15. ВСТРЕЧА

Состыковавшись, оба космических корабля экспедиции „Ньютон“ развернулись так, что Рама заполнил все обзорное окно в центре управления. Чужой звездолет был невероятно огромен: длинный геометрически правильный цилиндр с тускло-серой поверхностью. Николь молча стояла рядом с Валерием Борзовым. Для каждого из них первая встреча с освещенным солнцем гигантским кораблем была незабываемым зрелищем.

— Какие-нибудь различия обнаружили? — наконец спросила Николь.

— Нет еще, — ответил командир Борзов. — Похоже, их собирали на одном заводе. — Все вновь притихли.

— Неплохо хотя бы одним глазком поглядеть на сборочный цех, — проговорила Николь.

Валерий Борзов кивнул. Небольшой космический аппарат бесшумно, словно летучая мышь или колибри, мелькнул возле иллюминатора и исчез в тускло-сером пятне Рамы.

— Зонды внешнего наблюдения сейчас определяют степень сходства. Каждый из них снабжен опорным набором изображений Рамы I. Все отклонения обнаружат и зарегистрируют в течение трех часов.

— А если существенных отличий не будет?

— Будем действовать в соответствии с планом, — ответил с улыбкой генерал Борзов. — Причаливаем, открываем Раму, запускаем внутренние зонды, — он поглядел на часы. — Продолжим через двадцать два часа, если офицер службы жизнеобеспечения заверит меня в готовности экипажа.

— Экипаж в отличной форме. Я только что проверила данные, полученные во время крейсерского перелета. Все в норме, просто на диво. Кроме кратковременных и понятных гормональных отклонений у всех трех женщин за сорок дней никаких заметных аномалий не обнаружено.

— Значит, физически мы готовы к высадке, — задумчиво произнес командир.

— А как насчет психологической готовности? Вас не беспокоит недавняя общая раздражительность? Или ее можно объяснить только напряженностью и волнением?

Николь молчала недолго.

— Согласна, четыре дня после стыковки обоих кораблей экипаж находился в нервном состоянии. Конечно, о сложных взаимоотношениях Уилсона и Брауна мы знали еще до начала полета. Пока Реджи летел на вашем корабле про эти сложности можно было забыть, но теперь, когда оба аппарата состыкованы и весь экипаж снова вместе, эта парочка норовит вцепиться друг другу в горло при первой же возможности. В особенности, если рядом Франческа.

— Я дважды пытался переговорить с Уилсоном за время раздельного полета, — недовольным голосом проговорил Борзов. — Он даже не хотел слушать меня. Его явно что-то очень сильно раздосадовало.

Генерал Борзов подошел к пульту управления и начал перебирать клавиши. На одном из мониторов появилась и исчезла информация.

— Здесь все дело в Сабатини, — продолжал он. — За время полета у Уилсона было мало работы, но, если судить по журналу, он невероятно много времени потратил на разговоры с ней. И вечно был в плохом настроении. Даже О'Тулу нагрубил. — Генерал Борзов повернулся и внимательно поглядел на Николь. — Я хочу узнать от вас, как от офицера службы жизнеобеспечения, какие еще вы имеете официальные рекомендации относительно совместимости экипажа и прочих психологических вопросов?

Николь не ожидала этого. Когда генерал Борзов предложил ей провести итоговую проверку состояния здоровья членов экипажа, она как-то не подумала, что от нее потребуются сведения и об их психическом состоянии.

— Вы хотите иметь профессиональное заключение психолога? — спросила она.

— Конечно. Я хочу иметь отчет по форме А5401, характеризующей физическую и психологическую готовность членов экипажа. В методике четко сказано, что руководитель экспедиции перед каждой высадкой обязан иметь информацию об экипаже и требовать ее от офицера жизнеобеспечения.

— Но во время тренировок вас интересовало только физическое здоровье.

Борзов улыбнулся.

— Если вам требуется время на подготовку отчета, мадам де Жарден, я могу и повременить.

— Нет-нет, — произнесла Николь, немного подумав. — Свое мнение я могу высказать немедленно, а поближе к вечеру представить его в официальном виде. — Прежде чем продолжить, она помедлила еще несколько секунд. — Уилсона с Брауном я не стала бы объединять ни для каких работ, в особенности во время первой вылазки. Кроме того, я возражаю, впрочем, без особой в данном случае настойчивости, против объединения Франчески в одной группе с кем-либо из них. Других сомнений в совместимости экипажа у меня нет.

— Хорошо, очень хорошо, — командир широко улыбнулся. — Одобряю… и не только потому, что ваш отчет не противоречит моему собственному мнению. Вы понимаете, все эти вопросы достаточно деликатные. — Борзов резко сменил тему. — А теперь могу ли я узнать ваше мнение по совершенно иному делу?

— Что же вас интересует?

— Утром ко мне явилась Франческа и предложила провести завтра вечеринку. Она говорит, что экипаж нервничает и нуждается в разрядке перед первой вылазкой на Раму. Вы с ней согласны?

Николь помедлила.

— Идея неплохая, — ответила она, — напряженность достаточно заметна… А какого рода мероприятие вы наметили?

— Обычный совместный обед, здесь в центре управления… немного вина и водки, потом какие-нибудь развлечения, — Борзов улыбнулся и положил руку на плечо Николь. — Меня интересует ваше профессиональное мнение, точка зрения офицера жизнеобеспечения.

— Ну конечно, — рассмеялась Николь. — Генерал, — добавила она, — если вы решили, что экипажу необходимо повеселиться, я не могу возражать…

Николь закончила отчет и по линии связи, соединяющей корабли, перевела файл на компьютер в военном аппарате Борзова. Она была крайне осторожна в выборе слов и причину конфликта усмотрела в „межличностных отношениях“, а не в поведенческой патологии. С точки зрения Николь, все было как на ладони: Уилсона с Брауном ссорила ревность, древнее и примитивное зеленоглазое чудище.

Она понимала, что Уилсона с Брауном лучше не посылать на Раму в составе одной группы, и ругала себя за то, что сама не подняла этот вопрос перед Борзовым: все-таки и наблюдение за психическим состоянием экипажа входит в ее обязанности. Но как-то не могла представить себя в роли психиатра на корабле. „Должно быть, я избегаю подобных вопросов, потому что здесь критерии субъективны, — думала она. — Нет еще таких датчиков, что могли бы изменить душевное состояние“.

Николь спустилась в общий зал жилого помещения корабля. Она не отрывала от пола сразу обеих ног — невесомость уже сделалась привычной. Было приятно, что создавшие „Ньютон“ инженеры так хорошо потрудились, сумев свести к минимуму различия между обычными земными условиями и космическим бытом. Это упрощало труд космонавта, и экипаж мог беспрепятственно отдаваться своим основным обязанностям.

Комната Николь находилась в конце коридора. На корабле у каждого из космонавтов было собственное помещение, добытое после жарких баталий экипажа и инженеров; последние настаивали на парных каютах, полагая, что в таком случае помещения корабля будут использоваться более эффективно. Но отспоренные каютки оказались тесными и небольшими. Восемь кают были размещены на большом корабле, звавшемся среди экипажа „научным“. Еще четыре крохотные спальни располагались на „военном“ аппарате. На обоих кораблях имелись залы для упражнений и кают-компании с удобной мебелью и различными развлекательными устройствами, не помещавшимися в спальнях.

Проходя мимо комнаты Яноша Табори к тренировочному залу, она услышала характерный смешок венгра. Дверь, как всегда, была распахнута настежь.

— И ты думал, что я разменяю ладьи и оставлю твоих слонов распоряжаться на середине доски? Нет, Сигеру, пусть я не мастер, но все-таки способен учиться на своих ошибках. А за это ты уже наказывал меня в одной из предыдущих партий.

Табори и Такагиси после ужина, как обычно, были заняты шахматной партией. Каждый „вечер“ (экипаж держался привычных 24-часовых суток по гринвичскому среднеевропейскому времени) час перед сном оба они отдавали игре. Такагиси обладал квалификацией мастера, а еще — мягким сердцем и стремился подбодрить Табори. Так что почти в каждой партии, заработав верное преимущество, он позволял ему исчезнуть.

Николь заглянула внутрь.

— Входите, красавица, — ухмыльнулся ей Янош. — Поглядите, как я побью нашего азиатского друга в псевдоумственном поединке. — Николь начала уже объяснять, что идет в тренировочный зал, когда между ее ногами в комнату Табори прошмыгнуло странное существо размером с крупную крысу. Она невольно вздрогнула, а игрушка — наверное, так — направилась прямо к мужчинам.

Запел робот, подкатываясь к Яношу. Опустившись на колени, Николь принялась разглядывать забавного незнакомца. На человеческом тельце сидела ослиная голова. Робот пел. Табори и Такагиси, оставив игру, дружно хохотали… Николь замерла в изумлении.

— Ну же, — проговорил Янош. — Скажите ему, что любите его. Как это сделала прекрасная королева Титания…

Николь передернула плечами. Маленький робот на мгновение смолк. Янош настаивал, и Николь пробормотала „Я люблю тебя“, обращаясь к 20-сантиметровому роботу.

Миниатюрный Основа повернулся к Николь.

— Думается, для этого у вас, мистрис, мало ума, но, честно говоря, любовь и рассудок в наши дни уживаются редко.

Николь была потрясена. Она уже протянула руку, чтобы подобрать крошечную куколку, но остановилась, услышав другой голос:

— Боже, насколько глупы эти смертные. Где же этот актеришка, превращенный мной в осла? Где же ты, Основа?

В комнату вступил робот в одеждах эльфа. Увидев Николь, он подпрыгнул над полом и несколько секунд парил в воздухе на уровне ее глаз, отчаянно трепеща крылышками.

— Я — Пэк, прекрасная дева, — объявил он, — мы еще не встречались. — Робот опустился на пол и умолк. Николь потеряла дар речи.

— Что же это… — начала она наконец.

— Ш-ш-ш… — Янош требовал от нее молчания. Он показал на Пэка. Основа прикорнул в уголке возле кровати Яноша. Пэк уже отыскал его и посыпал лежащего тонким порошком из крохотного мешочка. На глазах троих людей голова Основы начала преображаться. Конечно, Николь видела, как перемещаются небольшие пластмассовые и металлические детальки, образующие голову осла, но метаморфоза просто завораживала. Пэк отскочил в сторону, когда Основа пробудился уже с человеческой головой и завел речь:

— Ну и чудной же сон мне приснился. Такой сон, что не хватит ума человеческого объяснить его. Ослом будет тот, кто станет рассказывать этот сон.

— Браво, браво, — воскликнул Янош, как только робот умолк.

— Омедето , — добавил Такагиси.

Опустившись в единственное свободное кресло, Николь поглядела на своих коллег.

— Только подумать, — проговорила она, качая головой. — Я-то говорила командиру, что оба вы в здравом уме, — она помолчала две-три секунды. — Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

— Это все Уэйкфилд, — ответил Янош. — Невероятно талантливый человек и в отличие от многих гениев еще и очень умный. А кроме того, пылкий поклонник Шекспира. У него целая семейка этих игрушек, только, по-моему, кроме Пэка никто не летает, а кроме Основы никто не меняет личину.

— Пэк тоже не летает, — сказал Ричард Уэйкфилд, появляясь у двери. — Он едва способен висеть в воздухе, и то недолго. — Уэйкфилд казался смущенным. — Я не предполагал, что вы здесь, — обратился он к Николь. — Случается, устраиваю каверзу этим бойцам во время сражения.

— Да, — согласился Янош, пока Николь оставалась безмолвной. — Однажды вечером я только что сдался Сигеру, когда мы услышали шум за дверью. И буквально через секунду сюда ввалились Тибальт и Меркуцио, перебраниваясь и звеня шпагами.

— Это ваше хобби? — спросила Николь, движением руки показав на роботов.

— Миледи, — вмешался Янош прежде, чем Уэйкфилд успел ответить. — Никогда, никогда не называйте страсть хобби. Шахматы для нашего уважаемого японского коллеги тоже вовсе не хобби. А этот молодой человек, уроженец Стратфорд-он-Эйвона, родного города барда, создает своих роботов далеко не для развлечения.

Николь поглядела на Ричарда. Она пыталась представить себе, какое умение и какие познания необходимы, чтобы создать столь сложных роботов. Не говоря уже о таланте… и страсти.

— Потрясающие игрушки, — сказала она Уэйкфилду.

На комплимент он ответил улыбкой. Извинившись, Николь направилась к двери. Пэк скользнул мимо нее и загородил ей путь.

Спите, спите сладким сном, Я тайком своим цветком Исцелю тебя, влюбленный…

Николь со смехом переступила через крохотного „духа“ и помахала друзьям, прощаясь с ними на ночь.

В тренировочном зале Николь пробыла дольше, чем предполагала. Обычно тридцати минут на велотренажере или бегущей дорожке вполне хватало, чтобы расслабиться перед сном. Но сегодня, когда цель их путешествия уже совсем рядом, ей пришлось потрудиться, чтобы снять возбуждение. Частично она нервничала и потому, что рекомендовала разводить Уилсона с Брауном во всех важных работах экспедиции.

„Не поторопилась ли я? — вновь переспрашивала она себя. — Или это генерал Борзов сумел так воздействовать на мое мнение?“ Своей профессиональной репутацией Николь гордилась и всегда перепроверяла важные решения. Заканчивая упражнения, она успела убедить себя в том, что правильно поступила. Усталое тело само теперь намекало, что не против поспать.

Когда она вернулась к жилым помещениям, повсюду, кроме коридора, было уже темно. Поворачивая к себе в комнату, она бросила взгляд в гостиную — в сторону кладовки, где хранились медикаменты. „Странно, — подумала она, напрягая зрение в полумраке. — Неужели я забыла запереть дверь?“

Николь пересекла гостиную. Дверь в кладовую действительно была распахнута настежь. Включив автоматический замок, она уже хотела захлопнуть дверцу, когда услыхала шорох в темной комнате. Потянувшись, Николь включила свет. И, к своему удивлению, обнаружила там Франческу Сабатини, устроившуюся в уголке за компьютером. На экране перед ней высвечивалась информация, в руке она держала небольшую бутылочку.

— Привет, Николь, — невозмутимо бросила Франческа, словно бы ей и полагалось сидеть во мраке за компьютером в комнате, где хранятся медикаменты.

По кодам заголовков Николь заметила, что Франческа интересуется средствами прекращения беременности, имеющимися на космическом корабле.

— Что это? — спросила Николь, указывая на видеомонитор.

В голосе ее чувствовалось раздражение. Всем космонавтам было известно, что вход в помещение, где находились медикаменты, разрешен лишь офицерам службы жизнеобеспечения.

Франческа не ответила, и Николь рассердилась.

— Как ты вошла сюда? — гневно потребовала она объяснений.

Считанные сантиметры разделяли обеих женщин в маленькой нише, где был установлен компьютер. Внезапно потянувшись, Николь выхватила пузырек из рук Франчески. И пока она читала ярлычок, Франческа протиснулась через узкое место и направилась к двери. К тому времени Николь обнаружила, что держит в руках абортивную жидкость, и торопливо направилась следом за Франческой.

— Может быть, ты все-таки объяснишь свои действия? — спросила Николь.

— Отдай мне, пожалуйста, пузырек, — наконец проговорила Франческа.

— Не могу, — ответила Николь, качнув головой. — Это очень сильное лекарство с серьезными побочными эффектами. Что ты намеревалась делать? На что ты надеялась — выкрасть лекарство так, чтобы я не заметила? Но исчезновение обнаружилось бы при первой же проверке.

Обе женщины несколько секунд смотрели друг на друга.

— Послушай, Николь, — выдавив улыбку, наконец проговорила Франческа, — все очень просто. Я по своему расписанию только что обнаружила, что нахожусь на самой ранней стадии беременности. Я хочу избавиться от эмбриона. Это мое личное дело, и я никого не собираюсь извещать о случившемся.

— Ты не можешь быть беременной, — быстро возразила Николь, — биометрия не показывала этого.

— Ему всего четыре или пять дней. Но я уверена. Я чувствую перемены в собственном теле. И по месячным все совпадает.

— Ты же знаешь, как это делается, — после некоторого колебания проговорила Николь. — Все действительно могло быть очень просто, если пользоваться твоими словами, обратись ты сразу ко мне. Тогда я наверняка замяла бы дело… как ты и хочешь. Но теперь ты ставишь меня перед дилеммой…

— Прекратишь ты свои бюрократические лекции или нет, — резко перебила ее Франческа. — Ваши чертовы правила меня не интересуют. Мужик сделал мне ребенка, а я не хочу его. Так что, даешь мне бутылочку или придется искать иные пути?

Николь была в ярости.

— Ты меня потрясаешь. Думаешь, я дам тебе бутылочку и привет… Уйду и все забуду, и никаких вопросов? Сама ты можешь плевать на свою жизнь и здоровье, но я не имею права этого делать. Я должна сначала исследовать тебя, определить возраст эмбриона и лишь после этого могу прописать лекарство. К тому же я обязана напомнить тебе про моральные и психологические факторы…

Франческа отвечала громким хохотом.

— Избави меня от нравоучений, Николь, от смехотворной мещанской морали вашего захолустного Бовуа. Уважаю тебя как мать-одиночку. Но со мной дело обстоит совершенно иначе. Отец этого ребенка специально перестал принимать таблетки, решив, что беременность восстановит мои чувства к нему. Это он сделал напрасно. Мне ни к чему его ребенок. Нужны ли тебе еще какие-нибудь…

— Довольно, — перебила ее Николь, презрительно кривя рот. — Подробности твоей личной жизни меня не интересуют. Я сужу лишь о том, что будет лучше для тебя и экспедиции. — Она смолкла. — В любом случае я настаиваю на проведении положенного обследования, в том числе внутритазовой интроскопии. Если ты откажешься, я не дам согласия на аборт. И, конечно, буду вынуждена дать подробный отчет…

Франческа расхохоталась.

— Не надо мне угрожать, я не настолько глупа. Если тебе так хочется вставить мне между ног свои инструменты, действуй, приглашаю тебя. Сделаем и готово. Чтобы к моменту высадки во мне не осталось никаких эмбрионов.

За последовавший час Николь и Франческа едва обменялись дюжиной слов. Вдвоем они направились в крошечный лазарет, где с помощью инструментов Николь проверила наличие эмбриона и его размер. Еще она определила чувствительность организма Франчески к абортивной жидкости. Плоду было около пяти дней. „Чей же он?“ — размышляла Николь, рассматривая на экране увеличенное изображение крошечного пузырька, утопающего в стенке матки. Микроскоп на конце зонда ничем не выдавал, что это скопление клеток — живое существо. „Уже сейчас живое и разумное. И весь будущий облик уже закодирован в генах“.

Николь распечатала на принтере для Франчески все ожидаемые последствия приема лекарства. Плод будет отторгнут и выброшен из организма в течение двадцати четырех часов. Возможны кое-какие легкие отклонения от нормальной менструации, которая должна начаться немедленно.

Франческа выпила жидкость без колебаний. Пока она одевалась, Николь вспоминала, как сама узнала о своей беременности. „Мне ни разу даже в голову не пришло такое… и не потому, что отцом моего ребенка был принц. Нет. Я думала только о своей ответственности… и любви к будущему ребенку“.

— Вижу о чем ты думаешь, — сказала Франческа, прежде чем покинуть лазарет. Она стояла возле двери. — Советую не тратить времени понапрасну. У тебя довольно и собственных проблем.

Николь не ответила.

— Значит, назавтра маленького паршивца не будет, — холодно проговорила Франческа с усталостью и гневом в глазах. — Отлично. Миру не нужен еще один мулат. — Реакции Николь Франческа не стала дожидаться.