Хосе Мария Санчес-Сильва
ДУРАК
(Перевод с испанского Р.Рыбкина)
Селение было таким древним, что здесь, на берегу, никто не знал, что древнее — селение или море.
Селение видело финикийцев и карфагенян, греков и римлян. В нем были развалины замка и арена для боя быков, был рынок, суд, начальная школа и отделение банка. Было все, что полагается селению, и даже дурак.
Пепе-дурак был предметом гордости односельчан. На любые попытки соседей набить себе цену местные патриоты отвечали: «Но у вас нет дурака!», и на этом разговор кончался.
У Пепе-дурака были карие глаза, очень красивые, кроткие, лучившиеся любовью. Временами даже сильные духом люди не могли выдержать взгляда этих ласковых и покорных глаз. Пепе-дурак был тружеником, трудолюбивее которого, похоже, что и во всем свете не было. Он с готовностью выполнял всякие мелкие поручения, безотказно грузил багаж в автобус. Еще ребенком он повредился в разуме — а может, и родился таким. Бывало, ходит целое утро с корзинкой из-под рыбы и не знает, где оставить ее и к чему приспособить. А то, бывало, целый божий день ищет что-то на пляже между водорослей. Остановится (для того, быть может, чтобы дать отдых своим больным почкам), поглядит на небо и повторяет снова и снова:
— Было на этом месте, а теперь нет. Было на этом месте, а теперь нет.
Временами Пеле не прочь был опрокинуть стаканчик.
Смеха ради его поили допьяна — и тогда Пепе мучился. Как будто он обретал разум, а слов, чтобы сказать об этом, у него не было. Как будто где-то внутри (это могло быть любое место, кроме мозга) что-то смутно говорило ему, что над ним нависает угроза обрести разум.
Местных жителей кормили земля и море, но еще более — лето. Летом приезжали дачники, и Пене простодушно верил, что лето было делом их рук, что они-то и привозили его с собой, устилали им землю и море, поднимали его к небесам, эти дачники, снимавшие летние домики у пляжа и на горе. Дачники очень хорошо относились к Пепе, и еще лучше относились к нему их дети. Лето было золотым временем для селения, и в силу какого-то странного парадокса (как будто Пепе-дурак олицетворял собой селение) это было золотое время и для Пепе. Летом у него всегда водились деньги, по крайней мере до тех пор, пока с этим мирились самые бес* совестные из его земляков.
Лето уже стучалось в двери, и в кабачке у пляжа, куда сходились по вечерам хозяева дач, только и было разговоров, что о наступающей поре. До календарного лета оставались считанные дни. Уже появились его предвестники — первые дачники, бродившие в поисках дачи, небольшого отельчика, постоялого двора у моря. И владельцы сдававшихся дач на велосипедах спускались к морю, чтобы перекрасить фасады, подновить черепицу на крышах, отремонтировать водопровод и электричество.
С первых чисел июня кабачок на пляже всегда оживал. Здесь устраивались пирушки не без расчета на барыш, здесь функционировала дачная биржа, здесь играли по мелкой и пропускали по маленькой. Пепе был неизменным участником этих пирушек, но однажды вечером он не пришел.
Отсутствие Пепе было очень заметно. Без него было меньше смеха и меньше серьезности. Рядом с ним каждый испытывал особое удовольствие от мысли, что сам он в здравом уме и твердой памяти, — простые люди от этого проникались к себе уважением. Любая глупая шутка над Пепе (правда, почти всегда они были беззлобными) вызывала всеобщее веселье, и такое же веселье вызывала любая фраза Пепе, любая из его безобидных глупостей.
Только что кончилась очередная партия. Водитель автобуса Хулиан попросил, чтобы ему дали отыграться. Публика вокруг стола молча курила, наблюдая за игрой.
— Странно, что Пепе нет, — сказал Хулиан.
Каждый, оборачиваясь и обшаривая комнату глазами, думал: этого не может быть. Но Пепе среди них не было. Сомневаться в этом больше не приходилось.
Сколько разговоров было в тот вечер о наступающем лете! Вдруг водопроводчик Серафин залился хохотом.
— С Пепе можно сыграть хорошую шутку, — сказал он.
Веселая компания потягивала вино, а Серафин говорил. Что, если внушить Пепе, что в этом году будет праздник прощания с весной? Если сказать ему, что все пойдут на южную дорогу прощаться с ней? Если уверить его, что весну встречают иногда на ее пути к морю и что она — прекрасная девушка, имеющая обыкновение являться детям или простым душам, подобным ей самой, и дарить им подарки?
— Весной буду я, — сказал сообразительный Хулиан.
Кабачок ответил ему взрывом хохота.
Пепе-дурак поверил. Пепе-дурак верил всему, что ему говорили. Сколько раз доводилось ему брести из одного конца селения в другой, сгибаясь под тяжестью никому не нужной ноши. Как клоун, как один из этих умнейших «дураков» цирка, Пепе, бывало, по целым дням таскал большую корзину, полную камней, от селения к пляжу и от пляжа к селению — до тех пор, пока какая-нибудь добрая душа, сжалившись над ним, не снимала с него чар злой шутки, называясь получателем корзины, и не давала Пепе на стаканчик.
Пепе поверил. Пепе-дурак верил всему, что ему говорили.
Они сказали, что зайдут за ним в тот вечер, когда весна уступит свое место лету и отправится к морю. Опаздывать нельзя: когда церковные часы пробьют двенадцать, нужно быть у начала южной дороги, откуда весна выйдет в путь, чтобы закончить его на морском дне, где она будет спать до марта будущего года.
Ночь была тихой и безлунной. Мягко сияли бесконечно далекие звезды. Водопроводчик Серафин, Марсиаль из правления взаимопомощи, хозяин кабачка Габриэль и еще шестеро или семеро собрались вместе. Все, в том числе и Пепе, уже перебрали немного, но на всякий случай захватили с собой почти полный бурдюк.
— Ты, значит, понял, — втолковывали они дураку. — Проси у нее что хочешь. Конечно, если ее увидишь, а то может статься, что и не увидишь…
— И не забудь встать перед ней на колени, — напомнил Габриэль.
— И сказать ей «ваше превосходительство», — добавил Марсиаль.
Они чуть не лопнули со смеху, но Пепе верил — и ждал, чтобы его кротким и ласковым карим глазам поскорее явилось чудо.
Южная дорога начиналась у дремучего леса. Здесь царил мрак, и толстые стволы высоких деревьев казались колоннами строящегося храма. Они сели, и из бурдюка весело побежало вино. Пил и Пепе, задумчивый, ушедший в себя. Зато глаза остальных искрились весельем. Наконец Серафин потребовал тишины и внимания. Все встали под непроглядной тьмой звездной ночи, трепещущей от близости моря. Медленно и торжественно прокатился в неподвижном воздухе первый из двенадцати ударов церковных часов.
— Внимание, — негромко сказал Серафин, — раскройте глаза пошире!
Все сделали вид, что напряженно вглядываются в темноту, а Пепе-дурак широко открыл свои темные, с поволокой доверчивые глаза.
Между деревьями появилась тень, и Пепе увидал ее первым.
— Вон она! — воскликнул он.
Остальные прикинулись, будто ничего не видят.
— Где, где?
— Вон, вон она идет! — дрожа, ответил Пепе и показал рукой.
— Так беги же за ней! — не допускающим возражений тоном сказал Серафин. — Мы не видим ничего. Да смотри не забудь встать на колени и попросить у нее что-нибудь!
Пепе-дурак двинулся вслед за тенью, а остальные, еле сдерживая смех, крадучись последовали за ним. Приглядевшись, он увидел, что это длинноволосая женщина в тунике с охапкой цветов в руках. Пепе побежал. Догнав женщину, он бросился перед ней на колени со словами:
— Сеньора весна, сеньора весна!.. Я Пепе-дурак. Дайте мне подарок!
Грянул оглушительный хохот, и Пепе поднял глаза. Вокруг него и весны, которая тоже гоготала, держась обеими руками за грузный живот, стояли его приятели.
Сеньора весна была как две капли воды похожа на водителя Хулиана. Шутка закончилась громким хохотом и веселой суматохой у бурдюка. О Пепе тут же забыли.
Пепе-дурак сидел на земле. При всей своей доверчивости не такой уж он был дурак, чтобы поверить, что водитель Хулиан и есть весна и что от него можно ожидать каких-либо подарков, кроме постоянных пинков.
— Пепе, пойдем, это же была шутка, — позвали его.
Впервые Пепе ответил им молчанием и не пожелал пойти с ними. Ну и что за беда? Ночь была изумительная, в бурдюке еще оставалось вино, и шутка удалась. Они ушли и уже издалека позвали еще два-три раза.
Пепе-дурак остался один у начала южной дороги, один среди могучих деревьев, наедине с шепотом звезд и журчанием ручья. Прошло полчаса, а может быть, больше. Внезапно все вокруг осветилось странным светом. Пепе открыл глаза и увидел: цветущая и нагая, с цветком в руке, к морю шла красавица. Пепе побежал, бросился к ее ногам, обхватил их, и она мелодичным голосом спросила его:
— Чего бы ты хотел от меня?
Дурак поднял темные глаза и, остолбенело глядя на ее сияющую и чистую красоту, попросил:
— Подари мне что-нибудь, что хочешь подари.
— Скажи мне сначала, кто я, — проговорила она, улыбаясь.
— Ты весна, — с беззаветной верой ответил Пепе.
— Ты получил свой подарок, — сказала она и пошла дальше.
Пепе пошел за ней вслед, держась поодаль. Она шла легко, будто не касаясь ногами земли.
Потом Пепе остановился и начал искать подарок. Руки его были пусты, пусты были и карманы. Красавица исчезла — она ушла к морю. Пепе-дурак медленно побрел к селению.
На следующее утро, когда Пепе, проснувшись, пришел в кабачок у автобусной остановки, Серафин обхватил его за плечи и вывел на улицу. Он чувствовал неловкость за то, что произошло ночью.
— Пепе, хочешь стаканчик? — тихонько спросил он дурака. Пойдем, а о шутке позабудь.
И, совсем не подумав о том, что Пепе уже давным-давно обо всем позабыл, он заглянул ему в глаза. Они были такие же, как всегда, — чистые, ласковые, прозрачные, большие, полные любви. Но только зеленые. Зеленые светлой зеленью моря, светлой зеленью весны, светлой зеленью невинности.
— Зеленые! Они у него стали зеленые! — кричал Серафин, кричал как помешанный, в ужаса мчась по улице.
