Сколько бы ни приходилось покидать Землю, подумал доктор Хейвуд Флойд, — все равно всякий раз волнуешься не меньше. Он побывал на Марсе, трижды — на Луне, а на различные космические станции летал так часто, что давно уже сбился со счету. И все же теперь, когда близился момент старта, он ощутил, как нарастает в нем напряжение, какое-то изумленно-благоговейное чувство, ну и, конечно, самое обыкновенное волнение, как у новичка перед первым космическим «крещением». Реактивный самолет, домчавший его сюда из Вашингтона после полуночной беседы с президентом США, начал круто снижаться над местностью, облик которой, хотя и был знаком всему миру, все же оставался не менее волнующим. Здесь, внизу, на протяжении тридцати пяти километров вдоль побережья Флориды высились памятники первых двух поколений Эры завоевания космоса. Дальше к югу мерцающими красными огнями были очерчены силуэты гигантских опорных мачт «сатурнов» и «нептунов», которые вывели людей на межпланетные трассы и стали ныне достоянием истории. Еще дальше, у самого горизонта, в лучах солнца огромной серебряной башней сверкала последняя ракета «Сатурн V», сохраненная как национальный монумент и почти два десятилетия служившая местом паломничества. Неподалеку от нее рукотворной горой вырисовывался на фоне неба исполинский массив Корпуса сборки ракет — он и по сей день оставался крупнейшим зданием на Земле.

Но все это было уже достоянием прошлого, а доктор Флойд летел в будущее. Когда самолет пошел на посадку, Флойд увидел внизу множество зданий, длинную посадочную полосу, а дальше, широким черным шрамом рассекая Флоридскую равнину, тянулась огромная пусковая эстакада с несколькими рядами параллельных направляющих. На стартовом конце ее в окружении машин и кранов лежал, готовясь к прыжку в небо, космолет, ярко освещенный прожекторами. В быстрой смене скоростей и высот Флойд на мгновение утратил ощущение масштабов, и космолет показался ему крохотной серебристой мошкой, выхваченной из ночной тьмы лучом карманного фонаря. Но маленькие фигурки, суетившиеся вокруг, тотчас вернули ему истинное представление о размерах корабля. Между концами резко скошенных крыльев было, наверно, не меньше шестидесяти метров. «И эта гигантская машина, — с удивлением, но и не без гордости подумал Флойд, — готовится для меня одного!» На его памяти это был первый космический полет для доставки на Луну всего лишь одного человека. Хотя было уже два часа ночи, на пути от самолета до залитого светом космического корабля «Орион III» доктора Флойда перехватила группа репортеров. Кое-кого из них он узнал — для него как председателя Национального совета по астронавтике пресс-конференции были неотъемлемой частью повседневной жизни.

— Доктор Флойд? Я Джим Форстер из «Ассошиэйтед ньюс». Не скажете ли нам несколько слов о цели вашего полета?

— К сожалению, не могу.

— Но ведь несколько часов назад вы беседовали с президентом.

— А, это вы, Майк. Хелло! Боюсь, что вас напрасно подняли с постели. Никакой информации не будет.

— Может быть, вы хотя бы подтвердите или опровергнете слухи о том, что на Луне вспыхнула какая-то эпидемия? — спросил один из телевизионных репортеров, ухитрившийся протиснуться поближе к Флойду и все время державший его в поле зрения своей портативной камеры.

— Очень жаль, но не имею возможности, — ответив Флойд, покачав головой.

— А как насчет карантина? — спросил другой репортер. — Когда его снимут?

— Комментариев не будет.

— Доктор Флойд, — тоном, не допускающим отказа, спросила хрупкая, но весьма решительная дама из газеты, — чем объясняется полное прекращение информационных передач с Луны? Это связано с политической обстановкой?

— Какую именно политическую обстановку вы имеете в виду? — сухо бросил Флойд.

В группе журналистов послышались смешки. Флойд направился к лифтовой башне, оставив своих преследователей позади запретного барьера.

— Счастливого пути, доктор! — крикнул кто-то из них.

У входа в салон его приветствовала блещущая свежестью стюардесса:

— С добрым утром, доктор Флойд. Я мисс Симмонс. Приветствую вас на борту нашего корабля от имени капитана Тайнза и второго пилота, первого помощника капитана, Балларда.

— Благодарю вас, — улыбнулся Флойд, дивясь про себя, почему у всех стюардесс голос безжизненный, словно у гидов-автоматов. — Старт через пять минут, — сообщила она, обводя гостеприимным жестом пустой салон на двадцать пассажиров. — Можете занять любое место, но капитан Тайнз рекомендует вам сесть в крайнем левом кресле первого ряда, у иллюминатора, — оттуда удобно наблюдать все этапы старта и посадки.

— Пожалуй, я так и сделаю, — согласился Флойд.

Стюардесса еще немного посуетилась вокруг него и удалилась в свою кабину в конце салона.

Флойд уселся в кресло поудобнее, застегнул ремни на поясе и на плечах и закрепил свой портфель в соседнем кресле. Через мгновение мягким щелчком включился репродуктор.

— С добрым утром, — послышался голос мисс Симмонс. — Мы следуем специальным рейсом номер три с мыса Кеннеди на Космическую станцию номер один.

Она, видимо, решила совершить ради своего одинокого пассажира полный предстартовый ритуал, и Флойд не мог удержаться от улыбки, слушая, как неумолимо она выкладывает всю информацию, которую положено сообщать пассажирам.

— Наш полет будет длиться пятьдесят пять минут. Максимальное ускорение составит два «же», состояние невесомости продолжится тридцать минут. Прошу не покидать кресла до тех пор, пока не зажжется табло с разрешающей надписью.

Флойд, полуобернувшись, крикнул:

— Спасибо!

Он успел увидеть несколько смущенную, но очаровательную улыбку. Флойд откинулся на спинку кресла, расслабил мышцы. Этот полет обойдется налогоплательщикам примерно в миллион с лишним долларов. Если затраты окажутся неоправданными, его, Флойда, сместят с занимаемого поста. Впрочем, он всегда может возвратиться в университет и вновь заняться вопросами происхождения планет.

— Автоматический предстартовый контроль закончен, полет разрешен. — послышался в репродукторе голос капитана с типичными для радиодикторов успокаивающими интонациями. — Старт через одну минуту. Как всегда, эта минута показалась часом. С острым вождением Флойд вспомнил, какие могучие силы дремлют где-то рядом с ним и ждут своего высвобождения. В топливных баках двух ракет и электроаккумуляторах пусковой катапульты была сосредоточена энергия мощной ядерной бомбы. И вся она будет затрачена только на то, чтобы забросить его всего на триста пятьдесят километров от Земли.

Никаких устаревших предстартовых отсчетов, вроде «пять-четыре-три-два-один», теперь не производилось. Слишком дорого они стоили человеческим нервам.

— Старт через пятнадцать секунд. Вам будет легче, если вы начнете глубоко дышать.

Это было правильно как с психологической, так и с физиологической точки зрения. Когда катапульта начала разгонять свой тысячетонный снаряд, чтобы взметнуть его над Атлантикой, Флойд был настолько заряжен кислородом, что чувствовал себя готовым к любым испытаниям. Определить момент отрыва от катапульты и начала полета он не смог, но включение двигателей первой ступени на полную мощность дало о себе знать удвоенным ревом и резким нарастанием силы тяжести, вдавливавшей Флойда все глубже и глубже в кресло. Ему хотелось глянуть в иллюминатор, но было трудно даже повернуть голову. И в то же время он не ощущал никакого неудобства, напротив, нарастающее ускорение и рев двигателей порождали в нем чувство необычайного блаженства. Совершенно оглушенный, с учащенно бьющимся сердцем, Флойд давно уже не испытывал такого наслаждения жизнью, как сейчас. Он снова был молод и счастлив, ему хотелось громко петь — и он вполне мог себе это позволить, поскольку его все равно никто бы не услышал. Но приподнятое настроение мигом схлынуло, как только он вспомнил, что покидает Землю и всех, кого любит. Там, внизу, оставались трое детей, осиротевших десять лет назад, когда его жена отправилась в тот роковой полет в Европу… Неужели прошло уже десять лет? Не может быть! Да, десять лет… Пожалуй, ради детей ему следовало жениться во второй раз…

Он почти утратил ощущение времени, но вдруг давление и шум резко спали и в репродукторе послышалось: «Готовимся к отделению первой ступени. Пошла!»

Флойд почувствовал слабый толчок. И тут ему вспомнилась цитата из Леонардо да Винчи, одно время висевшая на стене в помещении НАСА:

«Великая птица совершает свой полет на спине другой великой птицы, неся славу тому гнезду, где она родилась».

Ну что ж, вот великая птица уже и летит там, куда не достигали мечты Леонардо, а ее усталая спутница плавно опускается назад, на Землю. Описав кривую в пятнадцать тысяч километров, опустевшая первая ступень войдет в атмосферу и, постепенно тормозясь, приземлится на мысе Кеннеди. Через несколько часов, после проверки и повторной заправки, она вновь будет готова поднять на своей спине новую птицу к тем сверкающим высям вечного молчания, которых сама никогда не достигнет. Осталось меньше полпути до выхода на орбиту. «Дальше полетим на своих», — подумал Флойд. Заревели двигатели второй ступени, опять возникло ускорение, но на сей раз тяга была гораздо слабее — он ощущал почти нормальную силу тяжести. Впрочем, ходить все равно было невозможно, поскольку «верх» был на передней стене салона. Если бы Флойду вздумалось выбраться из кресла, он упал бы и разбился о заднюю стену.

Ощущение было не особенно приятным — казалось, корабль стоит на хвосте, а все кресла салона укреплены на отвесной стене, причем кресло Флойда — на самом верху…

Пока он усердно пытался преодолеть этот обман чувств, за стенами корабля бесшумно взорвался рассвет.

За считанные секунды корабль пронесся через багровые, розовые, золотистые, голубые преддверия дня и вторгся в царство пронзительного света. Хотя стекла иллюминаторов были густо окрашены, чтобы ослабить сияние Солнца, первые лучи его, медленно скользившие по салону, на несколько минут почти ослепили Флойда.

Он прикрыл глаза от косых лучей ладонями и попытался поглядеть в иллюминатор. Снаружи, словно раскаленное добела, сверкало круто скошенное назад крыло корабля. За его кромкой была чернильная мгла, в этой мгле должно сиять множество звезд, но увидеть их Флойд не мог. Сила тяжести медленно убывала — корабль выходил на орбиту, и подача топлива в двигатель снижалась. Грохот постепенно перешел в приглушенный рев, затем в слабое шипение и наконец смолк. Если бы не застегнутые ремни, Флойд всплыл бы над своим креслом; впрочем, желудок вел себя так, будто он действительно собирается всплыть. Оставалось только надеяться, что таблетки, принятые полчаса назад и в пятнадцати тысячах километров отсюда, подействуют, как предусмотрено в их описании. «Космическая болезнь» была у Флойда только один раз за всю его карьеру, но и этого было предостаточно.

В репродукторе прозвучал твердый, уверенный голос пилота: «Прошу соблюдать правила поведения при невесомости. Через сорок пять минут мы отшвартуемся у Космической станции номер один». Появилась стюардесса. Она шла по узкому проходу справа от тесно расположенных кресел медленно и плавно, будто плыла, с трудом отрывая ноги от пола, словно его поверхность была покрыта клеем. Она не сходила с ярко-желтой ковровой дорожки из велкро, которая тянулась по всему проходу на полу — и на потолке. Эта дорожка и подошвы туфель стюардессы были покрыты множеством мельчайших крючков и сцеплялись друг с другом, как репьи. Такое приспособление для ходьбы в условиях свободного падения в пространстве очень помогало непривычным к невесомости пассажирам.

— Не хотите ли чаю или кофе, доктор Флойд? — весело спросила она.

— Нет, спасибо, — улыбнулся Флойд.

Когда ему приходилось сосать питье из пластмассовых тюбиков, он неизменно чувствовал себя грудным младенцем. Он открыл свой портфель и собрался достать бумаги, но стюардесса все еще продолжала стоять подле него с озабоченным выражением лица.

— Доктор Флойд… Можно задать вам одни вопрос?

— Да, конечно, сказал он, взглянув на нее поверх очков.

— Мой жених работает геологом на базе Клавий, — заговорила стюардесса, тщательно выбирая слова, — и вот уже вторую неделю я не имею от него никаких вестей.

— Сочувствую вам. Может быть, он выехал с базы и с ним временно нет связи?

Она покачала головой:

— Нет, он меня всегда предупреждает о таких поездках. Представляете, как я беспокоюсь… А тут еще слухи… Правда, что на Луне эпидемия?

— Ну, если там и случилось что-либо подобное, то никаких оснований для тревоги нет. Вспомните: в 1998 году на Луне тоже объявили карантин, когда там появился мутантный вирус гриппа. Переболело много людей, но ведь никто не умер… Простите, но это все, что я могу вам сказать, — добавил он твердо.

Мисс Симмонс пленительно улыбнулась и распрямилась.

— Спасибо и на том, доктор. Простите за беспокойство.

— Да что вы, никакого беспокойства, — любезно, но не вполне искренно ответил Флойд и погрузился в бесчисленные технические доклады (как всегда, на последние минуты осталась груда накопившихся бумаг). На Луне ему явно некогда будет их читать.

Получасом позднее пилот объявил:

— Через десять минут причалим. Прошу проверить надежность креплений к креслу.

Флойд повиновался приказу, потом убрал бумаги. Было бы по меньшей мере неблагоразумно заниматься чтением во время того акта небесной акробатики, какой всегда разыгрывается на последних сотнях километров перед стыковкой со станцией. Лучше закрыть глаза и отдохнуть, расслабив мышцы, пока короткие вспышки коррекционных двигателей будут рывками дергать корабль.

Через несколько минут в иллюминаторе впервые показалась Космическая станция номер один. До нее оставалось не больше десятка километров. Полированные металлические поверхности медленно вращающегося трехсотметрового колеса сверкали в лучах Солнца. Неподалеку от станции в дрейфе на той же орбите «лежал» космоплан «Титов V», а рядом с ним — почти шарообразный «Ариес-1В», рабочая лошадка космоса; с одной стороны у него торчали четыре короткие посадочные «ноги» — амортизаторы для прилунения.

«Орион III» подходил к Станции с внешней, несколько большего радиуса орбиты, и перед Флойдом открылась озаренная Солнцем поверхность Земли во всей своей красе и живописности. С высоты 350 километров он мог видеть большую часть Африканского континента и Атлантический океан. Несмотря на значительную облачность, он легко узнал зелено-голубые очертания Золотого берега.

Осевая часть Станции с выдвинутыми вперед причальными направляющими медленно плыла навстречу кораблю. В отличие от всего огромного колеса эта центральная его часть не вращалась или, если угодно, вращалась в обратную сторону со скоростью, точно равной скорости вращения колеса. Благодаря этому прибывающий корабль мог стыковаться с нею для обмена грузом и пассажирами, не подвергаясь вращению, весьма нежелательному при этой операции.

Еле ощутимый толчок возвестил о том, что корабль причалил. Снаружи донеслись скрежет и лязг металла, затем коротко зашипел воздух — это уравнивалось давление в шлюзе. Через несколько секунд герметическая дверь шлюза раскрылась, и в салон вошел человек в светлых узких брюках и рубашке с короткими рукавами — этот костюм стал почти формой персонала Станции.

— Рад с вами познакомиться, доктор Флойд. Я Ник Миллер, офицер Службы безопасности Станции. Мне приказано охранять вас до отбытия лунного шаттла.

Они пожали друг другу руки. Флойд, улыбаясь, обратился к стюардессе: — Передайте, пожалуйста, капитану Тайнзу привет и мою признательность за спокойный полет. На обратном пути мы с вами, наверно, увидимся.

С величайшей осторожностью — последний раз он летал больше года назад, и теперь ему требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к внеземным условиям, — он, перехватываясь руками, протянул себя через шлюз в большую цилиндрическую камеру на оси Космической станции. Изнутри камера была покрыта мягкой амортизирующей обивкой, в которую были заглублены ручки. Флойд крепко уцепился за одну из них, и камера начала вращаться, сперва очень медленно, потом быстрее, пока скорость ее вращения не совпала со скоростью всего колеса. И по мере того как камера набирала угловую скорость, он начал отчетливее ощущать прикосновение гравитации, сперва совсем слабой; постепенно его все с большей силой притягивало к цилиндрической стене камеры. Вдруг, словно по волшебству, стена превратилась в искривленный пол, и вот уже Флойд стоит на нем, неуверенно и тихо покачиваясь во все стороны, словно стебель водоросли под волнами. Им завладела центробежная сила, порожденная вращением станции; еще очень слабая здесь, у оси, она возрастала по мере приближения к наружному «ободу». Из осевой камеры Флойд, следуя за Миллером, пошел вниз по винтовой лестнице. Вначале вес его был столь незначителен, что приходилось хвататься за перила и делать некоторое усилие, чтобы спускаться. Лишь в залах для пассажиров, которые находились на самом «ободе» огромного вращающегося колеса, Флойд приобрел достаточный вес, позволивший ему почти нормально управлять своими движениями. Залы были заново отделаны со времени его последнего посещения, в них появились некоторые дополнительные удобства. Маленькие столики со стульями для отдыха, ресторан и почта были тут и раньше, теперь прибавились еще и парикмахерская, бар, кинотеатр, а также киоск с сувенирами, в котором продавались фотографии и «слайды» лунных и земных ландшафтов и куски «лунников», «рейнджеров» и «сервейоров» с гарантией подлинности, изящно обрамленные пластиком и грабительски дорогие.

— Не хотите ли чего-нибудь, пока мы ждем? — спросил Миллер. — Посадка будет примерно через полчаса.

— Не возражал бы против чашки кофе. Сахару — два куска. И еще мне нужно позвонить на Землю.

— Пожалуйста. Кофе я сейчас добуду, а телефоны вон там.

Нарядные телефонные будки находились всего в нескольких шагах от барьера, в котором были два входа с вывесками «Добро пожаловать в сектор США» и «Добро пожаловать в советский сектор». Объявления под вывесками на английском, русском, китайском, французском, немецком и испанском языках гласили:

Была некая отрадная символичность в том, что пассажиры, едва пройдя через любой из контрольных входов в барьере, имели право вновь свободно общаться. Разделение на секторы было чисто формальным. Убедившись, что зональный вызывной сигнал для США был по-прежнему «81», Флойд отстучал на клавишах двенадцатизначный номер своего домашнего телефона, опустил в прорезь автомата пластиковый универсальный кредитный жетон, и через тридцать секунд его соединили с домом. В Вашингтоне еще спали, до рассвета там оставалось несколько часов, но он никого и не собирался будить. Экономка услышит его слова, записанные на рекордере, когда проснется.

— Мисс Флеминг, это доктор Флойд. Простите, что пришлось так спешно уехать. Будьте любезны, позвоните ко мне на службу и попросите забрать мою машину. Она стоит в аэропорту Даллес, а ключ у старшего диспетчера, мистера Бейли. Затем позвоните в загородный клуб Чеви-Чейс и сообщите для передачи секретарю, что я никак не смогу участвовать в теннисном матче в следующую субботу. Передайте мои извинения — боюсь, что они на меня рассчитывают. И еще позвоните в «Даунтаун электроникс» и скажите им, если они не починят видеофон в моем кабинете хотя бы к среде, пускай вовсе забирают эту чертову машинку!

Он перевел дыхание и попытался сообразить, какие еще затруднения могут возникнуть за время его отсутствия.

— Если у вас почему-либо не хватит денег, звоните на службу, они сумеют срочно связаться со мной. Впрочем, я, возможно, буду так занят, что не отвечу… Передайте детям, что папа их любит и вернется, как только освободится. О, черт! Тут появился человек, которого я не хочу видеть… Позвоню с Луны, если смогу. До свидания! Флойд попытался, пригнувшись, выскользнуть из будки, но было уже поздно: через выход из советского сектора прямиком к нему направлялся член Академии наук СССР доктор Дмитрий Мойсевич. Дмитрий был одним из лучших друзей Флойда, но именно поэтому Флойд меньше, чем с кем-либо другим, хотел столкнуться с ним здесь и в данную минуту.

Русский астроном был высок, строен и светловолос, с лицом без единой морщинки — ему никак нельзя было дать пятидесяти пяти лет, тем более что последние десять лет он провел на строительстве гигантской радиообсерватории на обратной стороне Луны, где трехтысячекилометровая толща скальных пород защищала от электронного беспутства Земли.

— Ну, знаете ли, Хейвуд, — сказал он, крепко пожимая руку американцу, — Вселенная поистине тесна! Что у вас нового? Как поживают ваши симпатичные ребята?

— У нас все хорошо, — дружелюбно, но несколько растерянно ответил Флойд. — Мы часто вспоминаем, как славно погостили у вас прошлым летом. Ему было стыдно, что он не мог сказать об этом более искренно — им действительно доставил очень много радостей недельный отдых в Одессе, куда их пригласил Дмитрий во время одного из своих вылетов на Землю.

— А сейчас вы, полагаю, на Луну? — спросил Дмитрий.

— Гм, д-да… Стартуем через полчаса, — ответил Флойд. — Вы знакомы с мистером Миллером?

Офицер Службы безопасности как раз вернулся и остановился в почтительном отдалении, держа в руках пластиковую чашку с кофе.

— Конечно. Но прошу вас, мистер Миллер, поставьте эту чашку. У доктора Флойда осталась последняя возможность выпить виски в цивилизованных условиях, и упустить ее просто грешно. Нет-нет, я настаиваю.

Они последовали за Дмитрием из главного зала для отдыха в смотровой отсек и через минуту уже сидели за столом в тускло освещенном уголке, созерцая движущуюся панораму звездного неба. Космическая станция совершала один оборот в минуту, и центробежная сила, порождаемая этим медленным вращением, создавала искусственное тяготение, равное лунному. Это был, как установили исследования, наилучший компромисс между земным тяготением и полной невесомостью. К тому же пассажиры, летящие на Луну, получали здесь возможность, так сказать, гравитационной акклиматизации. За почти невидимыми стеклами иллюминаторов немой чередой проплывали Земля и звезды. Та сторона колеса, где они сидели, была обращена в сторону, противоположную Солнцу, иначе слепящий свет не позволил бы и глянуть в иллюминаторы. Даже сейчас в сиянии Земли, заслонившей полнеба, тускнели почти все звезды, кроме самых ярких. Но Земля уже начала гаснуть — Станция неслась по орбите к ночной стороне планеты, через несколько минут она будет видна только как огромный черный диск, испещренный огнями городов, и тогда небом завладеют звезды.

— Скажите-ка, Хейвуд, — заговорил Дмитрий, быстро разделавшись с первой порцией виски и вертя в руках бокал со второй, — что это за эпидемия вспыхнула в американском секторе? Я хотел было заглянуть туда во время этой поездки, но мне ответили: «Не можем разрешить, профессор. У нас объявлен строгий карантин впредь до особого распоряжения». Нажимал на все кнопки, но ничего не вышло. Вы-то мне скажете, что там у вас происходит?

Флойд мысленно простонал: «Опять начинается… Господи, скорей бы уж залезть в этот шаттл и умотать на Луну!»

— Этот, э-э, карантин — обычная мера предосторожности, — с опаской заговорил он. — Мы, собственно, не очень уверены, нужен ли он в действительности, но рисковать не считаем возможным.

— Да что это за болезнь? Какие у нее симптомы? Откуда она, неужели внеземная? Может быть, вам нужна помощь нашей Медицинской службы?

— Прошу прощения, Дмитрий, нас просили пока ничего не разглашать. Спасибо за предложение, но мы сами справимся.

— Гм, — хмыкнул Мойсевич, которого слова Флойда явно ни в чем не убедили, — чудно что-то: зачем именно вас, астронома, посылают на Луну ликвидировать эпидемию?…

— Я столько лет не занимаюсь астрономией, что стал уже бывшим астрономом. Теперь я научный эксперт, а это означает, что одинаково мало знаю обо всем на свете.

— Но вы уж наверняка знаете, что такое ЛМА-1?

Миллер чуть не подавился своим виски. Однако Флойд был сделан из материала покрепче; он взглянул старому другу прямо в глаза и невозмутимо переспросил:

— ЛМА-1? Какое странное сокращение! Где вы его слышали?

— Ладно, не пытайтесь меня дурачить! — отрезал русский астроном. — Но если наткнетесь на орешек, который окажется вам не по зубам, надеюсь, вы не дотянете до того, что придется кричать «караул», когда будет уже слишком поздно?

Миллер многозначительно взглянул на часы.

— Через пять минут надо быть на корабле, доктор Флойд, — сказал он. — Нам, пожалуй, пора.

Флойд хорошо знал, что у них в запасе добрых двадцать минут, но поспешно вскочил. Даже чересчур поспешно — он забыл, что тяготение здесь в шесть раз меньше земного. Судорожно ухватившись за стол в последнее мгновение, он едва предотвратил незапланированный «взлет».

— Очень рад был повидаться с вами, Дмитрий, — сказал он, несколько покривив душой, — Желаю благополучно добраться до Земли. Я позвоню вам, как только вернусь.

Когда они вышли из зала отдыха и прошли контроль американского сектора, Флойд с облегчением вздохнул:

— Ф-фу! Едва вывернулся. Спасибо, что выручили, Миллер.

— Знаете что, доктор? — задумчиво проговорил офицер, — Хотел бы я надеяться, что русский не прав. — В чем?

— В том, что мы наткнемся на орешек не по зубам.

— Именно это я и намерен выяснить в ближайшие дни, — решительно ответил Флойд.

Через сорок пять минут лунный транспорт «Ариес-1В» отвалил от Станции. В этом не было ничего похожего на грохот и ярость земных стартов. Флойд едва услышал отдаленный свистящий звук, когда реактивные двигатели малой тяги метнули электризованные струи плазмы в безвоздушное пространство. Тяга продолжалась минут пятнадцать; ускорение было настолько слабым, что при желании он мог легко встать с кресла и пройтись по салону. Но вот ощущение тяги исчезло. Корабль освободился от власти земного тяготения, которое владело им, пока он был пришвартован к Станции. Он порвал узы тяжести и стал свободной, независимой планетой, совершающей путь вокруг Солнца по своей собственной орбите. Салон, находившийся в единоличном распоряжении Флойда, был рассчитан на тридцать пассажиров. Непривычны были и вызывали острое чувство одиночества десятки пустых кресел вокруг и ни с кем не разделенное внимание стюарда и стюардессы, да еще двух пилотов и двух бортинженеров. Флойд задумался: вряд ли когда-либо в истории на поездку одного человека тратилось так много денег и едва ли это когда-нибудь повторится. Ему припомнились циничные слова одного из наиболее беспутных «наместников бога на Земле»: «Мы получили папский престол, а теперь насладимся всем, что он дает». Ну что ж, он, Флойд, тоже будет наслаждаться этим полетом и блаженным состоянием невесомости. Вместе с ощущением тяжести его покинули, во всяком случае на время, почти все заботы. Кто-то сказал, что в космосе человеком может владеть страх, но уж никак не озабоченность. Пожалуй, это верно. Что касается стюардов, то они, видно, решили кормить его непрерывно на протяжении всех двадцати четырех часов перелета, и ему приходилось поминутно отклонять предложения «что-нибудь съесть». Вообще говоря, вопреки мрачным предсказаниям первых астронавтов, есть в условиях невесомости было не так уж затруднительно. Флойд сидел за обыкновенным столом, тарелки на столе были закреплены, как на морских судах во время качки. В каждое блюдо было добавлено что-нибудь клейкое, чтобы еда не сорвалась с тарелки и не пошла плавать по салону. Так, котлету удерживал густой соус, а салат подавали с клейкой подливкой. При некотором навыке и осторожности можно было справиться почти с любыми блюдами; настрого запрещались здесь только горячие супы и чересчур рассыпчатые торты и печенье. С напитками, конечно, дело обстояло иначе жидкости подавались только в пластиковых тубах, и их приходилось выдавливать прямо в рот. В конструкцию туалетной комнаты был вложен труд целого поколения энтузиастов, чей героизм остался невоспетым. Она уже достигла такого уровня совершенства, что считалась более или менее удобной. Флойду пришлось проверить ее действие вскоре после начала свободного падения. Он оказался в маленькой кабине, снабженной всеми аксессуарами самолетного туалета, только почему-то в ней горела яркая красная лампочка, свет которой резал глаза. Табличка, напечатанная крупными буквами, гласила:

Флойд присел (даже в условиях невесомости привычка использовать любую возможность, чтобы присесть, не покидала людей) и прочел инструкцию несколько раз. Убедившись, что со времени его последнего полета никаких изменений в правила не внесено, он нажал кнопку «Старт». Где-то близко зажужжал электромотор, и Флойд почувствовал, что он вместе с кабинкой начал двигаться. Закрыв глаза, как рекомендовала инструкция, он стал ждать. Через минуту мелодично звякнул колокольчик, и он открыл глаза.

Свет из резко-красного стал успокаивающим бледно-розовым, но, самое главное, Флойд ощутил воздействие тяжести; только легкое подрагивание всей кабинки подсказывало, что она вращается. Флойд подбросил в воздух кусок мыла и проследил за его медленным падением — как он прикинул, центробежная сила равнялась примерно четверти земной силы тяжести. Но ее было вполне достаточно — все двигалось в нужном направлении и попадало туда, куда положено.

Он нажал кнопку «Остановка для выхода из кабины» и опять закрыл глаза. Вращение прекратилось, постепенно опять возникла невесомость, дважды звякнул колокольчик, и вновь вспыхнул резкий красный свет. Дверца кабинки остановилась в нужном положении, и Флойд вышел в салон, поспешив с первого же шага прицепиться подошвами туфель к ковру. Он уже давно изведал всю остроту ощущений невесомости и был весьма доволен, что туфли «велкро» позволяют ходить почти нормально.

Скучать в полете не пришлось. Устав читать официальные доклады, памятные записки и протоколы, Флойд включил свой газетный планшет в информационную сеть корабля и просмотрел одну за другой крупнейшие электронные газеты мира. Их кодовые сигналы он помнил наизусть, и ему не требовалось даже заглядывать на обратную стенку планшета, где был напечатан их перечень. Включив краткосрочное запоминающее устройство планшета, он задерживал изображение очередной страницы на экране, быстро пробегал заголовки и отмечал статьи, которые его интересуют. Каждая статья имела свой двузначный кодовый номер — стоило только набрать его на клавиатуре планшета, как крохотный прямоугольничек статьи мгновенно увеличивался до размеров экрана величиной в лист писчей бумаги, обеспечивая полное удобство чтения. Прочитав одну статью, Флойд опять включал всю страницу и выбирал другую.

Он не раз задавал себе вопрос: неужели газетный планшет с фантастически сложной техникой, скрывающейся за простотой его использования, еще не последнее слово в непрестанном стремлении человека к совершенству средств связи? Чего еще можно желать? Взять хотя бы его, Флойда: далеко в космосе, уносясь от Земли со скоростью в многие тысячи километров в час, он может нажать одну-две кнопки — и через несколько миллисекунд прочитать заголовки какой угодно газеты. Кстати, в эту эру электроники и самое слово «газета», конечно, стало анахронизмом. Текст ежечасно автоматически обновлялся. Даже если читать одни лишь газеты на английском языке, можно всю жизнь только и делать, что поглощать этот вечно обновляющийся поток информации, поступающий со спутников связи. Трудно было представить себе систему, более совершенную и удобную. И все же, наверно, рано или поздно газетный планшет изживет себя и будет вытеснен чем-нибудь столь же невообразимым, насколько сам планшет был бы невообразим для Кекстона «Первый английский книгопечатник (1424—1491)» или Гутенберга.

И еще одна мысль часто приходила на ум Флойду, когда перед ним на экране развертывались эти крохотные электронные строчки. Чем совершеннее техника передачи информации, тем более заурядным, пошлым, серым становится ее содержание. Несчастные случаи, преступления, катастрофы и стихийные бедствия, угроза вооруженных конфликтов, мрачные прогнозы редакционных статей — вот что несли в себе миллионы слов, которые ежеминутно извергались в эфир. Впрочем, Флойд подумывал, что это, быть может, еще полбеды: он уже давно пришел к убеждению, что газеты в идеальной Утопии были бы нестерпимо скучны. Время от времени в салон заглядывали капитан и другие члены экипажа, чтобы переброситься с ним несколькими словами. Они относились к своему высокопоставленному пассажиру с благоговейным уважением и, несомненно, сгорали от любопытства относительно цели его поездки. Впрочем, они были слишком хорошо воспитаны, а потому ни о чем не спрашивали и ничем ж выдавали своей заинтересованности. Одна только очаровательная малютка-стюардесса вела себя в его присутствии совершенно непринужденно. Флойд скоро узнал, что эта девушка родом с Бали; она принесла с собой в заатмосферные выси изящество и таинственность облика, присущие жителям этого еще почти не испорченного европейской цивилизацией острова. Едва ли не самым странным и чарующим воспоминанием об этом полете остались несколько движений из древнего балийского танца, которые проделала невесомая стюардесса на фоне зелено-голубого полумесяца Земли, глядевшего в иллюминаторы корабля. Определенная часть полетного времени была отведена для сна; на эти часы верхнее освещение выключали. Флойд прикрыл руки и ноги эластичной простыней и закрепил ремни кресла, чтобы случайно не всплыть во сне. Со стороны все это выглядело не особенно комфортабельно, но в условиях невесомости Флойду в жестком кресле было удобнее, чем в самой мягкой постели на Земле.

Пристегнувшись и устроившись поуютнее, Флойд быстро задремал. Проснулся он только один раз, в полузабытьи огляделся и совсем оторопел от необычной обстановки. Ему вдруг почудилось, что он лежит внутри китайского фонарика, — это впечатление, видимо, создавали слабо светившиеся матовые двери кабинок в стенах салона. Но он опомнился и решительно приказал себе: «А ну-ка, спать, приятель. Это обыкновенный лунный шаттл», — и приказ сработал.

Когда Флойд окончательно проснулся. Луна заняла уже полнеба и началось тормозное маневрирование. Иллюминаторы в изогнутой стене салона теперь глядели в черноту космоса, и Флойд перешел в рубку управления. Там, на экранах хвостовых телевизоров, он мог наблюдать, как протекает спуск.

Приближающиеся лунные горы совсем не походили на земные; у них не было ослепительных снеговых шапок, плотно облегающих зеленых нарядов, подвижных облачных венцов. Однако яростные контрасты света и теня придавали им особенную, неповторимую красоту. Законы земной эстетики здесь были неприменимы; этот мир творили, формировали иные, не земные силы, они действовали здесь с незапамятных времен, неведомые буйно зеленеющей, полной молодой жизни Земле — там за эти миллионы лет наступали и отступали льды, надвигались и откатывались моря, и горные хребты стирались, истаивая, словно туман под лугами солнца. Здесь же была древность, неисчислимая и непостижимая древность, — но не смерть, ибо на Луне никогда не было жизни… если не считать самых последних лет.

Опускающийся корабль повис почти точно над границей, отделяющей ночь ото дня: прямо под нам простирался хаос угловатых, иззубренных теней и отдельных пасов, ослепительно сверкавших под первыми лучами медленного лунного рассвета. При всей надежности вспомогательных электронных приборов посадка здесь была бы смертельно опасна, и пилот медленно уводил корабль прочь от этого места, на ночную сторону Луны. Присмотревшись, Флойд убедился, что ночная сторона вовсе не была погружена в полную темноту. Ее озарял какой-то призрачный свет: ясно виднелись пики, ущелья и равнины лунной поверхности. Это Земля, служащая гигантской луной для своего спутника, освещала его поверхность своим сиянием.

На пульте перед пилотом вспыхивали огоньки, на экранах компьютеров цифры отсчитывали расстояние до приближавшейся Луны. Весомость возвратилась к ним более чем за полторы тысячи километров до Луны, когда реактивные двигатели начали торможение. Луна постепенно, казалось бесконечно медленно, росла, пока не заполнила собой все небо. Солнце уходило за горизонт и исчезло за ним, и наконец все поле зрения занял один гигантский кратер. Шаттл опускался к центральным пикам кратера, и вдруг Флойд увидел, что близ одного из пиков ритмично вспыхивает и гаснет яркий свет. Совсем как посадочный маяк на каком-нибудь земном аэродроме! Он смотрел на этот мигающий огонек, и у него перехватило горло. Огонек означал, что люди создали на Луне еще один бастион. Теперь кратер так разросся, что его гребень начал уходить за горизонт. Отчетливо стали видны маленькие кратеры, которыми было усеяно дно большого, и уже можно было точнее представить себе их размеры. Иные, казавшиеся крошечными из космоса, на самом деле были диаметром в несколько километров и могли вместить целые города. Повинуясь автоматам, шаттл опускался с усыпанного звездами неба на безжизненную равнину, тускло освещенную сиянием огромного диска Земли. И сквозь свист раскаленных газов, вырывавшихся из сопел ракеты, сквозь «бип-бип» космических радиозондов в рубке зазвучал человеческий голос откуда-то извне:

— Пункт управления Клавий спецрейсу 14. Спуск проходит нормально. Прошу проверить ручное управление замками посадочного устройства, давление в гидравлической системе, включение амортизационной подушки. Пилот пощелкал десятком тумблеров, зеленые лампочки ответно мигнули ему, и он отозвался:

— Ручное управление проверено. Посадочные «ноги», гидравлика, амортизационная подушка — в порядке.

— Вас понял, — ответила Луна.

И спуск продолжался в молчании. Вернее, разговор шел непрерывно, но только между машинами: они обменивались двоичными импульсами со скоростью, в тысячу раз превышающей ту, на какую способны их тугодумы-создатели.

Корабль уже опустился ниже некоторых горных пиков. До поверхности оставалось не более полутора тысяч метров, и маяк стал теперь ослепительно яркой звездой, ритмично вспыхивающей над группой невысоких строений, близ которых стояли странного вида машины. На последнем этапе спуска сопла тормозных двигателей, казалось, наигрывали какую-то странную мелодию: они как бы пульсировали, то включаясь, то выключаясь, и вносили обратной тягой окончательные поправки в посадочную скорость. Но вот двигатели, дав последний рывок, смолкли совсем, вихревое облако пыли застлало иллюминаторы и экраны, и корабль слегка качнуло, словно лодчонку, в борт которой ударила легкая волна. Прошло несколько минут, пока Флойд окончательно не освоился с тишиной, воцарившейся вокруг, и с ощущением тяжести, пусть слабой, но контролирующей каждое его движение.

Чуть больше чем за сутки он проделал, не подвергнувшись никаким опасностям, фантастическое путешествие, о котором люди мечтали на протяжении двух тысяч лет. Теперь это был обычный, заурядный полет на Луну.

Кратер Клавий диаметром около 240 километров — второй по размерам на видимой стороне Луны; он расположен в центре Южного нагорья и относится к числу очень древних. Многие тысячелетия вулканической деятельности и метеоритной бомбардировки из космоса изрезали шрамами его гребень, изъязвили оспинами подошву. Но за полмиллиарда лет, прошедших со времени последней эпохи кратерообразования, когда обломки пояса астероидов еще сыпались на внутренние планеты, ничто не нарушало его покой.

И вот теперь на его поверхности, да и под ней, зашевелились неведомые ранее, новые силы — здесь Человек создавал свой первый постоянный плацдарм на Луне. База Клавий могла в случае особой необходимости существовать совершенно самостоятельно. Все нужное для поддержания жизни производилось тут же из местных горных пород: их измельчали, нагревали и подвергали химической обработке. Водород, кислород, углерод, азот, фосфор и большинство других элементов можно было найти в недрах Луны — если знать, где искать. База приставляла собой замкнутую регенеративную систему, своего рода маленькую действующую модель самой Земли — на вей было обеспечено многократное восстановление и использование жизненно необходимых химических веществ. Воздух очищался в огромной «теплице» — большом круглом котловане, перекрытом сверху вровень с поверхностью Луны. Целые гектары низкорослых зеленых растений развивались тут во влажной, теплой атмосфере, освещаемые по ночам яркими лампами, а днем сквозь особые светофильтры — солнечными лучами. Это были специально выведенные мутанты, предназначенные для генерирования кислорода; пища являлась, так сказать, побочным продуктом этой культуры.

Кроме того, пищу изготовляли из водорослей, а также различными химическими методами. Правда, зеленоватая пенистая жидкость, циркулирующая во многометровым прозрачным пластиковым трубам, вряд ли вызвала бы аппетит у какого-либо гурмана, но биохимики научились превращать ее в котлеты и бифштексы, которые только знаток мог отличить от настоящих.

На базе работали тысяча сто мужчин и шестьсот женщин; все они были высококвалифицированными научными работниками или техническими специалистами ж прошли строгий отбор, прежде чем попасть сюда. Хотя жизнь на Луне уже была практически лишена трудностей, неудобств и случайных опасностей, с которыми люди столкнулись здесь на первых порах, она все же предъявляла повышенные требования к психике человека; во всяком случае, тем, кто страдал клаустрофобией, жить на Луне не рекомендовалось. Устройство помещений для базы в плотных скальных породах или лавовых массивах было очень дорогим и трудоемким делом, поэтому стандартный «жилой модуль» для одного человека представлял собой комнатку размером три метра на один и восемь и высотой два и четыре.

Комнаты были уютно обставлены и напоминали номера в приличном мотеле: в каждой стояли диван-кровать, телевизор, небольшая радиола и видеофон. Кроме того, достаточно было только щелкнуть выключателем, и одна из сплошных стен с помощью довольна простого декоративного ухищрения превращалась как бы в окно, смотрящее на весьма правдоподобный земной ландшафт. Обитатель каждой комнаты мог выбирать по вкусу любой из восьми таких видов. Подобные элементы роскоши замечались на базе повсюду, хотя тех, кто оставался на Земле, подчас нелегко было убедить, что это необходимо. Но подготовить, перебросить на Луну и разместить на базе любого сотрудника стоило около ста тысяч долларов, и поэтому имело смысл затратить чуть-чуть больше, чтобы помочь ему сохранить душевное равновесие во время пребывания здесь. Это было, так сказать, не «искусство для искусства», а искусство ради душевного здоровья. Одной из привлекательных сторон жизни на базе (а на Луне вообще) была, несомненно, ослабленная сила тяжести, отчего люди чувствовали себя здесь крепче и здоровее. Впрочем, в ней таились и свои опасности, и прилетевшему с Земли требовалось несколько недель, чтобы приспособиться к новым условиям. На Луне человеческому телу приходилось осваивать множество совершенно новых рефлексов. В частности, нужно было впервые научиться отличать вес от массы.

Тот, кто весит на Земле семьдесят два килограмма, возможно, обрадуется, обнаружив, что на Луне его вес — всего тринадцать с половиной килограммов. Пока движешься по прямой с одной скоростью, испытываешь необыкновенную окрыленность. Но стоит только попробовать изменить направление, повернуть за угол или резко остановиться, как обнаруживаешь, что все семьдесят два килограмма массы никуда не делись и дают о себе знать инерцией. Ибо величина массы не меняется, она постоянна — и на Земле, и на Луне, и на Солнце, и в пустоте космоса. Поэтому, чтобы приспособиться к жизни в лунных условиях, нужно крепко запомнить, что здесь все предметы в шесть раз более инертны, чем можно ожидать по их весу. Этот урок усваивался обычно после многих столкновений, шишек и ссадин; бывалые лунные жители старались держаться подальше от новичков, пока те не привыкнут. Располагая огромным комплексом всяких мастерских, административных помещений и складов, вычислительным центром, силовой станцией, гаражом, кухней, лабораториями и пищевым заводом, база Клавий представляла собой крохотный автономный мирок.

Горы, которые при спуске шаттла казались такими высокими, сейчас загадочным образом исчезли из виду — благодаря большой кривизне лунной поверхности они скрылись за горизонтом. Вокруг корабля расстилалась плоская серая равнина, ярко освещенная косыми лучами Земли. Небо, конечно, не совсем черное, но, не прикрыв глаза от блеска лунной поверхности, на нем ничего не удавалось разглядеть, кроме самых ярких звезд и планет.

К кораблю катили несколько машин необычного вида: краны, лебедки, заправочно-ремонтные машины — одни двигались автоматически, другими управляли водители в герметичных кабинах. Почти все машины были колесные, на пневматиках, потому что гладкая поверхность кратера не создавала никаких транспортных затруднений, но один заправщик был оснащен особыми колесами «Флекс» с гибким ободом, которые оказались наилучшим вездеходным движителем для лунных условий. Обод этого колеса состоял из отдельных плоских траков, каждый с независимой подвеской и амортизацией, благодаря чему колесо обладало многими преимуществами гусеничной цепи, дальнейшим развитием которой оно явилось. Его форма и диаметр отлично приспосабливались к неровностям почвы, причем в отличие от гусеничной цепи колесо продолжало работать, даже потеряв несколько траков. Подкатил небольшой транспортер со шлюзовым тамбуром, торчащим как коротко обрубленный слоновый хобот, и ласково ткнулся этим хоботом в стенку корабля. Через несколько секунд снаружи донеслись металлический лязг и грохот, затем шипение воздуха — это тамбур транспортера присоединился к шлюзу корабля, и давление в них уравнялось. Наконец, внутренняя дверь шлюза раскрылась и в салоне появились встречающие. Первым вошел Ралф Хэлворсен, администратор Южной провинции Луны, то есть не только самой базы, но и всех опирающихся на нее исследовательских партий. С ним были научный руководитель базы доктор Рой Майкле — маленький седоватый геофизик, знакомый Флойду по предыдущим посещениям, и еще человек шесть ведущих научных и административных работников. Они приветствовали Флойда почтительно и с явным облегчением. Видно было, что им всем, начиная с самого администратора, не терпелось свалить с себя хоть часть своих тревог.

— Очень рад, что вы наконец у нас, доктор Флойд, — сказал Хэлворсен. — Как прошел полет?

— Отлично, — ответил Флойд. — Как нельзя лучше. Экипаж был очень заботлив. Пока транспортер вез их к базе, они обменялись несколькими ничего не значащими любезными фразами. О цели визита Флойда по молчаливому уговору никто не упоминал. Проехав метров триста, машина подкатила к большому щиту, на котором было начертано:

Миновав щит, они углубились в выемку и поехали по подземному туннелю. Массивные ворота раскрылись, впустили транспортер и вновь закрылись. Затем — вторые ворота и, наконец, третьи. Когда затворились последние ворота, послышался рев врывающегося воздуха, и пассажиры транспортера оказались в домашней, безопасной атмосфере базы. Они пошли дальше по туннелю, стены и свод которого сплошь покрывали кабели и трубы, прислушиваясь к доносившимся откуда-то гулкому ритмичному рокоту и вздохам механизмов. Вскоре они оказались в административном центре. Флойд вновь очутился в привычном для него окружении пишущих машинок, конторских счетных машин, секретарш, настенных диаграмм и непрерывно звонящих телефонов. Когда группа остановилась у двери с табличкой «Администратор», Хэлворсен дипломатично сказал:

— Доктор Флойд и я через несколько минут придем в конференц-зал. Остальные поспешно закивали головами, что-то забормотали в знак понимания и проследовали дальше по коридору. Но Хэлворсену не удалось без помехи ввести Флойда в свой кабинет. Дверь внезапно распахнулась, в маленькая фигурка бросилась к администратору.

— Папа! Ты был наверху, а меня не взял! Ты же обещал!

— Перестань, Диана! — ласково, но не без досады ответил Хэлворсен. Я же только сказал, что возьму тебя, если сумею. Но я был очень занят, встречал доктора Флойда. Поздоровайся с ним, он прилетел с Земли. Девочка — Флойд решил, что ей нет восемь, — протянула ему слабую ручонку. Лицо ее показалось Флойду знакомым; он поймал взгляд Хэлворсена — тот смотрел на него как-то странно, выжидательно усмехаясь. Флойд вдруг все вспомнил и понял, в чем дело.

— Просто глазам не верю! — вскричал он. — Ведь когда я прилетал в последний раз, она была грудным ребенком!

— Да, на прошлой неделе ей минуло четыре года, — не без гордости сказал Хэлворсен. — Благодаря слабой гравитации дети здесь растут быстро. А стареют медленнее нас и проживут дольше… Флойд восхищенно смотрел на уверенную в себе маленькую особу, любуясь ее грациозной осанкой и необычайно нежным и хрупким сложением.

— Очень рад снова повстречаться с тобой, Диана, — сказал он. И вдруг что-то — может быть, просто любопытство, может быть, вежливость — побудило его спросить:

— А на Землю тебе не хочется?

Она удивленно поглядела на него и решительно замотала головой:

— Нет, там плохо, там очень больно ушибаешься, когда падаешь. И слишком много народу.

Вот появилось и первое поколение Рожденных в космосе, подумал Флойд. Скоро их будет много… В этой мысли была печаль, но рядом — и великая надежда. Когда Земля совсем присмиреет, успокоится и, может быть, немного устанет, свободолюбивым, отважным первопроходцам, не знающим покоя искателям приключений будет еще где постранствовать. Только в эти странствия они отправятся не с топором и ружьем, не на каноэ или в фургоне; нет, у них в распоряжении будет ядерный генератор, плазменный ракетный двигатель, в гидропонная ферма. Стремительно близится час, когда Земля, подобно всем матерям, должна будет пожелать своим детям счастливого пути.

Чередуя угрозы и обещания, Хэлворсену удалось наконец отправить восвояси свою настойчивую наследницу и ввести Флойда в кабинет. Служебные апартаменты администратора представляли собой квадратное помещение размером 4,5 на 4,5 метра, но оно каким-то образом вмещало все обычные атрибуты и признаки персоны министерского ранга с годовым окладом в пятьдесят тысяч долларов. Одну стену украшали фотографии с автографами видных политических деятелей вплоть до президента США и генерального секретаря ООН; большую часть другой стены покрывали фотографии прославленных астронавтов, также с автографами. Флойд погрузился в удобнейшее кожаное кресло и получил от хозяина бокал «хереса», изготовленного в лунной биохимической лаборатории.

— Как дела, Ралф? — спросил Флойд, пригубив напиток сначала недоверчиво, затем с одобрительной миной.

— В общем неплохо, — ответил Хэлворсен, — но есть одно обстоятельство, о котором тебе лучше узнать сейчас, перед тем как мы поедем туда.

— Какое?

— Ну, я полагаю, что это можно назвать проблемой морального состояния персонала, — со вздохом сказал Хэлворсен.

— Даже так?

— Пока она еще не очень серьезна, но дело быстро идет к этому.

— Информационная блокада, — бесстрастно заметил Флойд.

— Именно. Люди начинают сильно нервничать. Как-никак почти у всех семьи на Земле. Они, наверно, думают, что здесь все перемерли от какой-нибудь лунной чумы…

— Очень жаль, конечно, но никто не предложил более подходящий версии, и она отлично работает. Да, кстати, на космической станции я встретил Мойсевича — так вот, похоже, даже он поверил в басню об эпидемии.

— Служба безопасности, конечно, ликует.

— Не особенно. Мойсевич уже слышал о ЛМА-1 — видно, кое-что просочилось отсюда. Но мы просто не можем опубликовать никакого коммюнике, пока не разберемся в этой чертовщине.

— Доктор Майклз считает, что у него есть ответ на эти вопросы. Он жаждет поскорей все выложить тебе.

— Ну, а я жажду выслушать его, — сказал Флойд, осушив свой бокал. Пошли.

Доклад состоялся в большой прямоугольной комнате, в которой легко могли разместиться человек сто. Она была оборудована новейшими оптическими электронными проекционными устройствами и выглядела бы образцовым конференц-залом, не будь ее стены сплошь увешаны плакатами, афишками, объявлениями и любительскими рисунками, которые свидетельствовали, что здесь сосредоточивалась также и культурная жизнь базы. Флойда особенно поразила коллекция различного рода табличек с предупредительными надписями, собранная явно с большой любовью и вниманием. Тут были, например, таблички: «По траве просят не ходить», «В будние дни стоянка запрещена», «Курить воспрещается», «Дорога на пляж», «Переход для рогатого скота», «На обочинах рыхлый грунт», и наконец, «Животных не кормить». Если таблички эти были подлинными, а, судя по виду, так оно и было, то их перевозка с Земли обошлась в целое состояние. Здесь они выглядели и вызывающе, и трогательно: люди, попавшие во враждебный им мир, все-таки оказались способными шутить над тем, с чем пришлось расстаться и о чем никогда не станут тосковать их дети.

В зале собралось человек сорок-пятьдесят, и когда Флойд вошел вслед за администратором, все встали. Кивнув знакомым, он шепнул Хэлворсену:

— Мне хотелось бы сказать несколько слов до начала доклада.

Флойд уселся в первом ряду, а администратор поднялся на возвышение и, окинув взглядом аудиторию, произнес:

— Леди и джентльмены, излишне напоминать вам, что сегодня у нас большой день. Мы счастливы, что к нам прилетел доктор Флойд. Имя его известно всем нам, а многие знакомы с ним лично. Он только что прибыл с Земли специальным рейсом и до начала нашего доклада хочет сказать несколько слов. Прошу вас, доктор Флойд.

Флойд поднялся на возвышение под приветственные хлопки собравшихся, с улыбкой оглядел их и начал:

— Благодарю вас. Я хотел сказать вот о чем… Президент просил меня передать вам, что он высоко ценит вашу замечательную работу, которую, как мы надеемся, скоро сможет оценить весь мир. Я отлично понимаю, — продолжал он сдержанно, — что некоторые из вас, может быть даже большинство, очень хотят, чтобы завеса секретности, окружающая все, что здесь происходят, была поскорее снята. Вы не были бы учеными, если вы думали иначе.

Он поймал взгляд доктора Майклза, тот слегка хмурился, отчего заметней стал длинный шрам на правой щеке — видимо, след какого-то происшествия в космическом полете. Флойд хорошо знал, что этот ученый-геофизик энергично протестовал против всякого засекречивания, которое он называл «идиотской игрой в прятки».

— Но я хотел бы вам напомнить, — продолжал Флойд, — что сейчас перед нами совершенно особый случай. Мы должны точнейшим образом убедиться в достоверности всех фактов, которыми располагаем. Если мы ошибемся сейчас, другой возможности исправить ошибку нам могут уже не дать. Поэтому прошу вас потерпеть еще немного. Президент тоже просит вас об этом. Вот и все, что я хотел сказать. Теперь я готов выслушать ваш доклад.

Он пошел к своему креслу.

— Благодарю вас, доктор Флойд, — сказал администратор и кивнул, притом довольно небрежно, научному руководителю базы. Доктор Майклз поднялся на возвышение. Огни в зале погасли, и на экране вспыхнула фотография Луны. В центре диска ослепительно белело кольцо огромного кратера, от которого во все стороны расходились лучи необычного очертания. Словно кто-то сбросил с большой высоты мешок муки и ее разметало во все стороны.

— Вот кратер Тихо, — сказал Майклз, показывая на кратер в центре диска. — На этой фотографии, снятой строго по вертикали. Тихо виден отчетливее, чем в телескоп с Земли, — оттуда он наблюдается почти у края диска. А с этой точки, с высоты полутора тысяч километров, видно, что кратер Тихо господствует над всем полушарием. Он дал Флойду время освоиться с незнакомым видом давно знакомого объекта и затем продолжал:

— Весь минувший год мы с помощью маловысотного спутника вели магнитную съемку этого района. Закончили работы только в прошлом месяце, и вот их результат — карта, с которой начались все наши тревоги. На экране вспыхнуло другое изображение. Оно напоминало карту земного рельефа, но показывало не превышение над уровнем моря, а интенсивность магнитного поля. По большей части линии шли почти параллельно и на довольно больших расстояниях друг от друга, но вокруг одной точки они неожиданно тесно сближались, образуя ряд концентрических кругов. Даже неискушенному глазу было видно, что в этой зоне магнитное поле Луны претерпело какие-то совершенно необычайные изменения. По низу карты шла надпись крупными буквами:

Справа вверху стоял штамп: «Секретно».

— Сначала мы подумали, что это мощное обнажение магнитных пород, но все геологические данные отвергли такую версию. Даже огромный железоникелевый метеорит не может создать столь интенсивное поле. Тогда мы решили поглядеть на месте, что же это такое. Сперва наша разведка ничего не обнаружила: обычная плоская поверхность, очень тонкий слой лунной пыли. Мы начали разведочное бурение в самом центре аномалии, чтобы получить керн — образец породы для исследования. На шестиметровой глубине бур остановился я дальше не пошел. Разведчики принялись копать — не очень легкая работа в скафандрах, могу вас заверить.

То, что они нашли, заставило их спешно вернуться на базу. Мы выслали более многочисленную партию с лучшим оснащением. Они копали две недели. Результат вам известен.

Изображение на экране вновь сменилось, и в затемненном конференц-зале воцарилась напряженная тишина. Все присутствующие много раз видели этот снимок (что было разрешено пока менее чем сотне человек на Земле и на Луне), но среди них не осталось ни одного, кто бы не подался вперед, словно надеясь углядеть новые подробности. На снимке, спроецированном на экран, был виден глубокий котлован; на дне его стоял человек в ярком красно-желтом скафандре, державший в руках топографическую рейку, разделенную на метры и сантиметры. Снимок явно был сделан ночью, где-то вне Земли — на Луне, а может быть, даже на Марсе. Но то, что было рядом с человеком в скафандре, не видывали до сих пор ни на одной планете.

Это была вертикальная плита из какого-то черного вещества высотой около трех и шириной около полутора метров. Она зловеще напоминала Флойду гигантское надгробие. Форма ее была совершенно симметрична, грани остры, а черный цвет настолько глубок, что плита, казалось, поглощала все падавшие на нее световые лучи. Поверхность — совершенно ровная и гладкая. И невозможно было понять, из чего она сделана — из металла, камня, пластика или из материала, вообще не известного человеку.

— ЛМА-1, — почти благоговейно провозгласил Майклз. — Выглядит, будто только вчера сделана, верно? Право, я ничуть не осуждаю тех, кто решил, что она существует всего несколько лет. Но я никогда не разделял этого мнения, а теперь мы можем установить возраст аномалии вполне точно на основании местных геологических данных. Мои коллеги и я, доктор Флойд, готовы поручиться своими научными репутациями, что ЛМА-1 не имеет никакого отношения к человечеству, потому что, когда этот монолит был закопан, человечества вообще не существовало. Дело в том, что ему примерно три миллиона лет. Перед вами первое доказательство существования разумной жизни вне Земли.

«Область микрократеров». Простирается к югу от центра видимой стороны Луны, к востоку от Центральной области кратеров. Изобилует кратерами ударного происхождения, многие из них значительного диаметра, в том числе самые большие на Луне. Севернее несколько разрушенных кратеров образуют Море Дождей. Поверхность почти повсюду пересеченная, за исключением дна некоторых кратеров. Рельеф поверхности преимущественно наклонный, с преобладающей крутизной 10-12 градусов; дно некоторых кратеров почти горизонтальное.

«Посадка и передвижение.» Как правило, посадка затруднена ввиду пересеченного и наклонного рельефа поверхности, на горизонтальной поверхности дна некоторых кратеров менее затруднительна. Передвижение возможно почти повсеместно, но требует предварительного выбора маршрутов; по дну кратеров — более свободно. «Строительство.» В целом сопряжено с опасностью средней степени из-за наклонного рельефа и обилия крупных скальных обломков и каменных осыпей; экскавация лавы на дне некоторых кратеров затруднена.

«Кратер Тихо». Образовался позднее Марии, диаметр 86 км, высота гребня над окружающей поверхностью 2400 м, глубина кратера 3300 м; имеет наиболее развитую систему лучей по сравнению с другими лунными кратерами, протяженность отдельных лучей достигает 800 км.

Из «Специального инженерного описания поверхности Луны», изд. Геологоразведочной службы Управления начальника инженерных войск. Министерство армии, Вашингтон, 1961 г.

Передвижная лаборатория, катившая по плоскому дну кратера со скоростью восемьдесят километров в час, с виду казалась просто огромным фургоном на восьми траковых колесах. На деле лаборатория была куда сложнее и многообразнее по своему назначению: она представляла собой совершенно автономную базу, в которой двадцать человек могли жить и работать несколько недель кряду. По существу это был своего рода сухопутный космический корабль. При крайней необходимости, наткнувшись на трещину или каньон, которые трудно было обойти или преодолеть по грунту, он мог и летать — перепрыгивая через препятствия с помощью четырех своих ракетных двигателей.

Сквозь иллюминатор Флойд ясно видел стелющуюся перед ними отчетливо обозначенную дорогу: десятки машин, прошедшие по ней, оставили в хрупкой породе лунной поверхности плотно укатанные колеи. Вдоль дороги через определенные промежутки были установлены высокие тонкие вехи с яркими лампами. На трехсоткилометровом маршруте от базы Клавий до ЛМА-1 заблудиться было невозможно, хотя кругом стояла еще глубокая ночь и до рассвета оставалось несколько часов. Звезды над головой горели лишь чуть ярче, и их было, пожалуй, немногим больше, чем в ясные ночи на высокогорных плато в Нью-Мексико или Колорадо. Но две приметы в угольно-черном небе начисто разрушали всякую иллюзию, будто вы на Земле.

Первой из них была сама Земля — сияющий светоч, повисший в северной части небосвода. Свет, изливаемый этим гигантским диском, был в десятки раз ярче цвета полной Луны: озаренная им поверхность словно сама испускала холодное зелено-голубое свечение. Вторым необычным явлением было слабое жемчужное сияние, конусом расходившееся из-за горизонта в восточной части небосвода. Чем ближе к горизонту, тем ярче оно становилось, словно подсказывая, какой могучий очаг пламени скрыт позади лунного диска. На Земле бледную красу этого сияния люди могли наблюдать только в быстротечные секунды полного солнечного затмения. То была солнечная корона — предвестник лунного рассвета предупреждающий, что скоро эту безжизненную поверхность опалит своим жаром Солнце.

Сидя вместе с Хэлворсеном и Майклзом в переднем наблюдательном отсеке, непосредственно под кабиной водителя, Флойд опять и опять ловил себя на том, что уносится мыслями от реальной действительности к той необозримой протяженности времени, которая только что открылась перед ним. Три миллиона лет! Как и все люди науки, он привык оперировать большими отрезками времени, но лишь в связи с движением звезд и медлительными циклами процессов неорганической природы. Душа и разум не участвовали в этих процессах, человеческим чувствам нечего было делать в этих безграничных просторах времени…

Три миллиона лет! Вся до предела насыщенная людьми и событиями панорама Истории со всеми ее империями и королями, победами и трагедиями едва захватывала одну тысячную часть этого устрашающе огромного протяжения времени. Не только сам Человек, но и большинство животных, обитающих ныне на Земле, еще даже не существовали, когда эта загадочная черная глыба была погребена здесь, в самом приметном и ярко освещенном кратере Луны.

В том, что она была закопана, и притом намеренно, доктор Майклз был совершенно уверен.

— Поначалу, — пояснял он, — я еще надеялся, что это, быть может, просто знак, отмечающий место какого-либо подземного сооружения, но наши последующие раскопки исключили подобную версию. Плита установлена на широком постаменте из того же черного материала, а ниже лежат нетронутые лунные породы. Те… гм, существа, которые заложили здесь плиту, стремились обеспечить ее незыблемость в любых условиях, кроме разве сильнейших лунотрясений. Они строили на вечные времена… В голосе Майклза было торжество, и какая-то печаль. Флойду были понятны эти чувства. Человек наконец получил ответ на один из древнейших своих вопросов; вот оно, здесь, неоспоримое доказательство, что человеческий разум — не единственный во Вселенной. Но вместе с этим открытием пришло мучительное осознание неизмеримой огромности Времени. Те, кто здесь побывал, разминулись с человечеством на сто тысяч поколений. «Впрочем, — подумал Флойд, — может быть, это и к лучшему… И все же… сколько нового могли бы мы узнать от этих существ, которые умели преодолевать космическое пространство в ту эпоху, когда наши предки еще жили на деревьях!»

Впереди, в нескольких сотнях метров, из-за непривычно близкого лунного горизонта показалась стойка с вывеской. Рядом стояло сооружение, напоминавшее палатку, но покрытое блестящей серебристой фольгой, очевидно, для защиты от жестокого дневного зноя. Когда их машина проезжала мимо, Флойд прочел на вывеске, ярко освещенной светом Земли:

— Вы не подумали о таком варианте? — спросил Флойд, мотнув головой на «палатку» за окном. — Может быть, черная глыба — тоже аварийный склад, оставленный экспедицией, которая не смогла сюда вернуться?

— В принципе это вполне возможно, — признал Майклз. — Магнитное поле так ясно отмечает положение плиты, что ее легко найти. Но она слишком мала — что туда поместится?

— Почему? — перебил Хэлворсен. — Кто знает, какого они были роста, эти существа? Может, всего пятнадцать сантиметров? Тогда эта плита для них чуть ли не тридцатиэтажный небоскреб.

— Исключается! — возразил Майклз, протестующе покачав головой. Разумные существа не могут быть очень маленькими, существует предельный минимальный размер мозга.

Флойд уже успел заметить, что Майклз и Хэлворсен, как правило, резко расходились во мнениях, однако это не сказывалось на их взаимоотношениях. Видимо, они уважали друг друга или попросту заранее примирились с неизбежностью постоянных разногласий. Впрочем, относительно природы ЛМА-1, или монолита Тихо, как предпочитали некоторые называть находку, единства мнений вообще не было. За шесть часов своего пребывания на Луне Флойд выслушал более десятка теорий и не мог присоединиться ни к одной. Святилище, геодезический знак, гробница, геофизический прибор — таковы были наиболее ходовые версии, сторонники которых, весьма яростно их отстаивали. Было заключено множество пари: можно было заранее сказать, что немало денег перейдет из рук в руки. когда истина будет, наконец, установлена — если ее когда-нибудь удастся установить…

Пока же твердый черный материал сопротивлялся всем, впрочем довольно осторожным, попыткам Майклза и его коллег вырезать образцы для исследования. Они не сомневались, что лазер прорежет этот материал, ибо ничто не может устоять перед подобной чудовищной концентрацией энергии, но решать применять столь крайние меры или нет — предоставили самому Флойду. Он уже пришел к выводу, что, прежде чем прибегнуть к такой «тяжелой артиллерии», как лазер, нужно испробовать рентгеновские лучи, ультразвук, электронное излучение и другие неразрушающие средства исследования структуры. Только варвар может разрушать то, чего не понимает. Впрочем, возможно, по сравнению с существами, создавшими эту загадочную штуку, люди и есть варвары…

Но откуда они появились? — С самой Луны? Нет, это исключено. Если в этом бесплодном мире и существовала когда-либо своя жизнь, она была бесследно уничтожена в последнюю эпоху образования кратеров, когда почти вся лунная поверхность раскалилась добела.

С Земли? Не исключено, но крайне маловероятно. Передовая земная технология, не человеческая, конечно, — если бы она существовала, скажем, в плейстоценовую эпоху, — оставила бы немало следов своей деятельности. Люди знали бы о ней все задолго до того, как сумели попасть на Луну.

Тогда остаются либо планеты, либо другие звездные системы. Но все данные научных наблюдений отвергают возможность существования разумной жизни, да и вообще жизни на какой-либо из планет Солнечной системы, кроме Земли и Марса. Внутренние планеты слишком горячи, внешние — слишком холодны, если не считать тех, у которых атмосферное давление на поверхности достигает сотен и даже тысяч тонн на квадратный сантиметр. Значит, гости, видимо, прилетели от других звезд, но это казалось еще более невероятным. Глядя на созвездия, рассеянные по черному лунному небу, Флойд припоминал, как часто его коллеги «доказывали» невозможность межзвездных полетов. Полет с Земли на Луну и то пока еще весьма внушительное путешествие… А до самой ближайшей звезды в сто миллионов раз дальше… Впрочем, что толку ломать голову, надо подождать, когда в руках будет больше конкретных фактов.

— Прошу застегнуть пояса и принайтовить незакрепленные предметы, — неожиданно прозвучало из репродуктора. — Приближаемся к спуску крутизной сорок градусов. На горизонте появились две вехи с мигающими огнями, машина шла в промежуток между ними, Флойд едва успел закрепить ремни, как машина медленно перевалила через гребень и пошла вниз по устрашающе обрывистому длинному каменистому склону, крутому, как крыша коттеджа. Косые лучи Земли, падавшие сзади, теперь очень слабо освещали поверхность, и водитель включил мощные фары. Много лет назад Флойду довелось побывать на краю кратера Везувия и заглянуть вниз, и теперь ему почудилось, что он валится в жерло вулкана, — ощущение не из приятных. Они спускались на одну из внутренних террас кратера Тихо, лежащую на глубине триста с лишним метров, и еще ползли по склону, когда Майклз показал вдаль, на край обширной равнины, расстилавшейся перед ними внизу.

— Вот они! — торжественно провозгласил он. Флойд кивнул: он уже и сам заметил красные и зеленые огни в нескольких километрах по курсу и не сводил с них глаз. Огромная машина безупречно повиновалась водителю во время головокружительного спуска, но Флойд с облегчением вздохнул, когда, наконец, почувствовал под собой горизонтальную поверхность. Теперь он уже различал сверкавшие под лучами Земли, словно серебристые пузырьки, герметические купола — временные жилища партии. Близ группы куполов высилась радиомачта, виднелись буровой станок, стоянка машин, а дальше огромная груда обломков скальной породы, видимо вынутой при обнажении монолита. Этот крохотный лагерь в безжизненной пустыне выглядел очень одиноким, очень беззащитным перед силами природы, немо властвовавшей над ним. Вокруг не было никаких признаков жизни, никаких видимых следов, которые указывали бы, зачем люди пришли сюда, так далеко от дома.

— Сейчас вы увидите кратер, — сказал Майклз. — Направо, примерно в ста метрах от радиомачты.

Машина миновала герметические купола и подкатила к устью кратера.

«Вот он!» — взволнованно подумал Флойд. У него даже заколотилось сердце, когда он наклонился к иллюминатору, чтобы лучше видеть местность. Машина начала осторожно спускаться по пологому съезду, устроенному из плотно уложенного камня, на дно кратера. И вот, наконец, перед ними монолит ЛМА-1 — точно такой, как на снимках.

Флойд вглядывался, моргал, тряс головой и снова глядел. Даже в ярком свете Земли трудно было отчетливо разглядеть плиту. Первое впечатление было такое, будто перед ним плоский прямоугольник, вырезанный из черной копировальной бумаги. Казалось, у него только два измерения. Конечно, то был лишь обман зрения: это твердое пространственное тело отражало так мало света, что глаз улавливал лишь его силуэт.

Пока машина спускалась в кратер, пассажиры не промолвили ни слова. Они были и глубоко взволнованы, и немного растеряны — трудно было поверить, что из всех небесных тел именно мертвая Луна таила в себе такую фантастическую находку!

Машина остановилась метрах в шести от плиты, развернувшись бортом так, чтобы все пассажиры могли ее видеть. Впрочем, кроме геометрически правильного силуэта плиты смотреть было не на что. На ней не было никаких отметин: бездонная ее чернота нигде и ничем не смягчалась. Это была сама ночь, квинтэссенция мрака. Флойд даже подумал: «Может быть, это и вправду какое-то необыкновенное естественное образование, рожденное пламенем и гигантскими давлениями в пору младенчества Луны?». Но он знал, что эта весьма отдаленная возможность уже рассматривалась и была отвергнута.

По чьему-то сигналу, включились прожекторы, установленные вокруг кратера, и яркий свет Земли потускнел перед их ослепительными лучами. Собственно говоря, сами лучи в лунном вакууме были невидимы: они просто ложились на грунт слепяще-белыми эллипсами, которые перекрывали друг друга на монолите и, касаясь его, бесследно тонули в его черноте. «Ящик Пандоры, — подумал Флойд с внезапно нахлынувшим недобрым предчувствием, ждет, когда пытливый Человек его откроет. Что же найдет он внутри?»

Основной гермокупол на площадке ЛМА-1 был диаметром всего шесть метров, и в нем было очень тесно и неуютно. Поэтому транспортер, присоединенный к куполу через один из двух воздушных шлюзов, оказался весьма желательным дополнением к нему.

Внутри этого надувного полушария с двойными стенами трудились, жили и спали шестеро научных работников и технических специалистов, составляющих ныне постоянный персонал площадки ЛМА-1. Тут же умещались большая часть их оснащения и приборов, все припасы, которые нельзя было хранить в условиях вакуума, кухня, умывальник и туалет, отобранные образцы пород и, наконец, небольшая телевизионная установка, позволявшая непрерывно наблюдать за всей площадкой.

Флойд ничуть не удивился, когда Хэлворсен с восхитительной откровенностью заявил, что предпочитает оставаться в куполе.

— Я приемлю скафандр лишь как неизбежное зло, — сказал администратор. — Я надеваю его четыре раза в год во время контрольных поездок, и хватит с меня. Если вы не возражаете, я останусь здесь и буду наблюдать за всем по телевизору.

Это предубеждение против скафандров сильно устарело, потому что новейшие модели были куда удобнее, чем неуклюжие латы первых исследователей Луны. Надеть их можно было меньше чем за минуту даже без посторонней помощи, и они были полностью автоматизированы. Костюм MK-V, в который был герметично «упакован» доктор Флойд, защищал его от всех опасностей, грозивших ему на Луне как днем, так и ночью. Вместе с доктором Майклзом Флойд вошел в небольшой воздушный шлюз. Когда стихла пульсация насосов и скафандр почти неощутимо для Флойда раздулся и стал жестким, внутри воцарилось безмолвие вакуума. Тем приятнее было услышать голос в переговорном устройстве скафандра:

— Как у вас давление, доктор Флойд? Дышится нормально?

— Да, все хорошо.

Майклз внимательно проверил показания контрольных приборов на скафандре Флойда.

— Порядок. Можно идти.

Наружная дверь шлюза отворилась, и перед ними открылся пыльный лунный пейзаж, озаренный мерцающим светом Земли. Осторожно, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, Флойд вслед за Майклзом вылез из шлюза. Идти было нетрудно. Как ни странно, но с момента посадки на Луну он впервые почувствовал себя удобно именно в скафандре. Добавочный вес и небольшое сопротивление скафандра движениям тела словно бы отчасти возмещали утраченную земную тяжесть. Луна выглядела совсем иначе, чем час назад, когда Флойд приехал сюда. Хотя звезды и серп Земли были еще по-прежнему ярки, двухнедельная лунная ночь почти окончилась. Сияние короны в восточной части горизонта напоминало восход Луны на Земле, а верхушка тридцатиметровой радиомачты вдруг вспыхнула пламенем: ее коснулись первые лучи еще невидимого Солнца.

Флойд с Майклзом подождали, когда из шлюза выйдут начальник работ по раскопке и двое его помощников, и тронулись к кратеру. Пока они шли, на востоке из-за горизонта вырвалась тоненькая дуга нестерпимо яркого света. Оставался еще целый час до момента, когда Солнце полностью поднимется над горизонтом медленно вращающейся Луны, но звезды уже погасли. Кратер еще лежал в глубокой тени, и его освещали только яркие прожекторы. Медленно спускаясь в глубь разрытого котлована к огромному черному кристаллу, Флойд ощутил не только благоговейное волнение, но и какую-то беспомощность. Здесь, в самом преддверии Земли, человеку суждено соприкоснуться с тайной, которая, быть может, никогда не будет раскрыта. Три миллиона лет назад нечто побывало здесь, оставило этот загадочный и, вероятно, непостижимый символ своих устремлений и возвратилось к иным планетам… или звездам.

Размышления Флойда прервал голос, прозвучавший в его шлеме:

— Говорит начальник работ. Мы бы хотели сделать несколько снимков. Станьте, пожалуйста, все с этой стороны. Доктор Флойд, будьте добры, в середину… доктор Майклз… так… благодарю вас. Никому эта не показалось смешным, кроме, может быть, самого Флойда. Впрочем, честно говоря, и он был рад, что кто-то захватил с собой камеру: эта фотография наверняка станет исторической, и не худо бы получить несколько снимков. Он даже забеспокоился — хорошо ли будет видно его лицо сквозь стекло шлема.

Несколько смущенные, они позировали перед камерой. Сделав с десяток снимков, фотограф сказал:

— Благодарю вас, джентльмены. Мы попросим лабораторию базы послать вам карточки.

Затем Флойд сосредоточил все свое внимание на черной плите: он медленно обходил ее вокруг, разглядывал со всех сторон, словно стремясь навеки запечатлеть в памяти ее необычный облик. Он не рассчитывал открыть в ней что-либо новое — ему было известно, что каждый квадратный сантиметр поверхности монолита обследован со всей тщательностью. Неторопливое Солнце уже поднялось над гребнем кратера, и лучи его били почти под прямым углом в грань монолита, обращенную на восток. Но и под лучами он был так же черен, словно поглощал свет до последней частицы.

Флойд решил проделать простейший, опыт: стал перед плитой спиной к Солнцу и попытался найти на ее гладкой поверхности свою тень. Никакого следа. А ведь каждое мгновение на эту глыбу изливается не менее десяти киловатт жгучей тепловой энергии; если внутри нее что-нибудь есть, это «что-нибудь» должно вскоре закипеть.

«Как странно, — думал Флойд, — смотреть на эту непонятную штуку и знать, что солнечный свет озаряет ее впервые с тех времен, когда на Земле еще не наступил ледниковый период». Флойд снова задумался над смыслом черной окраски монолита: конечно же, она идеально поглощает солнечную энергию. Но он тут же отбросил эту мысль: кому взбредет в голову закапывать на шесть метров в глубину устройство, приводимое в действие солнечными лучами?

Он поднял голову и глянул на Землю, которая уже начала гаснуть в утреннем небе. Из шести миллиардов ее населения всего лишь горстка знала об этом открытии… Что скажут люди, когда им, наконец, объявят о нем? Политические и социальные последствия, сопряженные с ним, огромны. Каждый мыслящий человек, каждый, кто способен видеть хоть чуточку дальше своего носа, осознает, что вся его жизнь, моральные ценности, философия стали в чем-то иными. Даже если о ЛМА-1 ничего не удастся больше узнать и тайна монолита навеки останется нераскрытой. Человеку уже будет известно, что он не единственное разумное существо во Вселенной. Правда, он на миллионы лет разминулся с теми, кто некогда стоял здесь, но они еще могут вернуться. А если не вернутся они, вполне возможно, найдутся другие. Отныне человечество, как бы ни сложилось его будущее, должно учитывать такую возможность.

Размышления Флойда прервал пронзительный электронный вопль, прозвучавший в телефонах его гермошлема. Он напоминал чудовищно перегруженный и искаженный сигнал времени. Машинально Флойд попытался зажать уши, но руки в перчатках наткнулись на шлем. Это привело Флойда в себя, и он судорожно схватился за регулятор громкости своего приемника. Пока он возился с ним, еще четыре вопля разорвали эфир, и затем наступила благодатная тишина.

Все в кратере оцепенели, скованные изумлением. «Значит, мой приемник в порядке. Сигналы слышали все!» — понял Флойд. Впервые после трех лет затворничества во мраке черный монолит приветствовал восход солнца на Луне.

В ста пятидесяти миллионах километров за Марсом, в ледяных пустынях пространства, где еще не побывал ни один человек, меж запутанных орбит астероидов медленно плыл Дальний космический монитор № 79. Три года он безупречно выполнял свои функции к чести американских ученых, спроектировавших его, английских инженеров, его построивших, и русских специалистов, которые его запустили. Сложнейшая паутина антенн ловила радиошумы — непрестанный треск и шипение, голоса, звучащие там, где, по наивному предположению Паскаля, высказанному во времена более простодушные, господствует только «молчание бесконечного пространства». Радиационные детекторы улавливали и анализировали космические лучи, приходящие из нашей Галактики и пространства за ее пределами. Нейтронные и рентгеновские телескопы неустанно следили за странными звездами, которых никогда не увидит человеческий глаз. Магнитометры наблюдали за солнечными вихрями, регистрируя и отдельные порывы, и ураганы, когда Солнце дышало в лицо своим детям, опоясавшим его орбитами, потоками разреженной плазмы. Все эти и многие другие явления терпеливо отмечал Дальний космический монитор № 79 и записывал в своей кристаллической памяти.

Одна из его антенн с помощью чудес электроники, которых ныне уже никто не замечает, была постоянно наведена на точку, неизменно находящуюся невдалеке от Солнца. Раз в несколько месяцев эту отдаленную «мишень», будь у монитора глаза, можно было бы даже увидеть как яркую звезду, сопровождаемую более слабым спутником. В другое время ее свечение совсем терялось в солнечном ореоле. На эту далекую планету Земля монитор через каждые двадцать четыре часа посылал терпеливо собранную им информацию, плотно «упакованную» в серию импульсов длительностью не более пяти минут. Примерно через пятнадцать минут эти импульсы, распространяясь со скоростью света, достигали точки своего назначения. Там их ждали предназначенные для этого машины, они усиливали принятый сигнал, записывали его и приобщали запись к тем тысячам километров магнитной ленты, которые уже хранились в сейфах Всемирных космических центров в Вашингтоне, Москве и Канберре. В течение пятидесяти лет — со времени запуска первых спутников — триллионы, квадрильоны импульсов изливались на Землю из космоса, и записи их хранились в ожидании того дня, когда они понадобятся для дальнейшего развития науки. Возможно, лишь ничтожная частица этой массы необработанных материалов когда-либо подвергнется обработке, но нельзя было предугадать, какое именно наблюдение окажется нужным для справки какому-нибудь ученому через десять, пятьдесят или сто лет. Поэтому приходилось хранить все записи в трех экземплярах — по одному в каждом из трех Всемирных центров для предотвращения случайной утраты; они лежали там на стеллажах в бесконечных галереях с кондиционированным воздухом. Это было частью подлинных сокровищ человечества, более ценной, чем все золото, бесполезно лежащее под замком в банковских сейфах. Так вот. Дальний космический монитор № 79 внезапно уловил нечто странное: через Солнечную систему пронеслось слабое, но отчетливо распознаваемое направленное излучение, совершенно непохожее на все естественные явления, наблюдавшиеся им в прошлом. Монитор автоматически зарегистрировал направление, время, интенсивность излучения и через несколько часов передал все эти данные на Землю. То же самое проделали и искусственный спутник Марса «Орбитер М-15», обегавший вокруг Марса дважды в сутки, и космический зонд, поднимавшийся в пространства, лежащие над плоскостью эклиптики, и даже искусственная комета № 5, уносившаяся в ледяные дали за Плутоном по орбите, до самой удаленной точки которой ей не долететь и за тысячу лет. Все их приборы зарегистрировали необычную вспышку энергии, и все они установленным порядком автоматически передали запись этих сигналов в хранилища информации на далекой Земле.

Вычислительные машины, возможно, никогда не уловили бы связи между четырьмя необычными группами сигналов, поступившими от космических зондов, отдаленных друг от друга на миллионы километров. Но прогнозист по излучению в Годдардовском вычислительном центре, едва взглянув на утреннюю рапортичку, понял, что за истекшие сутки Солнечную систему пронизало какое-то необычное излучение. Он располагал данными только о части пути этого излучения, но когда машина нанесла их на Планетный ситуационный планшет, начертание этого пути стало столь же ясным, как инверсионный след самолета на безоблачном небе или цепочка следов одинокого пешехода на девственно белом заснеженном поле. Какой-то энергетический импульс рванулся с поверхности Луны и, оставляя за собор радиационный след, разбегающийся в стороны подобно волнам от скоростного катера, устремился вдаль, к звездам.