10
— Итак, признаете ли вы себя теледвойником?
Представитель военной комиссии сената с самодовольным видом задавал вопросы, в упор, то и дело с шумом отодвигая кресло и вытягивая свои непомерно длинные ноги.
— Вы же отлично знаете, что я — Денни Бирминг.
— Денни Бирминг неспособен на преступление. Я не позволю морочить себе голову всякими баснями.
— Вы грубиян и солдафон!
— Бунтовщик! — дернувшись, как от удара, бросил он.
— Неужели?
— Это вы убили Денни Бирминга! — злобно прошипел он.
— Послушайте, вы мне надоели.
Не отрывая взгляда от стола, он процедил:
— Преднамеренное убийство карается по всей строгости закона.
— Но ведь если верить газетам, оба Бирминга ненастоящие.
Представитель сената вновь вернулся к снисходительному тону:
— Будь вы военным…
— Но я ученый, — прервал я его.
— … вы могли бы отличить стратегию от тактики.
При этих словах он испытующе взглянул на меня, явно желая насладиться впечатлением, которое произвели его слова.
Я не удостоил его ответом.
— Итак, — продолжал он после некоторой паузы в явном замешательстве, — предположим, что вы настоящий Бирминг. Вряд ли в этом случае вы будете разделять коллективистские взгляды, проповедуемые биороботом…
— Биоробот, — прервал я его, — весьма условное понятие, которым следует пользоваться очень осторожно.
— Потрудитесь не перебивать! (Со мной еще никогда не обращались столь бесцеремонно, но что оставалось делать — на этот раз я находился в положении арестанта.) — Так вот, я хочу сказать, — представитель сената как бы спохватился, что сболтнул лишнее, — если вы подлинный Бирминг, то не станете скрывать это от общественности.
— Разумеется!
Слегка наклонив голову, он глубокомысленно уставился на носки собственных ботинок.
— Подлинный Бирминг известен как поборник свободы личности.
— Совершенно верно. Я уважаю право личности отстаивать свои интересы. Но ведь у людей имеются и общие интересы.
— Ваши слова лишний раз подтверждают мои подозрения — вы ненастоящий Бирминг.
— Вот видите, одна ваша фраза поколебала мои убеждения.
— Поколебала?.. — долговязый «следователь» уставился на меня.
— Конечно. Передо мной теперь сложная дилемма: следует ли признавать право на подозрительность в рамках свободы личности?
— Ваши шутки неуместны.
— Что ж, это тоже дает вам право считать меня ненастоящим.
— Однако у вас есть возможность спастись даже в том случае, если вы действительно не тот, за кого себя выдаете.
Признаюсь, эти слова несколько озадачили меня, хотя, кажется, я догадывался, куда он клонит.
— Как, вы выпустили бы на волю механическую конструкцию? — спросил я в надежде, что мне удастся припереть его к стене и вынудить дать прямой ответ. Однако тут же убедился, что этого пройдоху голыми руками не возьмешь.
— Ага, значит, вы признаете, что являетесь механической конструкцией? — быстро спросил он.
— Я этого не говорил. Это вы исходили из такой посылки. Я лишь развиваю вашу мысль.
Разом поджав под себя ноги, он с ожесточением хлопнул рукой по костлявой коленке, как бы решившись на что-то.
— Ладно, будь по-вашему, все равно вы можете спастись, если действительно обладаете знаниями профессора Бирминга.
— У вас нет причин сомневаться в этом.
— Есть, и достаточно веские. Вот если вы сумеете продолжить свою работу, я хотел сказать, научные эксперименты профессора Бирминга, — дело другое.
Ну вот, теперь ясно, чего от меня добиваются. И все же перспектива продолжить прерванную работу даже таким путем была столь заманчива, что я невольно воспрянул духом. Представитель сената, заметив мою заинтересованность, не преминул воспользоваться этим обстоятельством.
— Так вот, подготовьте подробное описание всех технических данных вашего изобретения, а кроме того, опубликуйте соответствующее заявление в печати. После этого можете убираться на все четыре стороны.
— Это значит, я должен публично признать, что мой теледвойник вышел из повиновения, полностью отмежеваться от всего и заявить, что я-де прежний Бирминг, превыше всего ставлю свободу личности и своих взглядов не изменил. Не так ли?
— Вот именно. Но этого мало. В своем заявлении вы должны сделать определенные выводы. Вам придется подтвердить, что общество, организованное по принципу коллективизма, угрожает индивидууму, и призвать общественность к самозащите под знаком свободы личности.
— Иными словами, я должен согласиться на использование телелюдей в военных целях?
— Совершенно верно. Если настоящие мужчины, из плоти и крови, призваны защищать отчизну, к чему делать исключение для этих механизмов? Не будем же мы создавать из них привилегированную касту!
— Ах, да разве в этом дело! Какое чудовищное преступление!..
— Вполне солидарен с вами. Война действительно чудовищна. Поэтому-то мы и добиваемся мира.
— Мира?!!
— Разумеется. Вас это удивляет?
— В известной мере — да.
— Представьте себе такую ситуацию: военные заказы приостановлены, сотни тысяч солдат демобилизуют, резко снижается число рабочих, занятых в военной промышленности, непомерно возрастает безработица. Возможен ли в таких условиях прочный мир? Все это приведет лишь к тому, что начнутся массовые забастовки, усилится недовольство…
— Ах, вот о каком мире вы разглагольствуете!
— Вот именно. Я имею в виду спокойствие внутри страны. Разве существует иной мир?
— Думаю, что существует. И он куда лучше описанного вами. Это мир в буквальном смысле слова.
— Позвольте, как прикажете вас понимать?
— А вот так. Настанет время, когда люди будут рассматривать мир не как временное неустойчивое состояние между войнами, а со всей основательностью подготовятся к мирному сосуществованию. Совместными усилиями они смогут претворять в жизнь возвышенные мечты, грандиозные планы, над осуществлением которых будут вдохновенно трудиться многие поколения.
— Вы верите в планирование?
— А разве вы не намечаете никаких планов?
— Да не о них речь, вы-то говорите о плановом хозяйстве!
— Я не экономист. И речь идет не об этом.
— Повторяю, вы готовы сделать такое заявление?
— И тем самым признать, что война явится непременным условием сохранения мира?
— Можете сформулировать это иначе. По-моему, следует просто заявить, что мир необходимо сохранить всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами.
— Так, так, понимаю.
У моего собеседника вырвался вздох облегчения.
— Разумеется, в этом же заявлении вы осудите врагов свободы и подлинного мира.
— Кого же именно?
— Всех, кто поддерживает теледвойника профессора Бирминга.
— Вот как! Неужели они враги мира?
— Любая подрывная деятельность угрожает миру. Мир — это порядок и спокойствие, — назидательно произнес он.
— Значит, я должен выступить против тех, кто, рискуя подвергнуть себя гонениям и репрессиям, стал на сторону профессора Бирминга!
— Почему вы говорите о профессоре Бирминге в третьем лице? Вы подпишете это заявление и должны вести себя так, будто вы и есть настоящий Бирминг! Нельзя давать ни малейшего повода к подозрениям. Люди должны поверить, что вы-то и есть подлинный ученый!
В меня словно бес вселился. В голове промелькнула мысль: «Отдает ли он отчет в своих словах?» Я насмешливо взглянул на него.
— Вы думаете, это будет легко?
— А какие могут быть затруднения? Ведь люди и понятия не имеют о возможности столь… совершенной конструкции.
— Благодарю за комплимент. Как приятно слышать такой лестный отзыв!. Подумать только, человек должен радоваться, что его принимают за настоящего! «Это чистое золото? — Да, сэр, вот проба, извольте убедиться!»
Он на мгновение опешил.
— Вы намекаете на меркантильный характер нашей сделки?
— Помилуйте, за кого вы меня принимаете?
— Сколько времени вам потребуется на обработку технических данных? — произнес он, успокоившись и снова вытянув свои длинные ноги.
— Немало.
— Хорошо, на ваше усмотрение. Не забудьте подготовить заявление для печати. Упомяните и о Нилле Керсене.
— Кстати, что инкриминируют Керсену?
— Ничего особенного.
— А все-таки?
— Вы должны рассказать всем о роли Керсена в создании биотелерепродуцированного Бирминга.
— Вот как, а какую роль он играл в этом деле?
— Решающую! Он — член левых организаций, постоянно поддерживал связь с профсоюзами и Советом молодежи.
— И что же?
— Легко доказать, что он тайно ввел в аппарат биотоки собственного мозга. Не удивительно, что теле-Бирминг мыслил так же, как Керсен.
— Бог мой, какая нелепость!
— Почему?
— Да потому, что в этом случае телечеловек знал бы не то, что знаю я, а то, что известно Ниллу Керсену! А где же мой разносторонний опыт, обширные познания, накопленные за многие годы научных исследований, то есть все то, чем он воспользовался? Кроме того, Керсен был весьма далек от биоэлектроники, это не его область. Чушь! Вашей версии не поверит даже несмышленый ребенок!
— Это второстепенная деталь. Для нас важно, чтобы вы правдоподобно и доходчиво растолковали людям, каким образом профессор Бирминг из всеми уважаемого лица превратился в социально опасного агитатора! Вывод должен быть недвусмысленным: ученый стал жертвой коварного заговора коллективистов. Ну так как: вы напишете такое заявление?
— Нет! — отрезал я.
Меня вдруг с неодолимой силой потянуло на свободу. В моем воображении стены тюремной камеры раздвинулись, тяжелая кованая дверь распахнулась, в окне блеснул солнечный луч…
— У вас еще есть время подумать.
— Что же, я им воспользуюсь, — ответил я.
— Там, на свободе, ярко сияет солнце, — и он протянул руку к едва освещенному тюремному окну.
— Вижу.
— Самое дорогое в жизни…
— Что именно?
— Солнечный свет. Вы наивно полагаете, будто он дается даром!
* * *
На этом дневник профессора Бирминга обрывается…
Назад: 9
На главную: Предисловие
