с низким мелодичным звуком. В кабину вместе с Буркхардтом вошли еще несколько человек, и он кивнул им. Когда дверь закрылась, звук оборвался и громкоговоритель на потолке начал обычную рекламную передачу.
Нет, не обычную, внезапно подумал Буркхардт. Он слышал так много рекламных передач, что его ухо почти не воспринимало их, но сейчас объявления, которые передавал местный радиоузел, привлекли его внимание. И дело было не только в том, что большей части рекламируемых товаров он не знал, — изменился самый стиль рекламы.
Передавали рифмованную чепуху в назойливом, скачущем ритме; расхваливали безалкогольные напитки, которых Буркхардт никогда не пробовал. После этого, быстро перебивая друг друга, затараторили два мальчика лет по десяти, расхваливая какие-то конфеты, а затем властно вмешался громыхающий бас:
— Немедленно купите восхитительный Чоко-байт! Съешьте ваш вкусный Чоко-байт до последней крошки! Покупайте Чоко-байт!
Затем послышался капризный женский голос:
— Я хочу холодильник Фекл! Я готова на все, чтобы приобрести холодильник Фекл!
Буркхардт доехал до своего этажа и вышел из лифта, не дослушав последней передачи, которая заронила в его душу какое-то беспокойство. В рекламе упоминались неизвестные ему товары, она не давала ощущения чего-то привычного, знакомого.
К счастью, в конторе все было нормально — если не считать отсутствия мистера Барта. Мисс Миткин, зевавшая за своим столом в приемной, точно не знала, почему он не пришел.
— Звонили из дому, вот и все. Завтра он будет.
— Может быть, он пошел на завод? Это рядом с его домом.
— Возможно, — сказала она безразличным тоном.
Вдруг Буркхардта осенило:
— Ведь сегодня 15 июня! День подачи квартальной налоговой декларации… Он должен подписать декларацию!
Мисс Миткин пожала плечами, давая понять, что это не ее забота, и тут же занялась своими ногтями. Сильно раздраженный, Буркхардт прошел к своему столу. Конечно, он мог бы подписать налоговую декларацию с таким же успехом, как и Барт, но это не входит в его обязанности. Отвечать за это должен Барт, как управляющий городской конторой «Контрокемиклс».
Он решил было позвонить Барту домой или попытаться поймать его на заводе, но тут же отказался от этой мысли. В сущности, его не слишком интересовал заводской персонал, и чем меньше он будет иметь с ним дела, тем лучше. Однажды он пошел с Бартом на завод; это посещение смутило и, пожалуй, даже устрашило его. Кроме горсточки администраторов и инженеров, на заводе не было ни души… Вернее, ни единой живой души, только машины, поправил себя Буркхардт, вспоминая, что рассказывал ему Барт.
По словам Барта, каждой машиной управляло что-то вроде счетно-решающего устройства, которое в своем электронном мозгу воспроизводило подлинную память и ум человеческого существа. Думать об этом было неприятно. Барт, смеясь, заверял его, что промыслом Франкенштейна они не занимаются — кладбищ не обкрадывают и не вставляют в машины мозги мертвецов. Дело сводится лишь к тому, говорил он, что привычные человеческие реакции переносятся из клеток головного мозга в ячейки электронной памяти. Людям это не вредит, а машина не превращается в чудовище.
И все же Буркхардту было не по себе. Отбросив мысли о Барте, о заводе и остальных мелочах, он взялся за налоговую декларацию и до полудня проверял цифры. Барт, пользуясь своим регистрационным журналом, мог бы проделать все это за десять минут, думал он с досадой.
Буркхардт запечатал декларацию и вышел к мисс Миткин.
— Так как мистера Барта сегодня нет, нам придется завтракать по очереди, — сказал он. — Вы можете идти первая.
— Спасибо. — Мисс Миткин не торопясь вынула сумочку из ящика стола и принялась наводить красоту.
Буркхардт протянул ей конверт.
— Будьте добры, опустите в почтовый ящик. Впрочем, подождите минутку. Не позвонить ли для очистки совести мистеру Барту? Его жена не говорила, может ли он подойти к телефону?
— Нет, не говорила. — Мисс Миткин тщательно стирала губную помаду клинексом. — Кстати, это была не жена. По его поручению звонила дочь.
— Эта девочка? — Буркхардт нахмурился. — Я думал, что она в школе и ее нет в городе.
— Звонила она, это все, что я знаю.
Буркхардт вернулся к себе и с неприязнью уставился на нераспечатанную почту, лежавшую у него на столе. Он терпеть не мог ночных кошмаров и после них целый день чувствовал себя выбитым из колеи. Уж лучше было остаться в постели, как Барт.
По дороге домой с Буркхардтом случилась забавная история. На углу, где он обычно садился в автобус, произошла сумятица: там кто-то таким истошным голосом расхваливал новый способ глубокого замораживания, что Буркхардт невольно прошел лишний квартал. Подходя к следующей остановке, он увидел, как приближается его автобус, и побежал. Но тут кто-то окликнул Буркхардта. Он оглянулся: к нему спешил низенький человечек, казавшийся очень озабоченным.
Буркхардт не сразу узнал его. Это был случайный знакомый, по фамилии Свансон. Пока Буркхардт раздумывал, автобус успел отойти.
— Алло! — крикнул он с досадой.
Лицо Свансона выражало отчаянную решимость.
— Буркхардт? — робко спросил он с какой-то странной напряженностью и застыл на месте, глядя на него в упор то ли с затаенной надеждой, то ли с сожалением. Он что-то ищет, кого-то ждет, подумал Буркхардт. Но что он от меня хочет и как ему помочь?
Буркхардт кашлянул и повторил:
— Алло, Свансон.
Свансон не ответил. Он только глубоко вздохнул.
— Ничего не поделаешь, — пробормотал он, видимо, продолжая думать о своем.
Он рассеянно поклонился Буркхардту и пошел дальше.
Буркхардт смотрел, как опущенные плечи Свансона исчезают в толпе. Что за странный день сегодня, подумал он. Все идет как-то не так.
Когда он ехал домой следующим автобусом, то не переставал думать об этом. Ничего ужасного или катастрофического, и все-таки что-то необычное. Как и все, вы живете своей жизнью, и у вас создается какая-то система впечатлений и реакций. Вы знаете, что должно произойти. Когда вы открываете свою аптечку, то знаете, что ваша бритва лежит на второй полке; запирая входную дверь, вы знаете, что ее надо слегка подтянуть и тогда замок щелкнет.
Не безотказно действующие, исправные вещи вносят привычность в вашу жизнь, а лишь те, что не совсем в порядке, — заедающий замок, выключатель на верхней площадке лестницы, на который надо покрепче нажимать, так как пружина в нем ослабла, половик у двери, вечно подворачивающийся под ногами.
Нельзя сказать, что случилось неладное в жизни Буркхардта; неладное происходило вокруг. К примеру, Барт не пришел сегодня в контору, хотя он всегда приходил.
Буркхардт думал об этом и за обедом. Он думал об этом весь вечер, несмотря на попытки жены соблазнить его партией в бридж с соседями. Соседи — Энн и Ферли Деннерман — ему нравились. Он знал их еще детьми. Но и они весь вечер были какие-то странные и задумчивые, и ему пришлось терпеливо слушать жалобы Деннермана на плохую работу телефонной станции и замечания его жены по поводу отвратительной телевизионной рекламы, которой пичкали зрителя с утра до ночи.
Буркхардт уже собрался было поставить мировой рекорд по продолжительности размышлений, как вдруг около полуночи, когда он уже лежал в постели, внезапно — он сам был поражен, хотя в то же время странным образом уверен, что это должно случиться, — он повернулся на другой бок и заснул непробудным сном.
II
Утром 15 июня Буркхардт проснулся от собственного крика. Никогда в жизни он не видел такого реального сновидения. В ушах его все еще гудел грохот взрыва, он всем своим существом ощущал взрывную волну, вдавившую его в стену. Казалось странным, что он сидит у себя в постели и в комнате ничего не изменилось.
Жена тяжело поднималась по лестнице.
— Дорогой! — крикнула она. — Что случилось?
Он пробормотал:
— Ничего. Плохой сон.
Прижав руки к сердцу, она перевела дух.
— Ты ведь так испугал меня… — начала она сердито.
Но шум на улице заглушил ее слова. Раздался вой сирен и звон колоколов; звуки были ужасающе громкие.
Буркхардты посмотрели друг на друга и в испуге бросились к окну.
Вместо грохочущих пожарных машин они увидели только маленький грузовик, медленно двигавшийся вдоль самого края тротуара. На крыше его кабины были установлены яркие рупоры. Из них несся пронзительный вой сирен, он становился все сильнее и смешивался с шумом мощных моторов и звоном колоколов. Это была прекрасная магнитофонная запись прибытия пожарных машин, вызванных по сигналу общей тревоги.
Буркхардт удивленно воскликнул:
— Мэри, но это противозаконно. Ты знаешь, что они делают? Они проигрывают запись пожара. Что они выдумали?
— Может быть, это просто шутка, — предположила жена.
— Шутка? Разбудить целый квартал в шесть часов утра? — Он покачал головой. — Через десять минут здесь будет полиция. Вот увидишь.
Но полиция так и не появилась. Кем бы ни были шутники в автомашине, полиция, по-видимому, разрешила им так развлекаться.
Грузовик остановился посреди квартала, и его рупоры несколько минут молчали. Затем в них послышался треск и оглушительный голос запел:
— Холодильник Фекл!
Холодильник Фекл!
Покупайте
Холодильник Фекл!
Фекл, Фекл, Фекл,
Фекл, Фекл, Фекл…
Это повторялось снова и снова. Из окон соседних домов стали высовываться головы.
Пытаясь перекрыть доносившийся с улицы рев, Буркхардт крикнул:
— Что это за чертов холодильник Фекл?
— Вероятно, какой-нибудь новый тип холодильника! — не слишком вразумительно прокричала в ответ Мэри.
Внезапно шум прекратился. Тихое, туманное утро, косые солнечные лучи, скользящие по верхушкам крыш, — трудно было поверить, что умолкшие рупоры еще секунду назад могли так невыносимо орать.
— Сумасшедший рекламный трюк, — злобно сказал Буркхардт. Он зевнул и отвернулся от окна. — Можно, пожалуй, одеваться. Я думаю, это конец.
Рев налетел на него сзади; это было похоже ка сильный удар по ушам. Резкий, насмешливый голос громыхал мощнее, чем труба архангела.
— Вы купили холодильник? Он воняет! Если это не холодильник Фекл, он воняет! Только холодильник Фекл выпуска этого года хорош во всех отношениях! Вы знаете, кто покупает холодильники Аякс? Холодильники Аякс покупают проститутки! Вы знаете, кто покупает холодильники Тройной Холод? Холодильники Тройной Холод покупают коммивояжеры! Всякий холодильник, кроме холодильника Фекл последнего выпуска, воняет!
Голос продолжал яростно выкрикивать:
— Я предупредил вас! Немедленно купите холодильник
Фекл! Спешите! Спешите купить Фекл! Спешите купить
Фекл! Спешите, спешите, спешите! Фекл, Фекл, Фекл,
Фекл, Фекл, Фекл…
Наконец голос умолк. Буркхардт облизнул губы. Он успел только сказать: «Может быть, надо все же вызвать полицию…», как вдруг громкоговорители снова взорвались. Они захватили его врасплох — так и было рассчитано, чтобы захватить его врасплох. Они ревели:
— Фекл, Фекл, Фекл, Фекл, Фекл, Фекл, Фекл, Фекл,
Фекл. Дешевые холодильники портят продукты! Вы заболеете, и вас будет рвать. Вы заболеете и умрете! Покупайте Фекл, Фекл, Фекл, Фекл! Достаньте-ка из вашего холодильника кусок мяса и убедитесь: оно протухло и заплесневело! Покупайте Фекл, Фекл, Фекл, Фекл, Фекл!
Если вы не хотите питаться всякой гнилью, немедленно купите Фекл, Фекл, Фекл…
Это было уже слишком. Попадая пальцами не в те дырочки, Буркхардт в конце концов с трудом набрал номер местного полицейского участка. Телефон был занят, — очевидно, не ему одному пришло в голову позвонить в полицию, — и, пока он трясущейся рукой снова набирал номер, шум на улице прекратился.
Он выглянул в окно. Грузовик уехал.
Буркхардт ослабил галстук и заказал официантке еще один Фрости-Флип. Если бы только в кафе «Кристалл» не было так жарко! Новая роспись — блеклые красные мазки и ослепительно яркие желтые — была просто отвратительна; а тут еще кто-то, должно быть, вообразил, что сейчас не июнь, а январь: в помещении было на добрых десять градусов теплее, чем на улице.
Он выпил Фрости-Флип двумя глотками. У напитка был какой-то необычный вкус, — впрочем, неплохой, отметил Буркхардт. И он действительно освежает, официант был прав. Буркхардт подумал, что надо захватить с собой этикетки: Мэри они могут понравиться. Ее всегда интересовало новое.
Он неуклюже встал, но в это время через зал к нему направилась девушка. Такой красавицы он в Тайлертоне никогда не видел. Ростом ему до подбородка, светлые, медового оттенка волосы и фигура, какой… одним словом, все у нее свое. Можно было не сомневаться, что, кроме облегающего платья, на ней ничего нет.
Когда она здоровалась с ним, он почувствовал, что краснеет.
— Мистер Буркхардт. — Голос напоминал отдаленные звуки там-тама. — Это замечательно с вашей стороны, что вы дали мне возможность повидать вас после сегодняшнего утра.
Он откашлялся.
— Вовсе нет. Не присядете ли вы, мисс…
— Эприл Хорн, — прошептала она, садясь рядом с ним, а не по другую сторону стола, куда он указывал. — Называйте меня Эприл, хорошо?
Какой-то частью своего сознания, которая еще продолжала функционировать, Буркхардт отметил, что от нее исходит аромат духов. Ему казалось неестественным, что она употребляет духи. Вздрогнув, он пришел в себя и понял, что официант удаляется с заказом — filets mignon на двоих.
— Эй, эй! — запротестовал он.
— Пожалуйста, мистер Буркхардт. — Ее плечо прижималось к его плечу, лицо было обращено к нему, он чувствовал на себе ее теплое дыхание, выражение ее лица было нежным и заискивающим. — Это все за счет компании Фекл. Пожалуйста, разрешите ей… Это самое меньшее, что они могут сделать.
Он почувствовал, что она сунула руку в его карман.
— Я положила деньги для уплаты по счету, — с видом заговорщицы прошептала она. — Пожалуйста, сделайте это для меня, вы сделаете? Я хочу сказать, что буду признательна, если вы заплатите официанту… У меня старомодные взгляды на этот счет.
Она умильно улыбнулась, затем стала притворно деловитой.
— Но вы должны взять деньги, — настаивала она. — Если вы их возьмете, все равно Фекл слишком легко от вас отделается! Вы можете подать на них в суд за каждый пятицентовик, который они заработали, нарушив ваш сон.
Несколько ошеломленный, словно только что на его глазах в цилиндре фокусника исчез кролик, он сказал:
— Ну, это, в сущности, было не так уж плохо, Эприл. Немножко шумно, может быть, но…
— О, мистер Буркхардт! — Ее широко открытые голубые глаза сияли восхищением. — Я знала, что вы поймете. Все дело в том… это такой замечательный холодильник, что кое-кто из линейного персонала немного перестарался. Лишь только в главной конторе стало известно, что произошло, во все дома вашего квартала были посланы представители, чтобы извиниться. Ваша жена сказала нам, куда мы можем вам позвонить… И я так рада, что вы разрешили мне позавтракать с вами и я тоже могу извиниться. Ведь на самом деле, мистер Буркхардт, это прекрасный холодильник.
Я не стала бы вам говорить это, но… — Голубые глаза застенчиво опустились, — я готова почти на все ради холодильника Фекл. Для меня это больше чем работа. — Эприл подняла глаза. Она была очаровательна. — Держу пари, вы думаете, что я глупенькая, не так ли?
Буркхардт закашлялся.
— Ну, я…
— О, вы не хотите быть невежливым… — Она покачала головой. — Нет, нет, не притворяйтесь. Вы думаете, что это глупо. Но в самом деле, мистер Буркхардт, вы не стали бы так думать, если бы знали побольше о холодильнике Фекл. Разрешите, я покажу вам этот проспект…
Буркхардт вернулся после завтрака с опозданием па целый час. Его задержала не только девушка. Произошла еще забавная встреча с маленьким человечком по фамилии Свансон, которого он едва знал; тот остановил его на улице, проявив крайнюю назойливость, а затем холодно расстался с ним, так и не сказав ни слова.
Впрочем, все это пустяки. А вот то, что мистер Барт отсутствовал весь день впервые с тех пор, как Буркхардт начал работать здесь, предоставив ему возиться с квартальными налоговыми декларациями, — это было неприятно. И еще неприятнее было то, что он почему-то подписал заказ на холодильник Фекл: вертикальная, саморазмораживающаяся модель, емкость 324 литра, 625 долларов по прейскуранту, десять процентов скидки «в порядке любезности». «Из-за этой ужасной утренней истории, мистер Буркхардт», — сказала девушка.
И он не знал, как объяснить жене свою покупку.
Он зря беспокоился; едва он вошел в квартиру, жена сказала:
— Неужели, дорогой мой, мы не можем позволить себе приобрести новый холодильник? Приходил сюда человек извиняться по поводу того шума и… что же, мы разговорились, и…
Она тоже подписала заказ.
Чертовски неудачный день, подумал Буркхардт, поднимаясь вечером к себе в спальню. Но день еще не рассчитался с ним. Выключатель на верхней площадке лестницы полностью отказал. Буркхардт раздраженно защелкал, и, разумеется, крышка соскочила. Произошло короткое замыкание, и свет во всем доме погас.
— Проклятие! — сказал Гай Буркхардт.
— Пробка? — сонным голосом спросила жена. — Не трогай до утра, дорогой.
Буркхардт покачал головой.
— Ложись в постель. Я сейчас починю.
Ему не так уж хотелось поскорее заменить пробку, — просто он был слишком взволнован и знал, что все равно сразу не заснет. Отвинтив шурупы, он снял испорченный выключатель, спотыкаясь, сошел вниз в темную кухню, отыскал электрический фонарик и осторожно спустился по лестнице в подвал. Установив, какая пробка перегорела, он придвинул к щитку пустой сундук, стал на него и вывернул старую пробку.
Когда новая пробка была поставлена, он услышал, как холодильник у него над головой сначала защелкал, а затем ровно загудел.
Он направился обратно к лестнице и в удивлении остановился. Там, где раньше стоял сундук, пол подвала как-то странно блестел. Он осмотрел его при свете фонарика. Пол был металлический!
— Что за чертовщина, — произнес Гай Буркхардт, недоуменно покачав головой. Он стал тщательно всматриваться, провел по краям металлического пятна большим пальцем и больно порезался: края были острые.
Крашеный цементный пол подвала был лишь тонкой оболочкой. Буркхардт отыскал молоток и отбил в десятке мест — повсюду внизу был металл.
Весь подвал представлял собой медную коробку! Даже цементированные кирпичные стены были лишь обманчивым фасадом, за которым скрывались металлические поверхности!
Сбитый с толку, Буркхардт принялся за одну из балок фундамента. Это по крайней мере было настоящее дерево. И стекло в окнах подвала было настоящим.
Он пососал кровоточащий палец и пощупал нижнюю ступеньку подвальной лестницы. Настоящее дерево. Он отбил кусочек кирпича. Настоящие кирпичи. Но стены и пол были фальшивые.
Можно было подумать, что кто-то подвел под дом металлическую раму, а потом тщательно замаскировал ее.
Больше всего его удивил перевернутый вверх дном корпус лодки, загораживающий заднюю часть подвала, — память о кратковременном увлечении домашней мастерской, которое было у Буркхардта несколько лет назад. Сверху корпус казался совершенно нормальным, но внутри, там, где полагалось быть сиденьям и настилу, виднелся лишь спутанный клубок креплений, грубых и неотделанных.
— Но ведь я построил ее! — воскликнул Буркхардт, позабыв о своем пальце.
Превозмогая головокружение, он прислонился к корпусу лодки и постарался все хорошенько обдумать. По причинам, недоступным его пониманию, кто-то унес и лодку, и подвал, а быть может, и весь дом и заменил их искусными макетами.
— Это безумие, — сказал он пустому подвалу. Потом, посветив фонариком, огляделся и прошептал: — Боже мой, чего ради кому-то понадобилось все это сделать?
Он не находил ответа; никакого разумного ответа и нельзя было найти. Несколько минут Буркхардт размышлял, уж не сошел ли он с ума.
Гай еще раз заглянул под лодку, надеясь, что ошибся, что это всего лишь плод воображения. Но неряшливые, неотделанные крепления были на прежнем месте. Чтобы лучше видеть, он подлез под лодку, недоверчиво ощупывая шероховатое дерево. Совершенно невероятно!
Он погасил фонарик и хотел уже выбраться из подвала, как вдруг почувствовал непреодолимую усталость.
Сознание выключилось — не с легкостью, а так, словно кто-то подавил его. И Гай Буркхардт заснул.
III
Утром 16 июня Гай Буркхардт проснулся у себя в подвале, под корпусом лодки, в самой неудобной позе.
Первым делом он с лихорадочной поспешностью еще раз осмотрел корпус лодки, фальшивый пол подвала, поддельный камень. Все было таким, как запомнилось ему с вечера, — совершенно невероятным.
Кухня оставалась спокойным, мирным царством. Электрические часы размеренно мурлыкали, отмечая движение своих стрелок по циферблату. Скоро шесть, говорили они. Жена вот-вот проснется.
Буркхардт распахнул входную дверь и внимательно осмотрел тихую улицу. На лестнице валялась утренняя газета; подняв ее, он увидел, что она от 15 июня,
Но ведь это невозможно. 15 июня было вчера. Такую дату нельзя забыть — это день квартальных налоговых деклараций.
Он вернулся в прихожую, снял телефонную трубку и, набрав номер информации о погоде, услышал хорошо поставленный голос: «…и похолодание, временами ливни. Атмосферное давление 751 миллиметр, барометр идет на повышение… По сведениям Бюро погоды Соединенных Штатов, 15 июня ожидается теплая и солнечная погода, максимальная температура около…»
Он повесил трубку. 15 июня!..
«Боже милостивый!» — воскликнул Буркхардт. Творилось действительно что-то немыслимое. Он услышал звон будильника и быстро поднялся по лестнице.
С испуганным, растерянным видом человека, только что пробудившегося от кошмара, Мэри Буркхардт сидела в постели.
— О, дорогой, — задыхаясь, сказала она, — мне приснился ужасный сон, такой ужасный! Как будто был взрыв и…
— Опять? — неодобрительно спросил Буркхардт. — Мэри, происходит что-то неладное! Я знаю, что вчера целый день творилось нечто странное…
Он стал рассказывать ей о медной обшивке подвала и о макете, заменившем его лодку. Мэри сначала удивилась, потом встревожилась. Ей стало не по себе.
— Дорогой, ты уверен? Ведь на прошлой неделе я вытирала пыль с этого старого сундука и ничего не заметила.
— Абсолютно уверен! — заявил Гай. — Я подтащил сундук к стене, чтобы стать на него и ввернуть новую пробку, после того как у нас погас свет, и…
— После чего? — Вид у Мэри стал еще тревожнее.
— После того как у нас погас свет. Ты же знаешь, когда выключатель наверху закапризничал, я спустился в подвал и…
Мэри подскочила в кровати.
— Гай, выключатель не капризничал. Вчера ночью я сама погасила свет.
Буркхардт уставился на жену.
— Но нет же, я знаю, что ты не гасила! Иди сюда и посмотри!
Он вышел на площадку лестницы и драматическим жестом указал на испорченный выключатель, тот, который он отвинтил накануне вечером и оставил висеть… Но никакого испорченного выключателя он не увидел. Все было так, как всегда. Не веря своим глазам, Буркхардт нажал кнопку, и свет зажегся в обоих холлах.
Мэри, бледная и озабоченная, покинула мужа и спустилась в кухню приготовить завтрак. Буркхардт долго стоял, не сводя глаз с выключателя. Он отказывался чему-либо верить, был в полной растерянности, мозги у него попросту не работали.
Буркхардт побрился, оделся и позавтракал в том же состоянии отупения. Он как бы смотрел на себя со стороны. Мэри была предупредительна и всячески старалась его успокоить. Она поцеловала его на прощание, перед тем как он, так и не сказав ни слова, выбежал из дома, торопясь на автобус.
Мисс Миткин, сидевшая в приемной, поздоровалась с ним, зевая.
— Доброе утро, — сонным голосом произнесла она. — Мистер Барт сегодня не придет.
Буркхардт хотел что-то сказать, но удержался. По-видимому, она не знала, что Барта не было и вчера, так как оторвала листок календаря с датой 14 июня, оставив листок с «новой» датой — 15 июня.
Нетвердой походкой Буркхардт прошел к своему столу и невидящими глазами уставился на утреннюю почту. Она была еще не вскрыта, но он знал, что в конверте из Отдела распределения находится заказ на две тысячи кубических метров звукопоглощающей черепицы, а в конверте от «Файнбек и сыновья» — рекламация.
Лишь много времени спустя он заставил себя распечатать письма. В них оказалось то, что он предполагал.
Когда наступил час завтрака, Буркхардт, движимый каким-то предчувствием, предоставил мисс Миткин пойти первой. Она ушла, слегка обеспокоенная его неестественной настойчивостью. Зазвонил телефон, и Буркхардт с отсутствующим видом снял трубку,
— Городская контора «Контрокемиклс», говорит Буркхардт.
Голос в трубке ответил: «Это Свансон» — и умолк.
Буркхардт напряженно ждал, но телефон молчал.
— Алло?
Снова молчание. Затем Свансон печально спросил:
— Все еще ничего, а?
— Что ничего? Свансон, вам что-нибудь надо? Вчера вы подошли ко мне и проделали то же самое. Вы…
Голос хрипло прошептал:
— Буркхардт! О боже мой, вы помните! Оставайтесь на месте… Я буду через полчаса!
— О чем это вы?
— Неважно, — радостно заявил маленький человечек. — Расскажу вам обо всем при встрече. Ничего больше не говорите по телефону, — возможно, кто-нибудь подслушивает. Просто ждите меня на месте. Погодите минуту. Вы будете один в конторе?
— Скорее всего нет. Мисс Миткин, вероятно…
— Черт возьми! Послушайте, Буркхардт, где вы завтракаете? Как там, достаточно шумно?
— Да, пожалуй, так. Ресторан «Кристалл». Это примерно за квартал от…
— Я знаю, где он. Встречу вас через полчаса!
В трубке щелкнуло.
«Кристалл» уже не был окрашен в красный цвет, но в нем было по-прежнему жарко. По радио теперь передавали музыку вперемежку с рекламой. Рекламировали Фрости-Флип, сигареты Марлин — «они санированы», промурлыкал диктор, — и конфеты Чоко-байт.
Пока он ждал прихода Свансона, девушка в целлофановой юбке, какие носят продавщицы сигарет в ночных клубах, прошла через ресторан, неся на подносе крошечные, завернутые в алые бумажки конфеты.
— Чоко-байт вкусные, — прошептала девушка, подойдя вплотную к его столику. — Чоко-байт вкуснее всего на свете!
Буркхардт, внимательно высматривавший странного маленького человечка, не обратил внимания на продавщицу. Но, когда она высыпала горсть конфет на соседний столик, улыбаясь сидевшим за ним посетителям, он поймал ее взгляд и подскочил от удивления.
— Как, мисс Хорн! — воскликнул он.
Девушка уронила поднос с конфетами. Буркхардт вскочил.
— Что с вами?
Но она убежала.
Директор ресторана подозрительно посмотрел на Буркхардта, который снова сел на свое место и пытался принять беззаботный вид. Ведь он не оскорбил девушку! Может быть, подумал он, это просто очень строго воспитанная молодая особа — несмотря на голые ноги под целлофановой юбкой — и стоило ему с ней заговорить, как она решила, что он будет приставать.
Смешная мысль. Буркхардт недовольно нахмурился и взял со стола меню.
— Буркхардт! — раздался настойчивый шепот.
Буркхардт бросил взгляд поверх меню и вздрогнул. На стуле напротив него в напряженной позе сидел маленький человечек по фамилии Свансон.
— Буркхардт! — снова прошептал он. — Уйдемте отсюда! Они уже напали на ваш след. Если хотите остаться в живых, идемте поскорее!
Спорить больше не приходилось. Буркхардт с извиняющимся видом улыбнулся директору и вышел из ресторана вслед за Свансоном. Маленький человечек, казалось, знал, куда идет. На улице он схватил Буркхардта за локоть и торопливо потащил за собой.
— Вы видели ее? — спросил он. — Эту женщину, Хорн? Она в телефонной будке! По ее вызову они будут здесь через пять минут, уж поверьте мне, так что надо торопиться!
На улице было людно, сновали машины, и никто не обращал внимания на Буркхардта и Свансона. В воздухе ощущалась бодрящая свежесть. Похоже больше на октябрь, чем на июнь, подумал Буркхардт, что бы там ни говорило Бюро погоды. И он чувствовал себя дураком, идя за этим сумасшедшим человечком вниз по улице, убегая от «них» неизвестно куда. Человечек, возможно, свихнулся и, несомненно, чего-то боялся. А страх, как известно, заразителен.
— Сюда, — задыхаясь, произнес маленький человечек.
Это был другой ресторан, вернее, закусочная, второразрядное заведение, где Буркхардт никогда не бывал.
— Прямо через зал, — прошептал Свансон, и Буркхардт, как послушный мальчик, прошел мимо множества столиков в дальний конец ресторана.
Здание было построено в форме буквы Г, с фасадами на две улицы, под прямым углом друг к другу. У двери Свансон окинул холодным взглядом вопросительно смотревшего на них кассира; они вышли и перебрались на противоположный тротуар.
Теперь они находились под ярко освещенным стеклянным навесом у входа в кинотеатр. Выражение напряженности на лице Свансона исчезло.
— Мы убежали от них! — ликующе прошептал он. — Теперь мы почти у цели.
Он подошел к окошку и купил два билета. Буркхардт поплелся за ним в зал. Это был будничный утренний сеанс при почти пустом зале. С экрана доносились ружейные выстрелы и конский топот. Одинокий билетер, прислонившийся к блестящим латунным перилам, мельком взглянул на них и вновь стал смотреть на экран. Свансон вел Буркхардта вниз по устланным ковровой дорожкой ступеням.
Они очутились в совершенно безлюдном фойе. Там были три двери: «Для мужчин», «Для женщин» и еще одна, на которой золотыми буквами значилось; «Администратор». Свансон прислушался и тихонько приоткрыл последнюю дверь.
— Все в порядке, — сказал он, махнув рукой.
Буркхардт прошел вслед за ним через пустой кабинет к другой двери, вероятно, стенного шкафа, так как на ней не было никакой надписи. Но это оказался не стенной шкаф. Свансон осторожно открыл дверь, заглянул внутрь, затем кивнул Буркхардту, чтобы тот шел за ним.
Это был туннель с металлическими стенами, ярко освещенный, пустой и безлюдный. Он тянулся в обе стороны.
Буркхардт удивленно осматривался. Одно он знал, и знал совершенно точно: никаких туннелей под Тайлертоном не существовало.
Туннель привел их к комнате, где, кроме стульев и письменного стола, было еще что-то вроде телевизионных экранов. Свансон тяжело опустился на стул, с трудом переводя дыхание.
— На некоторое время мы здесь в безопасности, — прохрипел он. — Они теперь редко сюда приходят. А если придут, мы услышим их и успеем спрятаться.
— Кто «они»? — спросил Буркхардт.
Маленький человечек пояснил:
— Марсиане! — голос его при этом осекся, казалось, жизнь покинула его. Затем он продолжал угрюмым тоном: — Я думаю, что это марсиане. Хотя, знаете, не исключено, что вы правы; у меня была уйма времени обдумать все случившееся после того, как они схватили вас. Возможно, это русские.
— Начнем по порядку. Кто и когда меня схватил?
Свансон вздохнул.
— Итак, придется снова пройти через все это. Хорошо. Около двух месяцев тому назад поздно ночью вы постучались в мою дверь. Вы были жестоко избиты… безумно испуганы. Вы попросили меня помочь вам…
— Я?
— Конечно, вы ничего этого не помните. Слушайте, и вам все станет ясно. Вы несли какую-то околесицу: вас-де схватили и вам угрожали, ваша жена умерла и снова ожила… все в таком духе. Я подумал, что вы сошли с ума. Однако… я ведь всегда относился к вам с большим уважением. Вы просили меня спрятать вас, а у меня, как вы знаете, есть одна темная комната. Она запирается только изнутри. Я сам ставил замок. Итак, мы вошли в нее — вы на этом настояли, — и в полночь, то есть через каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут, мы умерли.
— Умерли?
Свансон кивнул.
— Да, оба. Как будто нас оглушили ударом мешка с песком. Послушайте, не повторилось ли это с вами прошлой ночью?
— Пожалуй, да. — Буркхардт нерешительно кивнул головой.
— Ну, конечно. А потом мы вдруг снова проснулись и вы пообещали показать мне нечто забавное; мы вышли на улицу и купили газету. Газета была от 15 июня.
— 15 июня? Но ведь это сегодня! То есть…
— Вот именно, друг мой. Это всегда сегодня!
Потребовалось некоторое время, чтобы обмозговать все это.
Буркхардт с интересом спросил:
— Сколько недель вы прятались в темной комнате?
— Откуда я знаю? Четыре или пять, вероятно. Я потерял счет. И каждый день одно и то же — всегда 15 июня, всегда моя хозяйка, миссис Кифер, подметает крыльцо; всегда одни и те же заголовки в газетах на углу. Становится очень скучно, друг мой.
IV
Это была идея Буркхардта, и Свансон не одобрял ее, но Буркхардт двинулся дальше. Он принадлежал к числу людей, которые всегда двигаются дальше.
— Это опасно, — устало проворчал Свансон. — А вдруг кто-нибудь зайдет? Они увидят нас и…
— Что мы потеряем?
Свансон пожал плечами.
— Это опасно, — повторил он. Но тоже пошел.
Мысль Буркхардта была очень проста. В одном он не сомневался: туннель куда-то ведет. Марсиане или русские, фантастический заговор или галлюцинация сумасшедшего, — что бы ни приключилось с Тайлертоном, какое-то объяснение этому существовало, и искать его следовало в конце туннеля.
Они брели все вперед и, пройдя около двух километров, увидели вдали выход. Им повезло: никто не проходил по туннелю и не заметил их. Свансон сказал, что туннелем, по-видимому, пользуются только в определенные часы.
Всегда 15 июня. Зачем? — спрашивал себя Буркхардт. Неважно, каким образом. Но зачем?
И то, что все засыпали мгновенно, неожиданно… Все как будто в одно время. И то, что никто не помнил, никогда ничего не помнил… Свансон рассказал, как он был обрадован, снова увидев Буркхардта наутро после того, как тот опрометчиво задержался на лишних пять минут перед уходом в темную комнату. Когда Свансон пришел, Буркхардта уже не было. В тот день Свансон увидел его на улице, но Буркхардт ничего не помнил.
Свансон вот уже несколько недель жил как мышь: прятался по ночам в стенном шкафу и, крадучись, выходил днем со слабой надеждой отыскать Буркхардта, боясь попасться им на глаза.
Одной из них была девушка по имени Эприл Хорн. Увидев, как она с беззаботным видом входит в телефонную будку, но никогда не выходит назад, Свансон обнаружил туннель. Другим был продавец табачного киоска в здании, где находилась контора Буркхардта. Были и еще по меньшей мере человек двенадцать, которых Свансон подозревал.
Их было нетрудно заметить, если знать, на кого смотреть, так как только они в Тайлертоне изо дня в день меняли свои роли. Каждое утро каждого дня-который-был-пятнадцатым-июня Буркхардт неизменно садился в автобус, отходивший в 8.51. Но Эприл Хорн то расхаживала по кафе в целлофановой юбке, привлекая к себе всеобщее внимание, то была одета очень просто. А иногда она вовсе исчезала из поля зрения Свансона.
Русские? Марсиане? Кто бы они ни были, чего они надеялись достичь этим безумным маскарадом?
Ответа Буркхардт не знал… Быть может, разгадка тайны находилась за дверью в конце туннеля. Они внимательно прислушивались к отдаленным звукам; разобраться в них было довольно трудно, но как будто ничего опасного. Буркхардт и Свансон проскользнули в дверь.
Пройдя широкую комнату и поднявшись по лестнице, они очутились, как понял Буркхардт, на заводе «Контрокемиклс».
Людей не было видно, что само по себе не казалось странным; ведь это завод-автомат. Но Буркхардт, побывавший здесь один-единственный раз, помнил, что работа на заводе кипела, открывались и закрывались клапаны, опорожнялись и наполнялись баки, размешивались и варились какие-то жидкости; одновременно производился их химический анализ. На заводе никогда не было много людей, но там не смолкал шум.
А теперь здесь было тихо. Если не считать отдаленных звуков, не было никаких признаков жизни. Плененные электронные мозги не посылали приказов, катушки и реле отдыхали.
— Идемте» — сказал Буркхардт.
Свансон неохотно шел за ним по запутанным переходам, мимо колонн из нержавеющей стали и баков.
Казалось, они идут по кладбищу. Отчасти это так и было, ибо что такое автоматы, некогда управлявшие заводом и вдруг остановившиеся, как не мертвые тела? Работу машин регулировали счетно-решающие устройства, которые на самом деле были вовсе не счетно-решающими устройствами, а электронными подобиями живого мозга. И, если они были выключены, не означало ли это, что они мертвы? Ведь каждое из них когда-то было человеческим мозгом.
Возьмите опытного химика, специалиста по фракционной перегонке нефти, привяжите его ремнями, исследуйте его мозг электронными иглами. Машина подробно изучит структуру мозга, составит таблицы и зафиксирует синусоидальными волнами то, что обнаружит. Направьте эти же самые волны в автоматическое счетно-решающее устройство — и вы воспроизведете вашего химика. Или, если захотите, тысячу копий вашего химика, обладающих всеми его знаниями и умением, но в противоположность человеку ничем не ограниченных в своей деятельности.
Установите десяток копий этого химика на заводе, и они будут управлять всем производством двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, никогда не уставая, никогда ничего не упуская и не забывая.
Свансон подошел поближе к Буркхардту.
— Мне страшно, — сказал он.
Теперь они пересекали какое-то закрытое помещение и звуки стали слышнее — не шум машин, а голоса. Буркхардт осторожно подошел к двери и осмелился заглянуть в следующую комнату.
Она была уставлена телевизионными экранами. Перед каждым, — а всего их было около дюжины — сидели двое, мужчина и женщина; они внимательно смотрели на экран и диктовали свои замечания аппарату звукозаписи. Наблюдатели переключались с одной передачи на другую; на всех экранах были разные изображения.
Передачи как будто не были связаны между собой. Сначала показывали магазин, где девушка, одетая, как Эприл Хорн, демонстрировала домашние холодильники. Потом — серию образцов кухонного оборудования. Буркхардт заметил еще что-то, похожее на табачный киоск в здании, где помещалась его контора.
Это было загадочно, и Буркхардт охотно остался бы тут, чтобы во всем разобраться, но место было слишком людное. Кто-нибудь мог посмотреть в их сторону или встать с места и увидеть их.
Они обнаружили еще одну комнату. Она оказалась пустой. Это был большой, роскошный кабинет. Там стоял письменный стол, заваленный бумагами. Буркхардт мельком взглянул на них, потом, привлеченный содержанием какой-то бумажки, стал рассматривать ее внимательнее, все еще не веря своему открытию.
Схватив верхний лист, он прочел его, затем взял следующий, между тем как Свансон лихорадочно рылся в ящиках.
Наконец Буркхардт выругался и швырнул бумаги на стол.
В это время Свансон, продолжавший свои поиски, с восторгом крикнул:
— Смотрите! — И вытащил из стола револьвер. — Он заряжен!
Буркхардт тупо глядел на Свансона, пытаясь уяснить смысл прочитанного. Когда до него дошли слова Свансона, глаза его сверкнули.
— Вот это здорово! — воскликнул он. — Мы возьмем его, Свансон. Мы выйдем отсюда с этим револьвером. И пойдем в полицию! Не к нашим тайлертонским тупицам, а прямо в ФБР. Посмотрите-ка!
Бумага, которую он протянул Свансону, была озаглавлена: «Отчет по обследованному району. Объект: кампания по рекламированию сигарет Марлин». Текст в основном состоял из столбцов цифр, ничего не говоривших ни Буркхардту, ни Свансону, но в конце было резюме:
«Хотя испытание 47-КЗ привлекло почти вдвое больше новых клиентов, чем прежние испытания, его, по-видимому, нельзя применять в широких масштабах из-за постановлений местных муниципалитетов, запрещающих пользоваться грузовиками с громкоговорящими установками.
Результаты испытаний по группе 47-К12 оказались на втором месте, и мы рекомендуем повторно произвести испытания этих средств воздействия, проверив каждую из трех лучших кампаний, с добавлением или без добавления опробованной техники.
Если же клиент не согласен на расходы по дополнительным испытаниям, можно перейти сразу к наиболее совершенным средствам воздействия из серии К12.
Средние значения предсказываемых результатов могут отклоняться от заранее предсказанных не более чем на 0,5 % с вероятностью 80 % и не более чем на 5 % с вероятностью 99 %».
Свансон посмотрел Буркхардту в глаза.
— Я что-то не понимаю, — пожаловался он.
— И не мудрено. Какая-то чушь, но это неоспоримый факт, Свансон, неоспоримый факт. Они не русские и не марсиане. Эти люди — специалисты по рекламе! Каким-то образом, бог знает как, они захватили Тайлертон. Они захватили власть над нами, над всеми нами, над вами и надо мной и еще над двадцатью или тридцатью тысячами человек.
Может быть, они гипнотизируют нас, а может быть, здесь что-то другое, но каким бы способом они этого ни достигли, случилось так, что они дают нам прожить подряд только один день. И с утра до вечера в течение всего проклятого дня нас начиняют рекламой. А потом смотрят, что произошло, и… вымывают этот день из наших мозгов, а назавтра испытывают другую рекламу.
У Свансона отвисла челюсть. Он с трудом закрыл рот, проглотил слюну и решительно сказал:
— Психи!
Буркхардт покачал головой.
— Конечно, это кажется безумием… Но ведь и все, что случилось, — безумие. Как вы иначе объясните? Вы не можете отрицать, что большая часть Тайлертона все снова и снова живет в одном и том же дне. Вы сами убедились. Трудно поверить в такой бред, но мы должны допустить, что все обстоит именно так, — если только мы сами не свихнулись. И стоит лишь предположить, что кому-то известно, каким образом достигнуть этого, все остальное становится совершенно понятным.
Подумайте, Свансон! Они проверяют все до мельчайшей детали, прежде чем истратить пятицентовик на рекламу! Вы представляете себе, что это означает? Одному богу известно, какими капиталами они ворочают, но я доподлинно знаю, что некоторые фирмы тратят на рекламу до двадцати — тридцати миллионов долларов в год. Умножьте это, скажем, на сотню фирм. Допустим, что каждая из них найдет способ снизить расходы на рекламу всего на десять процентов. Для них это пустяки, поверьте мне!
Но если бы они заранее знали, какой вид рекламы сработает, то могли бы снизить свои расходы наполовину… может быть, и больше чем наполовину. Это дало бы экономию в двести, триста миллионов долларов в год; и, если за опыты над Тайлертоном они заплатят десять или даже двадцать процентов этой суммы, все равно выгода для них будет очень велика, а те, кто захватил Тайлертон, наживут целое состояние.
Свансон облизал губы.
— Вы хотите сказать, — нерешительно начал он, — что мы… как бы это выразиться… что-то вроде подопытных…
Буркхардт нахмурился.
— Пожалуй. — Он немного подумал. — Вы знаете, как врач испытывает, скажем, пенициллин? Он выращивает на желатиновых пластинках колонии бактерий и испытывает на них действие пенициллина, каждый раз несколько изменяя его состав. Так вот, это мы… мы — бактерии, Свансон. Только нас употребляют с большим эффектом. Они могут проводить испытания нашей колонии, используя ее снова и снова.
Свансону было слишком трудно понять суть дела. Он только спросил:
— Что же мы предпримем?
— Мы пойдем в полицию. Они не имеют права обращаться с людьми, как с морскими свинками!
— А как добраться до полиции?
Буркхардт колебался.
— Я думаю… — медленно начал он. — Ну, конечно, мы находимся в кабинете какого-то важного лица. У нас револьвер. Мы просто останемся здесь, пока он не появится. И он сам выведет нас отсюда.
Просто и ясно. Свансон умолк и уселся у стены так, чтобы входящие его не заметили. Буркхардт притаился у самой двери.
Ждать пришлось не так уж долго, примерно с полчаса. Услышав приближающиеся голоса, Буркхардт шепотом успел предупредить об этом Свансона и прижался к стене.
Разговаривали мужчина и женщина. Мужчина говорил:
— …причины, почему вы не могли сообщить по телефону? Вы губите результаты испытаний за целый день. Что, черт возьми, с вами делается, Дженет?
— Простите, мистер Дорчин, — сказала женщина ясным, мелодичным голосом. — Я считала это важным.
Мужчина проворчал:
— Важным! Одна паршивая единица из двадцати одной тысячи.
— Но ведь это же Буркхардт, мистер Дорчин. Опять он. И, судя по тому, при каких обстоятельствах он исчез, кто-то, очевидно, ему помогает.
— Ладно, ладно. Это не имеет значения, Дженет. Во всяком случае, программа по Чоко-байт выполняется с опережением графика. Поскольку вы уже сюда пришли, зайдите в кабинет и заполните ваш рабочий лист. И не тревожьтесь по поводу Буркхардта. Он, наверно, бродит где-то поблизости. Сегодня вечером мы поймаем его и…
Они вошли в комнату. Буркхардт ударом ноги закрыл дверь и поднял револьвер.
— Так вот что вы замышляете, — торжествующе проговорил он.
Буркхардт чувствовал себя вознагражденным за ужасные часы смятения и страха, за смутное ощущение безумия. Подобного удовлетворения он не испытывал никогда в своей жизни. На лице мужчины было такое выражение, о котором Буркхардту приходилось только читать: рот открылся, глаза вылезли из орбит.
У Дорчина отнялся язык. Ему удалось только выдавить из себя вместо вопроса какой-то звук. Женщина была удивлена не меньше. Взглянув на нее, Буркхардт понял, почему ему знаком ее голос. Это была та самая девушка, что представилась ему как Эприл Хорн.
Однако Дорчин быстро овладел собой.
— Это Буркхардт? — резко спросил он.
— Да, — ответила девушка.
Дорчин кивнул.
— Беру свои слова назад. Вы были правы. Эй, вы, Буркхардт! Чего вы хотите?
Свансон крикнул:
— Следите за ним! Может, у него есть второй револьвер.
— Тогда обыщите его, — распорядился Буркхардт. — Я скажу вам, Дорчин, чего мы хотим. Мы хотим, чтобы вы пошли с нами в ФБР и объяснили там, как вы умудрились похитить двадцать тысяч человек.
— Похитить? — фыркнул Дорчин. — Просто смешно. Уберите револьвер… так вы ничего не добьетесь!
Буркхардт с неумолимым видом потряс револьвером, как бы взвешивая его в руке.
— Я думаю, что добьюсь!
Казалось, Дорчин был взбешен и раздосадован, но, как ни странно, он не испугался.
— Проклятие… — проревел он, потом сбавил тон: — Послушайте, вы делаете большую ошибку. Я никого не похищал, поверьте мне!
— Я не верю вам, — резко отпарировал Буркхардт. — Почему я должен верить?
— Но это правда! Даю вам честное слово!
Буркхардт покачал головой.
— Можете давать свое слово ФБР. Там мы все выясним. А теперь — как нам отсюда выбраться?
Дорчин открыл было рот, чтобы возразить, но Буркхардт вскипел:
— Не становитесь на моем пути! Я не задумываясь убью вас! Неужели вы этого не понимаете? Два дня я был в аду, и вы ответите теперь за каждую секунду. Убить вас для меня одно удовольствие, мне нечего терять! Выведите нас отсюда!
Лицо Дорчина вдруг отупело. Казалось, он готов был уже выполнить требование Буркхардта, но белокурая девушка, которую он называл Дженет, стала между ним и револьвером.
— Пожалуйста! — упрашивала она Буркхардта. — Вы не понимаете. Вы не должны стрелять!
— Отойдите в сторону!
— Но, мистер Буркхардт…
Фраза так и осталась неоконченной. Дорчин бросился к двери. Буркхардт поднял револьвер. Девушка пронзительно завизжала и заслонила собой мужчину. Буркхардт нажал спуск. Он целился ниже, чтобы ранить, а не убить. Но его рука дрогнула, и пуля попала ей под ложечку.
Дорчина и след простыл; дверь за ним захлопнулась, слышно было, как он бежит — уже где-то далеко.
Буркхардт отшвырнул револьвер и подскочил к девушке.
Свансон стонал:
— Теперь нас прикончат, Буркхардт. О, зачем вы ото сделали? Мы могли бы выбраться. Мы должны были пойти в полицию. В сущности, нам ничего не стоило выбраться отсюда! Мы…
Буркхардт не слушал. Он опустился на колени около девушки. Она лежала, вытянувшись на спине, как-то странно раскинув руки. Крови не было, но лежать так, как она лежала, не мог бы ни один живой человек.
И все же она не была мертва.
Она не была мертва, однако Буркхардт, застывший около нее, подумал: «Но она и не живая».
Пульса не было, но вытянутые пальцы рук ритмично подрагивали. Не слышно было дыхания, но раздавался какой-то шипящий свист.
Открытые глаза смотрели на Буркхардта. В них нельзя было прочесть ни страха, ни страдания, в них была только глубокая жалость, более острая, чем жало осы. Ее губы искривились в мимолетной улыбке, и она прошептала:
— Не… беспокойтесь, мистер Буркхардт. Со мной… все в порядке.
Все еще стоя на коленях, Буркхардт откинулся назад, не сводя глаз с девушки. Там, откуда должна была течь кровь, виднелось чистое отверстие, пробитое в каком-то веществе, которое не было плотью, и в нем… виток тонкой золотисто-медной проволоки.
Буркхардт провел языком по пересохшим губам.
— Вы робот! — сказал он.
Девушка пыталась кивнуть головой, губы ее подергивались. Она прошептала:
— Да. И вы тоже.
V
Свансон, издав какой-то нечленораздельный звук, подошел к письменному столу, сел и уставился в стену. Буркхардт, сидя на полу рядом с разбитой куклой, только раскачивался из стороны в сторону. Он не находил слов.
Девушка с трудом произнесла:
— Мне… очень жаль, что все так случилось. — Красивые губы на гладком молодом лице, кривясь, растянулись в усмешку. Это было страшно. Наконец ей удалось совладать с ними. — Очень жаль, — повторила она. — Пуля попала как раз поблизости от нервного центра. Стало трудно… управлять этим телом.
Буркхардт машинально кивнул, как бы давая понять, что принимает извинения. Роботы. Теперь, когда он знал, все стало на свои места. Он вспомнил мистические предположения о гипнозе, или о марсианах, или о чем-нибудь еще более страшном… Глупости. Ведь существуют же роботы, созданные людьми. Как просто. И этим все объясняется.
В его распоряжении было сколько угодно доказательств. Завод-автомат с пересаженными мозгами… Почему не пересадить мозг человекообразному роботу и не придать ему черты лица и фигуру человека?
Мог ли Буркхардт догадаться, что он робот?
— Все мы, — сказал он, почти не сознавая, что говорит вслух. — Моя жена, и моя секретарша, и вы, и соседи. Со всеми нами одно и то же. Все мы…
— Нет. — Голос девушки окреп. — Не совсем одно и то же. Я сама, видите ли, захотела этого. Я… — теперь ее губы кривились уже не из-за нервных судорог. — Я была уродливой женщиной, мистер Буркхардт. Мне было уже под шестьдесят. Жизнь прошла мимо меня. И когда мистер Дорчин предложил мне начать новую жизнь в образе красивой девушки, я ухватилась за эту возможность. Поверьте мне, я ухватилась за это, несмотря ни на что. Мое тело из плоти и крови все еще живо… оно спит, пока я здесь. Я могу возвращаться в него. Но я никогда этого не делаю.
— А все остальные?
— С ними не так, мистер Буркхардт. Я работаю здесь, выполняю распоряжения мистера Дорчина; составляю таблицы результатов рекламных испытаний, наблюдаю за тем, как вы и другие живете по его указке. Я делаю это по своему выбору, а у вас выбора нет, потому что… потому что… все вы мертвы.
— Мертвы? — воскликнул Буркхардт; это был почти вопль.
Голубые глаза смотрели на него не мигая, и он знал, что это не ложь. Он проглотил слюну, невольно восхищаясь сложными механизмами, которые заставляют его глотать, потеть и есть.
Он сказал:
— Значит, взрыв, который мне снился…
— То был не сон. Вы правы — он был настоящий, и все из-за этого завода. Газгольдеры взлетели на воздух, и те, кто уцелел после взрыва, немного позже задохнулись. Но почти все погибли во время взрыва, двадцать одна тысяча человек. Вы умерли с ними, и этим воспользовался Дорчин.
— Проклятый кровопийца! — прошептал Буркхардт.
Перекошенные плечи подергивались с каким-то странным изяществом.
— Что ж, вы умерли. И вы, и все остальные стали такими, как хотелось Дорчину… целый город, прекрасный кусочек Америки. Мертвый мозг можно использовать так же легко, как и живой. Даже легче: мертвый не может сказать «нет». О, это потребовало труда и денег — весь город был в развалинах, — но полностью восстановить его не составило большого труда, в особенности потому, что не нужно было точно воспроизводить все детали.
Те из домов, где мозги обитателей были полностью разрушены, остались внутри пустыми, не были восстановлены и подвалы, от которых не требовалось слишком большого совершенства, и улицы, не имевшие существенного значения. Во всяком случае, все должно продолжаться только один день. Один и тот же день — 15 июня — снова и снова; и, если кому-нибудь это покажется странным, его открытие не успеет стать достоянием большого числа людей и повредить ценности испытаний, потому что в полночь все ошибки аннулируются.
Она попыталась улыбнуться.
— День 15 июня, мистер Буркхардт, — это сон, так как на самом деле вы этого дня никогда не переживали. Это подарок мистера Дорчина, сновидение, которое он посылает вам, а затем забирает обратно в конце дня, когда у него появятся все данные о том, на скольких из вас подействовал тот или иной вариант той или иной рекламы; и ремонтные бригады спустятся в туннель и пройдут через город, чтобы своими малюсенькими электронными шлангами смыть очередной сон, после чего он начинается сначала. И все происходит 15 июня…
Всегда 15 июня, потому что 14 июня было последним днем, в который каждый из вас может помнить себя живым. Иногда бригады кого-нибудь пропускают, как пропустили вас, потому что вы лежали под лодкой. Но это не имеет значения. Пропущенные сами выдают себя, если показывают, что помнят происходившее с ними… Но мозги тех из нас, кто работает на Дорчина, никто не промывает. Когда энергия выключается, мы засыпаем, как и вы. Однако, проснувшись, мы все помним. — Ее лицо дико исказилось. — Если бы я только могла забыть!
Буркхардт недоверчиво произнес:
— И все для того, чтобы продавать товары! Это должно стоить миллионы!
Женщина-робот ответила:
— Совершенно верно. Но и Дорчин заработал миллионы. И это еще не все. Если он найдет слова, которые заставят людей действовать, вы думаете, он на этом остановится? Вы думаете…
Дверь открылась, и она не кончила фразы. Буркхардт заметался. Вспомнив о бегстве Дорчина, он поднял с пола револьвер.
— Не стреляйте, — спокойно приказал вошедший.
То был не Дорчин, а еще один робот, не замаскированный с помощью пластмасс и косметики, а неприкрыто блестевший. Он сказал металлическим голосом:
— Забудьте обо всем, Буркхардт. Вы ничего не добьетесь. Дайте мне револьвер, пока вы не натворили еще каких-нибудь бед. Сейчас же дайте его мне.
Туловище этого робота отливало сталью. Буркхардт гневно закричал. Он вовсе не был уверен, что пули могут пробить это существо или нанести ему большой вред, если даже и пробьют. Но все же он хотел попытаться…
Вдруг позади него послышалось какое-то хныканье и возня; это был Свансон, от страха впавший в истерику. Он накинулся на Буркхардта и сбил его с ног; револьвер при этом отлетел в сторону.
— Пожалуйста! — запинаясь, умолял Свансон, простершись перед стальным роботом. — Он чуть не убил вас… Пожалуйста, не бейте меня! Разрешите мне работать на вас, как эта девушка. Я буду делать все, что вы скажете…
Голос робота произнес:
— Мы не нуждаемся в вашей помощи.
Он сделал два четких шага, остановился около револьвера и, отшвырнув его ногой, оставил лежать на полу.
Раненый белокурый робот сказал без всякого выражения:
— Кажется, я недолго протяну, мистер Дорчин.
— Отключитесь, если надо, — ответил стальной робот.
Буркхардт удивленно заморгал.
— Но ведь вы не Дорчин!
Стальной робот взглянул на него глубоко запавшими глазами.
— Я Дорчин, — сказал он. — Но не из плоти и крови… В настоящий момент я пользуюсь этим телом. Не думаю, чтобы ему был опасен ваш револьвер. Тело другого робота было уязвимым. Но не пора ли вам прекратить эту бессмыслицу? Я не хотел бы причинять вам вред, вы слишком дорого стоите. Не присядете ли вы и не дадите ли возможность ремонтной бригаде привести вас в порядок?
Свансон продолжал ползать по полу.
— Вы… вы не накажете нас?
У стального робота не было лица, которое могло что-либо выражать, но в его голосе прозвучало удивление.
— Накажу вас? — повторил он уже громче. — Но как?
Свансон вздрогнул, словно от удара кнутом, но Буркхардт вспылил:
— Приводите его в порядок, если он разрешит вам, но не меня! Вам придется причинить мне уйму вреда, Дорчин. Мне нет дела до того, сколько я стою и сколько труда потребуется, чтобы снова собрать меня. Я сейчас выйду в эту дверь. Если вы захотите остановить меня, вам придется меня убить. Иначе не остановите!
Робот чуть приблизился, и Буркхардт, занеся ногу, невольно замер. Он стоял, балансируя и качаясь, готовый к смерти, готовый к нападению, готовый ко всему, что бы ни случилось.
Готовый ко всему, кроме того, что случилось на самом деле. Стальное туловище робота отступило в сторону, став между Буркхардтом и револьвером, но больше не загораживая двери.
— Идите, — предложил робот. — Никто вас не задерживает.
За дверью Буркхардт остановился. Со стороны Дорчина было безумием отпустить его! Был ли Буркхардт роботом или человеком из плоти, жертвой или облагодетельствованным, ничто не помешает ему пойти в ФБР или в любое стоящее на страже закона учреждение, какое ему удастся найти за пределами синтетического царства Дорчина, и рассказать там свою историю. Разумеется, корпорация, платящая Дорчину за результаты испытаний, не имеет понятия о тех вурдалачьих приемах, которыми он пользуется; Дорчин должен скрывать их от нее, так как малейшая огласка положила бы им конец. Выход отсюда, возможно, означает смерть… Но в это мгновение смерть не страшила Буркхардта.
В коридоре никого не было. Буркхардт отыскал окно и выглянул наружу. Перед ним лежал Тайлертон — город-суррогат, казавшийся, однако, таким реальным и знакомым, что Буркхардт был почти готов принять все происшедшее за сон. И все же это был не сон. В глубине души он знал это, так же как знал, что ничто в Тайлертоне не может теперь помочь ему.
Но как отсюда выйти? У него ушло четверть часа на поиски дороги, он искал ее, крадучись, обходя коридоры, прячась, когда ему мерещились чьи-то шаги, — сознавая в то же время, что он скрывается напрасно, так как Дорчин, несомненно, осведомлен о каждом его движении. Но никто не остановил его, и вот он увидел дверь.
Изнутри это была довольно простая дверь. Но, когда он открыл ее и переступил порог, его взору предстало зрелище не похожее ни на что виденное им когда-либо раньше.
Прежде всего его поразил свет — сверкающий, неправдоподобный, ослепительный свет. Щурясь, Буркхардт испуганно смотрел по сторонам. Он стоял на выступе из гладкого полированного металла. Меньше чем в десятке шагов уступ круто обрывался; Буркхардт не решался приблизиться к краю, но даже оттуда, где он стоял, было видно, что перед ним бездонная пропасть. По обе стороны от него до самого горизонта в ярком свете простиралась бездна.
Не удивительно, что Дорчин так легко дал ему свободу! Идти было некуда… Но как невероятна эта фантастическая бездна, как немыслима эта сотня белых, слепящих солнц, висящих над ней!
Голос рядом с ним вопросительно произнес:
— Буркхардт?
И раскаты эха повторили его имя, мягко перекатываясь в бездне у его ног.
Буркхардт облизал губы.
— Д…да? — прохрипел он.
— Это Дорчин. На этот раз не робот, а Дорчин из плоти и крови, — я говорю с вами в переносной микрофон. Ну, теперь вы видели, Буркхардт? Теперь вы будете благоразумны и отдадитесь в руки ремонтных бригад?
Буркхардт стоял, парализованный ужасом. Одна из движущихся гор, залитая ослепительным светом, приближалась к нему.
Она возвышалась на сотню метров над его головой; он пристально смотрел на ее вершину, беспомощно щурясь на свет.
Она была похожа на…
Невозможно!
Громкоговоритель около двери произнес:
— Буркхардт?
Но он был не в силах ответить.
Послышался тяжелый сочувственный вздох.
— Я вижу, вы наконец поняли, — произнес голос. — Идти некуда. Теперь вы это знаете. Я мог бы и раньше сказать вам, но вы, вероятно, не поверили бы мне, так что для вас было лучше увидеть самому. В конце концов, Буркхардт, почему я должен восстановить город в точности таким, каким он был раньше? Я деловой человек; я подсчитываю расходы. Если вещь должна быть натуральной величины, я такой ее и сооружаю. Но в данном случае в этом нет никакой необходимости.
Буркхардт беспомощно смотрел, как с возвышавшейся перед ним горы к нему осторожно спускалась небольшая скала. Она была длинная и темная, и на ее конце мерцало что-то белое, белые пятна пальцев…
— Бедный маленький Буркхардт, — монотонно пропел громкоговоритель, и эхо загрохотало в огромной бездне, которая была всего лишь лабораторией.
— Каким это должно быть потрясением для вас — понять, что вы живете в городе, построенном на столе!
VI
Утром 15 июня Гай Буркхардт проснулся от собственного крика.
Это был чудовищный, непостижимый сон, полный неописуемых ужасов. Ему приснились взрывы и туманные, нечеловеческие фигуры.
Он вздрогнул и открыл глаза.
За окном его спальни завывал голос, во сто крат усиленный громкоговорителем.
Буркхардт, ковыляя, подошел к окну и стал смотреть на улицу. Воздух был прохладен не по сезону — скорее октябрь, чем июнь; но улица имела вполне обычный вид, если не считать грузовика с громкоговорящей установкой, который въехал на край тротуара за полквартала от их дома. Рупоры ревели:
— Вы трус? Вы дурак? Вы собираетесь допустить, чтобы политические мошенники украли у вас страну? НЕТ! Вы собираетесь примириться еще с четырьмя годами взяточничества и преступлений? НЕТ! Вы будете всегда и всюду голосовать за кандидатов Федеральной партии?
— ДА! Конечно, вы это сделаете!
Громкоговоритель то визжит, то уговаривает, угрожает, просит, льстит… но голос его все звучит и звучит — целый день, беспрестанно повторяющийся день 15 июня.
Перевод В. Ровинского
