ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ИНОЕ МЕСТО»

Он несколько минут лежал, следя за узорами, которые лучи автомобильных фар отбрасывали на потолок, прислушиваясь к шуму моторов и людским голосам даже в такой поздний час — к звукам большого города.

В постели он был один. Тактично с ее стороны уйти до утра, когда положение могло стать неловким… Конечно, при условии, что его бумажник не исчез вместе с ней.

Нет, не исчез. Он прошлепал босыми ногами через крохотную комнатушку и чуть отодвинул штору, другой рукой нащупывая сигареты на комоде. В комнате было жарко, под мышками пощипывал пот. Но если открыть окно, шум машин перейдет в грохот, а душный воздух освежат выхлопные газы. Уж лучше вариться в собственном соку. Даже и сейчас эти ночные звуки не давали ему уснуть, а скрип на лестничной площадке заставлял его подскакивать на кровати.

Опять этот сон! Вот что его разбудило.

Он закурил сигарету и с облегчением затянулся сизым дымом. Пальцы у него тряслись, и на пол упала колбаска пепла. Столько времени прошло, а сон все тот же… Сколько миновало лет?

Он запустил пятерню в волосы. Все еще не протрезвел, во рту сухо и кисло. На мгновение он пожалел, что голова у него такая крепкая. Эти алкогольные развлечения обходятся дорого, и, Бог свидетель, они ему не по карману. Он смутно чувствовал, что и со здоровьем у него неладно. Утренний кашель… и последнее время, поднимаясь по лестнице, пробуя бежать трусцой, он что-то слишком часто задыхается. Может, все дело в городе. Он дышит им днем и ночью, глотает бетонную пыль и смог, и кровь у него словно густеет и еле ползет по артериям. Иногда ему чудилось, что стоит уехать, вернуться к деревьям, траве, молодым росткам, и он все выкашлянет и вновь станет восемнадцатилетним. Что за фантазия!

Но под древесными ветвями, вспомнил он, были густые тени, а там ночью светила только луна — «волчье солнце», как называла ее Котт. Он отошел от окна, плюхнулся на кровать, уже жалея, что глупая девчонка не осталась с ним на глухие часы ночи, чтобы обнимать его и болтать всякую чепуху до зари.

И нечестно было заподозрить, что она могла его обокрасть. Довольно милая, молодая, чуть-чуть доверчивая. Подцепили его на крючок в баре ее темные глаза, от которых волосы зашевелились на затылке. Очередное ложное узнавание. Подшить ко всем прежним. Он всегда ловился на определенное выражение лица, изгиб бровей, цвет волос. Это перешло в привычку.

Как бишь ее звали?

Неважно. То имя слишком крепко засело у него в голове. То лицо, та насмешливая улыбка. Чеширский Кот и его путешествие по Стране Чудес.

Ее нет. Он оставил ее там, смотрел, как ее фигура уменьшается и уменьшается, пока он уносился прочь. Назад в свой мир. Она водила его по чужим краям, по страшному месту, которое чуть не убило их обоих. И вот он видит этот сон. Этот жуткий сон, переносящий его в детство и в другой мир. Черт, как он ненавидит темноту, широкие просторы. Только в ярких огнях и хаосе города он чувствует себя более или менее в безопасности. Даже сейчас. Но как странно, как пугающе вдруг обнаружить, что воспоминания возвращаются с такой ясностью, с такой быстротой. Он вспоминал то, что считал давно забытым или надежно заблокированным. Очень странно и непонятно.

И еще тоска. Он толком не знал, что именно в прошлом наложило на него такую печать, направило его брести по этой дороге все дальнейшие годы. Возможно, все сводится к простой немыслимости этого. Прожить жизнь дважды, состариться во второй раз. Он угрюмо улыбнулся. Сознание мужчины в теле мальчика. Не исключено.

А может быть, причина в том, что он видел и что делал. Убивал. Или воспоминание о Котт. И вновь возникло ее лицо.

Он снова затянулся. Года, потраченные на то, чтобы забыть, на отрицание, что это вообще было (и Бог свидетель, это же могло быть только сном), но деваться от кошмара было некуда. Лицо брата Неньяна перед тем, как он умер. Ужас того дня.

С памятью нельзя договориться, думал он. Все козыри у нее. И никакие сделки невозможны.

Он посмотрел на свои часы. Почти три. До рассвета меньше двух часов, а утром надо идти на работу. Обхохочешься.

Но в бутылке, заметил он, осталось немного виски. Есть чем оглушить сознание. Он допил бутылку тремя глотками: огненная жидкость обожгла ему глотку и зажгла внутренности. Так-то лучше. В самый раз.

Он снова лег и нахмурился. Он действительно сумел вечером или просто заснул, и потому она и ушла так быстро? Он не помнил, и все тут, черт подери.

А, пропади оно все пропадом! Еще одно безымянное лицо и еще одна бессонная ночь. Вой полицейских сирен под окном, затихающий дальше по улицам. Звон разбитой бутылки, хохот, топот бегущих ног. Все это происходит, подумал он смутно. Все это здесь.

Он вспомнил ледяную воду, кобылку, отряхивающуюся, точно собака. Вспомнил сияющее лицо Котт, и то, как первая заря разгоралась над лесами и холмами другого мира.

— Мы тут, — сказала она. — Вернулись назад.

Он с трудом поднялся на ноги. Холодная вода хлюпала в сапогах, скатывалась по спине. Его начинала бить дрожь. Ведь они стояли в тени деревьев, и солнце было лишь ярким осколком, запутавшимся в кронах. Ночная прохлада наполняла низину у плещущейся реки. Рядом Мечта встряхнулась, обдав их каплями. Вид у нее был ошалелый.

Они, казалось, выбрались из пещеры. Река тут текла спокойно, не то что там, откуда они сюда попали, почти без ряби огибала камни и корни, безмятежно журчала что-то самой себе. Пещера была темной, глубокой, как пасть моста по ту ее сторону. Было в ней что-то зловещее.

— Идем, — сказала Котт, — не то мы совсем замерзнем.

Она зашагала, а дробовик Майкла, мешок и остальное свисали с ее худеньких плеч, с волос капала вода. Майкл молча взял кобылку под уздцы и пошел следом, а в сапогах у него чмокала ледяная жижа.

Они взобрались по крутому склону, заросшему соснами. Ноги мягко погружались в ковер сухой хвои. В небе бесшумно всходило огромное солнце, между стволами деревьев хлынул свет, прозрачный как стекло, четко вырисовывая мельчайшие детали блеском и тенями. В лесу стояла тишина. Ее нарушали только их тяжелые шаги и дыхание. Тишина оглушительно жужжала в ушах Майкла. Пожалуй, среди высоких вершин шуршал ветерок, но и все.

Они добрались до верха склона. Мечта фыркнула и втянула ноздрями пронизанный светом воздух. Они стояли у края словно бы бесконечного простора.

Деревья поредели, отступили — лишь рощицы были разбросаны по огромному пространству холмистых гряд и долин, простиравшемуся миль на тридцать под углом к восходящему солнцу. А там деревья, перегруппировавшись, вновь образовали дремучий лес на южных склонах, куда хватал глаз. В лощинах колыхались знамена туманов, шириной в милю. Заря вызолотила их, превратила в мерцающую дымку, так что казалось, будто лес дымится на солнце. Туман и дымка превращали холмы в силуэты, а воздух был так прозрачен, что Майкл словно различал не только поляны и прогалины, но и отдельные деревья. Словно разглядываешь в лупу тщательно выписанную картину.

— Веолдвид, — сказала Котт.

— Что?

— Дикий Лес, Майкл. Он тянется отсюда, почти нетронутый, отсюда и до высочайших гор на юге. У их подножья к нему примыкает Волчий Край, скверное место, где властвуют человековолки, а среди деревьев таятся другие существа, не менее опасные. Я уже говорила тебе о людях, обитающих в лесу: племена, жители деревень, странники. И, конечно, древесный народ — вирим.

Сквозь сосны пробрался ветер, и Майкл снова задрожал.

— А Всадник? Что помешает ему последовать за нами тем же путем и нагнать нас?

Котт покачала головой.

— Не думаю, что он хочет схватить нас. Он следит, но всегда держится в стороне. Пока он только наблюдает. А действуют за него волки и другие такие же его прислужники.

— Замечательно! — буркнул Майкл, но почему-то им овладела непонятная бодрость. Собственно, даже раньше, чем они поднялись сюда, но теперь она обрела силу. Может быть, причиной был хрустальный воздух, игра света в росе. Или запах сосновой смолы, и гигантская панорама у его ног, оживающая в лучах восходящего солнца, будто это было самое первое ее утро, и видели его только они с Котт. Ему хотелось запеть, но он ограничился тем, что поцеловал Котт в холодные губы и был вознагражден ее незабываемой улыбкой.

— Мы тут совсем заледенеем. По-моему, нам сейчас нужен костер и какой-нибудь завтрак. Что скажешь?

Он радостно кивнул, и они спустились туда, где деревья обещали приют и много хвороста.

Не поросенок на вертеле, но почти то же самое: скворчащая на сковородке грудинка и хлеб, чтобы собирать жир. У Майкла хватило благоразумия положить спички в герметически закрывающуюся жестянку, а валяющийся повсюду хворост был сухим, точно трут. Высокое жаркое пламя их костра было почти бездымным. Вокруг они воткнули палки и повесили сушиться одежду, а сами сидели голые, купаясь в тепле, а кобылка умиротворенно паслась рядом. Везде кругом царило полное безлюдие. Птицы были — Майкл узнал песню и дрозда и реполова, — и заяц присел на задние лапы, разглядывая их. Но никаких признаков людей. Ни дорог, ни дыма, ни шума.

— Ни уроков! — весело сказал Майкл. — Ни алгебры, ни тригонометрии, ни грамматики.

Котт вопросительно вздернула темную бровь, но она возилась с грудинкой, морщась, когда капельки плюющегося жира попадали ей на кожу.

— Я свободен! — продолжал Майкл. — И могу делать, что захочу.

— В таком случае можешь помочь мне, — сообщила ему Котт. — Подержи-ка сковородку. Ну вот, почти готова.

Они завтракали в необъятной тишине, протирая сковородку кусками хлеба, чувствуя себя королями. На соседнем дереве щебетал щегол, а потом набрался смелости и спорхнул на землю возле их ног в поисках крошек. Майкл вспугнул его, внезапно засмеявшись. Он стоял, согретый огнем, над головой у него был синий купол неба, трава между пальцами ног приятно их холодила. Он чувствовал себя полным сил, непобедимым, и каждый глоток воздуха казался вкусным, как родниковая вода. Котт посмотрела на него, откинув голову, и засмеялась. Он прыгнул на нее, хихикая они покатились по росе и занялись любовью так, словно это был обычный способ избавиться от избытка энергии — быстро и бездумно.

— Так куда? — спросил он, когда они лежали уже спокойно. Она прижалась головой к его груди. — Куда теперь?

— Куда ты захочешь. Куда угодно.

Куда угодно! Он может прожить целую жизнь здесь, в этом месте, а потом вернуться домой в то самое утро, когда ушел оттуда. Времени у них хоть отбавляй.

— Котт, ты ведь знаешь, где мы? Знаешь эти места?

— Мы в холмах к северу от Дикого Леса, далеко от всех селений. Я не решаю, куда выводят двери. Мост с твоей стороны, как и эта пещера, соответствующая ему в этом мире, постоянны, но остальные перемещаются, пропадают, исчезают, возникают вновь без всяких видимых причин. Пользоваться ими — всегда риск.

— Ну а чтобы попасть назад? — спросил Майкл с невольной тревогой.

— Чтобы вернуться в то же самое место и время, нам надо будет проплыть через пещеру назад. И мы выберемся из-под моста в твоем мире.

Это его успокоило. Майкл взглянул в пустое небо. В воздухе веяло прохладой, дыханием осени, от которого его не мог уберечь даже пылающий огонь, хотя Котт была теплой и прижималась к нему. Поблизости Мечта щипала траву, будто паслась на лугу дома. В этом было что-то непонятно утешительное.

День они провели под кровом деревьев, высушивая одежду, прикидывая, насколько хватит их припасов, решая, куда им направиться и чем заняться. У Майкла возникло странное ощущение, что он здесь не просто для того, чтобы странствовать и развлекаться. За всем этим крылась какая-то причина, и он не сомневался, что в свой час она станет явной.

— Да ты же прямо-таки очистила чертову кладовую, — сказал он Котт, когда день незаметно сменился сумерками, и над горизонтом, ярко сияя, взошла вечерняя звезда. Он рылся в мешке, который она унесла с фермы. Грудинка и хлеб, яблоки и джем, сыр, овсяные лепешки и яблочный пирог — особая гордость его бабушки.

— А чая нет, — сказал он. — Что мы будем пить?

— Воду, а что же еще?

— Угу… Э-эй! Минутку, Котт! Это уже воровство.

Она бросила на него невинный взгляд, натягивая брюки его дяди Шона. Рядом лежала одна из его старых рубашек с открытым воротом.

— Мне нужно во что-то переодеться, Майкл, — она застегнула брюки над пупком и перепоясалась бечевкой. Когда она нагнулась за рубашкой, ее груди колыхнулись, и она ответила лукавой улыбкой на пристальный взгляд Майкла.

— Веди себя прилично, миленький.

Майкл буркнул что-то о бесстыдстве, потом покачал головой и отошел от костра, чтобы повести кобылку ближе к свету. Со всех сторон к ним подбиралась тьма. Внезапно он словно увидел перед собой Котт в красивом платье, в туфлях, со шляпкой на голове. Но лицо под полями шляпки было лицом Розы. Потом он понял, что не знает, вообразил ли он действительно Розу. Для него их лица слились в одно, и это его встревожило.

Мечта потерлась о него носом, а он сунул ей огрызок яблока пожевать и расчесал пальцами ее гриву. Всегда такая нервная, она вела себя на удивление спокойно. Может быть, причиной была тишина вокруг, хотя уже начал подниматься ветер. Майкл слышал, как он посвистывает среди ветвей. На юге распахивался простор пустоты — ни огней, ни машин, только уже поухивали совы, просыпаясь. Муллану тут понравилось бы. Это были их края до того, как Человек наложил на них свою печать, — красивые, нетронутые. Но и опасные, напомнил он себе. Странные существа бродили здесь при лунном свете. Этого не следовало забывать.

— Мы тут в безопасности? — спросил он Котт, вернувшись к костру. — Или надо ночью дежурить?

Она подогревала разломавшийся пирог на сковородке, оставшейся жирной после завтрака, и в ночном воздухе аппетитно пахло яблоками.

— Тут мы можем быть спокойны. Остерегаться нам нужно в лесу, пора бы тебе знать, — она откинула голову, глядя на синий полог ночи за ветвями рощи. — Но здесь нам ничто не грозит, если ты не боишься сов.

Он сел рядом с ней, и они вместе принялись, обжигая пальцы, брать кусочки пирога и кормить друг друга. От новой одежды Котт исходил запах его дома даже после купания в реке. Запах мыла и утюжки. Ее собственный, сочный (если это было подходящим словом), поднимался из открытого ворота, такой же неуместный, как волк в гостиной.

Наевшись, они легли на седло Мечты вместо подушки, укрылись потником, а перед глазами у них плясали и потрескивали языки пламени.

— Завтра мы отправимся в Дикий Лес, — пробормотала Котт в плечо Майкла. — Под настоящие деревья.

Майкл зевнул. Он чувствовал себя захмелевшим от чистого воздуха. Дым костра и яблочный пирог, лошадь и выглаженное полотно — благоухание это было лучше всякой колыбельной.

— Как скажешь, — ответил он ей и тут же заснул.

Утром волосы у них заиндевели, а все вокруг превратилось в хрупкую белую сказку, сверкающую в солнечных лучах. Майкл, весь дрожа, подпрыгивал, чтобы согреться, а Котт ворчала, лишившись тепла его тела под боком. Она неодобрительно следила за ним, высунув порозовевший кончик носа из-под потника.

— Разведи же костер, Майкл, ради всего святого. И перестань прыгать, будто лягушка на раскаленных камнях.

Зубы у него стучали так, что он не сумел выговорить ни слова, белое облако его дыхания повисало в воздухе, точно пар. Он присел на корточки и начал дуть на дотлевающие угольки в куче золы. Однако пришлось истратить драгоценную спичку.

— Готово, — сказал он Котт. — Можешь вылезать. А утро чудесное!

— Такое чудесное, что у собаки хвост отмерзнет. И пока иней не сойдет, я буду лежать тут.

Майкл пожал плечами и обернулся к Мечте, которая, казалось, отлично перенесла испытания предыдущего дня, и стояла, глядя на юг, — туда, где холмы застилал осеребренный инеем ковер деревьев.

Дикий Лес.

Его обвили руки Котт, холодные пальцы сцепились у него на животе, ее теплое дыхание обдало его ухо.

— Он дикий, Майкл. Мы должны все время помнить об этом. Он не похож на леса в твоем мире. Человек тут не владыка. В дремучих лесах есть существа древнее, чем он, и не все они относятся к нему дружелюбно, — она поцеловала его в шею, где зашевелились волоски.

— Что ты такое, Котт? Ты тоже одна из них, подмененная, или что?

Она отпустила руки.

— Не твое дело, — она вернулась к костру. — Лучше оседлай свою скотину. Нам сегодня предстоит немалый путь.

Он смотрел, как она оттирает сковородку пучком обледенелой травы.

— Ты знаешь, почему я здесь, Котт? Почему все это происходит со мной?

Она замерла и несколько секунд посасывала губы.

— Я знаю, что у Всадника есть с тобой какая-то связь. Ему что-то нужно от тебя.

— Что?

— Откуда мне знать? Нельзя сказать, что мы с ним так уж часто чешем вместе языки, — она словно бы собиралась добавить что-то, но затем плотно сжала губы.

— Кто он?

— Дьявол.

— Ты в этом уверена, Котт? Ты знаешь, что такое Дьявол?

В ее обращенных к нему глазах отразилось солнце, они были зеленые, будто изумруды с крохотными точками зрачков.

— Некоторые говорят, что он отец всех вирим в Диком Лесу, что мы его дети. Так говорят деревенские жители.

— Вирим? — повторил он вопросительно.

— Ты кое-кого уже встречал. Тролли. Человековолки. Все они вирим. Помнишь утро, когда я убила поросенка? Они следили за тобой, древесный народ, но оставили тебя в покое, потому что с тобой была я.

Он вспомнил ухающий смех в ветвях, паучьи руки и ноги, мелькнувшее треугольное лицо.

— Так кто же ты, Котт? Ты выглядишь такой же, как я. Обыкновенной.

По большей части, добавил он про себя.

— Я одна из них, Майкл. Я тоже принадлежу этому краю. Его сок течет в моих жилах. Древесный сок и древняя магия — вот то, из чего я создана. Я не знаю, когда родилась или… или от кого, какой был мой дом и сколько времени я живу на земле, — несколько секунд она смотрела на свои тонкие руки. — Есть и другие такие, как я. Деревенские жители называют нас призраками, подмененными. Они избегают нас, чуть только обнаружат нашу истинную природу. Но когда ты здесь, я — настоящая, насколько это возможно. Я люблю тебя Майкл. Разве этого недостаточно?

От слез ее глаза загорелись зеленым огнем. Майкл растерянно нагнулся и обнял ее.

Она была настоящая. Его руки сжимали мышцы и кости. Теплая плоть и кровь. И он пойдет с ней хоть до порога смерти, если будет надо.

Они по очереди ехали на Мечте на юг — кто-то широко шагал по мокрой траве холмов рядом с кобылкой, кто-то важно восседал на ней. Солнце поднималось все выше и становилось все теплее. Ясный, солнечный, просто сентябрьский день.

Среди холмов группами бродили и паслись олени, вверху проносились пустельги, в траве шмыгали зайцы, удирая при их приближении.

— А людей нет, — сказал Майкл. Как-то странно было видеть, что такую отличную землю никто не обрабатывает. Ни живых изгородей, ни полей. Это вновь и вновь изумляло его.

— Так далеко на севере никто не живет, потому что именно здесь находится большинство дверей между этим миром и другими. По временам из леса появляются странные существа — не только люди вроде лесных братьев, но и невиданные звери. Для людей, живущих в лесу, эта область — средоточие колдовства.

Майкл покачал головой, сдвинув брови.

— В чем дело? — спросила Котт.

— Теперь я знаю, откуда взялись феи и все прочие. Они отсюда — древесный народ, как ты их называешь, и волки-оборотни и еще всякие. Дома они слывут мифическими созданиями, но они отсюда, ясно как день.

— Ясно как день, — повторила Котт рассеянно, вглядываясь в темную линию леса на южном горизонте.

Вот так они путешествовали до вечера, грызя на ходу овсяные лепешки, запивая их водой из ручьев. Котт умудрилась в мгновение ока выхватить из воды форель — Майкл только рот разинул. Муллан всегда утверждал, что это возможно, но он не верил.

Тени начали удлиняться, смеркалось, и они остановились на ночлег в первых пределах Дикого Леса. Под деревьями непроницаемый мрак нарушался только светляками, да голубоватым сиянием гнилушек, и Майкл боязливо насторожился. Он зарядил дробовик, не обращая внимания на сердитые взгляды Котт, и они поужинали форелью с остатками хлеба и сыра. Потом легли у костра, крепко обнявшись, и слушали лесные шумы, а Мечта нервно била копытами и нюхала полный запахов воздух.

— Они здесь, Майкл, — сказала Котт.

— Что? Кто? — его рука рванулась к дробовику, но она схватила его за запястье и прижала к земле с неожиданной силой.

— Тише, милый. Пока я тут, с тобой ничего не случится.

— Но кто они, Котт?

Она не ответила. Волосы у него на голове встали дыбом, а удары сердца эхом отдавались в горле. Он зашептал «Отче наш».

Котт заерзала словно от боли.

— Нет. Не надо этого. Молчи! — она положила ладонь ему на губы.

В деревьях послышался шум, словно ветки всколыхнул внезапный порыв ветра.

— Меркади! — тихо позвала Котт.

— Я здесь, сестрица, — донесся из темноты голос, от которого Майкл подскочил. И сразу же кругом послышались смешки, хихиканье — и пронзительные, как у маленького ребенка, и басистые.

— Что ты натворила, сестрица? — сказал один.

— С кем она только не водится! — фыркнул другой.

— Нет, вы посмотрите, как он глазами сверкает, — вставил третий.

— От него несет железом, — буркнул бас, и вновь воцарилась тишина. Но Майклу казалось, что он слышит шуршание, шелест, звуки движения в темноте. И там были глаза, десятки и десятки, за границей света, отбрасываемого костром. Одни были большие с бильярдные шары, другие мерцали, как светляки. Они непрерывно двигались, подмаргивали ему и подмигивали. Он ошеломленно оглядывался и понял, что они смотрят на него сверху, с деревьев. Ветка мелькнула в свете костра и ударила его по голове, вызвав веселые смешки. Котт крепко его обняла.

— Оставьте его в покое. Он мой!

Что-то дернуло его за щиколотку. Он успел заметить что-то вроде паука величиной с ребенка. Новый взрыв смеха.

— Прекрати, Меркади! — крикнула Котт, и ее глаза засверкали, как у них. — Оставьте его в покое.

— В какую игру ты играешь, сестрица Катерина? — спросил Меркади голосом высоким, как звуки тростниковой флейты. — Почему ты привела в Дикий Лес смертного, носящего железо? Мы тебя так ничему и не научили?

— Я возьму его глаза, — заявил другой голос.

— А я — его зубы. Красивое будет ожерелье.

— Нет, — твердо заявила Котт.

— Он из того места, которое породило лысоголовых людей. Я чую.

Между древесных стволов разнеслось долгое общее рычание. Майкл вырвался из объятий Котт и вскочил на ноги. Инстинкт подстегивал его обратиться в бегство, но не успел он сделать и шага, как что-то просвистело у него над головой, и петля аркана прижала его руки к туловищу. Его втащили в темноту под насмешливые вопли и визг, а у него за спиной что-то в бешенстве кричала Котт. Он упал головой вперед, нос и рот наполнились смрадными запахами перегноя. Он пытался вырваться, а костлявые пальцы щипали, дергали, таскали за уши, тыкали в глаза. К его испугу теперь примешалась ярость, он сумел встать на колени и закричал на своих мучителей. Вокруг грянул смех, точно перезвон бубенцов, и его снова швырнули на землю. Его лоб ударился о корень, в голове точно вспыхнул фейерверк, ноздри ощутили запах крови. Он охнул от боли, и ему показалось, что у него на спине ребенок отбивает чечетку. Потом раздался вопль, и невидимый танцор исчез с его спины. Руки помогли ему встать — осторожно, но с силой, которой нельзя было сопротивляться. Он замигал, смаргивая с глаз слезы, и обрел способность видеть.

Котт держала брызжущую огнем ветку из костра, ее глаза горели гневом, черные брови сошлись на переносице, как две грозовые тучи. Рядом с ней была нелепая фигура, похожая на пугало в три фута высотой. Черная кожа, глаза — две раскосые щелки, горящие зеленым светом, острый нос крючком, длинные узкие уши, копна курчавых волос, тонких, как нити мха. На нем была грубая одежда из дубленой кожи, украшенная полосками меха, рядами сверкающих бусин, кусками кварца и янтаря и маленькими черепами, — видимо, землероек, кротов, белок и полевок. От него душно пахло перегноем и сырой землей — дыханием осени, самим лесом.

Майкл покосился на руки, которые его поддерживали. Массивные, волосатые, четырехпалые, с толстыми острыми ногтями, больше похожими на когти. Он извернул шею и посмотрел вверх — еще вверх — на широкое безобразное лицо с могучим носом, двумя глазами-фонарями и мокрой нижней губой, отогнутой двумя торчащими клыками.

— Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф! — охнул он.

— Я Меркади, — сказал маленький, ухмыляясь так, что Майкл увидел ровные желтые зубы, которые, казалось, тянулись от одного заостренного уха до другого. — А моего друга зовут Двармо, добряк, хоть, может, умом и не блещет. Сестрица Катерина убедила нас, что с тобой следует обходиться почтительнее.

Он кивнул великану позади Майкла. Петля расслабилась и упала на землю.

— И еще она убедила нас, что вам может понадобиться в Диком Лесу какая-никакая помощь, а потому, думается, надо нам попить, поесть и поразмыслить, а может, и об заклад побиться, когда плоть ублаготворится? Что скажешь ты, высокий человек?

Котт рядом с Меркади сосредоточенно хмурилась, будто желая что-то сказать, но ветка в ее руке то вспыхивала, то почти угасала, мешая свет и тени между деревьев, и уловить выражение ее лица было трудно. Майкл пощупал отпечатки подошв у себя на спине.

— Ну, хорошо.

Усмешка стала еще шире — от лица Меркади словно бы остались только насмешливо оскаленные зубы и горящие щелки глаз.

— В таком случае мы приглашаем вас в свое жилище (в темноте забормотали голоса и тут же стихли) и предлагаем вам гостеприимство Древесного Народа — тут он отвесил глубокий поклон, выставив вперед тощую ногу и почти коснувшись носом колена. Внезапно ветка в руке Котт погасла и осталось только зарево костра, почему-то далеко в стороне. В этом свете лицо Меркади казалось жутким, как у химеры. Он шагнул вперед и, согнув длинный указательный палец, сделал Майклу знак наклонить голову.

— Ваша супруга тревожится из-за вас, знаете ли. Лучше не перечьте ей. Она хорошая девочка, но слишком уж порывистая, — он приложил указательный палец к носу и заговорщицки подмигнул Майклу.

— Что?

Но Меркади уже умчался вприпрыжку, восклицая:

— Домой, домой, в Провал Висельников.

Другие голоса подхватили его крик. Позади Майкла раздался глубокий бас Двармо, который смешливо посапывал, как добродушный медведь. Котт взяла Майкла за руку.

— Котт, что происходит? Кто эти люди? Они тебя знают!

Она сжала его пальцы так, что кости хрустнули.

— Они друзья, Майкл. Оставайся поближе ко мне, и с тобой ничего не случится.

— Домой, домой, в Провал Висельников!

— Это обязательно, Котт? — суеверия, укоренившиеся в нем столь же глубоко, как и вера, комом встали у него в горле.

Она остановилась, взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала в губы.

— У нас нет выбора.

— Домой, домой, в Провал Висельников!