18. ПОСМЕРТНАЯ

Как и следовало ожидать, день после смерти генерала Борзова был полон суеты. Представители МКА проводили расследование инцидента, и большая часть космонавтов подверглась новому длительному перекрестному опросу. От Николь требовали признания в нетрезвости. Некоторые вопросы были просто подлыми, и Николь, пытавшаяся сохранить силы, чтобы самостоятельно заняться расследованием событий, связанных с трагедией, дважды теряла терпение во время допроса.

— Ну знаете, — воскликнула она в первый раз. — Я уже четыре раза повторяла, что выпила две рюмки вина и рюмку водки за три часа до операции. Я бы не стала даже прикасаться к алкоголю, если бы знала, что мне предстоит операция. Я даже признала задним умом, что одному из двоих офицеров жизнеобеспечения следовало бы соблюдать полную трезвость. Все это — остроумие на лестничной клетке. И опять повторяю собственные слова. Ни на мои суждения, ни на физические действия во время операции алкоголь не оказал никакого воздействия.

Оказавшись вновь в своей комнате, Николь сосредоточилась на одной мысли: почему робот-хирург не прервал операцию, повинуясь внутренней защите от ошибок. В соответствии с инструкцией две отдельные сенсорные системы „Рохира“ должны были сигнализировать об ошибке его центральному процессору, а акселерометры — известить процессор о том, что гравитационные условия изменились вследствие появления чрезмерного бокового ускорения. Поступающее со стереокамер изображение также должно было отличаться от ожидаемого. Но по какой-то причине ни одному из датчиков не удалось прервать ход операции. Что же случилось?

Чтобы установить возможность существенной ошибки в программном обеспечении или в инструкции самого „Рохира“, Николь потратила почти пять часов. В загруженной программе и базе данных ошибок не оказалось; это она подтвердила путем эталонного сравнения кодов со стандартным вариантом, часто проверявшимся перед запуском. Ей удалось выделить сигналы стереосистемы и акселерометра, в какие-то секунды последовавшие за поворотом гигантского корабля. Все данные надлежащим образом поступили в центральный процессор и должны были привести к прекращению операции. Этого не случилось. Почему же? Оставался единственный вывод — после времени загрузки программ или в ходе аппендэктомии действиям компьютера помешали неправильные ручные команды.

Здесь Николь оказалась не в своем огороде. Познания в области программирования и системотехники позволяли ей убедиться, что программа загружена правильно. Но понять, когда и где ручные команды могли изменить ход действий „Рохира“, способен был только специалист, прекрасно владеющий машинным языком и умеющий выудить необходимое из миллиардов битов записанной об операции информации. Николь отложила свое расследование: нужно было отыскать какого-нибудь помощника. „Может быть, вообще отказаться от расследования?“ — спросил внутренний голос. — „Разве можно? — устыдил ее другой голос. — Следует понять причины смерти генерала Борзова“. Стремясь разгадать эту тайну в первую очередь, Николь надеялась убедиться, что смерть Борзова вызвана не ее собственной ошибкой.

Отвалившись от терминала, она рухнула на кровать. И уже лежа, вспомнила о том изумлении, которое испытала, увидев открытый аппендикс генерала. „Не было у него аппендицита“, — подумала Николь и поднялась, чтобы вновь усесться за терминал. Отыскала второй набор данных, по которым электронный прибор выдал свой диагноз, прежде чем она решилась на операцию. В этот раз она не стала уделять внимания первому диагнозу „АППЕНДИЦИТ. ВЕРОЯТНОСТЬ 92 %“ и сразу обратилась к остальным. Здесь вполне допустимым было „ОТРАВЛЕНИЕ“ с вероятностью 4 %. Николь попробовала ввести данные другим способом. Она запросила через статистическую программу вероятности прочих заболеваний в предположении, что это не аппендицит.

Через какие-то секунды на экране возникли результаты. Николь нахмурилась. Подсчеты показывали, что, если не было аппендицита, вероятность отравления составляла 62 %. Прежде чем Николь могла продолжить свои исследования, в дверь постучали.

— Входите, — проговорила она, не отрываясь от терминала. Обернувшись, Николь увидела в дверях Ирину Тургеневу. Пилот молчала.

— Меня просили позвать вас, — нерешительно сказала Ирина. Она была очень застенчива и держалась весьма скованно со всеми, кроме своих друзей из Восточной Европы — Табори и Борзова. — Весь экипаж собирается в общей каюте.

Николь сохранила в памяти компьютера все созданные ею временные файлы данных и присоединилась к поджидавшей в коридоре Ирине.

— Что там еще за собрание?

— Организационное, — ответила Ирина, ограничившись одним словом.

Когда обе женщины вступили в каюту, Реджи Уилсон и Дэвид Браун были заняты яростной перепалкой.

— По-вашему выходит, — саркастически настаивал доктор Браун, — что Рама преднамеренно совершил маневр в тот самый момент. А если так, не объясните ли вы, как этот неодушевленный металлический астероид узнал, когда именно будут делать операцию генералу Борзову? И если вы еще не изменили своего мнения, поясните, почему этот злокозненный космический корабль позволил нам высадиться на него, не предприняв никаких мер против нас?

Реджи Уилсон огляделся в поисках поддержки.

— Все это лишь внешне логично, Браун, — проговорил он с явным недовольством. — Вы всегда логичны и поверхностны. Только не мне одному это совпадение кажется зловещим. Например, Ирине Тургеневой. Именно ей первой пришли в голову эти мысли.

Доктор Браун заметил появление обеих женщин. В тоне его вопросов чувствовалось, что собранием заправляет он.

— Это так, Ирина? — спросил Дэвид Браун. — И вы тоже считаете, что Рама давал нам зловещий знак, коварно изменив курс во время операции?

Ирина и Хиро Яманака во время совещания экипажа разговаривали менее других. Под обращенным к ней общим взглядом Ирина нерешительно выдавила „нет“.

— Но вчера вы же сами говорили… — настаивал Уилсон.

— Довольно об этом, — повелительным тоном распорядился Дэвид Браун. — Я думаю, все мы сошлись в едином мнении — земные службы наблюдения за полетом тоже подтверждают это, — что маневр Рамы случаен и непредусмотрен.

— Он поглядел на разъяренного Реджи Уилсона. — У нас есть более важные вопросы. Я хотел бы попросить адмирала Хейльмана рассказать нам, что он выяснил в отношении наследования руководства.

Отто Хейльман прочел: „Согласно методике, экипаж „Ньютона“ в случае смерти или неспособности командующего офицера выполнять свои обязанности сперва должен завершить все действия в соответствии с ранее полученными указаниями. Однако, поскольку „все действия“ нами закончены, предполагается, что космонавты должны ожидать назначения с Земли нового командира“.

Дэвид Браун вновь бросился в разговор:

— Мы с адмиралом Хейльманом приступили к обсуждению ситуации около часа назад и быстро поняли, что у нас есть все причины для беспокойства. Представители МКА затеяли расследование по поводу смерти Борзова. Они там даже не подумали, что кто-то должен его замещать. Ну а стоит им только начать размышлять — решать будут не одну неделю. Вспомните, это те самые бюрократы, что так и не сумели назначить заместителя Борзова и в конце концов разрешили проблему с невиданной мудростью: просто объявили, что заместитель ему вовсе не нужен. — Браун подождал несколько секунд, чтобы остальные члены экипажа вдумались в его слова.

— Отто предлагает не дожидаться решения Земли, — продолжал доктор Браун. — По его мнению, мы должны создать собственную систему управления, приемлемую для всех нас, и отослать свои предложения в МКА. Адмирал Хейльман полагает, что они будут приняты, поскольку позволят Земле избежать долгих дебатов.

— Со своей идеей адмирал Хейльман и доктор Браун явились ко мне, — вступил Янош Табори, — и подчеркнули, как важно для нас приступить к работам внутри Рамы. И даже изложили некоторые вполне приемлемые основные моменты. Поскольку никто из нас не обладает опытом генерала Борзова, они предлагают, так сказать, двоевластие, и берутся возглавить это дело. Отто согласен заняться военными вопросами и техническим обеспечением космических кораблей, а доктор Браун — исследованиями Рамы.

— А что будет в случае расхождения мнений, в особенности если области их деятельности совпадут? — поинтересовался Ричард Уэйкфилд.

— В таком случае, — отозвался адмирал Хейльман, — вопрос будет решаться голосованием всех космонавтов.

— Ничего себе совпадение! — выкрикнул Реджи Уилсон. Он все еще сердился. Отложив пульт, на котором набирал какие-то заметки, он обратился ко всем космонавтам. — Брауна и Хейльмана ни с того ни с сего обеспокоило безначалие, и тут их немедленно осеняет идея — как разделить власть в экспедиции между собой. Неужели один я ощущаю запашок от этого предложения?

— Не надо, Реджи, — убежденно возразила Франческа Сабатини, опуская вниз камеру. — Все вполне логично. Доктор Браун является старшим ученым-специалистом экспедиции, адмирал Хейльман многие годы тесно сотрудничал с генералом Борзовым. Никому из нас не под силу руководить работами сразу по обоим направлениям. И разделить обязанности…

С Франческой Реджи Уилсон спорить не собирался. Тем не менее он перебил ее на полуслове.

— Я не согласен с этим предложением, — ответил он тоном ниже. — Думаю, нам необходим единый руководитель. И, исходя из собственного мнения об экипаже, могу предложить кандидатуру, против которой никто не будет возражать. Это генерал О'Тул, — он махнул рукой в сторону американца. — Если здесь еще действует демократия, я рекомендую его кандидатуру на пост нового начальника экспедиции.

Во всеобщем шуме Реджи опустился на место. Дэвид Браун попытался восстановить порядок.

— Прошу вас, прошу всех, — выкрикнул он, — давайте решать вопросы по одному. Так как же, будем выбирать себе командира или позволим МКА руководить нами? Если решаем мы, то можно и обсудить кандидатуры.

— Я не думал обо всем этом до начала собрания, — проговорил Ричард Уэйкфилд, — но я согласен: Землю следует исключить из контура. Они не знают, кто есть кто в экспедиции. И, что еще важнее, находятся не на космическом корабле, прилепившемся к инопланетному левиафану. Если будет допущена ошибка, то здесь, внутри орбиты Венеры, страдать придется лишь нам. Давайте решать сами.

Ясно было, что все, пожалуй кроме Уилсона, предпочитают самостоятельно определить организацию управления экспедицией, а затем уже ознакомить с ней МКА.

— Хорошо, — продолжил Отто Хейльман через несколько минут. — Будем выбирать наших лидеров. Одно предложение предполагало разделение руководства между мной и доктором Брауном. Реджи Уилсон предложил единоначалие в лице генерала О'Тула. Есть другие предложения? Кто-нибудь хочет высказаться?

В каюте воцарилось молчание.

— Простите, — проговорил генерал О'Тул, — мне хотелось бы высказать ряд соображений. — Американского генерала слушали все. Реджи Уилсон был прав. Несмотря на всем известную религиозность О'Тула, а может быть, и благодаря ей, — впрочем, своих взглядов генерал никому не навязывал, — он пользовался уважением всего экипажа. — Я полагаю, нам сейчас следует проявить осторожность и не растерять тот дух товарищества, который мы с таким трудом выработали за последний год. Выборы на соревновательной основе могут разделить нас. И результат их не столь важен, как может показаться. Кто бы номинально ни значился руководителем экспедиции, все равно каждый ее участник обязан выполнять те функции, которые входят в круг его обязанностей. И их мы будем выполнять в любой ситуации.

В каюте согласно кивали.

— Со своей стороны, — продолжал генерал О'Тул, — должен признаться, что почти ничего… во всяком случае, очень мало знаю о том, что предстоит нам делать внутри Рамы. Я учился управлять двумя кораблями „Ньютона“, принимать меры против возможной военной угрозы и исполнять на борту функции координатора и связиста. Я не обладаю квалификацией, необходимой для начальника экспедиции. — Реджи Уилсон попытался прервать его, но О'Тул продолжил без всякой паузы. — Мне бы хотелось рекомендовать всем план, предложенный Хейльманом и Брауном, и заняться нашим главным делом — а именно исследованием левиафана, приплывшего к нам от звезд.

Завершая собрание, два новых лидера проинформировали прочих космонавтов о том, что наметки сценария первой вылазки будут готовы к завтрашнему утру. Николь отправилась в свою комнату. По пути она остановилась возле двери Яноша Табори и постучала. Сперва ответа не было. Постучав второй раз, она услыхала голос Яноша:

— Кто там?

— Это я, Николь, — отозвалась она.

— Входи.

Табори лежал на спине с непривычным для него хмурым выражением на лице.

— В чем дело? — спросила Николь.

— Ни в чем. Просто голова болит.

— Принимал чего-нибудь? — осведомилась Николь.

— Нет. Не такая уж сильная боль, — Янош не улыбнулся. — Чем могу услужить? — спросил он неприязненным тоном.

Николь была озадачена. Она осторожно попробовала обратиться к интересующему ее вопросу.

— Видишь ли, я прочла твой отчет о смерти Валерия…

— Зачем тебе это понадобилось? — резко прервал ее Янош.

— Чтобы посмотреть, нет ли разночтении в нашем восприятии событий, — отозвалась Николь.

Ей было ясно, что Табори не желает касаться этой темы. Подождав несколько секунд, Николь заговорила снова:

— Извини, Янош. Вижу — попала не вовремя. Зайду в другой раз.

— Нет-нет, — ответил он. — Давай-ка немедленно покончим с этим делом.

„Странный способ постановки вопроса“, — подумала Николь, подбирая слова.

— Янош, в своем отчете ты нигде не упомянул, что успел дотянуться до пульта „Рохира“ перед началом маневра. Клянусь, что видела твои пальцы на клавиатуре, прежде чем отлетела к стене.

Николь умолкла. На лице космонавта Табори застыла ничего не выражающая маска. Словно бы он думал о чем-то далеком.

— Не помню, — наконец без всяких эмоций выговорил он, — может быть, ты и права. Этот удар затронул мою память.

„Стоп, — обратилась к себе Николь, глядя на коллегу. — Здесь ничего более не узнать“.