12. РАМАНЕ И РИМЛЯНЕ

— Ну и как тебе? — Николь де Жарден встала и медленно повернулась перед камерой. На ней было облегающее белое платье, сшитое из недавно придуманной тянутой ткани. Подол платья прикрывал колени, а на длинных рукавах темнела черная полоса, которая, огибая локти, спускалась от плеч к запястьям. Широкий, угольно-черный пояс гармонировал и с цветом этой полосы, и с волосами Николь, и с черными туфлями на высоких каблуках. Ее волосы на затылке были скреплены гребнем и ниспадали на спину чуть ниже плеч. Из драгоценностей на ней был только золотой браслет с тремя рядами бриллиантов, который она носила на левом запястье.

— Маман, вы сегодня прекрасны, — отвечала с экрана дочь Женевьева. — Я еще не видела тебя такой нарядной и с распущенными волосами. Наверное, с твоим вечным свитером случилось нечто печальное. — Четырнадцатилетняя девочка ухмыльнулась. — Так когда же начинается вечеринка?

— В девять тридцать, — отвечала Николь. — Роскошно, но поздно. Скорее всего кушать подадут еще через час после начала. Так что придется перед выходом что-нибудь съесть в отеле, чтобы не умереть с голоду.

— Маман, не забудьте про обещание. На прошлой неделе в „Aujourd'hui“ писали, что мой любимый певец Жюльен Леклерк сделается великим. Обязательно скажи ему, что твоя дочь восхищается им.

Николь улыбнулась дочери.

— Хорошо, дорогая, но только ради тебя. Думаю, он поймет это превратно. По слухам, месье Леклерк полагает, что все женщины мира должны обожать его. — На миг она умолкла. — А где дедушка? Ты говорила, что он вот-вот подойдет.

— Я уже здесь, — морщинистое доброе лицо отца Николь появилось на экране возле внучки. — Заканчивал главу романа о Пьере Абеляре. Не ожидал, что ты так рано позвонишь. — Пьеру де Жардену было шестьдесят шесть. После ранней смерти жены удача и благосостояние уже много лет не покидали писателя, посвятившего себя историческим романам. — Выглядишь просто сногсшибательно! — объявил он, разглядев свою дочь в вечернем платье. — Это платье ты купила в Риме?

— Ну, папа, — ответила Николь, поворачиваясь, чтобы отец мог все оценить. — Я купила его три года назад для свадьбы Франсуазы. С тех пор так и не выдалось случая надеть его. Не слишком ли скромное, как по-твоему?

— Ни в коей мере. По-моему, верх совершенства и экстравагантности. Если все осталось как прежде на тех больших fete , которые мне доводилось посещать, все женщины будут в самых роскошных и дорогих одеяниях и драгоценностях. Так что в своем „скромном“ черно-белом платье ты будешь выделяться среди прочих. В особенности с такой прической. Ты просто неотразима.

— Спасибо. Конечно, ты не объективен, но мне всегда приятно слышать твои комплименты. — Николь глядела на дочь и отца, единственных, кто был близок ей все последние семь лет. — Как ни странно, но я нервничаю. Наверное, я не буду так волноваться в тот день, когда мы приблизимся к Раме. На подобных приемах мне всегда не по себе, а сегодня иду с нелегким предчувствием. Ты помнишь, папа, как в детстве мне было худо за день до того, как умерла наша собака?

Лицо отца сделалось серьезным.

— Тогда тебе лучше все-таки остаться в отеле. Твои предчувствия слишком часто оправдывались. Помню, ты мне говорила, что матери плохо еще за два дня до того, как мы получили это известие…

— Сегодня ощущение не столь сильное, — перебила его Николь. — К тому же чем я могла бы отговориться? Все ждут меня, в особенности пресса, если верить Франческе Сабатини. Она все еще злится на меня — я так и не дала ей интервью.

— Значит, необходимо идти. Тогда попытайся развлечься. На один вечер забудь твою вечную серьезность.

— И не забудь поприветствовать Жюльена Леклерка, — напомнила еще раз Женевьева.

— В полночь мне будет так не хватать вас обоих, — ответила Николь. — С 2194 года я впервые встречаю Новый год без вас. — На миг она умолкла, припоминая семейные праздники. — Будьте умниками, я вас очень люблю.

— И я тоже люблю вас, маман, — пискнула Женевьева, Пьер же помахал на прощанье рукой.

Выключив видеотелефон, Николь глянула на часы. Было восемь, оставался еще час до назначенной встречи с водителем в фойе. Она подошла к терминалу компьютера, чтобы заказать какую-нибудь снедь. Несколькими командами она затребовала тарелку минестроне и бутылочку минеральной воды. Экран компьютера велел ожидать доставки заказа через шестнадцать-девятнадцать минут.

„Я действительно сегодня словно струна“, — размышляла Николь, перелистывая журнал „Италия“ и дожидаясь еды. В номере было интервью с Франческой Сабатини. Занимало оно десять полных полос с не менее чем двадцатью фотографиями la bella signora. Интервьюер рассуждал о весьма удачных передачах Франчески — о любви и наркотиках; когда он коснулся вопроса о всяких дурманах, то не преминул заметить, что во время всей беседы Франческа дымила как паровоз.

Николь быстро пробежала глазами статью, отмечая на ходу, что личность Франчески оказалась куда более многогранной, чем ей представлялось. „Но каковы ее побуждения? — размышляла Николь. — Чего добивается эта журналистка?“ В довершение всего интервьюер поинтересовался мнением Франчески о других женщинах из экипажа „Ньютона“. На вопрос коллеги-журналиста она ответила: „Мне кажется, что я и есть единственная женщина во всей экспедиции, — Николь внимательно дочитала остальное. — Русская Ирина Тургенева ведет себя словно мужчина, а наша принцесса, французская африканка Николь де Жарден явно решила подавить в себе все проявления женственности… и видеть это грустно — ведь она очаровательна“.

Наглые рассуждения Франчески лишь слегка задели Николь. Скорее она удивилась и на миг ощутила желание посрамить журналистку своей красотой, но тут же осадила в себе детский порыв. „В удобный момент поддену, — решила Николь с улыбкой. — Вот разошлась. Может быть, спросить ее: не потому ли она считает себя женственной, что совращает женатых мужчин?“

Дорога до виллы Адриана, расположенной на окраине Рима возле курортного городка Тиволи, заняла сорок минут, прошедших в полном молчании. Вторым пассажиром в автомобиле Николь оказался Хиро Яманака, самый неразговорчивый из космонавтов. Два месяца назад в телеинтервью с Яманакой негодующая Франческа Сабатини минут десять с трудом выжимала из него ответы в два и три слова и наконец рявкнула в сердцах, не андроид ли он.

— Что? — переспросил Хиро Яманака.

— Не андроид ли вы? — с шаловливой улыбкой повторила свой вопрос Франческа.

— Нет, — невозмутимо отвечал японский пилот с абсолютно безмятежным выражением лица, крупным планом показанного на экране.

Когда автомобиль свернул с главной дороги на короткое в милю ответвление к вилле Адриана, ехать стало трудно. Машина еле-еле ползла не только из-за множества съезжавшихся автомобилей, но и потому, что сотни зевак и папарацци , выстроившихся по обе стороны узкой однорядной дороги, перегородили ее.

Когда автомобиль наконец вынырнул на асфальтовый круг, Николь вздохнула с облегчением. Снаружи, за черненым окном, ватага фотографов и репортеров уже была готова наброситься на всякого, кто бы ни появился из автомобиля. Дверь автоматически распахнулась, и она медленно выбралась наружу, кутаясь в черное замшевое пальто и стараясь не зацепить его каблуками.

— Кто это? — услыхала она чей-то вопрос.

— Эй, Франко, скорее… тут космонавт де Жарден.

Послышались аплодисменты, замигали вспышки. Благородного вида итальянский джентльмен шагнул вперед и взял Николь за руку. Вокруг толкались люди, несколько микрофонов торчали прямо перед ее лицом; похоже было, что она разом слышит сотню вопросов на четырех или пяти языках.

— Почему вы отказались давать персональное интервью?

— Пожалуйста, распахните пальто, чтобы видно было ваше платье!

— Пользуетесь ли вы как врач уважением среди остальных космонавтов?

— Остановитесь на мгновение. Пожалуйста, улыбнитесь!

— Какого мнения вы о Франческе Сабатини?

Николь молчала, пока сотрудники службы безопасности оттесняли толпу и вели ее к крытому электрокару. Вмещающая четырех пассажиров машина медленно поползла в гору, оставив толпу позади. Приятная итальянка двадцати с небольшим лет на английском рассказывала Николь и Хиро Яманаке об окружающем. Адриан, правивший Римской империей между 117 и 138 годами от Рождества Христова, построил эту огромнейшую виллу, по ее словам, только для собственного увеселения. Перемешав при этом все архитектурные стили, с которыми ему довелось познакомиться во время путешествий по далеким провинциям, император, создатель виллы, разместил свой шедевр на трех сотнях акров равнины у подножия Тибуртинских холмов.

Праздник явно начинался с самого начала дороги, шедшей вдоль разнообразных древних строений. Ярко освещенные руины лишь отдаленно напоминали прежнее великолепие — крыш по большей части не было, статуй тоже. Но к тому времени, когда электрокар обогнул руины Канопуса, монумента, сооруженного возле четырехугольного пруда в египетском стиле, — это было пятнадцатое или шестнадцатое здание комплекса… Николь уже потеряла им счет — в голове ее начало формироваться представление о колоссальной протяженности виллы.

„Этот человек умер более двух тысячелетий назад, — думала Николь, вспоминая исторические подробности. — Он принадлежал к числу умнейших людей из всех, что жили когда-либо на Земле. Солдат, администратор, лингвист… — С улыбкой она вспомнила про Антиноя. — Одинокий — всю свою жизнь, в которой была одна только недолгая, испепеляющая страсть, окончившаяся трагедией“.

Машина остановилась в конце короткой пешеходной дорожки. Девушка-гид закончила монолог: „В честь великого Pax Romana, долгого мира, установленного Римской империей тысячелетия назад, правительство Италии с помощью щедрых дотаций от фирм, названия которых выбиты на пьедестале статуи справа от вас, в 2189 году решило воссоздать точную копию Морского театра Адриана. Эта реконструкция проводилась так, чтобы любой посетитель виллы мог увидеть театр, каким он был при жизни императора. Строительство закончено в 2193 году, и с тех пор здание неоднократно использовалось для правительственных приемов“.

Гостей встречали официально одетые расторопные итальянцы, одинаково высокие и красивые. Они провожали прибывших дальше — к Залу Философа и через него — к Морскому театру. У входа агенты безопасности бегло проверяли прибывших, далее гости могли разгуливать где и как вздумается.

Здание заворожило Николь. Оно было круглым, около сорока метров диаметром. Водяное кольцо отделяло внутренний остров, на котором располагался большой дом с пятью комнатами и большим двором, переходящим в портик с желобчатыми колоннами. Крыши над водой и внутренней частью портика не было, и открытое небо создавало в театре восхитительное ощущение свободы. Вокруг дома толпились, беседовали и выпивали гости, повсюду раскатывали самые совершенные роботы-официанты, развозя на больших подносах шампанское, вино и прочие горячительные напитки. За двумя небольшими мостиками, связывавшими остров и дом с портиком, маячило около дюжины людей в белом, завершавших приготовления к обеду.

Издалека завидев Николь, навстречу ей уже торопилась полная блондинка с подвыпившим мужем. Николь изготовилась к нападению, пригубив черносмородинного коктейля с шампанским, который за несколько минут до того вручил ей странно навязчивый робот.

— О, мадам де Жарден, — помахал ей рукой поспешно приближавшийся мужчина. — Мы должны поговорить с вами. Моя жена принадлежит к числу самых преданных ваших поклонниц, — остановившись возле Николь, он сделал знак жене и крикнул: — Сюда Цецилия. Вот она.

Глубоко вздохнув, Николь изобразила приятную улыбку. „Началось. Ничто не переменилось“, — подумала она.

„Неужели, — размышляла Николь, — и мне перепадет минута покоя?“ Она сидела одна у маленького стола в углу, намеренно повернувшись к двери спиной. Этот зал прятался в тыльной части дома, располагавшегося на островке посреди Морского театра. Николь доела угощение, запила его несколькими глотками вина.

Она вздохнула, безуспешно пытаясь припомнить хотя бы половину из тех людей, с кем ей пришлось переговорить за последний час. Ее, словно призовое фото, передавали от восхищенного гостя к не менее восхищенному. Ее обнимали, целовали, охлопывали, жали, с ней флиртовали — и мужчины, и женщины, — даже делали предложения: богатый шведский кораблестроитель пригласил ее в свой „замок“ в окрестностях Гетеборга. Кажется, она никому так и не сказала ни слова. Мускулы ее лица ныли от вежливой улыбки, а голова кружилась от самых разнообразных коктейлей.

— Раз я еще жив и дышу, — услыхала она позади себя знакомый голос, — значит, могу быть уверен, что дама в белом может оказаться лишь снежной королевой Николь де Жарден. — Николь обернулась — к ней, пошатываясь, приближался Ричард Уэйкфилд. Он споткнулся о стол, попытался удержаться, схватившись за спинку кресла, и едва не свалился к ней на колени.

— Простите, — ухмыльнулся он, все-таки сумев устроиться возле нее. — Увы, перебрал джина с тоником. — Ричард отхлебнул из большого бокала, чудесным образом не расплескавшегося в его руке. — А теперь, — проговорил он, подмигнув, — вздремну, пока не началось представление с дельфинами, если вы не против, конечно.

Николь рассмеялась — голова Ричарда весьма выразительно стукнулась о стол, и он застыл в притворном беспамятстве. Она игриво нагнулась вперед и притронулась к его веку.

— Если вы не против, друг мой, постарайтесь вырубиться лишь после того, как расскажете мне, что это будет за представление.

Ричард распрямился с усилием и сделал круглые глаза.

— Вы хотите сказать мне, что не знаете о нем? В самом деле не знаете… и это вы-то, женщина, которой заранее известны все программы и методики? Не верю.

Николь допила вино.

— Серьезно, Уэйкфилд. О чем вы говорите?

Приоткрыв одно из небольших окошек, Ричард выставил в него руку, указывая ею на кольцо воды, окружавшее дом.

— Великий доктор Луиджи Бардолини уже здесь со всеми своими мудрыми дельфинами. Минут через пятнадцать Франческа объявит его. — И, отрешенно глянув на Николь, он отрывисто выкрикнул: — Доктор Бардолини намерен доказать — сегодня же и безотлагательно, — что его дельфины способны сдать вступительные экзамены в любой университет.

Отодвинувшись назад, Николь с опаской посмотрела на коллегу. „Действительно пьян, — подумала она. — Может, и ему здесь так же не по себе, как и мне“.

Ричард внимательно глядел в окно.

— Ну чем здесь не зоопарк? — проговорила Николь после долгого молчания.

— Где они нашли…

— Ах, вот оно что, — вдруг перебил ее Уэйкфилд, с ликованием стукнув по столу. — Потому-то и мне это место показалось знакомым, едва мы здесь появились. — Он поглядел на Николь, почти поверившую уже, что Ричард не в себе. — Разве вы не видите, что вокруг нас — Рама в миниатюре. — Он подскочил в кресле, не в силах сдержать радости, вызванной внезапным откровением. — Вода вокруг дома — Цилиндрическое море, портики обозначают Центральную равнину, а мы с вами, очаровательная леди, сидим в городе Нью-Йорке.

Николь начала понимать Ричарда Уэйкфилда, но не в силах была угнаться за полетом его мысли.

— О чем говорит сходство в обличье? — громко рассуждал он. — А говорит оно о том, что архитекторы, проектировавшие на Земле этот театр, руководствовались теми же общими принципами, что и создатели корабля раман. Что здесь — родство природы? Родство культур? Нечто совершенно иное.

Он умолк, заметив обращенный к себе взгляд Николь.

— Математика, — сказал он с ударением. Удивление на ее лице подсказало Уэйкфилду, что Николь не понимает его. — Математика, — повторил он с внезапно просиявшим лицом. — В ней ключ. Рамане не могут быть похожи на людей, их эволюция происходила в мире, не имеющем с Землей ничего общего, но математика римлян должна быть им понятна.

Лицо его источало радость.

— Ха, — вскричал он, так что Николь чуть не подпрыгнула. Уэйкфилд был явно доволен собой. — Рамане и римляне. Вот вам и весь смысл сегодняшней вечеринки. А где-то между теми и другими — уровень развития современного Homo sapiens.

Пока Ричард наслаждался собственным остроумием, Николь качала головой.

— Разве вы не поняли меня, прекрасная леди? — осведомился он, предлагая ей руку, чтобы поднять с сиденья. — Тогда, наверное, лучше нам с вами отправляться на дельфинье представление, а по пути я расскажу вам о раманах наверху и римлянах вокруг нас, и прочих там „делах: о башмаках и сургуче, капусте, королях, и почему, как щи в котле, кипит вода в морях“ .